Какая-то женщина подхватила Данилку с моих рук, когда я выпрыгнула из автобуса. Лет до трех моего парня сильно укачивало и рвало. Намучившись, он почти всегда засыпал, и мне было трудно разбудить его. Кто-нибудь из прохожих помогал мне его нести, спящего, какую-то часть дороги, или я сама тащила его, отдыхая на всех скамейках. Но в тот вечер я так и бежала налегке за этой женщиной от нашей остановки по дворам пятиэтажек, и дальше мимо гаражей, и через частный сектор, и через реку по мосту, а дальше уже леском, леском - к новым домам, до самого нашего подъезда. Бежала, пытаясь вспомнить, откуда я знаю ее. Потом вдруг вспомнила: Марина, соседка по бараку!
Барак тот уже снесли, и ни доски, ни щепки не осталось на его месте. Когда мы ходим гулять, мой сын бегает по ровной пустой площадке, а я говорю ему, что где-то здесь стояла его кроватка, когда он только родился. Но я уже и сама не помню, где была наша комната и где стояла кроватка, и если я вспоминаю наш барак, мне кажется, что с потолка там всегда шел дождь. Дом был старый, системы пришли в дряхлость. Из труб сочилось и там и здесь. Вдобавок, на втором этаже, как раз над нами, жила Марина, ук нее был сын Гоша, и что-то с этим Гошей было не так. Говорили, что последствия менингита.
Марина защищала сына как тигрица, кричала: "За своими смотрите лучше!", но слесарь из жилконторы почти при каждом наводнении вытаскивал из стояка унитаза то целую тетрадь, то куртку с оторванным рукавом. Гоша прятал следы своих маленьких преступлений. Впрочем, иногда он просто оставлял краны открытыми, а сам куда-нибудь уходил или ложился спать. Прекратить потоп, хотя и не сразу, можно было, перекрыв вентили на трубах и оставив барак вовсе без воды. Вентили стояли как раз в нашем санузле. Потом слесарь пришел как бы делать ремонт, а сам только снял вентили - по жалобе жильцов второго этажа - но сначала мы, конечно, пользовались ими.
Марина знать не хотела о наших проблемах. Оставшись без воды, она приходила на первый этаж кричать, что у нее стирка стоит, что Гошу пора купать, - и что было сил барабанила в нашу дверь. Мы, конечно, не впускали ее, но однажды ей повезло. Я как раз выходила на лестницу и столкнулась с Наташей, соседкой по этажу. Она сказала:
-Что-то долго не прекращается этот дождь. Ты не забыла закрутить вентили?
-Не забыла, - ответила я, и тут сверху раздался боевой клич! Марина тоже выходила из дома. В секунду она была внизу, мы не успели запереться. Марина рвалась в санузел, Наташа встала в коридоре стеной:
- К вентилям не пройдешь!
Ух, как они били друг друга в нашем коридоре! Я залезла под вешалку, в мягкие шубы, и только прикрывала руками живот. Ребенок должен был родиться через пару недель.
- Это сколько же ему сейчас? - Марина оборачивается ко мне на бегу. - Молчи, молчи, сама посчитаю, сейчас точно скажу тебе, сколько... А моего ты бы не узнала, как вырос. Я его перед отъездом к тебе заведу, посмотришь. Обязательно заведу. Он все просит: "Мама, поведи меня попрощаться!"
За время, что мы не виделись, Марина успела потерять работу, новой не нашла. Она стояла в очередях за пособиями как безработная и как мать инвалида с детства - и пила таблетки, чтоб жизнь не казалась совсем уж мрачной и беспросветной. И вдруг произошло чудо. Объявился богатый родственник в теплой далекой стране. И этот родственник прислал приглашение!
Марина распродавала, раздаривала, распихивала по знакомым свои вещи. Вместе с Гошей перетащила к нам свои запасы картошки. Мы растерялись от такого царского подарка, а Марина сказала, что в Израиль картошку с собой не повезет, там много, вдобавок она собирается на новом месте есть только фрукты и пить апельсиновый сок.
Сын ее действительно сильно вырос. В девятнадцать лет это был просто человек-гора. Он поставил ящик с картошкой на пол у нас в кухне, улыбнулся мне и сказал:
- Ого, как вырос у вас ребенок! Раньше он был в одеяльце, да? Вы сидели на заборе и качали его. Я всегда смотрел в окно, как вы сидите на заборе.
Я подумала, что, может быть, какая-нибудь девчонка все- таки полюбит его. Просто за то, что он такой огромный и так умеет смущаться. Ей будет все равно, какой у него интеллект.
Вместе мы изучали язык. Я проверяла маму с сыном по тетрадке. Не знаю до сих пор, иврит учили мы или идиш, Марина не смогла толком объяснить. Гоша оказался неспособным к языкам, а Марина выучила несколько фраз. Чаще всего она повторяла, чтобы не забыть, как будет: "Я бы выпила стакан апельсинового сока" и "Я хочу танцевать".
Вроде бы, она давала себе отчет, что на родственников надежды мало. Первое время, конечно, помогут, но зарабатывать придется самой. Она говорила, что пойдет работать горничной в дом к какому-нибудь богатею. В то же время казалось, что она совсем потеряла чувство реальности. Она говорила, что выйдет замуж за хозяина виллы, которую будет убирать - ей так нагадали - а Гоша поступит в университет.
Марина умоляла меня отвечать на ее письма. Говорила, что ближе нас у нее в городе никого нет, и как хорошо, что удалось хотя бы перед отъездом подружиться.
Прошло три года. От нее не было ни письма.
- Нужна ты ей! - говорит мой муж, когда я вслух вспоминаю, что вот уехал человек - и пропал. В ответ я говорю, что, кажется, это не я уговаривала ее: "Напишите нам, пожалуйста!", а совсем наоборот. Тогда муж пожимает плечами и говорит, что, в принципе, все возможно. Может быть, где-то на оккупированной территории ее скосила арабская пуля.
Но мне отчего-то кажется, что Марина жива. И, может быть, ей удалось даже исполнить свою мечту о беспечальной жизни в теплых краях. А не пишет она потому, что боится сглазить свое счастье.
.