Воронин был беззащитен перед женским хамством. Часто попадая в кризисные ситуа-ции, способные разразиться зауряднейшим оскорблением, он был особенно обескуражен, когда оппонентом была женщина. Нет, ответить тем же он, как-нибудь, мог. Но с мужчиной, как уже можно догадаться, проще: здесь, как правило, диалог, доходящий до критической точки, может развершиться хоть и взрывоопасно, но всеоблегчающе для сторон. Однако, женское хамство - вещь, несомненно, уникальная уже тем, что встречается довольно часто, приобретает устойчи-вый характер и становиться предметом всё более привычным.
Вообще-то, если Воронину случалось сойтись с образованным, более-менее интелли-гентным "собеседником", по уважительным причинам захотевшим вдруг изъясниться в этом примечательном жанре (чаще всего из-за бесталанно приготовленной женой традиционной ут-ренней яичницы), то так или иначе с понимающим, неглупым и принципиальным господином недурно было поупражняться в оригинальности словоизложения. Если, безусловно, была охо-та. Особую приятность вызывал остроумец ,так сказать импровизатор. Не паразитически зазуб-ривший и не к месту ляпнувший что-то вроде истерзанного трамвайно-троллейбусного "не нра-виться-езжай в такси", а умеющий критически проанализировать и преобразовать ситуацию, не-замедлительно отпарировав творческим ответом. Плюс свежим, хоть в коллекцию записывай. Да ещё, если это в тактичной форме - почти шик!
Но это было уже не хамство, а эдакая элегантная интеллектуальная дуэль, имевшая хамством лишь легчайший оттенок. Наверное, поэтому Воронин любил иногда в припадке ду-шевных сил и позывов к словоизвержению поприставать к студенткам-старшекурсницам, чей мозг, по его мнению, был просто воспалён всевозможными ассоциациями и смысловыми трени-ровками. Это, как говорится, не давало потерять хорошую форму. Как он старался выглядеть достойно и как напрягался в порой превосходящих его "собеседницах"! В минуты ответов он чувствовал себя древнегреческим ритором, поражающим публику глубиной мысли и блеском красноречия. Какой зачастую изысканный аромат легчайшего хамства, нет скорее даже не хам-ства, а почти дружеского скепсиса витал в их диалоге. Какая прелесть! Улыбка за улыбку, улыбочка за улыбочку. Лёгкий укол на тонкое сравнение находчивый ответ на остроумное замечание. Загнали в угол -изящно вывернулся. Выпад-блок, контратака, защита, улыбка, спаси-бо. Немного ехидства?! Вам также (Не утомлены ещё? Продолжим!)... Некое тончайшее садо-мазохистское наслаждение. А, если вдруг здесь, да удачная цитата, с любой стороны - так и во-все блаженство... Ах, Вам на лекцию?! Очень жаль. Приятно было пообщаться. Здесь уж улыбки взаимоискреннейшие; и потом всегда при встрече - как равный равному.
Иногда это равенство не давалось так просто. Подчас сообразительность партнёрш была едва досягаема. С него сходил пот семью ручьями, напряжение мозга достигало точки плавле-ния (как у профессиональных очередников, стоящих близко к продавцу, который спешно от-крещивается от последнего ажиотажного товара). Зато потом - какое удовлетворение, сравни-мое, может, с утренним возвращением домой после бессонной грешной ночи.
И, хоть подобные предприятия не всегда завершались лучезарно, время от времени гранича с раздражительностью, (кстати, совсем не способствующей остроумию), Воронину это не убавляло энтузиазма, и он не обижался на нетерпеливых и не располагающих желанием ду-элянток.
В людях он больше всего ценил как раз остроумие и к обладающим им просто благого-вел. Имел симпатии и скрытую привязанность, особенно, если оно обнаруживалось у знакомых. И прощал за это многое, даже за вещи порой самые немыслимые. Это качество он лелеял и бо-готворил во всех его проявлениях и, как ни странно, даже в хамстве.
Но не в пример тому - хамство грубое, бездарное, что называется малоквалифицирован-ное. Словом, хамство чистое, безо всяких там интеллигентских замашек. Что говорить: это низ-кая проба, серость и скудность мысли, лихорадочный поиск подобия в ответе, ненахождение его беспомощное повышение голоса, а нередко, как признание поражения, апелляция к последнему, резервному, самому тупому и универсальному аргументу. Поэтому он часто лишал себя свиде-тельства примитивной склоки, случавшейся обычно в автобусе или на рынке. Не было сути на-слаждения, а к зевакам, внимающим грязным дрязгам, он себя не относил...
Сам же по возможности избегал такого рода столкновений, потому как рисковал остать-ся непонятым и неоценённым противником, а спускаться до его уровня было не столько утоми-тельно, сколько не позволяли амбиции. Впрочем, если же соперник споткнувшись и назида-тельно ударившись о неприступную стену находчивости и подозревая воронинскую неуязви-мость, не пробовал завязнуть глубже, открывая больше свою несостоятельность, тем более пы-таясь подменить ответ второсортным суррогатом, а смирялся с участью поверженного и благо-дарно брал уроки искусства эзоповской речи, то Воронин, закрепив меткой репликой победу, ”не бил лежачего”. Здесь он принимал капитуляцию как можно корректнее , внутренне поторап-ливая неприятный инцидент, и даже иногда пропуская мимо ушей агонию бессильной нелепей-шей чуши...
Однако, чаше попадались упрямцы, и в страсти своей - не смолчать и не утруждать себя утончённостью ответа, а метнуть агрессивно первой подвернувшейся гадостью - были , как жук в навозе. Владели этим уверенно, не малое упоение находя в членораздельном изложении мер-зости ...
Именно перед таким хамством - настоящим, рафинированным, неповоротливо-тяжеловесным, прямолинейно-персональным, слюнобрызжащим и был беззащитен Воронин. Поэтому, если вынужденное со своей стороны хамство он по возможности скрашивал и сочетал с остроумием, то совокуплять хамство с наглостью он просто не умел. Тем более в отношении женщин. А между тем, многие из них, отмечал он печально, давно уже освободили себя от обременительных связывающих пут классических стереотипов женщин, которые оттачивались лучшими поэтичскими умами. С такими Воронин вообще никогда не связывался. Даже побаи-вался их. Наверное, за их бесполость. Он опасался тех вспышек азарта, когда их желание про-никновеннее ужалить превосходит все допустимые барьеры и в ход могут пойти любые доводы. (Часто доставалось воронинским очкам: и по ним, и на их счёт). В такие минуты вдохновение покидало Воронина...
В тот день боги возились с каким-то любимцем, беспрестанно мелькавшем в новостях, иг-рая с ним и одаривая его гением и всеобщим вниманием. А избранным предоставили возмож-ность наслаждаться красотой ранней осени и всем, что могло казаться красивым. И не подозре-вавший об этом Воронин, вырвавшись из выставки художников-пейзажистов, расслабившийся, что называется, потерявший бдительность, зашёл в магазин чуточку измотаться выбором поку-пок к обеду.
Продавец в рыбном отделе была крайне неэстетична. Услащенное пейзажами сознание от-вергало её и не желало воспринимать. Отсутствие фигуры, возраста, выражения лица, чистоты на фартуке, вкуса в одежде и причёске указывало: как мало в ней осталось женского и как мно-го, он редко занимал это слово, -”бабьего”. Желая побыстрее разделаться с покупкой, он совер-шил неожиданно для себя ошибку: в обращении к ней подчеркнул её пол. А она, между прочим, только отобедала (глазки её сытенько блестели) и хотела, видимо от скуки, кроме кулинарных - иных ощущений.
Почему-то обидевшись на выделенное обращение ”женщина” ( может чувствовала, что не тянет на этот оклик?), она поведала, что была бы довольна более сдержанным - “продавец”. Во-ронин в недоумении составил лёгкий каламбур из ”продавщиха”, ”продавщица”, ”товарищ про-давец”, “госпожа продавец”. А потом спокойно вкратце определил своё мнение. Вразумительно и аргументированно. Это была ещё большая ошибка. Такие терпеть не могут умников вроде Воронина. Причём вступают мгновенно в бескомпромиссную перепалку, и, что самое гадкое, - оперируют штампами. Эти заготовки они, бесспорно, испытали прежде на себе, пучеглазо при-няв от других, и пожав плоды своего бессилия. Подобные штуки были, несомненно, сооружены какой-то смышлёнейшей головой и кочевали от одной посредственности к другой, выученные наизусть, сально пропитанные завистливым желанием приобщиться к золотой кагорте челове-чества, не лезущего в портмоне за словом. Этим, очевидно, они утоляли чесоточную нужду по-быть неким виртуозом слова... Хоть так.
Взвесив опытно обстановку и не желая кромсать хорошо сложенное с утра настроение, прилипать к навязываемой беседе, Воронин, усмехнувшись ей точно в анфас, собрался было уй-ти, но на память не применул оставить укоризненную, почти безобидную, скорее изящную фра-зу, в духе его сегодняшнего расположения.
Это было уже слишком.
Тотчас хлынул плотный набор более или менее истёртых штампов, заветно приготовленных для подобного случая, которые частенько витали в голове и предлагали себя для употребления. Застоявшись и обрадовавшись удаче, они, толкаясь, наперегонки, полезли наружу и поражаю-щей очередью проворно влетали в чуткие воронинские уши.
Ну, как это бывает: вкрадётся ошибка и не заметишь её - спутницы тут как тут. Чёрт его дёрнул вообще оставлять внимание. Впрочем, сознание уже приняло вызов, а уязвлённое само-любие мгновенно распространило мобилизационный призыв по всем клеткам мозга, в том числе и спинного. Однако, как уже известно, вдохновение закрепощается гневом. Ранимая филологи-ческая муза, вздохнув, мягко рассталась со вскипающим Ворониным.
Мерзкое затмение, когда, негодуя, вберешь воздух и, сосредоточившись на отпоре, вдруг ощутишь удушливо-препончатый приступ косноязычия, пробрало Воронина. Он, как и всегда в таких эпизодах, ощутил себя беззащитным. Новая порция дряни, не встретив препятствий, по-летела уже в спину уходящему.
На мирной улице, раздосадованный вперед на себя, за вялость мысли, постность вообра-жения и неповоротливость языка, он принялся болезненно анатомировать происшедшее и обду-мывать несконструированный ответ. И он скоро соткался (хоть Воронину явно сегодня не по-кровительствовали): свежий, оригинальный, краткий, точный, доступный даже для неё. Правда тщательно выверенный и взвешенный. Этот, явно, поверг бы её в глубокий интеллектуальный нокаут. Да, тут, видимо, вспоминают о ложке, которая-де к обеду дорога. Но в нокауте был он. Причём, похоже, незаслуженно. И это было всего обиднее.
В самом деле, не возвращаться же, нарываяс на тему и вновь повторённый комплекс па-рировать своим. Уж, нет - увольте! Это обзывается “халтурой”.
Воронин взял небольшой успокоительный тайм-аут, обет молчания и одиночества, и, плав-но осев на старую скамейку в сквере, глубоко втянул густой тёплый дух подмокшей осенней листвы ...
10.03.94г.