Рулетка
Через минуту наступит новый день, первое ноября. Я нервно посматриваю на часы, преследуя бешеный полет секундной стрелки. Мне становится не по себе по мере того, как я теряю устойчивость, оказавшись на тонком льду моих сомнений.
Я не собираюсь спать в эту ночь, потому что она будет для меня последней. Мне известно почти все, но это лишь жалкая доля того, что мне на самом деле хотелось бы знать. Я расскажу вам всю правду, а это сущая и неподдельная истина, что я умру завтра, нет, это уже сегодня, да, я умру уже сегодня, первого ноября, в свой день рож-дения, который я, кстати, и отмечу фактом своей смерти. Я не знаю, почему меня переполняет уверенность в своей кончине, но это также верно, как я сейчас сижу на стуле и, ежась, смотрю в окно, туда, где наступивший скороспелый ноябрь срывает с деревьев отжившие ли-стья. Я узнал о своей смерти откуда-то свыше, мне неизвестно когда это произошло, мне кажется, что мой мозг всегда инстинктивно ощу-щал это с момента моего появления на свет.
Да, я умру именно в этом году, первого ноября, и, что особен-но существенно, в тот самый час, когда я родился, и даже в ту же ми-нуту. Но самое страшное то, что я не имею ни малейшего понятия о точном времени моего рождения. Моя мать умерла, когда мне было пять лет, и унесла эту важную тайну с собой в могилу. Почему я у нее этого не спросил тогда? Теперь мне приходится корчиться в адских муках и ждать, ждать и ждать, когда меня настигнет вероломная смерть. А, может быть, точного времени знать и не нужно? Главное, что это сегодня. Но когда? Может быть, уже через минуту или через четыре минуты? Глупое человеческое любопытство! Может быть лучше, если смерть придет совсем неожиданно? Но откуда ее ждать? Спереди, сзади, с фланга или, может быть, прямо изнутри? Я задаю слишком много вопросов.
Вот уже пять минут первого, и я беспокойно ерзаю на своем стуле. Мне ужасно хочется курить, хотя я никогда не курил. Я не знаю, какое чувство, когда куришь, но мне все равно хочется. Мертвый лист падает на карниз и лежит там несколько секунд неподвижно, ожидая очередного порыва ветра. Вот он взвился и рухнул вниз, туда, где я больше его никогда не увижу. Я просидел несколько минут в забытьи – оказалось час. Я думал, что буду считать каждую оставшуюся мне секунду, но все же, не осознавая того, отключился от мира.
Мне осталось жить потенциальных двадцать три часа, а ре-ально, может быть, минуту. Я делю эти жалкие часы на временные отрезки, сначала на четыре части, потом на восемь. Интересно, в каком из этих поделенных промежутков я умру? Я схожу с ума, пытаясь ин-туитивно решить эту лотерею-головоломку, от исхода которой зависит моя жизнь. Потерявшись в догадках, я в полном изнеможении отказы-ваюсь от этой затеи, но она, видимо, совсем не намерена меня поки-дать и продолжает высверливать мой и без того зудящий мозг. Я не в силах сидеть больше так неподвижно. Нужно двигаться, ходить по комнате и заявлять о том, что я пока еще жив.
Я подхожу к зеркалу и смотрю на него сначала издали, потом подхожу ближе, чтобы лучше разглядеть свое лицо, постаревшее за один миг. Я трогаю щеки, лоб, оттягиваю верхнюю губу. Чувствую. Я стараюсь запечатлеть в памяти это чувство, но ничего не получается. Оно ускользает, оставляя лишь мокрый след у меня в сознании.
Я почти на пределе, хотя знаю, что, на самом деле, это еще не предел. Предел наступит, когда до истечения суток останется какая-нибудь минута. Я один в целой квартире, и от этого мне легче, потому что я один на один со своей смертью. Чье-то присутствие здесь, воз-можно, помешало бы мне. Я бы не выдержал сочувствия и сломался, словно тонкий прутик в руках мальчика, исследующего этот огромный и бессмысленный мир. Я пытаюсь думать ни о чем и обо всем сразу, и так будет до тех пор, пока на меня не обрушится скала или что-то дру-гое, ведь мне только остается догадываться, что это будет. Если чест-но, то мне бы хотелось, чтобы мой труп выглядел красиво, чтобы он не был изуродован лапами смерти. Я стараюсь убедить себя, что это уже не будет иметь для меня никакого значения, и от этого попадаю в ло-вушку бездеятельности.
Уже скоро будет светать. Я пожираю глазами неумолимо бе-гущие стрелки. Мне хочется разбить свои наручные часы, убеждаю-щие меня, что время существует, потом лечь на диван и ждать, но я все равно жадно проглатываю минуты, боясь пропустить даже мгновение. В моем организме начинается перестройка. Кажется, что все органы готовятся к увяданию. Не может привыкнуть к этому только мое соз-нание. Я не могу проглотить весь смысл смерти целиком и поэтому давлюсь, откашливая обрывки мыслей и воспоминаний.
Вдруг меня осеняет. Голос свыше или моя собственная обост-ренная интуиция ни с того ни с сего объявляет мне, что я могу узнать точное время своей смерти. Для этого нужно просто закрыть глаза и крутить неопределенное число раз стрелки на наручных часах, потом остановиться, когда я почувствую, что это ОНО. Я сам должен на-ткнуться на это время, ведь оно мне кажется таким массивным. Его невозможно пропустить.
Я собираюсь играть в рулетку со временем, но нужно ли мне это? Не раздумывая, я отвечаю утвердительно, потому что дикое лю-бопытство сжигает меня заживо. Я затаиваю дыхание и делаю все, как нужно. Моя рука вскоре натыкается на преграду, и я точно знаю, что стрелки уже указывают время моей смерти, но вот беда, я боюсь от-крыть глаза. Наконец я силюсь и разжимаю веки. Положение остано-вившихся стрелок проникает сквозь пелену тумана и разрезает мое зрение. БЕЗ ПЯТИ ДВЕНАДЦАТЬ. Мое сердце вздрагивает, и я слышу, как оно плачет от радости, и еще больше от горя. Я расслабляюсь, но лишь временно, чтобы просто прийти в себя. Оправившись от шока, я начинаю считать, сколько часов мне осталось жить, но здесь меня под-стерегает новая загадка. Я – в западне, но на этот раз в настоящей, ведь я не знаю, что такое без пяти двенадцать, день это или ночь?! Я муча-юсь в догадках, и от этого меня начинает тошнить. Если я не умру днем, то буду наверняка знать, что умру ночью, но ждать смерти два раза, днем, а потом ночью – это уж слишком! Ни один человеческий организм не вынесет этого, поэтому я надеюсь умереть днем, хотя, на самом деле, это ложь.
Уже девять утра. Мне повезло, что я увидел новый день. Те-перь я внешне спокоен. Единственное, что мне остается, – это ждать, ждать до изнеможения, до боли в суставах, до онемения мозжечка. Внезапно меня посещает неожиданная мысль. А что если провести смерть и не явиться на встречу вовремя, а прикончить себя гораздо раньше. Я ликую, вынашиваю эту оригинальную идею, этот последний крик моей индивидуальности. Как осуществить это? Как убить себя? В ответ на это я нахожу шелковую веревку и методично мылю ее, непро-извольно стараясь потянуть время. Потом я прилаживаю своего взмокшего питона к шкафу, встаю на табуретку и... нет! Я отшвыри-ваю вялую веревку и валюсь в изнеможении на пол. Так я лежу на пар-кете, заваленном мусором, неопределенное время, переваривая проис-шедшее.
Одиннадцать часов утра. При одной мысли, что я голоден, ме-ня всего выворачивает наружу. Осталось не так уж много времени, чтобы тратить его на еду, тем более, что пища все равно мне уже вряд ли понадобится. Мое нервное напряжение нарастает, напрягаясь, слов-но жила неандертальского лука. Но вдруг все обрывается, потому что дребезжит телефон. От неожиданности я подскакиваю и тут же оседаю на место, как мертвая медуза. Не стоит поднимать трубку. Это уже никому не нужно, ни мне, ни тому, кто звонит. Абсурдно отвечать на звонки, когда до смерти осталось, может быть, меньше часа.
Вот уже без пятнадцати двенадцать, и я мечусь в панике, не находя себе места. Перед глазами проносится вереница образов, и я успеваю заметить все вместе, но не различаю ни один из них в отдель-ности. Я вижу лишь пустоту, бесконечный вакуум, способный в лю-бую секунду взорваться и поглотить меня.
Без шести двенадцать. Я озираюсь по сторонам, неуверенный, откуда появится смерть. Я чувствую, что это произойдет сейчас, по-этому сам факт смерти мне уже чуть ли не безразличен, и я мучаюсь только оттого, что не знаю, как именно это случится. Секундная стрелка близится к завершению последней минуты, и у меня перехва-тывает дыхание, потом наступает ступор. Кажется, я перехожу в иное состояние, и смерть заглатывает меня. Я валюсь на пол, задыхаясь. Так я лежу, почти лишенный чувств, потом мельком бросаю взгляд на ча-сы. Двадцать минут первого! Неужели смерть уже наступила? Мое онемевшее, разъехавшееся по швам тело, кажется, мне уже не принад-лежит. Чтобы проверить свою гипотезу, я начинаю зубами терзать ми-зинец на левой руке. Изодранные клочья плоти кровоточат. Украден-ная гамма ощущений снова возвращается, ослепляя меня. Я вне себя от неожиданно нахлынувшей радости. Не в силах сдержаться, я разжи-маю скулы и кричу во всю глотку: "Я не умер!!!" Возродившись, я на-чинаю скакать по комнате, но внезапно скрытая, подлая пружина, за-веденная внутри моего существа, лопается, и я оседаю в кресло. Мое обмякшее тело завуалировано дымкой апатии.
Три часа дня, и у меня нет сил больше ждать. Мне все глубоко безразлично, просто хочется скорее покончить со всем этим. Я вспо-минаю о холодной бутылке вина, но меня воротит только от одной мысли, что я могу потопить последние часы своей жизни в алкоголе. Вдруг в недрах моего тела начинает зреть мысль. Она постепенно на-бухает, наполняясь молочком дикорастущих цветов, потом, щелк! – и она вылупляется, принуждая меня считаться с ее появлением. А что если написать прощальное письмо человеческой расе? Да, я изложу в этой последней петиции ощущения обреченного индивида, сдобрив строки слезами предсмертного отчаяния. С великим воодушевлением я беру перо и бумагу, но, написав первое слово, понимаю, что ни я, ни моя смерть, ни все то, что прямым или косвенным образом с ней свя-зано, никому не нужно. Зачем замусоривать человечество телеграф-ными обрезками, родившимися у меня в голове? Незачем. Вдруг меня охватывает безумие, и я швыряю чернильницу о стену, окрашивая громадной кляксой грязные обои. Клякса сначала улыбается, потом морщится, но я уже не обращаю на нее ни малейшего внимания, пото-му что теперь мечусь по комнате, сметая все на своем пути.
Пять часов вечера. Уже стемнело. Я плюхнулся посреди груды разбитой посуды, и теперь плачу, потому что мне обидно, что я похож на отслужившую, забытую дворником метлу. Вокруг меня валяются обломки сломанной мебели. Я пытался доказать самому себе, что еще жив, но это лишь доказало обратное. Я слышу стуки в дверь. Это, на-верное, соседи, встревоженные шумом дебоша, который я только что учинил. Я не впущу никого, потому что хочу остаться наедине со сво-ей смертью, целостный и девственный, как кусок нетронутого пирога. Мое сознание затуманено, тело выжато миллион раз и представляет собой влажную губку, оставленную на произвол судьбы старательной посудомойкой. Меня начинает одолевать сон, ведь я не спал уже двое суток. Веки мои непроизвольно слипаются, но я их тут же распахиваю, когда вспоминаю о том, что могу скончаться во сне.
Семь часов вечера. Я пялюсь в окно, как философствующий филин. На небе поблескивают звезды, и я мечтаю. Будь я всевидящим, я бы отыскал ту звезду, под которой родился и под которой умру. На-верняка в момент моей гибели она ярко вспыхнет, а потом покатится по небу, расталкивая другие звезды и падая в тартарары. Передо мной качается дерево, которое собирается заснуть на зиму. Я размышляю о том, кем я, возможно, стану после смерти. Может быть, я тоже засну, чтобы когда-нибудь возродиться вновь в форме этого задумчивого дерева или этого разбитого зеркала, лежащего у меня под ногами. Так я сижу и смотрю попеременно то на часы, то на звезды. Я – вселенский инспектор, следящий за ходом времени. Мне кажется, что минута – это мало, чтобы жить, но много, чтобы умереть.
Я устал смотреть в окно и теперь лежу на диване, внимательно изучая структуру потолка. Я не могу объяснить, но сейчас он мне представляется совсем по иному. Он стал выпуклым, волнистым и ухабистым. Я замечаю и четко регистрирую мельчайшие изъяны шту-катурки и побелки. Мне хочется их исправить прямо сейчас, сию ми-нуту, но я лежу. Мне не терпится что-то изменить, но мои руки опус-каются, потому что у меня слишком мало времени, чтобы исправить этот мир. Единственное, что я еще способен сделать, – это отменить свое существование, нажать клавишу со знаком минус и стереть себя с лица земли. Может быть, ценой своей жизни я все же смогу внести кое-какие коррективы в окружающий меня ландшафт. Возможно, ис-чезнувший вектор моего существования сможет перестроить каким-то образом другие сопутствующие вектора, упорядочить их или, наобо-рот, рассеять.
Близится полночь, а значит конец видения. Я осматриваю свое изможденное тело, и мне кажется, что морщины моих рук познали многое, чтобы жить дальше. Моя кожа устала, и поры мои исторгают не только пот. Они избавляются еще от какого-то инородного вещест-ва, названия которому я не придумал.
Без десяти двенадцать. Я знаю, что очень скоро придет конец, но на этот раз у меня нет никаких шансов на спасение. Я чувствую, что лечу вниз, в темную пасть каньона, упираясь о воздух руками и нога-ми, распластывая свои перепонки, чтобы хоть как-то продлить этот пятиминутный полет. Осталось совсем немного. Обильный пот омыва-ет мое тело снова и снова. Секунды стучат молотком в районе продол-говатого мозга. Время скомкалось и превратилось в плевок, высыхаю-щий на глазах. Я чувствую, что оказался в бесконечном туннеле, и ги-гантская масса мчится мне навстречу, чтобы через минуту расплю-щить меня. Я съеживаюсь и сижу так несколько секунд, выпотрошен-ный ожиданием. Потом, неожиданно для самого себя, я вскакиваю и мечусь по комнате в бешеном аллюре. Осталось всего пять секунд. В изнеможении я прислоняюсь лицом к стене, там, где висит календарь, и, обмякший, сползаю вниз. То, что я успеваю заметить, шокирует ме-ня своей нелепостью, и я лежу на полу, как ленивый аллигатор, тупо соображая. Оказывается, я запутался в числах, и сегодня истекает лишь тридцать первое октября. У меня есть еще четыре минуты, чтобы отдышаться. Рулетка со временем продолжается.