Рассказ человека, познавшего истинную печаль
Мою невесту звали Ива. Я был едва знаком с ней – она жила на другом конце городка и мы редко виделись. Однако, когда подошло время свадьбы, я попытался встретиться с нею, чтобы рассмотреть внимательнее ее черты и узнать хоть немного ее мысли. Тайком ото всех я назначил ей свидание на берегу моря, прождал около часа на холодном ветру, но Ива не пришла. Расстроенный я вернулся домой и лег на кровать, не раздеваясь. Моя сестра стащила с меня мокрые туфли, принесла теплого молока и накрыла одеялом. Где ты был, спросила она тихо, так как все вокруг уже спали. Отец тебя звал.
Я зайду к нему утром, сказал я и закрыл глаза в надежде уснуть. Но сестра была недовольна мною, она подергала меня за плечо и продолжала горячо шептать мне в ухо. Послезавтра свадьба, а ты ходишь где попало. Ты знаешь, что тетя Б. не приедет, она заболела, кашляет. Ты знаешь, что твой костюм обходится дороже, чем уговаривались. Ты ничего не знаешь, о чем ты думаешь. О свадьбе, сказал я. Ты смеешься надо мной, сказала она, совсем разобиделась, и, слегка хлопнув меня ладонью по спине, ушла к себе.
Я глубоко вздохнул, закрыл глаза и вновь открыл. Мне вдруг совершенно четко привиделась Ива. Вернее, ее лицо – строгое, с узкими губами и черными ровными, слегка удивленными бровями на белом лбу. Что я знал о ней? Только то, что она никогда не улыбалась и одевалась в темные одежды. Она жила с матерью, много работала и была чуть старше меня. Я никогда не помнил ее лица так четко и ясно, поэтому видение, промелькнувшее перед моим взором, удивило и еще более расстроило меня. Кажется, нет, совершенно точно, я боялся ее. Боже мой, я боялся ее. От этого осознания горький ком подступил к горлу и я громко сглотнул, потом встал – мне стало невыносимо душно и жарко. Ночь тяжело посмотрела на меня из окна, и я долго еще сидел на кровати, совершенно обессилев от своих дум.
Следующий день был длинным и бестолковым. Мои родные носились по дому и двору в совершенной панике. Свадьба была назначена на завтрашнее утро, но никто не был уверен, что мы готовы к ней. И я более всех. Мой костюм принесли только после обеда, а платья сестры и матери были еще не готовы. Угощения вовсю готовились во всех комнатах и размещались на всем свободном пространстве. Я ходил сонный и то и дело натыкался на громадные кастрюли, тарелки со снедью, свертки и кульки, разбросанные вещи и непонятные предметы. Отец был зол на меня. За завтраком он накричал на меня за бестолковое поведение, за бледный вид и опущенные плечи. Мать смотрела на меня грустно и я, после того, как отец вышел, попытался искать у нее сочувствия. Но все напрасно. Ее грусть, как оказалось, был другого рода. Мальчик мой, сказала она. Если твой костюм будет сидеть плохо, я не отдам портному деньги, честное слово. И продолжила грустно убирать тарелки со стола. Я ушел от нее, наконец осознав все свое одиночество перед надвигающейся свадьбой.
Под вечер, когда родные сели ужинать, я сослался на боль в животе и сделал вид, что ложусь немедленно в кровать. Меня отослали с наставлениями быть завтра как огурчик, я же, едва прикрыв дверь, прыгнул из окна.
Я пошел к морю. Долго сидел, наслаждаясь ночной свежестью и закатом…
Надо сказать, что сидение это меня немного успокоило. Ива стала казаться мне не такой уж строгой и я даже подумал, что жизнь с нею, наверное, не будет совсем мрачной, какой ее рисовало до сих пор мое воображение. Я разделся и поплыл по темному и прохладному морю далеко от берега...
Меня разбудили рано, часов в шесть утра и принялись приводить в порядок. После вчерашнего купания я был почти умиротворен и даже позволил сестре расчесать себя и уложить волосы по ее представлению. Она была рада этому. А также тому, что платье ее было готово и пришлось ей впору, что волосы ее собственные хорошо подкрутились за ночь, а отец не накричал на нее сразу после пробуждения. Я любил сестру и тоже поддался ее настроению. Мы вышли из дома нарядные, причесанные, распространяя запах духов, и мне даже показалось на миг, что это не я женюсь, а мы идем на чью-то свадьбу в предвкушении праздника.
Однако, когда я увидел Иву, радость покинула меня и более никаких надежд обрести ее я уже не питал.
Ива была нарядна. Белое платье, небольшая фата на черных волосах, большие глаза, узкие губы. Все было четко, строго, опрятно. Она, конечно же, не улыбалась, но никто этого не замечал, кроме меня, потому что Ива никогда не улыбалась и это ее состояние было настолько привычным, что люди не могли представить себе иного. Невеселых нас соединили в пару и мы принялись переживать обряд посвящения в мужа и жену. Наш пучеглазый пастор превратил его в медленную пытку, которую приходилось терпеть, потому что другого выхода не было. Пастор был слегка одержим, но за это его любили и ценили. Прихожане считали, что благодаря его одержимости на наши края снисходит благодать и бог любит нас и тому подобную ересь. Я же не любил пастора за его нудность, пучеглазость и стремление сделать нас куклами в его театрализованных постановках на тему свадеб, похорон, крещения детей и различных религиозных праздников.
Пастор выпучил на меня свои базедовы глаза, наклонился к самому моему лицу и спросил как можно громче и строже, согласен ли я стать ее мужем? Я помолчал несколько секунд, затем сказал как можно громче – да. Ответ Ивы я не слышал, но рука ее слегка дрожала, что очень удивило меня.
После церемонии моя теща поцеловала меня как-то очень нежно и даже погладила по руке: я на миг ощутил себя солдатом, отправляющимся на войну.
Когда мы вышли из церкви, сильнейший ливень обрушился на нас. Я поднял голову к небесам: темные тучи кружились над нами и молния сверкала в вышине. Моя жизнь показалась мне такой же унылой и беспросветной, как эта картина. Ива только ниже склонила голову в своем безумном венке с огромными белыми розами.
О чем она думала тогда и потом, я мог только догадываться…
Через восемь с половиной месяцев моя жена умерла. Она успела подарить мне ребенка – девочку, прошептать ее имя и бросить на меня последний взгляд с оттенком глубочайшего презрения, которым была отмечена вся наша быстро промелькнувшая совместная жизнь.
Я похоронил ее на единственном городском кладбище, поставил на могилу самый дешевый памятник с именем и датами жизни и смерти, и не стал долго изображать страдания. За последние два обстоятельства меня навсегда возненавидела ее мать.
Мою дочь звали Ивонн. Я любил ее всей душой, ни в чем не отказывал, хотя за все свои двадцать лет она ни разу не улыбнулась мне и никак не выказала своего отношения ко мне. Со свойственным ей высокомерием и даже оттенком легкого презрения – единственным богатством, доставшимся ей от матери, она принимала мои дары и мою любовь. В отличие от Ивы она была чуть более человечна и не так безжалостна - все-таки я приходился ей отцом. В чем выражалась ее доброта? Трудно сказать. Но я чувствовал ее расположение и не требовал ничего более... Она была стройна, свежа, светлые волосы обрамляли узкое лицо с большими миндалевидными глазами. Я думаю, Ивонн была даже красивой девушкой.
Ивонн хорошо училась, много трудилась, потому что у нее не было ни матери, ни мачехи – я так больше и не женился. Также как и мать, она была нелюдима, не имела друзей и была искренне привязана только к нашему овчару – Рэму. Они были неразлучны и когда Рэм умер после одной драки с множеством бродячих собак, Ивонн чуть не сошла с ума. Она не плакала, она ушла к себе и не выходила несколько дней. Я носил ей еду, ставил под дверь и уходил. Когда Ивонн вышла из комнаты, я понял, что окончательно потерял надежду увидеть на ее лице улыбку. Признаюсь, тогда я впервые в жизни зарыдал –громко, слезно - совсем как ребенок…
На двадцать первом году жизни Ивонн я в назначенный срок повел ее под венец. Ее жених – приятный и веселый юноша из хорошего семейства - был определен ей с рождения. Он стоял нарядный у алтаря в лучах утреннего света, был радостно возбужден и его родители, добрые и благообразные люди, беспрестанно кивая, приветствовали нас издалека. Поседевший, но все так же поедаемый внутренним огнем, пучеглазый пастор стоял на боевом посту и хищно смотрел на приближающихся нас.
Я, внутренне дрожа, подвел Ивонн к жениху.
Когда он взглянул на ее лицо, улыбка медленно сползла с его лица и в его фиалковых глазах заметался ужас.