У нас, в восьмом классе, была привычка проходить курс геометрии за третий класс. Обычно, на подобных занятиях, мы значительную часть времени уделяли подсчёту объема правильной призмы. Весь фокус заключался в том, что все ученики решали эту задачу по-разному. Это позволяло, по словам учителя, смотреть с разных сторон на одни и те же жизненные проблемы, и подходить к их решению более взвешенно. Кто - то действовал мелом на доске, разрезая внутренности призмы направленной конусообразностью. Кто - то сначала ставил своеобразные насечки, подобные маленьким шарикам и, по скорости сползания этих искрящихся мышат, судил о расстоянии до подножия. Я же, обычно, выходил к доске в самом конце занятия, когда у меня уже накапливалось значительное число альтернативных вариантов.
Но однажды, в конце занятия, я никак не мог вспомнить хотя бы один, из примерно десятка удачных решений, которые пришли мне в голову во время ожидания. Я попробовал провести оси синусоид, щекочущих поверхности призмы с разных сторон под одинаковыми углами ко всем трём координатам, подобно извивающимся щупальцам осьминога. Но быстро убедился, что синусоиды, при достаточном их числе, служат громоотводами моей фантазии и памяти, а, если я и дальше буду применять этот метод, то не только забуду целиком оставшийся процесс решения, но, также, и те несколько придуманных мною методов, когда я двигался от парты к доске. Тогда я изменил метод и разрезал призму плоскостью, идущей через две противоположные вершины, но зубы свиньи в одной из половинок, были, как бы, антисимметрией числу 50 в другой половине.
Тогда я вырезал из призмы цилиндр. Остатки, не вошедшие в объем цилиндра, оказались высококачественным мартини, которое я с удовольствием выпил.
Внутри вырезанного мной цилиндра жила бабушка, любившая читать книги Юкио Мисимы. И вот в телеанонсе звучит фраза, что в субботу будут показывать фильм режиссёра Акиро Куросавы: "Семь самураев", по роману Юкио Мисимы. Идёт начало фильма, на общем фоне - горы покрытые снегом. Голос за кадром рассказывает о том, что Акиро Куросава и после смерти хотел быть непокорённым. Он завещал сначала положить себя в труну, а потом по шею засыпать крупнозернистым песком. Показывают комнату, сильно напоминающую московскую коммуналку середины 60-х, где какой то человек засыпает в труну с трупом крупный песок, а сбоку кладёт табличку, с каким то числом. Задача этого числа завести Акиро Куросаву в один из уголков потусторонего мира. Но в число это закралась ошибка, и вместо города в котором много рыбы, Акиро Куросава попал в один из нижних монастырей восточного Шаолиня.
Что было дальше, обещали показать в другой, ещё не снятой серии. Лето в том году было необычайно жарким и, что б немного охладить пыл мира, наступила ночь. Я уснул и понял, что всё происходившее ранее, наоборот было сном, а теперь явь и идёт зима. Таким образом, сон и явь оказались разними сторонами песочных часов. На огороде выросла огромная голова Сальвадора Дали, которая была, в то же время, одной из песчинок внутри нижеупомянутых песочных часов. Герои моего нового рассказа всю ночь спорили, знаю ли я об их существовании. Один из них снял с полки песочные часы, но оса укусила за локоть и часы выпали. Вследствии этого между сном и явью оказалась непреодолимая преграда.
Дело в том, что когда часы находились в вертикальном положении, то для того что бы увидеть другую половину, нужно было ждать момент пролёта сквозь их горлышко. При этом существовал большой риск быть раздавленным узкими стенками, в момент образования новой Вселенной. Теперь же, вся Вселенная оказалась разрезанной во времени, в какой то определённый момент. Песок, в одной половине, заключал прошлое, в другой - будущее. Время не двигалось, и поверхность являла собой застывшую вечность. Точнее перестала существовать разница между "здесь и сейчас" и "всегда и везде". Этой разницы нет, по сути, и в обычном мире, но только теперь это стало очевидно всем, а не только в каких то очень отдалённых размышлениях некоторых философов. Каждая песчинка стала являть собой некий образ, не связанный с другими образами, что, по сути, является идеальным случаем одного из осколков моего авангардизма. Находясь, на поверхности одной из половинок, я видел и осознавал сразу все образы, как сектора какой то простой картины. Естественно, таких секторов было бесконечно много. Это были и какие то тексты, и как бы куски мира, и другие явления. Всё это было записано каким то особым языком, объединяющим все образы в единую систему. Вот отдельные песчинки на поверхности, уже были просто текстами этого языка. Я сразу понял и прочитал всё написанное на этом языке, так как не существовало бега времени для ограничения моего восприятия. Перечислю песчинки, которые были рядом с песчинкой текста этого произведения. Для упрощения восприятия текста читателем, обозначу образы цифрами.
1. Первый осколок - текст, во многом расширяющий идею данного произведения, к тому же сглаживающий некоторые логические неувязки с точки зрения всех возможных читателей. Я не сумею здесь привести полностью этот текст, но я действительно видел в осколке решение всех неувязок, вызванных ограниченностью мышления автора данного произведения, а также множественностью, заложенной в структуре самого мира. Скажу лишь о двух фрагментах. В первом шлось о беге времени внутри самих песчинок. Оказалось, что в каждой песчинке, в свою очередь, есть песочные часы, небольшое число, из которых, тоже остановилось. Но в каждой из песчинок, уже этих песочных часов, как в остановленных так и в идущих, были свои маленькие часики. И так до бесконечности. Допустим, могли быть на десяти последовательных уровнях остановленные часы, а на одиннадцатом - идущие. И наоборот. Была лишь та закономерность, что ни одна из существующих многоуровневых последовательностей не повторялась.
Во втором фрагменте была мысль о том, что отдельные части одних песчинок, могли текстуально совпадать с фрагментами каких то других песчинок. Так, допустим, существовала отдельная песчинка сего стиха самого по себе. А другая песчинка, обозначала этот стих в контексте сайта, на котором он размещён. Либо, существовали ещё песчинки отдельных пунктов, о чём речь шла выше. Отдельными случаями - песчинки разных моментов написания сего произведения.
2. Некая бесконечная последовательность, в которой текст данного произведения оказывается перетасован, а отдельные его части взъерошены, как пружина, выскочившая из механических часов. Более того, эти лучи событий оказались продолжены в каких то направлениях.
3. Песчинка, являющая собою один из фрагментов того, о чём сказано в предыдущем пункте.
Акиро Куросава три года, под руководством опытных учителей Юкио Мисимы и Квандунской Дивизии учился боевому искусству Шаолиня. Первые упоминания об этом встречаются в шестом веке нашей эры, в эпоху династии Цинь. Стиль, которому учился Акиро Куросава назывался: "Битва капусных гусениц, и ножа в руке повара". В постмодернистических фильмах об этом, часто мелькало изображение песочных часов, но только вместо нижней половинки, был изображён результат действий учеников над призмой, на уроке геометрии. В зависимости от этого результата, слово "Облако" во всех песчинках, при пролёте сквозь горлышко вселенной являющееся гранью сна и яви, изменялось по разному. Где то оно становилось "Яблоко", где то отвечающее на вопрос "Чего?"- "Облика", где то, допустим, "Ублыкязь" и т.д. Слово, похожее по звучанию на одном из языков, переводилось как: "гусеница на, одном усике которой, часы на всех уровнях остановились, а на другом - идут". Акиро Куросава показал этой гусенице один из ярчайших приёмов восточных единоборств - выпрыжку, и съёмочная группа аплодировала ему в течении одной минуты.
Однако были ещё другие интересные комбинации набора разных уровней песочных часов. Когда, например, на непарных по счёту уровнях часы шли, а на парных остановились. Правда неизвестно было откуда вести отсчёт ,так как продолжать можно не только вглубь, но и наружу. Поэтому существовало два варианта выбора первоначальных координат - отсюда, кстати, как позже выяснилось, происходил основной вопрос европейской философии.
4. Эта песчинка, являет собой, одну из мыслей какого ни будь читателя данного произведения. Таких песчинок есть бесконечно много. В каждый из моментов прочтения любым читателем любой части произведения образовываются новые песчинки. Читатель вправе сам выбрать, какая из этих песчинок соответствует данному пункту.
5. Я шёл по улице и, как всегда, интенсивно размышлял. Я шёл по асфальтным и бетонным тротуарам, где - то уже нарушенным ремонтными работами по замене прогнивших труб. Мои размышления часто напоминали некий внутренний диалог со своими читателями, даже ничего не подозревающими об этом диалоге. Я размышлял о друзьях и знакомых живущих в этих домах, и тех далёких живущих в других городах, с которыми я уже давно не общался. Да, я раньше часто менялся в поведении, дружил одновременно с очень разными компаниями людей, хотя, наверно, это изначально было нужно мне лишь для собственного творчества. Теперь же, я меняюсь лишь внутренне, причём меняюсь постоянно. Я так себя настроил. Я смотрел по сторонам и видел кошек, сидящих под балконами домов, и видел их хозяев, ведущих на лавочках заунывные беседы. Теперь, я неподвластен всей этой мирской суете, да и времени тоже неподвластен. Я не ищу подолгу ключ от собственной квартиры по всем углам. Я, стал воспринимать весь мир как набор картинок, может это, во многом, под воздействием воображаемых застывших песочных часов. Как и последовательности разных уровней песочных часов, эти картинки ни разу не повторяются и не повторятся в существующем мире. Я, каждый день пишу стихи. Мне каждое собственное слово кажется стихом, хотя для передачи даже одной картинки, отображающей сложность современного мира, не хватит никакого потока сознания. И в то же время, можно всё выразить несколькими словами. Поэтому то, и существовали, как песчинки, являющие собой огромные куски современного мира, так и песчинки маленьких стихов, или просто метафор, или даже каких то маразматических глупостей. И в языке этих песчинок не было таких понятий, как масштаб, правильность, ценность и др. В моём сознании воображались миллиарды песочных часов, останавливающихся на самых разных уровнях, во все моменты времени. Я воображал академических поэтов, презирающих меня за отдельные фрагменты творчества, или даже считающих, что я не заслуживаю даже их презрения. Но я их любил, и даже не потому, что собственные мысли казались мне столь же банальными, как и их. Где - то далеко, в какой то старенькой избушке, старик, ещё недавно свободно владевший стопудовыми гирями, умирал…