Зверь

Татьяна Багаева
Сквозь резное полотнище листвы с трудом пробивались редкие солнечные лучи. Они порождали дрожащие пятна, от которых слезились глаза, и росла ноющая боль в тяжелой голове. Тонкими пальцами ветви кустарников путались в свалявшейся шерсти, опушая свои иглы-крючочки жестким темно-серым мехом. Кожа зудела, сломанный коготь на задней лапе кровоточил, и запах, к которому он так и не привык, вырывался с каждым выдохом из его пасти…
Он снова был Зверем. Это была его сто раз исхоженная тропа, был его лес, был его мир – мир, в котором все краски вытеснила единственная монохромная картинка, плоская, как рисунок в книге. Но зачем нужны краски и объем, если есть звук и запах? Они ломали пересекаемые им плоскости, наполняли жизнью каждый локус окружающего его пространства, пульсировали в каждом временном отрезке. Первое время еще оставались какие-то воспоминания о другом мире, инерционность сенсорики не позволяла разом переключиться на другие каналы, поэтому взгляд повисал в этих серых сумерках, пытаясь обнаружить хотя бы подобие цвета в этой траве или в клочках неба, запутавшегося в переплетении веток. Но постепенно сигналы от зрительной системы превратились в слабые всплески над серым уровнем шума, полунамеком очерчивая контуры предметов. Зато запах приобрел свою цветовую палитру, рассыпался на множество отдельных мозаичных фрагментов, из которых как в полузабытой детской игрушки складывались неповторимые узоры, а звук наполнился глубиной, разбил пространство на осязаемые звуковые области.
Куда он бежал – он сам не знал. Знать мог человек. А он в панике бился в запутанных коридорах зашунтированной памяти, пытаясь найти ту самую дверь с надписью «выход».
Когда-то это получалось с первой попытки. Зверь с легкостью отпускал послушное и усталое тело, оставляя на нем легкие следы царапин на руках и острый звериный запах от волос. Дома ждал душ и ужин, заботливо разогретый женой. И можно неделю-другую не вспоминать о Звере, который терпеливо и смирно будет дожидаться своей ночи. Можно смело смотреть на желтый диск Луны, не боясь, что вместе со смехом вырвется жуткий вой. Можно разговаривать с людьми, не борясь с желанием почувствовать вкус теплой крови. И можно тайно гордиться возможностью загонять своего Зверя в угол, чувствуя себя полубогом -  свободным и независимым.
Сам переход давался легко, видимо, в ткани человеческой плоти сохранялся потенциал далеких предков к пластическим метаморфозам. Настораживала вязкость сознания – одна личность перетекала в другую, как вода из одного сосуда в другой, принимая самые причудливые и неузнаваемые формы. Но в отличие от воды, которая не меняла своей химической формулы от таких перемещений, внешняя оболочка тела, трансформируясь,  выворачивала наизнанку человеческие желания и мечты. Границы, выстроенные заповедями, какими-то моральными устоями и самим физически слабым человеческим телом, таяли как утренний иней под лучами солнца. Не было ни угрызений совести, ни тяжелого груза несбывшихся мечтаний, неосторожных слов и поступков, не было этого вечного «а зачем я здесь», не было страха потери близких, их боли и болезни. Не было ожидания той самой любви, которая вместо обещанной свободы делает человека еще более несвободным, причиняя боль как от невозможности удержать ее, так и от пустоты жизни без нее. А возможность быть Зверем освобождала от всего этого.
Зверь остановился. Та сила, что гнала его через весь этот лес – отпустила, в сбитых лапах дрожала усталость, слюна тонкой струйкой сбегала с языка, охлаждая перегретое тело животного. Он был свободным. Свободным от мыслей, от желаний, от жалости и страха, от того самого человеческого «я», которое так и не нашло своего выхода. И только, может быть, когда-нибудь во сне оно вернется к нему рудиментными слезами или осколками цветных картинок. Если, конечно, звери видят сны.