За окном неспешно падал крупный пушистый снег. Она сидела на кухне и грела руки о третью за день чашку кофе, наблюдая за разыгравшейся стихией. С самого утра было понятно – наступил очередной день возмездия за февральскую оттепель, и ровным счетом ничего в такой день делать не хотелось. Потому и сидела она у окна, с грустью наблюдая, как мимо плавно проносятся снежинки, настолько чистые, что они вполне могли бы оказаться слезами чего-то большого и настолько далекого, что даже слезы этого «чего-то», доходят до людей в замерзшем виде.
Смотреть вниз, туда, где ноги людей превращают эту холодную красоту в слякоть, совершенно не хотелось, но, тем не менее, взгляд ее иногда соскальзывал с запорошенных верхушек елей по ту сторону МКАДа на нескончаемый поток машин и еще ниже – на улицу с остановкой, в которой приютились несколько девушек в ожидании автобуса.
Было грустно. Еще и температура, как назло подскочившая вчера вечером, вдобавок ко всему происходящему, портила настроение окончательно. А происходило многое, и все то, что еще не так давно казалось правильным, теперь потеряло актуальность. Не потому, что что-то изменилось – все изменилось уже давно, а из-за того, что все эти изменения, которые были приняты ей за начало нового жизненного этапа оказались, всего лишь, незавершенными частями старого. Все это чертовски сложно объяснить и особенно ему, но сделать это придется, потому, что дальше сделать это будет еще сложней. Она прекрасно понимала – конверт, с несколькими листами бумаги способ трусливый, но все же способ. То, что она не смогла бы сказать, прекрасно легло на бумагу, и он это должен понять.
Оставалось совсем немного времени, но она чувствовала себя совсем не готовой к предстоящему разговору. «Как все же хорошо, что все в письме» – подумала она, и тут же представила его, признающего свою неправоту, надеющегося ее сохранить. Ей стало немного не по себе, оттого, что слишком о многом умалчивала, и теперь запутала все настолько, что и сама успела запутаться.
Пытаясь отогнать неприятную мысль, она подошла к аквариуму, и принялась наблюдать на своими вуалехвостами, лениво плавающими среди растительности. Но этот привычный способ медитировать сегодня не сработал. И, дело было, наверное, даже не в предстоящим разговоре. В последнее время ей не давал покоя один вопрос от которого ей удавалось отмахиваться долгое время, но он разбудил в ней его и она готова была его за это ненавидеть, потому, что ответить она на него не могла, и от этого становилось страшно. Впадая в знакомое всем одиночкам предсонное отчаяние, она, глядя в ночное небо, оставшись полностью наедине с собой, когда нет ничего кроме совести, которую невозможно обмануть, сотни раз спрашивала себя – кто она такая, и не разу не смогла ответить. И чем больше она старалась дать себе ответ, тем еще сильней запутывалась. Кто она, живущая одиночеством и страдающая от него, но постоянно к нему стремящаяся? Кто она теперь, задающая себе этот вопрос, и кем она была раньше, и можно ли вырвать себя из этого ненавистного круга обстоятельств, к которым она настолько привыкла, что они стали ее привычной стихией? Ответов не было, вместо них, только новые вопросы, порождаемые друг другом.
Время уже не оставалось, и она быстро оделась и вышла на улицу. Уже стоя у остановки, в ожидании автобуса, на котором он должен был приехать, ей стало жаль, того, что все получается так нелепо, и даже жестоко. Она знала – он действительно старался ей помогать, может даже слишком для него самого, но затягивать сложившуюся ситуацию, означало только усугубить ее. Решение было принято, и ей оставалось только отдать ему конверт, что б, возможно, больше никогда не увидеться.
Ей не удалось разобраться в себе самой и после того, как он уехал, но в скоре вопрос самоидентификации перестал мучить ее, и появились совершенно другие мысли. Для себя она так и осталась непонятным сочетанием своих родителей: кавказского темперамента отца и прибалтийского очарования матери, странным гибридом лаванды и ландыша. И, признаться честно, эта история не расскажет не о чем читателю, если он сам однажды не ответил на подобный вопрос. Что касаемо лично меня, то мне до сих пор не понятно, где тем снежным февральским днем был я сам? Порой этот вопрос бывает невыносим, и только в связи с этим обстоятельством, мне запомнилась вся эта история.
Что же до нее, то продолжать, думаю, не стоит, поскольку описывать психику никогда не существовавшего человека мне совершенно не хочется, и если, даже ей самой не известно – кто она такая, то откуда же знать об этом мне, вы не находите?