Канке поднялся к перевалу, и ему в лицо вдруг пахнуло запахом морской травы. Деревня давно осталась позади, морось превратилась в легкий дождь. За перевалом, у ручья, под деревом разложил костер, обсохнув и поев, он заснул, прислонившись к стволу кедра.
В его снах был тигренок, что ластился к нему, терся уголками пасти о его голову и руки, старался положить когтистые лапы ему на плечи, он отстранялся рукой и тигренок осторожно грыз её, но не больно, и отходил в сторону по цветущей поляне.
Он проснулся, солнце низко било ему в глаза, не ослепительное, но яркое. Дорога среди цветущих полян уходила в распадок, на следующей террасе появлялась снова, а дальше среди сопок он увидел клочок ширмы – море. От цветов и травы поднимался цветной туман. Роса замочила ноги, он вышел на другую дорогу, которая завела его в мокрый лес, с широких листьев падали на него капли. Безлюдье. По намокшей дороге он поднимается тяжело вверх. Неожиданно в стороне за деревьями появляются поля, а потом и деревня. Он свернул к ней, пересек мутный поток, поднялся на взгорок, пошел по вязкой дороге среди полей. В стороне в густой зелени овощей на поле согнувшиеся фигурки людей с закатанными полами халатов. Заметив его, выпрямился высокий с красной повязкой на голове, наверно главный. И все, как по команде, подняли головы. Канке взмахнул на ходу рукой, старший поднял свою тоже, постоял так немного, потом опять согнулся, и остальные снова принялись за работу, никто не подошел. Канке не зашел в пустынную деревню, где в застывшем, мокром воздухе не слышалось ни звука.
Золотая империя чжурженей собрала со всех окрестных народов рабов, охотничьи селения соединив дорогами, чтобы быстро добраться на конях, дальних превратив в близких, распахав лесные поляны и введя порядок производства и потребления, новую одежду и регламентировав каждый поступок, обезличив каждого работающего. Чтобы создавать маленькое богатство для большого государства, чтобы заставить людей непрерывно работать сообща, нужно было каждого по отдельности разъединить, дать со стороны приказ, и снова собрать вместе, разобщенные, они уже не заботятся о том, что им делать, лишь бы делать, а причина интенсивной работы найдется, хотя бы страх голода. И Золотая империя стала золотой. Теперь рабы боятся всякого конного, появляющегося с того конца дороги, где власть построила пышные города. Чиновники уже не удовлетворены ни прекрасными лошадьми, ни богатыми колесницами, они же богаты! Их уже носят в носилках в сопровождении пышных верховых.
И вот теперь видеть их, с осторожными манерами и благообразными лицами, с засученными рукавами одежд, пешими, на лесных дорогах в глубине сопок, казалось странным и чуждым. Где их кони? Где их свита? Вот и приходит на мысль: «маленькое богатство для маленьких воров, а придет Большой вор, – он возьмет все, для него припасенное, всю Золотую империю.» И понесутся по ровным дорогам орды мрачных всадников, уже неизвестно во что одетых, смесь дикости и праздности напялив на себя, озлобленных рабством и не знающих жалости. Они заставят в осажденных городах жрать человечину. Огнем выжгут эти всадники поля, столь кропотливо возделанные рабами, пустят по ветру правильные поселения, и их стрелы разгонят оставшихся в живых. Они, испытавшие рабство и унижение, поднявшие красные штандарты свободы не нуждаются в рабах, только в безграничных пустых пространствах, которые населят новой расой свободных людей, своих потомков. Они, взявшие все и утолившие свои обиды, заалчат мирового господства, ведь нищие не знают меры!
Куда идет этот человек. В какие долины переносит его туман. Зовут его Канке-чужак. Какие случайности, отвечающие на его мысли, он ищет, ибо в тумане редкие ориентиры памяти высвечивают их ярче, чем в повседневности на слепящем свету дня. Да и понятно, утратив беззаботность прошлого, усомнившись в порядке нынешнего, убедившись в непредсказуемости будущего, он не может не думать о тайне, наполняющей окружающее, приводящей случайности, складывающиеся в судьбу. Разобраться во всем он не может, настолько коротка жизнь его, но и не знать все он не может, так как все, что он знает, это и есть – все.
Густой туман превратился в морось, она не столько капает, сколько мочит одежду. Клубится паром дыхание в мокром воздухе. Канке, уставший, движется по ущелью. С обеих сторон подпирают крутые сопки. И нет уже уверенности в правильности выбранного направления. Или это слабость от усталости в ногах. Не все ли равно куда идти, и есть ли правильное направление? Выйти. Чтобы не теснили сопки. И снова ручей выводит к отвесной скале, бьет под него поток, задерживаясь на глубокой яме, где стоят, шевеля многочисленными плавниками пятнистые, цвета камней, рыбы. Громадные деревья, словно серые колонны, загромождают ущелье, и просветы между ними густо заплетены кустами и лианами. И колючки, куда не протянешь руку.
Чуть отклонившись от русла ручья, переступает на черную мочажину копытцами олень, осторожно ступает, замешательство, и он так же осторожно выскакивает из черной прогалины, что бы исчезнуть в лесу.