Моя инженерия

МОЯ ИНЖЕНЕРИЯ (сокращённый вариант)

Часть 1. ЗАВОДСКИЕ ЗАРИСОВКИ
Первое изобретение

В зале потихоньку собирались приглашённые и рассаживались вдоль удивительно длинного полированного стола. Награждение происходило в зале Мариинского дворца, в котором в советское время размещался городской совет Ленинграда. Обстановка не выглядела торжественной. Все походило на рабочие приемы иностранных делегаций, которые нередко показывали в телевизионных новостях.
Я не был искушен в общении с советским и партийным руководством, в исполкоме был впервые, но кроме любопытства никаких торжественных чувств не испытывал. Со мной не было никого из моих друзей, сослуживцев и близких, все поздравления с наградой остались где-то далеко во времени, когда несколько месяцев тому назад в ленинградских газетах было опубликовано сообщение о присуждении мне звания Заслуженного изобретателя России, тогда РСФСР. Происходил чиновничий акт, но он не вписывался в привычную лицемерную торжественность подобных событий. Это удивило и обрадовало: никто не выступал, не говорил о том, что оправдает доверие и благодарен за награду. Можно и мне не выступать. Наступала Перестройка - та перестройка, которая сделала возможным и само награждение.
После приема во Дворце я попытался восстановить в памяти своё первое изобретение, сыгравшее важную роль во всей дальнейшей инженерной карьере.



***

Я никогда не хотел быть инженером. Я хотел быть врачом, именно врачом, например, таким, как Вересаев в своих “Записках врача”, таким, как моя мама или её друзья врачи. Мне нравилось бывать у мамы на работе сначала в эвакогоспитале во время войны, а потом в Окружном военном госпитале в Ленинграде. Я прислушивался к медицинским беседам, наблюдал, как мама ставит диагноз, и не мог не гордиться отзывами больных и друзей о ее мастерстве и дружелюбии. Мои друзья, учителя в школе знали о моем увлечении, но не приветствовали его - работа врача не была престижной, низко оплачивалась, а после окончания института наиболее вероятной казалась работа где-нибудь на переферии, в деревне. Это не отпугивало (слишком мало еще знал о жизни), а мои намерения определились еще в 7-ом классе. Альтернативы таким устремлениям не было. В университет евреев не принимали, педагогика не привлекала, оставалась только инженерия в разных проявлениях или выбранная мною медицина.
Однако события 1952 года, “Дело врачей”, очевидным образом изменили ситуацию. Некоторые друзья родителей вынуждены были оставить ленинградские клиники, кафедры, согласившись на предложения уехать на периферию, в надежде избежать ареста. Другие держали дома приготовленный на случай ареста чемоданчик. Атмосфера в медицинских семьях была угнетающей. Об учебе в медицинском вузе нечего было и думать.
В марте 1953 года умер Сталин. Позже, весной, реабилитировали, без излишнего шума, врачей. Но решение о моем образовании принято: любой вуз, но не медицинский. Это - мнение родителей, учителей, друзей. …И я стал инженером.
Возможно, мне пришлось бы всю жизнь сожалеть об этом вынужденном выборе профессии, если бы не нашлось дело, которое стало увлечением.

***

По просьбе директора завода, на котором предстояло работать после окончания института, я вышел на работу до получения инженерного диплома, сразу после защиты дипломного проекта (защиты длились 1,5 месяца, а я защитился одним из первых). Поэтому моя первая должность - электрослесарь 5-го разряда. Многие годы эта рабочая профессия “облагораживала” мой послужной список.
Первый день работы показался ужасным. После похода в отдел кадров и получения пропуска я отправился разыскивать начальницу эксплуатационной группы автоматики. Недолго поблуждав по территории завода, оказался около одноэтажного домика, где предстояло работать. Настроение было ниже среднего и уж никак не праздничное: безразличный прием в отделе кадров, поиск своего рабочего места, неуютность территории…. Завод.
Начальница оказалась молодой, не лишенной привлекательности женщиной, если бы удалось ее сначала раздеть, а потом одеть не в телогрейку, а нечто более подходящее. Но пока она выглядела очень сурово, и с первого знакомства решила меня проучить: авось этот новоиспечённый инженер испугается и сбежит. В моем появлении она правильно увидела стремление администрации заменить ее, техника по контрольно-измерительным приборам, инженером с широким электоротехническим профилем; институт, который я окончил, был одним из самых престижных электротехнических вузов страны.
О производстве, где предстояло работать, я не имел никакого представления, кроме того что знал: это опытный завод исследовательского института, в котором проходила преддипломная практика. Дипломный проект не имел отношения к тем химико-металлургическим технологиям, по которым велись исследования на заводе. Более того, как позже оказалось, и заниматься мне придется совсем не тем, чему учился в институте.
Начальница не позаботилась рассказать о производстве, и, в нарушение всех инструкций, отправила меня в производственный цех с одним из слесарей произвести профилактический осмотр измерительной аппаратуры, обслуживющей эксперименты, которые проводились сотрудниками завода и института на короткой вращающейся печи.
И печь, и приборы, и термопары, “хвосты” которых торчали из корпуса печи, я видел впервые и не представлял, что с ними должен делать. Юра, слесарь, мы познакомились по дороге, не посчитал нужным просветить, а, дав отвертку и плоскогубцы, сказал, что термопары надо проверить,… и ушел. А мне стыдно было признаться в неумении, и я ничего не спросил. Это был урок. С тех пор я старался никогда не браться за дело, с которым предварительно не познакомился, и уже никогда не стеснялся задавать вопросы, мало беспокоясь, какое они произведут впечатление.
Печь внешне ничем не отличалась от гигантских цементных печей, которые нередко показывают в кинохрониках как олицетворение мощи советской индустрии, только была короткой. Четыре термопары, вставленные в корпус печи, должны измерять температуру материала. Все это я узнал позже, а пока………
Обошел печь. Увидел, что дотянуться могу только до одной из термопар, остальные были слишком высоко.
“Моя термопара” оказалась куском водопроводной трубы. Я готовился к работе со сложной электрической и электронной техникой, а занят какой-то примитивной конструкцией.
Чтобы извлечь термопары, пришлось провозиться на печи целый день, я не заметил, как прошло время. Выручил Юра, пришел за мной и сказал, что день окончен.
Назавтра начался технологический эксперимет на печи, и меня поставили в ночную смену обеспечивать работу измерительных приборов. Направление меня на работу в ночную смену на второй день работы на заводе, когда никого из специалистов КИПовцев нет, чтобы помочь или посоветоваться, было своего рода «гражданской дедовщиной», тестом на выдержку.
Инженеры, проводившие эксперимент, были молодые специалисты, всего на 1-3 года раньше меня окончившие институт, и мы быстро нашли общий язык. Но наши отношения естественным образом обострились, когда начали отказывать термопары: из-за высокой температуры.
Без контроля за температурой вести процесс было трудно. А надо еще и получать достоверные экспериментальные данные. Мою растерянность дополняло отсутствие сноровки в замене вышедших из строя термопар. Печь остановить нельзя, так как из-за высокой температуры корпус печи мог прогнуться при остановке, а это тяжелейшая авария.
Надо было выполнить ту же работу, которую делал накануне, не останавливая печь. Но теперь корпус был горячим ( 300 град. С), а каждая операция отверткой требовала ожидания, когда печь повернется в удобное для работы положение. Винты и болты надо было открутить, а потом завинтить - 12 раз! А как попасть за несколько секунд в шлиц винта? Печь движется, термопара убегает. И жара страшная! Ад!
Обливаясь потом, через пару часов удалось термопару извлечь, но в образовавшуюся дыру в корпусе печи от вынутой термопары стал высыпаться наружу горячий материал и, пока я сумел заткнуть дыру асбестом, выросла хорошая горка горячего спёка. Запасных термопар не было. Грозная начальница не позаботилась. Думаю, что сознательно, предвидя такую ситуацию из своего прошлого опыта.
Начались поиски сварщика, изготовление нового чехла и термопары. К середине смены, справившись со сборкой термопары, я возобновил свой “акробатический этюд” по воссозданию конструкции. Еще пара часов - и я без сил.
Гордый своим подвигом, направился к измерительному прибору. Увы, прибор не работал, стрелка "зашкаливала за ноль". Уши горели. За моей спиной стояли многострадальные коллеги. Мне было дурно до обморочного состояния: надо повторить часть работы. Накопив уже опреденный опыт, я довольно быстро - не прошло и часа - справился с ошибкой, и прибор заработал. Если бы я не справился, то, наверно, сгорел бы, как термопара, от презрения технологов.
Смена приближалась к концу, но тут сгорела другая термопара, и мой сменщик приступил к своему акробатическому сеансу.
Дома, не желая ни с кем разговаривать, пошёл спать. Теперь я знал, на что похож труд каторжанина. Бессмысленный тяжелый труд.
Решение возникло утром по мере приближения к проходной завода. Через проходную проскочил, уже зная, как не делать тупую, изнурительную работу. Одобрения от начальницы не получил, но и возражений не было.
Для слесарей новая конструкция крепления термопар была важнее, чем для меня, так как мой слесарный стаж через месяц должен был закончиться, и меня ждала инженерная работа. Экспериментальная конструкция по моему эскизу была изготовлена за один день и красовалась на печи. Осталось только попробовать. Успех превзошёл все ожидания.
Замена и установка новой термопары стала занимать не более минуты без серьезных физических усилий. Технологи получили возможность, не прибегая к помощи слесаря, менять термопары и глубину их погружения. Повышена достоверность результатов эксперимента, ликвидирован тяжелый труд. Хорошо?
После первого опробования устройства мое положение на заводе и в группе стало другим. Я с увлечением занялся усовершенствованиями.
Со своими “соавторами” получил первое авторское свидетельство на изобретение. Его стали использовать на многих заводах. Ни одно из более поздних изобретений (а их было за 150), сложных и эффективных, не принесло мне столько удовлетворения, как первое.

***

А если бы я не нашел себя в изобретательстве? Был бы одним из многих еврейских ребят, которые в силу известных обстоятельств всю жизнь тянули рутинную инженерную лямку.



Директор

Коллектив сотрудников оказался уникальным. Начну с директора.
Максименко Борис Михайлович - высокий, худой, руки и плечи в постоянном движении перемещались вверх и вниз, как вёдра и коромысло на плечах водоноса - обладал маниакальной страстью к порядку. Каждое утро он начинал с обхода открытых площадок завода, в цеха заглядывал редко, и... собирал бумажки и окурки, которые, как на любом нормальном советском предприятии, валялись везде, но только не в урне. Я скоро заподозрил, что рабочий люд старался не оставить директора “без работы“. Не забывал Б.М. и туалеты, в которых, дёргая за верёвочку, проверял работу унитазов, чтобы не было утечки воды.
Б.М. не любил женщин, он их не ненавидел, а презирал. Говорили, что причина - в бывшей жене-актрисе, но без женщин на заводе не обойдешься, поэтому терпел, но держал их в страхе и строгости. Не любил он и мою начальницу, но нас местами не менял, осторожничал, к тому же я быстро провинился, сообщив ему о своей женитьбе и попросив отпуск на три дня. “Ну и дурак”, - в сердцах отметил директор, подписывая отпуск, но благожелательности его я, кажется, лишился.
Вторая встреча не добавила мне авторитета в его глазах. Мне полагался отпуск, так я думал, за тот месяц, который отработал слесарем, потеряв отпуск после окончания института. Директор думал иначе. К тому же был обнародован его приказ, что никто не может быть отпущен в отпуск, пока не завершится намеченный план исследований на август. Войны уже нет, но любовь к героизму осталась. “В жизни всегда есть место подвигу”. Тут у меня не было согласия ни с Горьким, ни с директором.
Вместе с инспектором отдела кадров, держа заявление в руке, я вошёл в кабинет директора и убеждал себя, что не уйду без подписанного отпуска. Всё, что было дальше, превратилось в спектакль.
Последовало томительное изучение заявления. “ Знаком.. ли ..этот м- мо -лодой человек с моим приказом?”- заикаясь и растягивая слова, громовым голосом вопросил директор кадровика. Последовала почтительная демонстрация документа с моей подписью. Подергивая плечами и руками, директор встал и, показав пальцем на дверь, произнёс: “Можешь идти, м-м-мой д-д-дорогой!”

- Борис Михайлович, я женился..
- З-знаю, м-мой дорогой! – рука по-прежнему указывала на дверь.
- У меня п-п-утевка. на пароход. Когда покупали, вашего приказа не было. У жены тоже от-отпуск, - лепетал я, уже сам заикаясь и мало надеясь на успех.
- П-п-путёвка? К-к-ка-ак, от-ткуда? – голос набирал силу.
У м-молодого и-инженера есть такие деньги? Ты т-только начал работать.
- Нам подарили родители. Это свадебный подарок.
- П-пп-ередай родителям, я это не одобряю. Тебе надо учиться работать, м-мой дорогой. Иди. Отпуска не будет.

В дверях появился главный инженер, и я счёл за лучшее удалиться. Позже мне рассказала Зина-секретарша, что Моисей Михайлович Зориков услышал, войдя в приёмную, что директор кого-то отчитывает и поспешил на помощь. На следующий день сцена повторилась, но в присутствии Зорикова.

Зориков: “ Борис Михайлович, надо подписать”.
Максименко: “Н-не м-могу. Р-р-рука не под-днимается”, - берёт в руку перо, поднимает его высоко вверх, подёргивая плечами, опускает к бумаге (я облегчённо вздыхаю) и … отбрасывает перо в сторону. - Н-н-не могу. Н-н нет. Не м-могу”
На лице директора отчаяние. В самый раз его пожалеть. А Зориков, повидимому давно привыкший к таким сценам, ласково говорит: “Борис Михайлович, надо подписать”.
Трижды повторялся спектакль, трижды звучало “не могу”, трижды опускалась рука, но бумага продолжала лежать не подписанной. Зориков продолжал сидеть, я стоять.. Максименко ещё раз произнес “не могу”, встал: “Приходи завтра. Я должен подумать”.
Назавтра я получил желанный отпуск, напутствуемый словами: “Отдыхай. Отцу не рассказывай (он знал моего папу и работал с ним в довоенные годы)”.
Неужели стало стыдно?

Другой эпизод два года спустя. В лаборатории со мной работал хороший инженер, способный, знающий, трудолюбивый. У нас были приятельские, почти дружеские отношения, какие нередко складываются в маленьких коллективах, кроме того нас сближал “пятый пункт”, отношения были доверительные.
Но однажды меня вызвал директор. В кабинете уже находился руководитель сомнительной научной программы, довольно вздорный человек, а также мой коллега, который обеспечивал приборную поддержку его исследований.
Директор предложил сесть и с обычными словами “м-м-ой дорогой” поведал, что со мной работает талантливый инженер (имелся ввиду мой коллега), а я, его начальник, этого не понимаю и не даю ему возможность, по мнению известного учёного (имелся ввиду научный руководитель), который проводит исследования исключительной важности (кивок головой в сторону жалобщика), реализовать блестящие замыслы.
Сказать, что я опешил, - значит, не сказать ничего. Я успел только вскинуть глаза на участников, как услышал продолжение тирады.
“От руководства тебя отстраняю. Инженер Р. будет работать самостоятельно. Обеспечь его всем необходимым. Можешь идти”.
У меня не было опыта поведения в абсурдных и хамских ситуациях. Я вышел из кабинета. Дальше мною руководили эмоции, а не здравый смысл.
Моя служебная записка через несколько минут лежала на столе секретаря директора, а я, остывая, отправился обратно в лабораторию. В записке написал, что считаю разговор хамским, что директор, не зная и не понимая существа работы, принимает решения, которым я не подчинюсь, пока он не освободит меня от ответственности за план работ.
Вхожу в комнату, где сидит наша инженерная группа, и вижу взволнованные и растерянные лица. Даже моя бывшая начальница, а теперь заместитель, светилась “доброжелательным” сочувствием: “Звонили от директора. Срочно - к нему. Он ждёт”.
И я в третий раз за последний час иду в заводоуправление. В приёмной меня ждёт Зина (секретарь директора), лицо красное, как будто её кто-то очень обидел.
“Иди (вздох). Он взбешён…... Что ты наделал?”
Не дослушав, я открывал дверь кабинета. Речь директора пересказать не могу: сплошной мат, исходящий из уст сумасшедшего, непрерывно жестикулирующего, дёргающегося человечка, нависшего над письменным столом. Думаю, что прошло минут десять. Затем внезапно наступила тишина.
  “Нам надо не ругаться, а работать. Делай, как знаешь. Иди, м-м-мой дорогой”.
Ни с Сашей Р., ни с директором этот эпизод после не обсуждался. Но и хамских выпадов со стороны директора больше не было. К сожалению, по мере накопления жизненного опыта, мне не удавалось так уверенно и успешно отстаивать свою позицию.
За три года работы с Борисом Михайловичем Максименко я стал понимать его лучше, оценил его принципиальность в серьёзных делах, доброту и ранимость, которых он стеснялся, его силу и слабость.
…Через несколько лет я оказался в командиривке на одном заводе, на котором в это время директорствовал Борис Михайлович. Проходя по территории, увидел знакомую фигуру, поднимавшую окурок. Не подошёл. Было жалко и стыдно.
Был он жертвой или героем нашего времени?
 
Зориков

Не хочется начинать рассказ о Зорикове Моисее Михайловиче с казённого титула “главный инженер”, поэтому и назвал рассказ просто его именем.
В кабинет к Моисею Михайловичу можно было проникнуть запросто, минуя секретаршу. Для этого следовало приоткрыть дверь в кабинет, просунуть голову и, если нет отрицательной реакции хозяина, войти и сесть. Так можно было провести у главного инженера полдня, подремать и отдохнуть, пока по какой-либо надобности не вызовут.
 Услышав о такой возможности, один из новых мастеров с удобством устроился в кабинете и закурил. Зориков не курил, все старые сослуживцы об этом знали, и никто не нарушал негласное правило. Моисей Михайлович посмотрел на нарушителя и покачал головой: “ У меня не курят”.
Наглец, продолжая курить, недоуменно произнёс, оглядываясь по сторонам: “А где надпись “Не курить”?
Это был единственный случай, когда непрошенный гость был удалён из кабинета. Но не за нарушение, а за глупость.
Зориков пришёл на завод после 20 лет, проведённых в лагерях. Сидел или за то, что учился в Технологическом институте вместе с Николаевым, убийцей Кирова, или за то, что побывал в командировке за границей - и не мог не стать шпионом.
Специалист по химическим технологиям, Зориков в лагере был инженером цементного завода, обслуживаемого заключенными. Он рассказывал, что все совещания проводились стоя, сидел только начальник завода - офицер НКВД. Возможно, поэтому Зориков не терпел, когда стояли в его присутствии, а отсюда возник ритуал сидения в его кабинета без вызова.
Мне кажется, благодаря Моисею Михайловичу на заводе существовала обстановка доброжелательности, о которой, спустя десятилетия, я и мои коллеги вспоминаем с большой теплотой.

Шилов и Тыщук.

Эти имена следовало бы забыть. Но для меня они ассоциируется с первым столкновением с откровенным цинизмом и наглой насмешливостью, связанной с ощущением вседозволенности для представителя великого русского народа по отношению к жидам, которых надо использовать в своих интересах.
На заводе евреев было "много". Завод не был оборонным предприятием, и не было формальных препятствий для приёма евреев на работу, особенно молодых специалистов, которых распределяли на работу по напрвлению, и бывших репрессированных.
Шилов был неглуп и понимал, что бывшие репрессированные, ещё не реабилитированые (шёл 1959 год), и евреи не хотят конфликтов, и этим можно пользоваться с известной осторожностью. Он был старшим производственным мастером, инженером и, полагаю, относил себя к интеллигенции.
Тыщук не был интеллигентом и скрывать свою неприязнь к еврейской администрации и жидам-инженерам не считал нужным. Он был начальником цеховой электрослужбы.
Эти два человека с пользой учили меня жизни.
Сначала познакомился с Шиловым. Шёл по цеху и, проходя мимо гидрохимического участка, столкнулся с долговязым мастером, который намеренно преградил дорогу. “Ты в КИПе работешь? – и, не смущаясь своего “ты”, продолжал. - Посмотри, может, что-нибудь придумаешь, как пристроить автоматику на насос, а то держим рабочего, чтобы следил за баками. А ночью он спать уходит, и баки нередко переливаются”.
Шилов показал оборудование, я задал несколько вопросов и ушёл к себе озадаченный и обрадованный. Решение оказалось простым. Надо только найти подходящие приборы, сделать эскизы и дать заказ монтажникам.
Через несколько дней схема заработала, и я застал Шилова, глубокомысленно стоящим у одного бака и ожидающего, когда насос сам отключится. Увидев меня, Шилов отвернулся и ушёл.
Назавтра было воскресенье (тогда была шестидневная рабочая неделя), а в понедельник меня дождался после ночного дежурства слесарь и сказал, что схема отключена и выброшена. Кто это сделал, он не знает, так как его самого вызвал ночной мастер и пожаловался, что схема не работает, а рабочего, наблюдавшего за баками уже поставили на другой участок. В результате были периливы, потеряли много раствора и сорвали планируемые исследования.
Я бросился в цех. У злополучных баков стоял главный инженер, начальник цеха, исследователи из института и мастера.
Юрий Германович Хавкин, начальник цеха, повидавший за свою металлургическую жизнь немало аварий, увидел меня, и кивнув в мою сторону, сказал, обращаясь к свите: “Пришёл виновник”. До сих пор не понимаю, почему не сложились у меня хорошие отношения с Хавкиным. Позже они потеплели, но хорошими так и не стали.
Зориков не стал разбираться на месте, а попросил зайти к нему. Я вернулся к себе, рассказал начальнице о происшедшем - и неожиданно получил полную поддержку.
“Это Тыщук. Он всегда мешает. Мы с ним постоянно разбираемся. Иди к Зорикову. Хавкин обычно на стороне Хвищука. Не хочет портить с ним отношения. Боится что ли его?” Последнее замечание походило на правду.
Ситуация для меня стала проясняться. Антогонизм между КИП-овцами и электриками - почти традиция, признаваемая и уважаемая. Тыщук не желал разбираться полезна ли схема. А навредить инженеру-еврею, прикрываясь иструкциями, просто благое дело.
Схему восстановили, написали соответствующие бумаги, что Тыщук не несёт ответственности за эксплуатацию схемы, и здесь можно было бы поставить точку. Но всё повторялось всякий раз, когда создавалось что-то новое.
Наладить отношения с Тыщуком не удалось, и всё больше росла уверенность в его саботаже.
 Руки опускались. Моя начальница интересовалась моим творчеством, если что-то в работе механизмов отказывало, и привыкшие к новшеству мастера или рабочие жаловались. Хавкин, в цехе которого внедрялись разработки, держал нейтралитет и в конфликты не вмешивался, хотя, подозреваю, моей работой и ситуацией был доволен.
Через пару месяцев после описываемых событий меня вызвал главный инженер и спросил, оформлял ли я свои “придумки” как рационализаторские предложения. “Естественно, нет. ” - ответил я. Зориков улыбнулся: “А вот Шилов оформил. Он действительно участвовал в разработке схемы для насоса?”
Я рассказал, как встретил Шилова, как он предложил подумать об автоматическом управлении насосом, и о завершении истории, которй он, Зориков, был свидетель. “Хорошо, я поговорю с Шиловым”, - сказал главный инженер.
На стене появился приказ: Шилову и мне за внедрение схемы дали по 300 рублей.
Получив в кассе награду, встречаю Хавкина и вижу его широкую улыбку с издёвкой: “Получил премию? Молодец. Надо было тебе и Тыщука взять в соавторы”.
С тех пор ни одно своё рационализаторское предложение и изобретение, а позже - статьи, я не подавал без соавторов. “Наука” оказалась полезной и позволила внедрить на заводах страны большинство моих изобретений.


Часть 2
ДРУЗЬЯ И КОЛЛЕГИ
…из перепавших мне даров,
друзья мои, вы – наилучший!
Л. Аронзон

Эта глава одна из труднейших: во-первых, потому, что “мои университеты” – это НИИ, где я проработал 30 лет и научился всему тому, что умею делать как специалист, во-вторых, потому, что это должен быть рассказ о моих друзьях, о наших победах и поражениях, разочарованиях и надеждах. Это должна быть не глава, а книга. Однако боюсь, что ни пороха, ни времени на неё не хватит. Поэтому опять будут зарисовки, на которые спотыкается моя память.
В институтской лаборатории я был новичок и с восторгом наблюдал за умными, образованными, деловыми ребятами и впитывал, как губка, легенды лаборатории, которой и было-то всего несколько лет. Так получилось, что в ней собрались выпускники четырёх вузов: электротехнического, политехнического, технологического и горного, в основном евреи, которые не могли получить распределение на оборонные предприятия и попали в открытое НИИ. Для тех, кто знает Ленинград, и сегодня очевидно, что в этих престижных учебных заведениях могли учиться только хорошо подготовленные и способные молодые люди. К евреям требования были наиболее жёсткие.
О лаборатории и её замечательных ребятах я слышал раньше от отца, который работал в проектном институте, тесно связанным с НИИ. Он бывал на лекциях, которые читали сотрудники лаборатории, и не скрывал своего восторга.
И вот теперь - я среди этих ребят, они - мои коллеги и, как показала вся последующая жизнь, мои самые близкие друзья.


Роберт Л.

Мы сблизились не сразу: работали в разных группах и знали друг друга по встречам и болтовне в коридорах, по выступлениям на технических советах. Знал я также, что Роберт заядлый турист и очень компанейский парень. Всё так и оказалось. Но была у Роберта удивительная черта: он умудрялся попадать в самые нелепые ситуации и истории, которые для него, к счастью, заканчивались благополучно.

***
Один из инженеров лаборатории купил Москвич 401 – это было событие. До него ещё никто из нас не покупал машину (молоды и дорого), поэтому его смелый поступок (деньги собирал в долг) был главной новостью. На радостях и гордый приобретением владелец машины пригласил коллег сопровождать его в рандеву по Невскому проспекту. Одним из них был Роберт.
Вы только представьте, с каким видом они едут! Проезжают мимо Дворца пионеров, впереди Аничков мост через Фонтанку и…
О происшествии мы узнали на следующий день, когда в лаборатории появился только Роберт, а все остальные участники в это время залечивали раны. Машина была разбита.
В этой истории нет ничего из ряда вон выходящего, если бы не последующие события с участием Роберта. Можно считать, что с этого момента начались загадочные приключения. Вот тогда и стали подозревать что-то в его карме неладное.
***
Самолёт летел из Свердловска, и на подлёте к Ленинграду шасси не раскрылись. Попытки лётчиков немыслимыми виражами заставить шасси раскрыться не привели к успеху.
На земле в это время готовили вспаханное поле для посадки. К счастью, самолёт прополз на брюхе благополучно, и кроме переживаний других травм у пассажиров не было.
Конечно же, Роберт был в этом самолёте. В Ленинграде долго обсуждалась эта история, о ней даже сообщили в печати, а коллеги Роберта получили возможность живописно пересказывать эту историю, как будто сами были участниками приключения.
Однажды мы с Робертом были свидетелями такого случая. Отмечали семейное событие нашего общего друга. В маленькой комнатке-спальне набилось много гостей, и там кого-то с большим вниманием слушали. Миша, с присущим ему блеском, вещал о своих командировочных приключениях. Речь шла об аэропортах и самолётах.
Теперь Роберт мог заново пережить свои полётные ощущения. Рассказ был великолепный. Кто-то спросил: “ Миша, а с тобой ли это было?” Ответ изумил своей правдивостью: ”Ты имеешь в виду случай с Робертом? Нет, это другая история – со мной”.
***
Вскоре и я стал свидетелем уникальной способности моего друга попадать в нештатные ситуации. В одной из командировок местный коллега пригласил нас прокатиться за город на его новой машине. Роберт благородно поставил Женю в известность об особых свойствах своих взаимоотношений с движущейся техникой: “Женя, вы, наверно, слышали, что я попадаю в странные ситуации? У меня на этот счёт плохая статистика”. И тут же поведал нам - а этому я был тоже свидетель - как, сев в новую Волгу приятеля, вышел из неё, держа в руках ручку от двери. Или в другой истории, но с трофейным Мерседес-Бенцом, он вышел, держа в руках не ручку, а всю дверь. Справедливости ради, надо сказать, что вынесенная дверь не удивила хозяина машины, хорошо знавшего свой музейный экспонат, и наслышанного о магическом влиянии на автомобили нашего спутника.
Женя, с присущей уроженцу Кавказа самоуверенностью, небрежно махнув рукой, бросил: ”Садысь!”
Едем. Скорость быстро нарастает: 60, 80, 90, 100. Это не американский HWY, а обычное российское шоссе. 120! Роберт, который сидел рядом с водителем, робко произнёс (он только что закончил курсы по вождению и не остыл от словесных штампов правил движения): “Женя, скорость машины не соответствует качеству полотна дороги”.
И в тот же миг новую Волгу подбросило вверх, и с шумом, скрежетом и треском машина остановилась. Хозяин выскочил из машины и после короткого осмотра с восточным спокойствием стал наблюдать, как выползают из машины его гости. Все были целы, и вскоре в транспортируемой на поводке машине вернулись в город.
Надо отдать должное Жениной выдержке: на дороге внезапно перед глазами водителя в небольшой низине возник огромный камень; при скорости 120 км/час на узкой дороге водитель не мог свернуть в сторону, и машина промчалась над камнем, разворошив своё днище. Живы мы остались только потому, что Женя не свернул с дороги, и мы не угодили в лес.
Роберт извинился, чувствуя свою безвинную вину.
***
Дальше - больше. Мы в летим в Павлодар, это в Казахстане. Нас трое, шутим по поводу выходок Роберта, вспоминаем разные приключения с Аэрофлотом, которых накопилось немало за нашу богатую полётами жизнь. Смеёмся.
Стюардесса несёт обед. Роберт, разгорячённый разговором, взмахивает рукой - и… аэрофлотская курица с великолепным соусом приземляется на соседа. Становится не смешно. Но что делать? Успокоившись под недобрым взглядом стюардессы, задумались о том, что нас ждёт в Павлодаре. Сядем ли? Не опоздаем ли на последний автобус? Будут ли места в гостинице? Да мало ли что приходит в голову, когда втайне суеверно думаешь о будущем и знаешь, что Роберт рядом.
Добрались до гостиницы. Спокойно отработали неделю, а в выходные, как обычно, наши павлодарские друзья пригласили к себе домой. Договорились перед обедом посмотреть окрестности: степь, солончаки, казахские могильники, побродить у Иртыша. Поедем на двух машинах.
Весело говорим о последнем происшествии в самолёте, придумываем, что ещё нам Роберт выкинет( и зря!). Рассаживаемся по машинам. Макс и я едем в первой машине, Роберт - в другой, на одном сидении с доберманом-пинчером.
Отъехали - и тут же встали. У второй машины суетятся Роберт и водитель. Колесо спустило. Поставили новое. Поехали. Больше не шутим на известную тему. Смотрим по сторонам, слушаем объяснения аборигенов. Погода прекрасная.
Наш водитель что-то заёрзал и тормозит. Оглянулись - вторая машина отстала и стоит на обочине. Пассажиры все на дороге и опять суетятся. Мы развернулись, подъехали к отставшим и выскочили из машины. Роберт смущённо стоит и вытирает свой костюм тряпочками, которые поливают из термоса. Потерпевший источает не самый приятный аромат, перемешанный с запахом кофе. Что случилось? Добермана укачало, и он, притулившись к своему соседу, отрыгнул на него содержимое своего желудка.
Пришлось вернуться домой.
***
Если вы думаете, что запас историй иссяк, то ошибаетесь.
Роберт первый улетает из Павлодара. На регистрацию очередь, но Роберт не спешит. Он - бывалый путешественник и не испытывает предполётного волнения, как большинство пассажиров. Правда, он настороже: от нашего самолётного монополиста Аэрофлота можно ожидать “всяких глупостев”. Очередь движется медленно. Ещё нет беспокойства.
Знакомый сотрудник института окликает Роберта, заметив его в конце очереди. Роберт подошёл, но поначалу отказался встать впереди: неудобно, неловко. Однако, поддавшись на заманчивое предложение ожидать вместе, остался. Наконец добрались до стойки. Роберт зарегистрировался и ждёт приятеля. Но у стойки замешательство: прекращена регистрация.
Милиционер настойчиво просит Роберта пройти в полупустой накопитель. Роберт, видя, что началась посадка, рвётся назад выяснить, в чём дело. Объявляют прекращение посадки. Но где коллега? У него же есть билет, да и остальные в очереди, скорее всего, с билетами! Почему их не берут?
После препирательств с милицией Роберт узнал, что в самолёт посадили новобранцев, и больше мест нет. Остальные пассажиры улетят завтра. Роберт в отчаянии, пытается объяснить, что он по недоразумению опередил приятеля.
Самолёт улетел, но не долетел до пункта назначения, сделав вынужденную посадку: загорелся двигатель. Нарочно не придумаешь.

“Летайте самолётами Аэрофлота!”

***
Среди “лабораторных” невыдуманных замечательных сказаний, конечно, было много и не связанных с любовью движущёйся техники к Роберту, но в некоторых его участие проявлялось с неожиданной стороны.
Березники. Заводская гостиница. Обычные вечерние посиделки у кого-нибудь в номере. Пьём чай, рассказываем анекдоты, делимся домашними новостями. Ира очень смеялась над очередным анекдотом, который кто-то рассказал. И… вдруг схватилась за свой подбородок - он свободно болтался, если можно так выразиться, на лице, выскочил из “салазок”. Хохот невообразимый, но пострадавшей не до смеха. Едем в больницу. Ире вправили челюсть, и врач невинно спросил Иру, как это произошло.
Ира рассказала, что смеялась и сделала случайно челюстью “вот так”.… Под гомерический хохот врача и всех свидетелей Ире снова вправили челюсть и настоятельно посоветовали воздержаться от встреч со смешливыми друзьми.
Приехали в гостиницу. Больную бережно отвели в её номер и стали ждать Ириного отчёта о лечении травмы. Ира рассказала, что страшного ничего с ней нет, врач ей поставил на место челюсть и предложил воздерживаться от смеха некоторое время, потому что, если она сделает “вот так”…, челюсть опять вывалится. Последние слова она не произнесла, так как демонстрация “вот так” закончилась “успешно” - и Ира вновь отправилась в травмопункт.
***
Я очень люблю Роберта и сожалею, что в его жизни были и трагические происшествия в последнии годы: погиб в горах Памира под лавиной его сын, убит в парадной своего дома в “бандитском Петербурге” его отец, зверски убита жена его брата, известная ленинградская поэтесса.
Роберт - прекрасный человек, талантливый и редкого трудолюбия инженер, преданный и надёжный друг. Ему бы переломить судьбу и уехать из богом оставленной страны.


Миша Левин.

В действительности Михаил Вениаминович Левин был не только моим близким другом, но и учителем и воспитателем. Его многие взгляды и этические принципы стали моими. Память о нём мне очень дорога, я его часто вспоминаю, общение с ним - большая часть моей собственной жизни.
Родись Миша в другой стране, быть бы ему всемирно известным учёным; он был исследователь по призванию. Работа, поиск доставляли ему радость так же, как интересная беседа или увлекательный отдых. Миша был талантлив во всём.
Школу, конечно, он окончил с золотой медалью, а институт - с отличием, присовокупив к институтскому диплому и окончание трёхгодичного университетского курса математики.
Мы познакомились на заводе, хотя задолго до этого приходилось слышать о нём. К этому времени он уже три года работал в институте, и был научным руководителем работ по автоматизации экспериментального объекта. Я же работал только первый месяц.
Отношения сразу сложились добрые, к тому же мы были выпускниками одного вуза (предмет нашей общей гордости) и близких по профилю кафедр, что делало нас коллегами. Мне это было приятно и лестно: авторитет Миши и среди инженеров, и среди рабочих был высок. Я безоговорочно верил всем его байкам. Уж очень здорово он рассказывал о работе и о своих путешествиях. Позже на одной из своих статей он напишет: “ Моему другу и соратнику, уникально доверчивому человеку…”. Это меня задело, но я до сих пор не могу избавиться от этого “недостатка”.


***
Вот, например, такая история. Она правдива, и как легенда пересказывалась долго-долго на заводах отрасли. Есть ли в ней действительно научная основа или здесь просто блестящее объяснение красивой догадки? До сих пор не удосужился проверить. Зачем пытаться разрушать красоту?
Миша приехал в служебную командировку на Уральский алюминиевый завод. Знакомился с производством и обратил внимание на громоздкий прибор, измеряющий плотность раствора. Важной деталью прибора была согнутая труба в виде петли, по которой перекачивали по гибким шлангам раствор. Эта труба непреывно взвешивалась, а вычислительное устройство рассчитывало плотность, по известной всем ещё со школы формуле: вес/объём.
Прибор был новой разработкой известного КБ и позволял упростить управление многими технологическими процессами, но не работал. Местные работники мучились с прибором из-за постоянной погрешности, которую не могли устранить, и в конце концов, дав отрицательный отзыв на прибор, бросили им заниматься. Всё это Миша узнал прямо в цехе, стоя рядом с прибором.
“Принесите компас, - попросил Миша и улыбнулся, предвкушая удовольствие от задуманного. Компас долго искали, но принесли. Походив с компасом вокруг прибора, как заправский фокусник, Миша попросил повернуть прибор в другое положение по отношению к странам света, указав направление по компасу. - Ну, вот и всё. Включайте и проверяйте. Теперь ошибки не будет.”
Рабочие, посмеиваясь, начали проверку, но…ошибки у прибора не было.
Когда Миша к концу дня пришёл в цех автоматики, его ждали. “Что? Работает? – с хитринкой спросил Миша, увидев повернутые в его сторону лица и, не ожидая ответа, добавил, – Эх вы, инженеры! Забыли про Кориолисово ускорение?”
Триумф был полный, но кто мог помнить про какое-то ускорение, о котором мельком говорили в курсе физике в школе и в институте. Да, помнили, что реки, текущие с востока на запад и с запада на восток размывают один берег больше другого, но кто задумывался, что мощный поток раствора в петле прибора - это та же река, и возникающее ускорение от вращения земли создаёт дополнительное усилие на взвешиваемый участок трубы, внося погрешность. Миша догадался, что исключить это усилие можно, если прибор повернуть в положение, в котором поток будет перпендикулярен направлению вращения земли.
***
На завод, где я тогда работал, приезжали многие сотрудники института, но только Миша первый поинтересовался, чем я занимаюсь на заводе, и подумал о том, что мне нужно дать настоящее дело взамен эксплуатационной рутины. Стремление и умение учить и воспитывать в скором времени привело его к преподавательской работе в Горном институте и было не меньшим увлечением, чем основная работа. Достоточно того, что де факто все остепенённые сотрудники лаборатории были либо его аспирантами, либо соискателями учёной степени под его руководством.
С его “толчка” началась и моя научная и изобретательская карьера.
…Мы шли по заводу, а Миша рассказывал о проблемах автоматизации, которые ещё не нашли решение, и как интересно было бы их решить. Так мы дошли до вращающейся печи, на которой красовалось придуманное мное устройство (см. выше "Первое изобретение").
“Здорово. Надо написать заявку на изобретение”, – сказал Миша, и видя, что я не понимаю, о чём идёт речь, прочел мне первую лекцию о патентном праве. В вузах не было курса патентного права и не было тогда ещё соответствующего решения правительства, без которого не могло быть широкого распространения изобретательства. Поэтому знание этих вопросов было делом эрудитов.
Миша составил формулу изобретения и рассказал, как оформить заявку. Через несколько месяцев я с удивлением и не без удовольствия рассматривал “решение с красным уголком”, а позже своё первое авторское свидетельство с красной лентой и печатью.
После моего перехода в институт Миша также первый взял меня под свою опеку, дав исследовательскую задачу, и помог написать отчёт о работе. Работа оказалась ненужной для практического использования, но несколько лет служила темой и пособием для курсовых работ, выполняемых моими студентами.
Примечательна эта история ещё и тем, что со случайной демонстрации этой работы заехавшим в институт сотрудникам другого НИИ началось знакомство с двумя коллегами, сыгравшими драматическую роль в моей уже постсоветской жизни. Но об этом в соответствующем месте.
Не должно сложиться впечатления, что только Миша был моим единственным другом и патроном. Отношения были и с другими коллегами теплые и доверительные.
Дальше пойдёт рассказ о новом начинании, которое на все последующие годы стало основным направлением работы лаборатории.


Успех.

Наше сотрудничество пришлось на начало применения вычислительной техники для управления технологическими процессами, время революционного поворота от ламповых вычислительных машин к полупроводниковым, а также время серьёзной модернизации военной техники. Благодаря этому объедки с военного стола в виде снятых заказов были переданы промышленности, и мы не могли отказаться от соблазна воспользоваться открывшимися возможностями. Кибернетика перестала быть лженаукой.
Мне повезло, что я оказался участником этого проекта. Наш коллектив первый в стране разработал, а затем и создал то, что получило через несколько лет название “Автоматизированные системы управления технологическими процессами” (АСУ ТП). Научным руководителем был Миша Левин.
Опущу перипетии, связанные со спорами и оформлением наших взглядов на эту проблему.
Левин очень любил город Запорожье. Здесь он многие годы руководил работами по автоматизации сложного химико-технологического процесса на алюминиевом заводе. У него сложились прекрасные отношения с заводским персоналом. К моменту, о котором пишу, главным инженером завода стал Дима Ильянков. Ему Левин рассказал, что появилась, наконец, вычислительная машина, которую можно научить управлять технологическими процессами, и ему как новому гдавному инженеру это должно быть лестно. Одно условие: заводу придётся приобрести управляющую вычислительную машину (УВМ). А машина была очень дорогая. Сначала Ильянков согласился, мы выполнили исследовательскую работу и техническй проект. Проект успешно защитили на заводе, но Ильинков побоялся взяться за новое дело - дорого. Потом он сильно пожалел…
В это же время до нас докатились слухи, что Пикалёвский глинозёмный комбинат, под Ленинградом, заказал УВМ и нанял группу проектировщиков для разработки системы управления. В нашем положении, когда мы оказались без машины из-за отказа Ильинкова, естественно, захотелось подключиться к этой работе. Мой босс, заведующий лабораторией, и я выехали в Пикалёво.
Пикалёво – это соцгород. Комбинат из года в год засыпает город цементной пылью. И никакие ухищрения: ни олимпийского размера бассейн, ни освещенная лыжная трасса - не могут сделать его нормальным местом для жизни. Первое ощущенние от города – дыра. Потом он мне даже нравился, но дырой он всё же остался.
…Приехали ночью. Некое подобие станции. Освещение плохое. Нашли автобус, который быстро наполнялся, и потребовались усилия, чтобы не остаться на улице. Доехали до гостиницы быстро, но тряско, так как автобус двигался по дороге, которую никак нельзя назвать дорогой. Номера оказались двухместными (что радовало), но конечно, без ванны и туалета, до них надо было идти по длинному, холодному коридору. Горячей воды в общей умывальной тоже не было, а “душ” открывался ключом, который неохотно давала дежурная. Основным “населением” гостиницы были толкачи, которые выбивали цемент для своих предприятий Толкачи были неприхотливы и не беспокоили заводское начальство по поводу неудобств командировочной жизни. На любую их жалобу был бы ответ: “ А мы вас звали?” Попробуй поспорь в таких условиях – уедешь без долгожданного цемента.
***
Наутро мы встретились с коллегами. Быстро нашли общий язык и почувствовали, что они хотят с нами работать: доверяют больше, чем проектировщикам автоматики из специализированного института, которых уже пригласили к установке УВМ
Нам показали завод. Экскурсоводом был Яков Давыдович Ганзбург, отвечавший за новую технику и работу всех служб автоматики. Он незадолго до нашей встречи получил диплом инженера, а я писал отзыв на его дипломную работу. Это был службист, не хватающий звёзд с неба, но преданный власти (вышестоящей) в любом её проявлении, и очень трудолюбивый человек.
Экскурсия затянулась, и день подошёл к концу. Деловые разговоры остались на завтра.
Выходим из проходной, где к нашей группе присоединяются двое. Одного я уже знал – Леонид Иосифович Финкельштейн, непосредственный босс Ганзбурга, с другим знаком не был, и нас не познакомили. Внешность второго была примечательна: огромная копна плохо постриженных волос, усики, а ля Гитлер, не то еврей, не то армянин. На него никто из присутствующих не обращал внимания, пока шли пешком и беседовали по дороге в гостиницу. У гостиницы попрощались, договорились о завтрашней встрече у главного инженера. Главным инженером оказался незнакомец.
По нашей неопытности хотелось взяться за автоматизацию всего технологического цикла, но этого не могли и не хотели допустить заводчане: уже работает другая организация. Поэтому нам сказали: “Соревнуйтесь, но на разных участках”.
Пришли к главному инженеру. Большой кабинет, за столом наш новый вчерашний знакомый Харитон Андреевич (Хорен Азарапетович) Бадальянц, до неприличия напоминающий чаплинского диктатора. Обращение у него с коллегами простое, никакого чинопочитания. “Кто будет говорить? Ты?” - обращается ко мне главный инженер. Я отрицательно качаю головой и поворачиваюсь в сторону своего босса. Он мой босс, и ему говорить первому.
В этот момент Бадальянц исчезает под столом. Внешность, способ ведения беседы, поиск, как оказалось, тапочек под столом заставляли с трудом подавлять смех. Финкельштейн,чтобы сгладить неловкость, взял ход беседы в свои руки, представил нас, рассказал о наших разногласиях, дал возможность всем высказаться.
 Бадальянц подвёл итог: “Нам, конечно, вы ближе - вы из нашей отрасли, но всё должно быть прилично. Пусть проектировщики тоже работают. Потом посмотрим, что вы сделаете, что - они, и тогда решим, кому работать у нас дальше. Беритесь, даём вам самый важный на сегодня участок”. С этим мы уехали.
Эмоционально я был против работы на этом заводе, по молодости казалось, что нас должны были встретить с распростёртыми объятиями. Я, наверное, первый рассказал Левину о поездке, и в моём пересказе приём, котрый нам оказали, не показался ему радушным. Позже в разговоре с завлабом Левин не заявил о нежелании работать на заводе, надеясь переломить ситуацию и добиться от Бадальянца и его коллег индульгенции на автоматизацию всего завода, выкинув конкурентов, которых таковыми и не считал, подозревая справедливо их невысокую квалификацию.
Однако, несмотря на жесткий, даже грубый разговор Миши с Ганзбургом (последний недавно был его дипломником), нам не удалось изменить ситуацию, и оставалось только согласиться с заводским предложением или уйти. Завлаб справедливо заметил, что Левина и меня жизнь ещё недостаточно научила.
Итак, исследовательская группа появилась на заводе, затем выпустила отчёт, в котором предлагался алгоритм управления сырьевым переделом завода - смешение сухих и жидких материалов для получения высокоточной рецептуры. По существующей технологии точной рецептуры добивались многократным смешиванием. Для этой цели использовали два десятка баков объёмом в 1000 куб. м. и высотой с пятиэтажный дом. Идея алгоритма заключалась в отказе от использования баков за счёт автоматического дозирования сырья. Вычислительная техника позволяла с заданной частотой делать расчёты и автоматически выполнять задания на дозировки, корректируя их по результату. Роль персонала в этом случае сводилась бы лишь к наблюдению за процессом.
Так выглядел замысел, но как проверить его жизнеспособность? На техническом совете Левин предложил провести эксперимент до начала разработки документации на строительство всей системы, а именно: имитировать её действие вручную, людьми. Это означало, что расчёты будет делать машина, а её команды будут выполнять люди. Замысел казался фантастическим и одновременно соблазнительным: самим работать за управляющую систему, а значит, не рисковать затратами на проект, закупку оборудования, монтаж и т.п. Конечно, так можно работать недолго: люди не машина, и в точности и быстроте выполнения команд они будут ей уступать. Зато можно увидеть эффект от нового приёма управления!
С предложением согласились, но мне казалось, не верили в успех. Требовались серьёзные усилия, чтобы организовать эксперимент: нужен тщательно проработанный план действий, обученный персонал, надёжно работающая вычислительная машина и взаимодействие людей с машиной и между собой. Эксперимент непрерывно продолжался 10 суток. Уникальность эксперимента была и в том, что он проводился без остановки производства, и государственный план выпуска продукции не был сорван. А что означает сорвать план каждый производственник знал.
Тут надо отдать должное Ганзбургу - к эксперементу завод подготовился хорошо. Исследователи: Левин, Роберт и я –работали по сменам. Три дня ушло на притирку всех участников эксперимента друг к другу. Обстановка была тревожная, но не нервная.
…Результатов никаких. Точная рецептура смеси не получалась. Встречались на пересменках вчетвером: мы и Ганзбург, который на третий день запаниковал, наверное, про себя говорил: “Не получится, так они уедут, а что мне делать с этой затеей. Я их поддержал. С меня и спрос.” Если он так не думал, то право так думать имел.
Мы же между собой больше обсуждали алгоритмическую сторону дела. Не сомневались в правильности замысла, но что-то всё-таки, вероятно, не учли. Состав шихты получали не точно тот, который надо, а с отклонениями то в одну, то в другую сторону. Технологи нас утешали, так как смешивать разные шихты полярного состава проще, не надо много огромных баков. Но без баков в этом случае всё же не обойтись! Надо ли городить огород?
На четвертый день Левин нашёл выход. Изменили условия эксперимента: с большей частотой стали вводить в машину информацию о составе готовой смеси. Это приближало условия работы системы управления, моделируемой людьми, к условиям работы реальной АСУ ТП. Остальные дни прошли в трудах, но радостных от победы. За 10 дней эксперимента, включая первые неудачные дни, количество кондиционной шихты возросло в 8 раз.
Через несколько месяцев, после выполнения монтажных и наладочных работ, систему управления запустили в полном объёме, а ещё через год её приняла Государственная комиссия.
Экономический эффект составил миллионы рублей. Разработка была защищена авторскими свидетельствами СССР и иностранными патентами и послужила прототипом многих систем управления в алюминиевой промышленности.
Система, о которой только что рассказал, была в разных модификациях внедрена на других заводах.

Ачинск

На транссибирской магистрали, к юго-западу от Красноярска, на берегах сибирской реки Чулым, притоке Оби, в предгорье Саянского хребта лежит город Ачинск. До 70-х годов прошлого века он мало кому был известен в необъятной советской стране, возможно, лишь историки, изучающие жизнь вождя мирового пролетариата, знали, что Ленин через этот город проезжал, направляясь в ссылку в село Шушенское, бывал здесь и ссыльный Сталин.
Во времена Хрущёва, в совнархозовскую эпоху, в Ачинске началось строительство гигантского глинозёмного комбината и в его составе - самого крупного в мире цементного завода. Комбинат должен был снабжать глинозёмом Красноярский алюминиевый завод, хорошо теперь известный благодаря “алюминиевой войне” за монополию поизводства этого сверхважного металла. Заводом некоторое время владела криминальная группа во главе с Быковым, имя которого несколько лет не сходило со страниц газет и телевизионных экранов.
Для строительства алюминиевого завода и глинозёмного комбината были серьёзные экономические основания. Алюминиевый завод, крупный потребитель энергии, строился вблизи Красноярской электростанции, а глинозёмный завод - вблизи месторождений нефелина (минерала, содержащего алюминий). Однако не учли колоссального вредного воздействия этих производств на экологию и здоровье людей.
Алюминиевый завод и глинозёмный комбинат по сей день отравляют воздух и выбрасывают в атмосферу тонны вредных газов и пыли. Жёлтый дым из заводских труб глинозёмного комбината висит не только над городом, но даже виден с самолёта за сотню километров. Ад!
Моя инженерная судьба так сложилась, что с 1972 года до отъезда в эмиграцию я был главным конструктором АСУ ТП комбината. А как сотрудник исследовательского института занимался также разработкой системы управления сырьевым цехом. С разработкой АСУ ТП этого цеха были связаны мои научные и инженерные интересы. Над разработкой систем управления в других цехах работали мои коллеги, я в их работу не вмешивался, а организационно помогал как главный конструктор.

***

Здесь уместно сделать отступление и в популярном изложении рассказать о месте и проблемах производства алюминия в мировой экономике – самого распространённого из всех открытых элементов (больше 50%) таблицы Менделеева.
Из школьного курса химии известно, что алюминий получают под воздействием злектрического тока в ваннах-электролизёрах из глинозёма.
Наибольшее распространение в мире получило производство глинозёма из боксита. Это самый на сегоднешний день дешёвый способ. России, при всём её минеральном богатстве, с бокситами не повезло - их очень мало, а имеющиеся на Урале месторождения истощены. Поэтому были разработаны способы получения глинозёма из нефелина, запасы которого на территории бывшего СССР безграничны. За разработку способа производства глинозёма из нефелинов Талмуду, директору Волховского завода, и группе инженеров, исследователей и проектировщиков была присуждена Ленинская премия.
***
Ачинский комбинат получает глинозём из нефелиновой руды, которую перемалывают и смешивают с другими сырьевыми компонентами, превращая в пульпу, направляемую в 12 вращающихся 270-метровых печей. В цехе, где готовят пульпу (шихту), работают 26 мельниц, а для хранения шихты применяют 24 бассейна-башни по 2000 куб. м. каждая (по проекту предполагалось построить 48 башен). Только эти два цеха занимают площадь в несколько квадратных километров.
Надеюсь, читатель представил масштабы производства, хотя я не рассказал о других цехах и цеметном заводе, равного которому по производительности нет в мире.
Гигантомания породила многие проблемы, превратившие строительство в долгострой, и освоение завода затянулось на годы. Десятилетие комбинат был головной болью и Правительства, и Министерства цветной металлургии, не говоря уже об институте-разработчике проекта и смежниках. В разное время на территории завода можно было встретить Председателя правительства, нескольких министров и их замов.
На моих глазах происходило совещание, на котором одновременно было шесть министров, но и они все вместе не могли справиться с особенностями планового производства и обеспечить своевременно строительство комбината финансовыми, материальными и человеческими ресурсами. Нередко оборудование морально устаревало или сгнивало на складах под открытым небом в условиях Сибири. Только тоталитарный режим мог позволить себе такое расточительство. Вспоминается курьёзный случай, связанный с пребыванием на комбинате Н.Н Тихонова, который в то время был зампредом Правительства. Тихонов, по специальности металлург, поинтересовался температурой отходящих газов вращающейся печи. С вопросом он обратился к руководителю службы автоматизации, который, замороченный кучей своих проблем, не помнил даже приблизительно величины этого показателя, и вместо того, чтобы посмотреть на прибор или подозвать мастера, назвал первую попавшуюся цифру - и попал пальцем в небо. Тихонов ничем не выдал своего изумления, но потом сделал выволочку министру цветной металлургии Ломако.
На следующий день, после отъезда Тихонова, Ломако созвал совещание по результатам посещения комбината зампредом. Зная вздорный характер министра, который при каждом удобном случая напоминал, что он ворошиловский стрелок, приглашённые на совещание старались садиться вдоль длинного стола так, чтобы не попадаться ему на глаза. А как это сделать? Надо укрыться за спиной впереди сидящего, поэтому стулья расходились веером от головы стола. Несчастному начальнику автоматики (в прошлом моряку) не помог и последний стул в ряду, позволявший скрыться за спинами десятка впереди сидящих жертв.
-Покажите мне этого гардемарина в тельняжке, который лапшу вешал на уши зампреду! Я как ворошиловский стрелок поставлю его к стенке. – с этого начал совещание министр. – Он будет у меня помнить…(дальше услышали не слишком замысловатый мат).
Оправданий не требовалось: обычная производственная зкзекуция.
Однако в один из приездов министра его “удалось” наказать за хамство, в утешение многим пострадавшим.
Приезд пришёлся на время, когда в городе были перебои с поставкой сантехники: не было в продаже унитазов. И рабочий люд, помня известный лозунг, который, как предполагалось в анекдоте, должен висеть над каждой проходной со стороны завода: “Ты хозяин, а не гость! Уноси последний гвоздь!” - унёс почти все унитазы из заводских уборных.
Туалеты благодаря этому приобрели вид действительно отхожего места. А министру при посещении цеха понадобилось облегчиться. Допустить министра в туалет означало быть поставленным к стенке ворошиловским стрелком. Это понимали все в свите и постарались вывести его из цеха на улицу, чтобы у министра не было иного выбора, как добраться до туалета в заводоуправлении.
Дальше можно было наблюдать картину, как немолодой министр бежит к зданию с немым вопросом: “Где?” - а сопровождающие трусят за ним. Более молодые обогнали министра и установили посты у лифта и у туалета, чтобы (не дай, Бог!) кто-либо не опередил оконфузившегося министра.
***
Перелом в освоении комбината пришёлся на период, когда главным инженером стал Л.О. Финкельштейн (о нём я упоминал в предыдущем рассказе “Успех”). По его инициативе и патронаже началось создание систем управления с применением вычислительной техники. До этого с его участием уже были созданы системы управления на Пикалёвском комбинате, и ему, естественно, хотелось увидеть становление волшебной техники в ином масштабе на Ачинском комбинате. Он пригласил меня возглавить службу автоматизации, но я отказался и уверен, что поступил правильно, так как этой службой после ухода из комбината “гардемарина” руководил прекрасный инженер и организатор Олег Алексеевич Чащин, ставший моим не только коллегой, но и другом.
Несмотря на то, что Пикалёвский и Ачинский комбинаты в своей основе имели сходные технологии, полного подобия не было, поэтому и решения по их автоматизации оказались другими. Первая трудность возникла тогда, когда я понял, что Финкельштейн и мои заводские коллеги-автоматчики не понимают до конца математических выкладок, положенных в основу алгоритма, и поэтому не понимают необходимости серьёзно изменить технологию. Это было неординарное решение: не автоматику приспосабливать к технологиии, а изменить технологию, учитывая возможности автоматики. Требовались серьёзные переделки трубопроводов, изменение режима работы агрегатов, графиков выполнения химических анализов и утряски целого комплекса организационных и технических проблем. Выручил тот кредит доверия, который был завоёван в Пикалёво. По рекомендации главного инженера технический совет дал добро на предложенные изменения.
Не одну ночь я провёл в волнении, страхе и осмыслении всех последствий затеянного дела. Успокаивала уверенность моих коллег по лаборатории в правильности замысла. Наконец наступил день, когда смогли начать испытания системы управления. Работоспособность программ, по которым вела расчёты и выдавала команды автоматическим регуляторам и механизмам вычислительная машина, можно было проверить в полном объёме только в процессе наладки системы.
Мастера и рабочие в цехе привыкли к определённому регламенту работы, а с вводом в действие системы управления, регламент становился другим. Если они не будут понимать, что происходит, то вероятны и возможны их действия, которые вступят в противоречие с командами машины. Пришлось провести инструктаж в каждой рабочей смене, ответить на массу вопросов, выслушать много критики в адрес предложенного решения, но в целом все доводы были приняты благожелательно. А ведь персонал понимал, что в случае успеха будут большие сокращения.
Мы с Чащиным решили не ставить руководство комбината в известность, что запускаем систему. Приступили к пуску вечером. Вечером и ночью всегда работалось спокойнее: не было начальства, никто не отвлекал.
На удивление, всё прошло гладко. За двое суток (я не уходил с завода) устранили грубые огрехи в программе и убедились, что система работает. До последнего дня пребывания на этом заводе я не мог избавиться от восторга и удивления, видя как в почти безлюдном километровом цехе автоматически перемещаются краны, задвижки, механизмы, а на пульте управления, где сосредоточены записывающие приборы, скоро ставшие ненужными, сидят, скучая, операторы.
После первых дней работы системы, когда уже не было сомневающихся, многие рабочие, к своему удовольствию, почувствовали себя вольготно и подчас забывали вовремя контролировать работу технологических агрегатов. Произошло несколько аварий. Чтобы навести порядок начальник цеха приказал на сутки отключить автоматическую систему. Рабочим пришлось вспомнить свою непростую жизнь без автоматики и больше зауважать технику, значительно облегчившую их труд.
Персонал в цехе сократили на 360 человек, перестали пользоваться 18-ю башнями-бассейнами, отказались от строительства по проекту ещё 24-х бассейнов.
Первый замминистра, посетив цех, сказал: ”Ничего подобного в отрасли нет. Это первый завод-автомат в цветной металлургии”. К сожалению Финкельштейна уже не было в живых.
Работы по созданию систем управления в алюминиевой промышленности были отмечены одной из государственных премией: Премией Совета министров.

 

Часть 3
Греческий проект

Не может быть!

В самолёте, летящем по маршруту Пулково-Зонненфельд-Афины, было только 7 пассажиров. Пятеро из них - мои коллеги, сотрудники Всесозного алюминиево-магниевого института (ВАМИ), которые должны были принять участие в совещании по объявлению тендера (конкурса) на проектирование и строительство системы автоматического управления технологическими процессами для глинозёмного завода Элва в Греции. Правительство страны было заинтересовано в строительстве завода – самой большой стройке за всю греческую историю. Предполагалось, что пуск завода решит проблему занятости и позволит значительно пополнить бюджет страны.
У проекта были и противники. Потребность промышленности в глинозёме – основном сырье для получения алюминия – снизилась, так как возросла переработка вторичного алюминия из бытовых и промышленных отходов. Противники проекта считали, что заводы, которые уже работают, покрывают дефицит, и создавать новое производство, загрязняющее окружающую среду, нецелесообразно. К тому же в Европе недавно закрылся глинозёмный завод в Ирландии (интересно, что Россия сейчас ведёт переговоры о покупке этого завода).
Тем не менее, контракт на строительство был подписан. Греция, бедная страна в Европейском экономическом сообществе, имеет большие залежи боксита, из которого извлекают глинозём, и ей выгодно его перерабатывать вблизи мест добычи, а не только экспортировать. Правительство Греции частично финансировало проект. Контракт на строительство и проектирование заключили с Зарубежцветметом и институтом, где я работал, не только по политическим и экономическим соображениям, но и благодаря уже имеющемуся опыту: по проектам института были построены и работали заводы в Турции, Румынии, Чехословакии и Югославии. ВАМИ по праву входил в когорту мировых проектировщиков алюминиевой промышленности.
Такова подоплёка обстоятельств, которые позволили мне в составе группы инженеров посетить Грецию. Для всех участников поездка в капиталистическую страну (а не в страну народной демократии) была первой.

В полупустом самолёте вся группа разместилась в первых рядах салона, где можно было сидеть лицом друг к другу и обсуждать перспективы возможной долгой работы в легендарной древней стране, с детства поражавшей воображение. О совремённой Греции все знали удивительно мало, в основном помнили о короле, награждённом орденом Победы, о чёрных полковниках, после путча которых в России оказалось много греческих эмигрантов-коммунистов; знали также, что теперь Греция демократическая страна и входит в состав НАТО.
Для меня Греция была привлекательна и тем, что в школьные годы я посещал кружок в Эрмитаже и в течение двух лет по-серьёзному изучал её древнюю историю, делал сообщения на коллоквиумах и даже при поступлении в комсомол на вопрос, что я люблю читать, по наивности ответил: “Моя любимая книга “Что рассказывали греки о своих богах и героях”.
В салоне, через несколько рядов от нас, сидели молодой человек КГБ-шного вида и ортодокс-еврей в характерной одежде: чёрный костюм, шляпа и книга в руках. “Чекист” (мы его так прозвали) дремал, а еврей читал и посматривал с откровенным любопытством в нашу сторону.
Самолёт сделал круг над Берлином, дав нам возможность увидеть сверху символ холодной войны – Берлинскую стену, которая вскоре будет разрушена. Остановка была короткой, и мы её провели около магазинов Duty Free, рассматривая цены на вожделенную электронику, мало доступную советскому инженеру.
После возвращения в самолёт увидели (без изумления), что “чекиста” заменили два других наблюдателя, но еврей продолжал полёт и пересел поближе к нашей группе (на остановке он из самолёта не выходил). Между собой (еврейской половиной группы) мы даже предположили, что он летит в Тель-Авив, так как тогда не было прямых полётов Аэрофлота в Израиль.
После Берлина наступил перелом в настроении: покинули пределы стран социалистического лагеря. В каждой зарубежной поездке, я, как и в этой, ощущал необыкновенное состояние свободы, пересекая границу СССР. Возникало чувство раскованности и вседозволенности по отношению к тому, что запрещалось на советской Родине. Даже стукачи-наблюдатели - хотя я часто не знал, кто они, но понимал, что они где-то рядом - не мешали этому чувству.
Читатель, возможно, помнит эпизод из фильма “Семнадцать мгновений весны”, в котором доктор Флейшнер идёт по Женеве и опьянённый забытым чувством свободы проявляет неосторожность и попадает в руки гестапо. Примерно так я представляю то, что происходило со мной за границей.
Под влиянием такого настроения, я пересел в кресло рядом с соплеменником-ортодоксом, который, наверное, попросил Всевышнего удовлетворить его любопытство по поводу нашей группы. После естественных вопросов: кто и куда летит – мы разговорились. Ортодокс оказался раввином ленинградской хоральной синагоги и действительно летел в Тель-Авив. Его очень удивил состав нашей бригады: “Среди вас три еврея? И вы летите в командировку в Грецию? Не может быть!”
Но такова реальность. Совсем недавно и я бы не поверил такому стечению обстоятельств. Ещё очень близко было время, когда директор института отказывался перевести меня на должность старшего научного сотрудника, заявляя: “Не переведу! Аронзон уедет в Израиль!”….А еду в Грецию!
Больше того, среди нас не было ни одного коммуниста, включая переводчика, хорошего и честного человека, а не стукача и не антисемита - вопреки широко распространённому мнению, что все сопрождающие переводчики служат в КГБ. Но по прилёте в Грецию группа получила руководителем коммуниста Малышева Е.Н - упущение было исправлено. Этот чиновник, заместитель генерального директора одного из московских конструкторских бюро по автоматике, не имел к проекту никакого отношения.

Афины! Греция!

Мы прилетели во второй половине дня. Самолёт заходил на посадку, делая, ко всеобщему удовольствию, круг над прибрежными островами. Внизу, под лучами уже невысокого солнца, белели яхты. Было одновременно радостно, грустно и тревожно. Греция! Афины! Всего два слова - но они и Миф, и Реальность!
Нас встретили и повезли в советское посольство. По дороге мы прилепились к окнам. Надо всё запомнить! Просто замечательно оказаться в древней и современной стране.
Однако в Афинах неблагополучно. Недавно были волнения. Теракт! (Каким знакомым и привычным стало теперь это слово). В аэропорту бронетранспортёры и и вооружённая охрана.
В посольстве побеседовали с торгпредом, курирующим проект, получили командировочные - и были безмерно счастливы. Удивила простая, почти домашняя обстановка в посольстве. Мы видели, что нам рады и готовы идти навстречу.

Автобус в плотном потоке машин (тяжёлый трафик для нас тоже в диковинку) приближается к центру Афин. Масса автомобилей, много незнакомых марок. Город сильно загазован. Даже советскому горожанину дышать трудно. Из-за загрязнения воздуха доступ машин в исторический центр города ограничен: один день разрешён въезд машин с чётными номерами, а на другой - с нечётными.
Слева, на горе - Акрополь, дальше – развалины храма Зевса (всего несколько колонн), Парламент и наша гостиница. Гостиница в десяти минутах ходьбы от Парламента и в получасе – от Акрополя. Повезло – живём в центре!
Каждый получил отдельный номер со всеми мыслимыми удобствами. По сравнению с нашими коммуналками и хрущёвками – дворец!
Спешим быстро разобраться с вещами - и скорей на улицу! Вечерний город расцвечен множеством лампочек, окутывающих деревья,- канун Рождественских праздников!
Первые впечатления - самые яркие. У парламента наблюдаем смену караула гвардейцев в экзотической (для нас) одежде. Есть некоторое сходство со сменой караула перед Мавзолеем. Через заполненный туристами район Плака подходим с непарадной стороны к горе, на вершине которой Акрополь. Он в вечернем освещении великолепен и виден из разных точек городского центра. Потом мы его осмотрим внимательнее. А пока - усталые бредём к гостинице, поглядывая по сторонам. Трудно преодолеть желание сорвать апельсин, ими усыпаны деревья на улицах. Почему прохожие не рвут?
Наш пуританский взгляд вдруг остановился на тускло освещённой витрине кинотеатра, из которой зазывно смотрят голые девицы. Наверное, при существующей сегодня сексуальной вседозволенности, современному читателю этих записок будут непонятны ни наша заинтересованность, ни наше желание посмотреть что такое порнографическое кино. Запретный плод – сладок! И мы вошли в кинотеатр, несмотря на дороговизну билетов по нашим скромным возможностям.

Презентация, конфуз, конфликт

На двух машинах едем на службу. Предстоит знакомство с представителями американской фирмы Кайзер, которые курируют проект от греческой стороны и являются нашими главными критиками. Фирма Кайзер - крупнейший в мире производитель алюминия - входит примерно в пятёрку компаний, которые контролируют мировой рынок в этой отрасли металлургии. Греческие специалисты выполняют менеджерские функции. Техническое наблюдение - за американцами.
На сегодняшней встрече о концепции управления будущим заводом будет докладывать специально приглашённый австралийский инженер, а завтра - мы.
В Австралии имеются новейшие глинозёмные заводы, оснащённые современным технологическим оборудованием и новыми централизованными системами управления. Об этих автоматических системах мы знали только по литературе, но никто из нас их не видел. Но это не главное, так как автоматические системы будут проектироваться и строиться западными фирмами, а вот концепцию управления должны выбрать мы вместе с греками и американцами и предложить её западным фирмам, которые будут учавствовать в тендере на лучший проект.
И тут произошёл первый конфуз и первый конфликт. Дело в том, что системы управления нашими глинозёмными заводами делались с учётом не только необходимости поддержания режима технологического процесса, но и необходимости наблюдения за работой оборудования и управляющей системы.
Объяснение было простое: наше оборудование и аппаратура уступали западным по надёжности и долговечности. Отсюда и требования к управлению, которые привели к оригинальным схемам, получивших международное признание в виде патентов на изобретения. Но, как оказалось, эти разработки не слишком нужны на Западе.
Замечу, что в теории управления советская наука опережала Запад, но в практическом её применении была далеко позади. В военной технике результаты, возможно, были другие.
Австралийский инженер, естественно, не подозревал, что советские специалисты придают такое значение контролю за работой оборудования, и вежливо пытался объяснить, что нет необходимости в таких приёмах, о которых он и не подозревал, так как оборудование в Австралии работает надёжно. Убедить нас он не сумел, и дискуссию перенесли на завтра.
Нашим докладчиком был Левин Михаил Вениаминович, профессор, доктор технических наук, научный руководитель большинства проектов систем управления глинозёмными заводами. Он, не имея опыта общения с западными инженерами, довольно резко раскритиковал доклад австралийца и позволил себе намекнуть на его малограмотность в теории. Мы же не придали никакого значения бестактности выступления Левина: привыкли к резкости, а подчас и к хамству своих руководителей - и в патриотическом высокомерии забыли о приличии.
Греки прервали совещание и ушли беседовать тет-а-тет с американцами – не ожидали столь различного подхода к тому, как строить систему управления. Совсем как по анекдоту: вдоль или поперёк?
Появилось свободное время, нас отвезли в гостиницу, и мы смогли продолжить знакомство с городом.

Афинские приключения

Образованному читателю я не осмелюсь пересказывать историю Афин или описывать достопримечательности этого древнего по времени и современного по инфраструктуре города. Расскажу лишь о том, что меня удивляло и с чем необычным пришлось столкнуться. Однако читатель не должен забывать, что автор - обычный советский инженер, мало знавший в то время жизнь и правила поведения на Западе. Перестройка в стране только набирала силу.
Перед поездкой кое-кто из нас, и я в том числе, запаслись водкой и икрой как известной “советской валютой”, пригодной и для подарков, и для бартерного обмена. Такой опыт имелся от поездок в соцстраны. Но эта “советская валюта“, как оказалось, недорого и свободно продавалась в греческих магазинах и поэтому не годилась ни для обогащения, ни для подарков. Наличных денег было катастрофически мало. Они таяли от посещения кино, археологического музея, Акрополя, от покупки сувениров и просто от того, что хотелось иногда попить или поесть в блужданиях по городу. Возможно, это и побудило меня (или чёрт попутал) во время высматривания товаров на “блошином рынке“ откликнуться на предложение на русском языке, исходившее от цыгана (которых на рынке было очень много), продать мой старый, с неработающим экспонометром ФЭД, от которого давно пора было избавиться и выкинуть. Не задумываясь, я снял аппарат с плеча и отдал за символические деньги, что-то около 7-8 долларов. Однако последствия от этой продажи оказались серьёзными.
До этой “выгодной сделки“ мне приходилось изредка фотографировать и город, и своих коллег, в том числе и приставленного к нам товарища Малышева. Так вот, через пару дней после посещения рынка, Малышев поинтересовался у коллеги, моего друга, почему я перестал фотографировать. А тот, не подозревая подвоха и будучи свидетелем сделки, ответил, что я фотоаппарат продал. Я не знаю, что в ответ говорил ему партийный босс, но когда мой друг поведал мне, что Малышев будет говорить со мной о продаже аппарата, он был бледен, сознавая свою случайную вину: расслабился, потерял бдительность и проговорился.
Я же, не видя в своём поступке ничего предосудительного, от такого предупреждения отмахнулся. После ужина товарищ Малышев постучал ко мне в номер. Значит, действительно воспитательная беседа произойдёт!
Сев в кресло в вальяжной позе, что уже начало меня “заводить“, он попросил объяснить, зачем я продал аппарат. Я ответил, что аппарат - мой, и я могу в свободной стране делать с ним всё, что хочу, например, продать или подарить ему, Евгению Николаевичу.
Мне кажется, что подарок он бы принял благосклонно, но продажу аппарата мой партийный босс посчитал позором для советского инженера, и за это я могу поплатиться высылкой из страны в течение 24 часов. Это переполнило чашу моего терпения, и я послал его, как говорится, далеко-далеко...
Разговор изрядно испортил мне настроение, но друзья, проаналировав ситуацию, предположили, что никаких последствий не будет, так как Малышев не захочет портить отношения с нашей группой, предполагая возможность последующих командировок с нами. Всё-таки мы нужные специалисты для важного зарубежного объекта, а он - приставленный чиновник, которого легко заменить. Так и произошло. В день отъезда из Греции Малышев подошёл ко мне и сказал: ”Надеюсь, ты понял ошибочность своего поступка?”. Я промолчал. В следующей командировке он опять был с нами.

Но и в новой командировке неприятные приключения продолжились. Нет в том моей вины, если их рассматривать с позиций западного наблюдателя или просто свободного человека.
Освоившись в греческой столице - всё-таки второй раз в Афинах - и опять забыв об осторожности, я позвонил из гостиницы своим друзьям в Израиль.
Не было предела радости. Мы долго говорили, вспоминали общих знакомых, обсуждали особенности нашей жизни по разную сторону железного занавеса, возможность встречи в Афинах в следующую командировку. И тут мой израильский друг спросил, в какой гостинице я живу. Он бывал в Афинах, знал город и страну и дал мне полезные советы, где побывать и что посмотреть. Наши разговоры по телефону теперь происходили ежедневно, но звонил не я, а израильтянен: экономил мои деньги. Иногда из-за этих утренних разговоров я опаздывал на завтрак, это заметили сотрудники и стали заходить за мной, так как дозвониться в мой номер по телефону, естественно, не могли – он был занят. Пришлось попросить израильского друга звонить мне реже, причину он понять не мог – забыл, в какой стране жил. И тут он совершил поступок, который мог доставить мне большие неприятности. Однажды, когда вся наша группа по приезде с работы подошла к стойке портье взять ключи, портье протянул мне конверт, не подозревая, что делать это в присутствии моих коллег не стоило. Письмо было из Израиля и вызвало некоторое ненавязчивое любопытство – интеллигентные у меня коллеги. Я поспешил положить его в папку и поторопился в номер, чтобы не было ненужных вопросов.
Вскрыв конверт, я обнаружил в нём двести долларов и письмо о том, что деньги - это подарок, который я должен употребить на покупку нарядов жене и детям. И тут я действительно перепугался. А казалось бы, чего пугаться? Богатый человек, владелец двух аптек, может сделать подарок на какие-то двести долларов. Но что я буду с ними делать? Как я смогу объяснить окружающим меня товарищам, почему я могу купить товаров больше, чем они. Источник валюты у нас один: командировочные 25 долларов в день. Первая реакция - отправить деньги обратно. Я бы, наверное, так и сделал, если бы не вечерний звонок по телефону.
Мы ужинали в рестороне, когда портье позвал меня к телефону. Вся компания с удивлением посмотрела на меня. Никому из нас в Грецию не звонили: звонки из России стоят дорого. А откуда ещё могут звонить? Я в недоумении пожал плечами и пошёл к телефону в вестибюль.
Предчувствия были самые нехорошие: может, с мамой плохо? О приятеле из Израиля я не подумал, он знал, что застать меня можно только утром, так как мы работали до позднего вечера. Однако это был он, интересовался, получил ли я деньги. Вернувшись к столу, я решил, что самое лучшее сказать, что это ошибочный звонок, но по глазам увидел, что мне не поверят.
А, чёрт с вами! Не верите? Ну и не надо. Если донесёте, то узнаю, когда откажут в следующей командировке. Буду вести себя как свободный человек! Надоело бояться. Не пустят - так не пустят!
Но деньги я всё же тратил с волнением и осторожностью. Одно дело решить - другое выполнить!
Следующее приключение было совсем ”банальным”, и случилось оно в последнюю командировку в Афины.
Готовились к командировке, как обычно. Намечена дата отъезда. Должны ехать через Москву, сначала за паспортами в министерство, а уж потом в аэропорт. Накануне в отделе кадров мне сообщили, что я не получил греческой визы и со всеми вместе не еду. Всё же директор разрешил поехать в Москву, чтобы разобраться. По состоянию дел моя поездка в Грецию была нужна, и он это понимал или делал вид, что понимает. Трудно было представить, что в администрации не знают в чём дело. Проносились мысли, что меня кто-то заложил, сообщил о подозрительных звонках.
Утром в министерстве мои товарищи получили паспорта и улетели, а я отправился разбираться с ”паспортом”: его, якобы, забыли послать в греческое посольство для получения визы. Разгильдяйство? Но чтобы послать его заново, надо получить разрешение руководства. Быстро это не сделаешь, а к тому времени срок командировки закончится.
Начальник Зарубежцветмета - знакомый по прошлой работе на заводах, до того как стал министерским чиновником, - после беседы со мной и телефонных переговоров с моим институтом дал указание оформлять паспорт и отправить меня, по возможности, без задержки. Что это: услуга знакомого или забота о деле? Через два дня я улетел.
В самолёте волновался: кто меня встретит? Валюты не было ни цента. Деньги должны были выдать в посольстве в Афинах. А как доехать без денег в гостиницу? Да и не всякий водитель поймёт мой английский. Однако встречал меня старый знакомый шофёр, который возил группу в предыдущих командировках, и отвёз сразу в посольство, где, к счастью, я получил не всю сумму командировочных, а меньшую часть. В чём счастье, сейчас станет понятно.
Прилетел я в пятницу и впереди - два безоблачных, беззаботных дня. В субботу поехал с приятелем на пляж. Как не покупаться в Эгейском море! А назавтра - в Пирей, портовый город вблизи Афин. Пирей запомнился: океанскими кораблями и рыбацкими лодками у причала; необыкновенно красочными рыбными развалами, подобных которым я нигде больше в мире не видел; портовыми магазинчиками, в которых, оправдывая поговорку, что в Греции всё есть, действительно всё было; высокой горой, на поверхности которой расположились в живописном беспорядке белые домики; безумно голубой и чистой морской водой, если перевалить через гору и оказаться на противоположной морскому порту стороне Пирея; и чудесным купанием в море.
По воскресеньям в Пирее работает большой вещевой рынок, где можно купить подарки, по нашим меркам, задёшево. Рынок занимает неохватную площадь, у рынка есть ремесленные кварталы и свои улицы, на которых продаются товары одного назначения,. Среди торговцев много цыган, говорящих по-русски. Рынок популярен, и бродят по нему толпы туристов и местных жителей.
Для меня это поездка оказалась дорогой. Не успел я опустить кошелёк в карман после удачной покупки, как почувствовал, что кошелька в кармане нет! Проверка показала, что его действительно нет, а также нет и нового владельца кошелька. Какая нужна ловкость, чтобы стащить кошелёк на глазах у массы людей? А может быть, и не надо особой ловкости среди людей, занятых куплей-продажей? Как бы то ни было, никто не обратил внимания на моё замешательство.
Как хорошо, что я не получил все командировочные сразу и в кошельке не было документов.

Трудовые будни

Греки и американцы согласились с предложениями советской стороны по концепции управления, но обида за поведение нашей группы на первом совещании осталась. В следующую командировку, по просьбе греков, профессора Левина не послали. Я узнал о просьбе греков после моих настойчивых вопросов: “Почему?” Сказать же Левину об этом не мог. Услышать такое: по существу дела незаслуженно и обидно.
После тщательного просмотра предложений почти двух десятков фирм в тендере остались пять. Предстояло теперь познакомиться с заводами, на которых эти фирмы построили системы управления.
Посещение многих современных предприятий, ознакомление с эксплуатацией систем управления было самой интересной и полезной частью нашей работы, и мы также увидели, как сильно отстала советская промышленность в приборостроении и автоматике.
Ошеломляющим был первый осмотр централизованной системы управления нефтяным заводом в Греции. Поражала не только техника, которой мы не знали, но и компетентность персонала. Потом за два последующих года удалось посетить и увидеть ещё более совершенные предприятия в Европе и Америке, а некоторые из моих коллег побывали и на заводах Австралии, но первое впечатление, как всегда, наиболее яркое.
Режим работы был тяжёлый, но пребывание на фирме ограничивалось восемью часами. Много приходилось читать документации и чертежей на английском языке, приводить в соответствие западным стандартам собственные материалы, согласовывать вносимые изменения, писать протоколы совещаний, корректировать перевод материалов на английский и русский языки, участвовать в презентациях и обсуждениях проектов различных фирм. Затрудняло и мешало общению несовершенное знание языка. Надо отдать должное грекам, они все знали английский язык, а нам приходилось прибегать к услугам переводчика. С нетерпением ждали выходных дней. Хотелось больше узнать Грецию, Афины.

Прощай Греция!

К сожалению, наступил день - последний день моих визитов в Грецию. Больше в этой стране мне бывать не пришлось, хотя мои коллеги ещё некоторое время работали в Афинах. По политическим и финансовым соображениям строительство законсервировали и по сей день не возобновили.
А пока я гулял с другом по вечерним Афинам. Мы направлялись в сторону Акрополя, когда поблизости от Парламента нас остановил невысокий господин. Он извинился и сказал, что услышал русскую речь и хотел бы выразить своё уважение к нашей стране и поэтому приглашает нас пропустить с ним пару рюмок вина. Мы не увидели в этом ничего предосудительного, но приняли его предложение неохотно. Отказаться сразу не сумели: в его обращениии к нам была такая наивная искренность, что сказать “нет” – значит обидеть. И мы вяло поплелись за ним, обмениваясь тёплыми словами о наших странах. Вскоре, свернув на боковую улочку, каких много в этом районе и которые не так просто найти повторно, мы увидели витрину ресторанчика с названием “Lady’s cafe”. Что-то смущало, но несоответствие названия нашим намерениям осознали после.
Итак, мы вошли в кафе, интерьер которого был представлен длинным баром со стенкой, густо уставленной бутылками. Перед баром высокие стулья - и всё. В дальней стене - дверь, за которой исчез наш восторженный приятель. Барменша, привлекательная женщина, поставила перед нами два бокала и с немым вопросом в глазах ждала реакции. Мы же крутили головой по сторонам в ожидании приятеля и в расчёте на то, что он распорядится, чем нас поить. Пить не хотелось, да и денег никаких не было. Перед отъездом мы тратили валюту до последнего пенса.
Приятель не появлялся, но появились две милые девушки и, весело поприветствов нас, присели на табуреты рядом, вовлекая в пустую беседу: кто мы, откуда, как понравилась Греция. Ничего не подозревая и не отказываясь попрактиковаться в английском, мы охотно отвечали, рассказали, что назавтра улетаем, но надеемся вернуться и останавливаемся всегда в одной и той же гостинице. Барменша спросила, обращаясь к моему другу, заподозрив в нём старшего, не будет ли он против, если она угостит девушек…
И в этот момент, наконец, в его сознании прозвучал аварийный сигнал:
“Что происходит? Нас пригласили, а хозяина нет. Мы отказались от выпивки в ожидании хозяина, а нам предлагают угостить девушек, но мы их не приглашали… Проститутки! Нас зазвали в публичный дом!”
Мой друг резко встал. Повернувшись ко мне, бросил: “Уходим! Немедленно! Быстро!”
Девушки, не понимая, что так внезапно сбросило моего друга с табурета, молчат, широко раскрыв глаза. Барменша, быстрее их прояснив ситуацию, спросила: “Кто заплатит за вино для для девушек?” – и быстро наполнила их рюмки. Здесь и я “проснулся”, вслед за другом поспешно вытащил портмоне и, раскрыв, показал, что в нём никаких денег нет. Не ожидая ответа, выскочили за дверь. Бежали пару кварталов. Около Парламента, увидев, что нас не преследуют, отдышались.
Идиоты! Не только попались на удочку, но и разболтались А если нас полиция разыщет в гостинице? Какие небылицы расскажут о нас девушки?
 У страха глаза велики, но утром мы благополучно расстались с гостеприимной страной.

 “Куски от греческого пирога”

Во время работы над проектом меня в составе группы экспертов посылали в другие страны, чтобы мы могли составить представление о фирмах и на месте познакомиться с их продукцией. Итогом командировок должна была быть рекомендация для организаторов тендера.
Естественно, фирмы старались не ударить лицом в грязь и принимали нас хорошо. Показывали даже предпрятия, которые первоначально не планировались для посещения. Воскресные дни, если они случались в командировке, были в нашем распоряжении. В такие дни мы посещали музеи, театры, если были в большом городе, или выезжали на природу. В вечернее время – рестораны. Но днём - только работа с коротким перерывом на ланч.

Попробую поделиться некоторыми поверхностными впечатлениями от увиденных стран. Поверхностными потому, что все командировки были короткими: от одного до пяти дней - редко больше.
Самые деловые и, я бы сказал, сухие встречи были в Германии. Принимала нас всемирно известная фирма Honeywell в своей штаб-квартире во Франкфурте- на-Майне. Из Франкфурта делались многочасовые радиальные поездки на приборостроительные и нефтеперегонные заводы, где были установлены централизованные системы управления, подобные той, которую предполагалось продать Греции. Опыта применения таких систем на глинозёмных и алюминиевых заводах у фирмы не было. Руководители фирмы понимали, что это их слабое место, поэтому делали упор на качество и надёжность своей продукции. А кто не знает на Западе эту фирму? Её приборы есть в каждом доме.
Развлечениями нас не баловали. Гостиница оказалась по соседству с главным офисом, поэтому наш основной маршрут был пеший: фирма – гостиница. В пятизвёздочном отеле мы были предоставлены сами себе: хочешь иди в ресторан или сауну, хочешь бери машину и езжай в злачные места Франкфурта, а если хочешь, звони друзьям и знакомым по всему миру. Фирма всё оплачивала. Как не быть довольным?
Всем развлечениям мы предпочитали вечерние прогулки по городу – днём заняты. Впервые во Франкфурте я увидел сверкающие на солнце небоскрёбы. В их стёклах отражались соседние здания, и по мере опускания солнечного диска менялась картина города. В рестораны не заходили – не по карману, но огорчения не было. Хочешь поужинать – возвращайся в свой пятизвёздочный, в котором всё оплачено. Самым для меня важным – важнее всех прелестей немецкого города - была возможность подолгу говорить с сыном по телефону, который в это время “коротал” время в Италии, ожидая разрешения на въезд в Америку.
В следующих командировках я побывал в других городах: Кёльне, где увидел мрачный, но грандиозный, без какого-либо убранства во внутреннем интерьере, знаменитый Кёльнский собор; в Манхайме и расположенном поблизости от него университетском Гейдельберге с королевским замком, из которого открывался волшебный вид на реку Майн; в Дуйсдорфе, Дюссельдорфе и Нюренберге. Однако в последних трёх городах кроме работы ничего не видел.
Позже, уже живя в Америке, мы женой провели несколько недель в Западной и Восточной Германии, и мои впечатления об этой стране стали существенно другими – менее восторженными и менее радостными. Очень многое в названии городов, улиц, особенно в Берлине, напоминало о пережитой войне, и никакие блага для евреев в этой стране не могут стереть у моего поколении память о нацистском ужасе.

Совершенно непохожей на немецкие командировки была неделя в Париже. И началась она необычно.
Телефонный звонок “международного звучания” раздался, когда я уже стоял в коридоре, надевая пальто и собираясь попрощаться с женой и дочерью. Через два часа я должен был улететь в Париж. Мы думали, что это звонит сын, и обрадовались, что сможем сказать ему, в какой гостинице я остановлюсь в Париже. Очень надеялся, что он приедет во Францию повидаться. Прошло два с половиной месяца, как мы расстались, и потребность встретиться была велика.
Разочарование, что это звонок не от сына, а из Парижа, было столь сильным, что мой собеседник почувствовал заминку. Этот человек уже много лет был гражданином Франции, женившись на француженке, и имел бизнес-интересы в России, к которым пытался безуспешно меня привлечь. Его чрезвычайно заинтересовала моя поездка в Париж, так как он лоббировал интересы французской компании, которая хотела участвовать в греческом тендере. Поэтому я не желал встречи с ним в Париже, да и принимала нашу группу другая фирма. Я ему не сообщил название гостиницы, но в гостинице он меня ждал.
Пока мои спутники и я раскладывали вещи в своих номерах, напористый французский знакомец разговорился с принимающими нас представителями фирмы и разузнал наш график пребывания. Когда мы спустились в кафе, я увидел, что они мило беседуют и понял: мне не отвертеться от нежелательного гостеприимства и, оставив своих коллег, поехал в гости.
Всё в этом мире делается к лучшему. Благодаря нашей встрече я увидел Париж. Мой спутник с удовольствием показал город. Плотный рабочий график не оставил времени для чудесного города в другие дни: один выходной день был отдан Версалю, а полдня перед отъездом - Лувру. Зато в вечернее время о нас заботились: показали ночной Париж из смотровой галерии ресторана на Монпарнасе, в полночь - собор Парижской Богоматери, Монмартр, организовали также ночную прогулка на пароходе по Сене. На сон в Париже времени не было. Во всех встречах с городом не исчезало чувство, что это твой город, и ты его прекрасно знаешь: французская литература и история оставили глубокий след.
Когда мы с женой останавливались на неделю в Париже по пути из Израиля, мы не брали экскурсий, никто нас не организовывал, но мы не испытывали от этого никакого неудобства – знакомый город.
И в делах также складывалось впечатление, что из всех проектов, с которыми уже эксперты познакомились, французский - наилучший. Но впереди ожидались командировки в Швейцарию и Америку.

Из аэропорта Цюриха приехали в Баден. Здесь находился швейцарский офис фирмы, которую незадолго до нашего приезда поглатила американская компания, контролирующая большую часть мирового рынка энергетики и приборостроения. Фирмы объединились, но интересы старой швейцарской компании и новой американской не совпадали, так как обе компании предложили свои решения по тендеру, существенно разные по уровню применяемой управляющей техники. Наше непонимание ситуации привело к тому, что мы как эксперты высказали своё недоумение, почему новая фирма предлагает два решения и предложили одно из них исключить из тендера, поставив в неловкое положение принимавших нас швейцарцев. Но бизнес есть бизнес. Утешает, что швейцарцы сами понимали абсурдность предложения двух вариантов от одного продавца.
Меня ещё дважды командировали в Швейцарию, но в другие фирмы и по другим вопросам. Однако первый приём был самым интересным и тёплым. Дружеские отношения сохранились со швейцарскими коллегами надолго.
В памяти осталось чудесное путешествие в центр Швейцарских Альп, подъём поездом на Юнгфрау. Об этом расскажу чуть подробнее, так как, может быть, читатель, планируя отдых в горной Швейцарии, воспользуется моей информацией.
Предстоял подъём на высоту в три километра. Трасса для поезда была проложена таким образом, что туннели чередовались с открытыми обзорными площадками, это позволяло ощутить подъём, наблюдая смену ландшафта и… времён года. Вершина встретила пургой, и выйти на улицу из здания, в которое привёз поезд, можно было лишь на минуты. Лёгкая одежда (внизу была весна), мороз, ветер, сильное сердцебиение (быстрый подъём, высота, разрежённый воздух) и отсутствие какого-либо обзора из-за пурги заставляли вернуться в здание, в котором нас ожидало вкуснейшее традиционное швейцарское бдюдо фондю - горячий расплавленный сыр, в который вы опускаете кусочки чёрного хлеба. Вкуснятина! В Америке также в ресторанах и дома можно отведать фондю, но фондю на Юнгфрау имеет другой вкус и аромат. Стоит попробовать!
По Швейцарии, как и по Германии, удобно путешествовать в поезде. Железнодорожное движение сильно развито, вагоны комфортны, хотя делятся на классы, но самый дешёвый класс приемлем для “избалованного” советскими поездами путешественника. Виды озёр, гор, долин похожи на картины для салонов и гостиных, но елейной красивости нет. Из окна офиса, где пришлось работать, с удивлением видел пасущихся коров, но никакого диссонанса в городской пейзаж коровы не вносили.
Всякий раз жалко было расставаться с этой страной. Вот и сейчас надо перейти к следующему сюжету, а хочется продолжить рассказ о Швейцарии, но моя тема не путешествия, а инженерия.

С командировкой в Америку всё было неожиданно и стремительно. В одной из встреч в Греции на презентации американской фирмы, которая поглотила швейцарскую (о ней написано выше в рассказе о Швейцарии), я познакомился с американцем греческого происхождения. Знакомство произошло потому, что я, наверное, задал ему слишком много вопросов о системе управления, которая была предметом презентации. Эта система управления заинтересовала меня, так как она уже широко применялась на заводах Европы и Америки и по всем техническим характеристикам не уступала известным мне системам. Кроме того, так получилось, что на этой презентации коллег, знакомых с предметом обсуждения, не было.
После презентации американец подошёл ко мне с предложением более подробно обсудить мои вопросы. Но, к сожалению, рабочий график не позволил это сделать. Оставалось найти ответы в документации.
Месяца через два меня вызвал главный инженер и показал телеграмму на моё имя из американской фирмы. Фирма приглашала двух экспертов приехать в Америку и ознакомиться с системой управления, представленной на тендер. У главного инженера ко мне был простой вопрос: “Почему обращаются к вам, а не в министерство или в институт?” Ничего вразумительного я ответить не мог, но догадался, что это мой американский собеседник проявил инициативу: сказал что-то лестное обо мне руководству фирмы, и его боссы решили пригласить русских инженеров в расчёте, конечно, на благоприятный отзыв, важный для них как участников тендера. Потом при встрече в Америке я узнал, что моё предположение было правильным. Одного не учли приглашающие, что их будующие гости из особой страны, и у этой страны - свои догматические порядки.
Короче говоря, в администрации, без меня обсудив ситуацию, решили ответить, что институт командирует четырёх инженеров с переводчиком. В составе группы, кроме приглашаемых американцами специалистов по автоматике, теперь были главный инженер института и главный инженер греческого проекта. Чудесно! Мы хорошо и давно знали друг друга, много съели вместе “командировочной каши” и в своей стране, и в заграничных турне.
Однако американцы заупрямились – только три человека. Значит, командировка накрылась!
Но желание главных инженеров посетить Америку было велико, и дирекция института обратилась за помощью к грекам, чтобы разъяснили американцам что к чему. И американцы прогнулись.
Ждём визы. Получаем телеграмму, что билеты для нас лежат в компании FinnAir. Мчимся туда, забираем билеты, ужасаемся цене – больше двух тысяч долларов за билет. Летим первым классом! В первый раз в жизни! Да и в Америку – в первый раз!
Приближается дата вылета. Полетим через Хельсинки. Но виз нет. В посольстве сообщили, что госдепартамент отказал: научным работникам из СССР не позволено посещать некоторые предприятия и фирмы. Ответ был огорчительным. Позвонили грекам и американцам, пожаловались, что нас пригласили, а о визах не позаботились, спросили, что делать с билетами. Полный отбой. Американцы ответили: “Ждите. Билеты не сдавайте”.
Мы уже потеряли надежду и занимались текучкой в обычном режиме. Завтра вылет, а визы нет. В два часа дня в день вылета мне позвонили из отдела кадров и сказали, что визы всё-таки получили, и их сотрудник поехал за паспортами, привезёт их прямо в аэропорт. До вылета осталось три часа.
Я, наскоро передав дела, выскочил на улицу, но трамваи по Среднему проспекту Васильевского острова не шли. Пешком до метро - 20 минут, ехать ещё 30 минут, до дому бежать 10 минут, а надо собраться и успеть хотя бы за час до отлёта быть в международном порту Пулково-2. Быстро всё это прокрутив в голове, понял, что без машины не успею. Такси, как назло, нигде не видно. Помахал водителю проезжающей престижной чёрной Волги, может быть, водитель какого-то чиновника согласится подхалтурить. За приличное вознаграждение уговорил водителя отвезти меня домой, а по дороге убедил подождать у дома 15 минут и отвезти в аэропорт.
Пока я лихородачно собирал чемодан, кидая в него рубашки, пришла жена, предупреждённая моим заместителем о радостной вести. Теперь можно сказать о главном, что волновало мою семью. Две недели тому назад наш сын приехал в Америку, жил в Балтиморе, и мы, конечно, рассчитывали, что он найдёт способ со мной увидеться. Забыли, что Америка большая, и я не знаю, в какой её точке буду находиться. Мне известно только название фирмы АВВ, все подробности о ней узнаю после встречи в Нью-Йорке.
В аэропорту - новое осложнение: у нас нет транзитной визы через Финляндию. По времени самолёт уже должен был улететь, когда нас пропустили на посадку. Самолёт задержали. Договорились, что транзитную визу нам дадут в хельсинском аэропорту. Трудно начиналась командировка, но она того стоила.
Через полтора часа мы прилетели в Хельсинки с часовым опозданием. Нас встречали, проводили в комнату для VIP (very important person) - это что-то похожее на комнату для депутатов Верховного совета, каковыми никто из нас не был, - поставили в паспорта транзитные визы и сказали, что наш самолёт в Америку уже улетел, и поэтому мы проведём ночь и день в Хельсинки. Вот какой подарок получили за все предотъездные тревоги! Ночевали в гостинице в центре города и с удовольствием его изучали весь следующий день.
В аэропорту Кеннеди нас ждали два лимузина, в которые мы с изумлением сели: в один - я со своим близким другом, в другой - остальные путешественники. Оказалось, что едем через весь Нью-Йорк в другой аэропорт Нью-Арк , из которого полетим в Рочестер – там наше постоянное пристанище. Я тут же поведал американцам, что у меня в Америке сын, которого не видел полгода, и мне нужна их помощь, чтобы с ним связаться. Тут же в машине меня соединили с Балтимором, но сына не было. Оставили message, который оказался бесполезным, так как сын уже уехал в Нью-Йорк, имея только адрес нью-йоркского офиса фирмы.
На следующий день, в дурмане от бессонной ночи и разницы во времени, приступили к работе. Через пару часов, когда я клевал носом на вводной лекции, которую заунывно читал американец, а я устал мысленно переводить или догадываться о содержании его выступления, меня растормошили вызовом в коридор. Звонил мой сын, оставил номер телефона, где его можно найти после пяти часов вечера.
Надо ждать конца работы и возвращаться только в гостиницу. Не соглашаться идти ни в ресторан, ни на прогулки!
Когда я вернулся в рабочую комнату, уже окончательно проснувшись, то услышал знакомую русскую речь. Мистер Вадим Фишман – беженец из России – доходчиво рассказал про американскую систему управления и ответил на вопросы. Мы так увлеклись беседой с ним, что, мне кажется, американцы почувствовали себя ненужными. Но.. после рабочей беседы возникла определённая неловкость – наши главные инженеры не желали нерабочего общения с мистером Фишманом.
Велика сила стереотипов и ложных представлений, привитых в советском обществе даже грамотным людям! Уехал – значит, предатель. Что будет, если мои спутники узнают про моего сына? Или что будет, когда мы с моим другом пожелаем встретиться с нашими бывшими коллегами, которые эмигрировали в Америку несколько лет тому назад и теперь ждут нашего приезда в Нью-Йорк?
В пять часов вечера я сидел у телефона в полном отчаянии: как только начинаю набирать номер телефона моего сына, в трубке раздаётся голос и говорит, что я должен снова набрать номер. Зачем? После десятка безуспешных попыток, не зная что предпринять, я сидел в кресле и переживал за сына, который также сидит у телефона, а его папа не звонит.
Крис, наш грек-американец, пригласивший в Америку, он же наш постоянный сопровождающий, догадался, что у меня могут возникнуть трудности с телефоном, и пришел на помощь. Позвонил мне и поинтересовался, сумел ли я связаться с сыном. Узнав, что я не сумел, предложил зайти к нему в номер и от него позвонить.
Без проблем набрав номер телефона, американец передал мне трубку. Мы с сыном договорились встретиться в Нью-Йорке, а Крис объяснил ему, где меня найти. Теперь я понял свою ошибку: надо набирать единицу перед кодом города. Как я мог это знать без американского опыта?
Неделя прошла в ежедневных перелётах в различные города: днём работа - вечером перелёт – ночлег – снова работа – снова перелёт. В пятницу прилетели в Нью-Йорк.
В самолёте подсел к руководителю и сказал, что вечером хочу навестить друзей, и в Little Italy с нашей группой не поеду. До меня такую же плюху руководителю преподнёс мой друг. Можно представить, что в душе руководитель думал о нас и чего боялся.
 “Не сбегут ли эти два еврея? И что тогда будет со мной, их руководителем, членом партии: исключат и освободят от должности, по крайней мере”.
Возможно, я не прав, так как руководитель был хорошим человеком и прекрасно к нам относился. А страх – это обычное состояние.
Лимузины подвезли нас к гостинице Marriott в Time Square. Кажется, привыкаю к жизни состоятельного бизнесмена.
В lobby на стульях сидят мои старые друзья и мой сын. “Привет, папочка!“ – не громко произносит сын, поднимаясь с ними мне навстречу. Обнимаемся, тихо прошу подождать, пока не поднимусь в номер. Что подумали мои спутники, не знаю. Вечер провёл вместе с нью-йоркцами, много ездили по городу и говорили, говорили, говорили… Сын остался ночевать у меня в номере.
Утром, когда я зашёл к руководителю перед завтраком, то почувствовал, что он хочет обнять меня от радости - не сбежал, не подвёл. День провёл с группой, а вечер - с другими коллегами-друзьями, которые приехали из Бостона: Людмилой и Витей Штерн. Ужинали в хорошо известном ресторане “У самовара“, который неоднократно упоминает Люда в своей книге о Бродском. В этом ресторане частые гости Бродский и Барышников. Люда об этом так сказала: ”Здесь бывают основоположники.“ Но в этот вечер их не было.
В понедельник вся группа вернулась в Рочестер. Надо было завершать работу.
С сыном я расстался на два года. О том, как прошли эти два года, расскажу в повести ”Большие надежды“.