Альберт Масякин был убог и жутко одинок. Когда он родился, врач сморщился и показал уродца медсёстрам. Те его пожалели, тоже поморщились и поспешили отвернуться. И даже мама Альберта, когда кормила его грудью, обычно отворачивалась – иначе молоко скисало. В детский садик его водить не получалось – детки, хоть маленькие, а тут же объединялись и с лопаточками и ведёрками шли его быть, как крестьяне Франкенштейна. В школе… ну вы понимаете…
Как ни странно, такое издевательское отношение вовсе не сделало из Масякина суперзлодея или забитого слюнтяя. Он вырос тихим и скромным ночным сторожем и поселился в небольшом доме где-то в частном секторе. А теперь, когда ему было уже шестьдесят, он был вполне счастлив. Занимался садом, вырезал по дереву и читал французских классиков. Вырастил вокруг дома плотный терновый забор от соседей, поставил в саду кресло качалку и вырыл прудик. Соседи почему-то воспринимали это как отклонение от нормы и пытались всеми способами напоминать Альберту что, на самом то деле, он совершенно несчастен и по всем правилам должен уже спиться и в пьяном виде попасть под машину. Может потому что он не хотел попадать под машину, может оттого, что сопротивлялся несчастности, Альберт Масякин не пил. Вообще! Даже пиво! И тем удивительней его история.
Масякин проснулся, вынул из-под себя смятый журнал Москва и поспешил на кухню ставить чайник. Четыре утра. Солнце только всходит и в курятнике забеспокоились куры, которые в щели смотрели как во дворе расползается по норам утренний урожай червяков. Кролики, наоборот, устали и разошлись по углам. Чертёнок в сенях усердно вылавливал из бочки солёный огурец. Что-то в этом Масякина смутило. Он вернулся в сени и ещё раз посмотрел на чёрта. Тот не собирался исчезать, и только сопел, водя волосатой лапкой в рассоле. К присутствию бесёнка Альберт не был готов и растерялся. Он меланхолично подошёл к бочке, поймал огурец и протянул его чёртёнку – тот недоверчиво поводил пятачком, но огурец взял и побежал в дом. Недоумевающий Масякин поплёлся следом.
На кухне чертей была уже целая компания: несколько сидели на табуретках и ковырялись в буханке хлеба, один инспектировал холодильник, а тот, из сеней, расселся на подоконнике с копытами и захрустел огурцом, наблюдая за курами во дворе. Все как близнецы –маленькие, чёрненькие со свалявшейся шерстью, на головах рожки, а над рыльцами – чёрные, как у плюшевых медведей, блестящие глаза. Как ни прискорбно, Масякину пришлось признать, что он сошёл с ума. Он пошёл в комнату, включил «доброе утро» и стал ждать, когда откроются больницы. Черти тоже прицокали к телевизору. Расселись на полу, чавкали хлеб и весело хрюкали на только им понятные шутки.
В восемь часов Масякин пулей вылетел из дома и поспешил в больничку, где потребовал срочного приёма психиатра. Судя по виду, психиатр и сам неоднократно общался с чертями – был небрит, помят и пах воткой. Зато подошёл с пониманием: спросил, что Масякин пьёт, что курит и сколько, что ел в последние несколько дней и т.д. Альберт честно признался, что он непьющий и некурящий, чем вызвал недоверие и негодование. Однако, в больничку его всё-таки положили. Масякина кормили диетической кашей, ставили капельницы с глюкозой и физраствором, кормили феном и выводили на общественные работы. Это, по мнению врачей, являлось лучшим средством от чертей. Через две недели Масякин в очередной раз заявил на утреннем осмотре, что «за минувшие сутки чертей на территории заведения обнаружено не было» и его отпустили домой.
Черти кормили кур огурцами и, кажется, гвоздями. Один сел в саду и вытаскивал из грядки червяков, которых бережно складывал в миску. Масякин не стал узнавать, кого тот собрался кормить - своих коллег или карасей в пруду, и побежал обратно в больницу. Старшая сестра (на самом деле она была уже не старшая, а совсем старая) Матрёна почему-то Альберту не поверила – по её диагностическому опыту трезвый дед, хоть и такой страшный, не мог видеть чертей. А уж если пришёл ложиться, значит каши на халяву хочет. Выслушав обвинения, Масякин отправился обратно.
Во дворе было тихо. Несколько дохлых куриц лежали прямо перед крыльцом, а остальные испуганно жались друг к другу на грядке укропа. Масякин подобрал банку из под гвоздей, сложил куриц в кучку и устало пошёл внутрь. Там два бесёнка смотрели сельский час. Остальные играли, видать, на чердаке и с потолка облетала пыль и дохлые мухи. Дед согнал чертей с кровати и лёг обдумывать своё незавидное сумасшедшее будущее.
Когда он проснулся, в доме пахло палёными волосами. Черти поглощали на кухне куриц, расплёвывая вокруг себя кости, перья и гвозди. Увидев Масякина, они поделились почерневшей замученной тушкой. Курица в горелых перьях, и с испуганно открытым клювом напомнила Масякину о безысходности его сумасшествия. Он вежливо поблагодарил и отказался. Курица исчезла, чавканье возобновилось. Дед взял пакет печенья и пошёл в сад, подальше от запаха. Впрочем, до сада он не дошёл – прямо перед крыльцом стоял огромный блестящий аппарат. К гадалке не ходи – самогонный. В агрегате угадывались признаки старых керосиновых ламп, скороварки, буржуйки, которой он зимой обогревал хлев, и прочих чердачных сокровищ. Масякин оглянулся и увидел, что все черти столпились перед окном и смотрели, как он воспримет их подарок. Он вздохнул и поволок аппарат в подвал. Кажется, у него не было выхода… и дрожжей.
В процессе выгонки все участвовали с одинаковым воодушевлением – чертенята таскали сахар, меняли воду под змеевиком, подставляли бутылки. Когда вся первая партия была перегнана, они как один метнулись наверх и вернулись со стаканами. Один стакан предложили Масякину. Он не пил. Он не хотел пить, но семь пар блестящих глаз внимательно на него смотрели и не уходили. Через несколько минут такой психологической атаки Масякин сдался – он позволил себе налить полстакана первача, чёкнулся со всеми и, морщась, глотнул. Черти тоже выпили и радостно завизжали. В голову к Масякину пополз туман, но теперь он был спокоен – всё вставало на свои места.
***
Черти на поверку оказались замечательными парнями. Они мастерски варили самогон, следили за хозяйством на свой манер и, когда Масякин через месяц вернулся из психушки (пьяного его туда взяли с удовольствием), дом был свеж, чист, без единой живой курицы и без единой зелёной травинки вокруг. В хлеву теперь черти устроили себе сепаратную спальню, которая представляла собой дюжину больших и маленьких гнёзд из гардероба Масякина и прочих тряпок, разложенных колечками прямо на земле. Самые разительные изменения произошли в подвале. Аппарат теперь возвышался там, как блестящая гора, а по сторонам были аккуратно устроены полочки (механизма их креплений Масякин так и не понял). На полочках стояли бутылочки… Бутылочки и ещё раз бутылочки. И половина бутылочек была заполнена. Откуда чертенята брали сырьё, дед спрашивать не стал. Да они всё равно не говорили. Поэтому он решил не озадачиваться ненужными загадками, а радоваться жизни. Самогон, чистый как слеза ребёнка, ему в этом помог.
Странно, но, не смотря на то, что прежде Масякин не выпивал, алкоголиком он себя теперь не чувствовал, а благородно принимал по стакану горького за ужином, предоставляя своим сожителям разбираться с остальным. После ужина Масякин отправлялся на работу спать, а черти непостижимым образом материализовывались уже на складе № 15 Облпотребсоюза и помогали ему сторожить. Сторожами они оказались ещё лучшими чем сам дед – вскоре по округе поползли слухи о нечисти и ночью народу тут вообще не появлялось, разве что иногда забредали сатанисты, но они были безобидны - жгли свечки, бормотали заклинания и водили хоровод вокруг пентаграмм. Один раз они, правда, попытались принести своего коллегу в жертву, но тут сработала берданка с солью, и впоследствии попытки жертвоприношений не повторялись.
Бесята выпивали крепко. И часто. При этом опьянение у них возникало по-детски дурашливое. Масякину нравилось сидеть на диване перед телевизором и смотреть новости, в то время как пьяные черти большим комом возились на полу. Иногда это приводило к разрушениям, но не значительным и, к счастью, без жертв.
А через несколько недель в доме Масякина наступил кризис перепроизводства. Весь подвал оказался заставленным разнокалиберными склянками с пойлом и черти с его приростом не справлялись, хоть и обрыгали весь хлев. Перестать варить самогон никому даже в голову не пришло. Пришлось написать объявление «Самогон. Хороший. Дёшево. Продаю. Обращаться с 18 до 21.Стучать три раза.» и повесить его с наружной стороны забора.
Как говорится, писька дырочку найдёт, и со следующего же вечера стали появляться покупатели. Каждый покупатель дважды испытывал свои нервы на прочность – один раз когда ему открывал дверь Масякин в своём лучшем виде, а второй – когда откуда-то снизу выпрыгивал натуральный чёрт, вкладывал в руку пузырявчик пойла и прятался обратно за страшного деда. Слухи, разумеется, ходили, мол, бесовский дом, и страшный старик, будто, сам сатана, и кто самогон у него купит, непременно кроме денег свою грешную там оставит. Но алкоголикам то виднее! И поэтому они всегда возвращались, и их было всё больше. А потом стали приезжать люди на машинах и предлагать сбыт самогона под торговой маркой «БесOFFский». Бизнес пошёл. Достойной конкуренции не было. Рэкет пару раз появлялся, но черти справлялись. Всерьёз засомневалась только милиция.
В один прекрасный августовский вечер Масякин открыл калитку и обнаружил перед собой милиционера. Тот решил сразу взять ситуацию под контроль и, выдерживая каменное выражение на красном лице, строго промычал: Масякин?
- Ага…
- Самогон варите?
- Варим потихоньку… Вам сколько?
- Пройдёмте!!!
Может и хотел милиционер пройтись в отделение, но Масякин уже бодро зашагал к дому и лейтенант Гритько, а это был именно он, чтобы не нарушать сцену окриками и нелепостями, поскакал за ним:
- А сахар, товарищ Масякин, извините, из сельпо не вы ****ите?
Масякин даже остановился на секунду, будто какая-то догадка взорвалась у него в голове: нет, не я…
- Что ж, пойдёмте посмотрим ваше варево, там же его опишем и посадим вас в тюрьму, товарищ Масякин! – лейтенант с интересом наблюдал, когда же у старика наступит паника. Та не наступала, а старик уже, сопя, погружался в недра подвала. Оттуда донеслись какие-то смешки, постукивания и пара дзыней от стаканов. Лейтенант заглянул вниз и ничего не увидел.
«Масякин, выходите!» – ему явно не хотелось лезть в тёмный подвал к сташному деду. Из подвала донеслась ещё пара дзыней. «Залезайте, товарищ милиционер, не стесняйтесь!» Голос Масякина не был агрессивным, не был и заговорщическим… не слышалось в нём и сатанинских ноток… а уж раз наша милиция бесстрашна, пришлось Гритько спускаться.
Из мрачного предбанничка, а, вернее, предподвальничка Гритько в образе Блейда или, уж как минимум Джеймса Бонда осторожно выглянул в сатанинское гнездо, освещённое тусклой лампочкой. Но одно дело выглянуть, и совсем другое – увидеть, что страшного вида старик колдует над блестящим пирамидальным агрегатом, а вокруг него вальяжно расселись по земле существа, больше напоминающие чертей, чем пьянчужек… Гритько на мгновение превратился в Микитку Гритько, ученика второго класса, которому невыносимо жмёт мочевой пузырь. Потом Микитка исчез, а мужественный бесстрашный лейтенант так и не вернулся. На освободившемся месте образовалась паника. «Не-ет! – закричал Гритько, вынимая из кобуры пистолет – Вы, твари так просто моей души не получите! Я вас всех…» Пересказывать словоизвержение милиционера не стоит – это было громко, истерично и вовсе недостойно российского офицера. Вдобавок, чтобы звучать убедительней, он начал ещё и палить из пистолета в разные стороны, от чего пострадало несколько бутылок, а аппарат недовольно зашипел. К чести Масякина следует сказать что он остался почти спокоен, спрятавшись за мешком с сахаром и тихо оттуда поскуливал, мол не надо портить оборудование и вообще шуметь в чужом доме. А вот бесята отнеслись в Гритько философски – они мелкими перебежками припрыгали к милиционеру и, обступив его, пальцами тыкали в сторону бутылок, которые по их мнению должны разбиваться особенно красочно. Когда патроны закончились, лейтенант, наконец, открыл глаза, увидел чертенят и бросился наверх. Люк оказался закрыт.
Очнулся Гритько на мешке сахара в углу. В руках он судорожно сжимал стакан с самогоном. Гритько хлебнул - самогон оказался отменным. Бабулёчки такого варить не умеют, сразу видно, что бесовский. Бесовский! Он огляделся и увидел Масякина, удручённо причитающего над битой тарой. Тот бродил по комнате, время от времени вскидывал руки и бурчал. За Масякиным как хвост ходило стадо чертенят и они тоже картинно вскидывали ручки и хрюкали.
- Вот что вы наделали, товарищ милиционер?! – старик обратил бурчание к лейтенанту – такой бардак развели тут, кричали, хулиганили… а ведь, казалось, порядочный человек!
- Но черти!..
- Ну и что? Если черти, так сразу и стрелять подавай? Нехорошо, ей-богу. Чего ж мы с вами делать то теперь будем? - Гритько только пожал плечами и замахнул ещё самогону. Тогда Масякин продолжил: А давайте сдадим вас в сумасшедший дом… Вот куда вы дели патроны? Расстреляли. А куда, спрашивается расстреляли? В чертей. Вас охотно примут, мой друг… тем более что вы уже второй стакан самогона выкушали. Получается что так… - черти захрюкали, вернее засмеялись – ошибиться было невозможно.
- Отпустите меня домой, Масякин. Пожаалуйста! Вы мне… душу оставите?
- Забирайте её с собой, мил-человек, если только вы тут приберёте всё за собой, – при этом Масякин так разулыбался, что лейтенант почувствовал подвох и, не дожидаясь повторного напоминания, бросился собирать с пола осколки.
Масякин развалился на диване и смотрел программу Здоровье. В подвале дурачок мент выковыривал из стен пули, а бесята развлекались, указывая ему на недочёты в уборке. Этот больше не вернётся. Будут другие и это тоже будет весело. Самогону не жалко, а аппарат они починят, может даже новый сделают. Жизнь то продолжается, и одиночества в ней явно не намечается.