Одна. Сидела дома долго. Везде одна. Подошла к старому окну, и назначила себе свидание. Ушла из дома в ночь.
Улицы танцевали, но не со мной. Шла еле удерживаясь на ногах–снег слишком сильно сжимал меня в своих объятиях. С Садовой вышла на Невский, который тихо улыбнулся мне кривой безразличия. Невский медленно, нестройной походкой, удалялся в февраль…
За окнами и дверьми сидел и грелся в теплой воде мой Зосима! Он очень замерз!
Троицкий раскрылся для меня в улыбке. Словно Пилат купил право на «добрых людей»! Словно он купил себе оправдание.
Моргает, щетинится Троицкий, поднимаясь ввысь. Держит кулак за Революцию, за «добрых людей». «Вой» - если хочешь говорю я сама себе. Сегодня Рождество! Снег! Я "прусь" куда-то и зачем-то…Встречные путники согласны одеть на меня тоскливую сырость старых проституток. Они кричат мне вдогонку «УРА», от страха и от зависти. Маятник в сердце прыгает вдоль и поперек, в ожидании чуда! Вхожу на Марсово поле непобежденным Наполеоном! Состязаясь с «Вечным Огнем» за право на кресте…
Спаси меня какой–нибудь желтый, обшарпанный дом! Дай преклонить голову на твои бездонные любовью, холодные сырые стены, на твои исписанные отколотые души, на твои истертые колени уставшие воевать и завоевывать!
Проваливаюсь в тело парадной на Съезжинской. Дверь хлопает меня по плечу. Толкает вперед, словно школьницу. Поднимаюсь. Стены блестят и потолок блестит. Окна распахнуты настежь, будто глазные впадины. Моргаю им навстречу улыбкой покойника. Обретаю покой. Оголенной рукой снимаю снег с подоконника. Прячу его в рот. Словно Вор. Вор укравший минуту счастья!
Мой желтый обшарпанный дом! Я вхожу в тебя. Вхожу насквозь, пронзая тебя своим одиночеством. Поднимаюсь ввысь, к небу! Смотрит и щурится оскалив зубы советская лампа, как скелет от рыбы. Я люблю тебя Рыба! Здесь в Петербурге, в парадной на Съезжинской, ты - мой Христос, обглоданный временем. Парадная в моем городе – ты моя вера низвергнутая и загнанная в угол как крыса. Пережевываю холодный воздух в горле. Становиться отчаянно невыносимо от нахлынувшей радости. От радости гниения своей собственной избитой души. Бегу дальше, по снежным ступеням, через этажи, задыхаясь от восторга, сквозь узкие темные проходы твоих лестниц.
В Рождество мое чудо ждет меня в этом умершем доме! Открытая черная коробка на стене, почтовый ящик без крышки и писем - это весь твой трогательный подарок. Замечаю, нигде нет звонков.
Как будто в раю, каждая коммунальная дверь ждет и зовет меня в свой Эдем! Добираюсь до последнего этажа. С звериной улыбкой успокаиваю сердце. Целую твои холодные перила столько лет согревающие мою молодость, мои уставшие глаза психа!
Вижу на окне детскую игрушку. Маленький паровозик. Истомившиеся сердце одним объятием вбирает в себя этот наивный подарок. Мое Рождество! Мое чудо в Петербурге! Только я, и маленький детский паровозик! Только я, детский паровозик и весь мир!
Плачу… слезы стекают по стенам этого огромного, желтого чудовища…Ни за что, клянусь ни за что не продам свое Евангелие! Вода заполняет весь дом и я начинаю тонуть. Пью, пью ее, как кровь Христову!
Уже не холодно, ни страха ,ни зависти! Маленький детский паровозик, сколько в тебе правды и честности. Ты замерз. Тебе холодно. Я возьму тебя на руки, буду качать и петь колыбельную! А когда мы, наконец отогреемся и немного подрастем, то согреем с тобой всех, мы согреем с тобой коммунальный рай, всех брошенных и одиноких в этом городе! Мы согреем этот город! Мы найдем его сердце! Мы БУДЕМ ЦЕЛОВАТЬ ЕГО ПРЯМО В СЕРДЦЕ! Чтобы ему уже никогда не стало темно и холодно, от страха и зависти!