Зачарованная территория

                Зачарованная территория.

Легка, как воздух,
Призрачна, как облако,
Ласкова, как море,
Тверда, как камень,
Горяча, как огонь,
Романтична, как горы, вырисовывающиеся на горизонте.
Это она, и невозможно не узнать в этом её двойственную натуру.

Я увидел его на углу одной из многочисленных улиц,  он так мог слоняться без дела часами, подыскивая очередную штучку для развлечений, – так вот, не знаю до сих пор, зачем ввязался я в эту сомнительную сделку, но я подошёл к нему тогда и сказал:
– Приходи ко мне в воскресенье, и ты получишь её.
Что ж, легкость такого финта заставила его почесать затылок. И какой поворот событий! В самом деле, что мог я придумать лучше, чтобы подстегнуть его интерес и тягу к жизни?!
Он не стал откладывать дело и явился ко мне на следующий день, зашел и принёс тонкий запах речного тумана в складках своего расцвеченного свитера. Такой он и запомнился мне тогда: худой и маленький седой подросток, скулы которого напряглись и замерли в ожидании новой сигареты.
– Покажи мне её. Я хочу знать, на что рассчитывать.
Он ёрзал, сидя в кресле, пока я искал то, что нужно. Долго искать не пришлось. В моих руках белело новенькое издание на французском, которое я купил в Праге: ‘Сумасшедшая любовь’, написанная Андре Бретоном. Меня же увлекла не сама любовь, хотя она тоже была хороша, а иллюстрация на обложке, на которой была она. Он бросил мимолётный взгляд на неё и сказал:
– Ничего сложного. Это скульптура, и рисовать её будет просто.
Нотки его уверенности витали в воздухе и подбадривали меня. Маленькая цветная иллюстрация, избранная составителем книги, была очаровательна. Кстати, она так и называлась: “Зачарованная территория”.
– Я нарисую её за две недели, – сказал он. – Только мне нужны деньги на краски и на жизнь.
Мы обговорили то, какой она будет, эта картина. Я хотел большой формат, чтобы моя жена ахнула при виде её. Потом большая часть платы за заказ перекочевала в его карман (кстати, это было в моих интересах, я желал, чтобы он быстрей принялся за работу), и он, весело махнув мне на прощанье Adieu, исчез, как дымка, правда, перед уходом добавил:
– Можешь быть во мне уверен. Когда увидишь результат, будешь доволен, это уж точно. На эти дни я закроюсь у себя в квартире и буду всё время писать, а как только закончу, то сразу позвоню, чтобы ты зашёл посмотреть.
Эти дни долго тянулись для меня, и я думал о гармонии. Красота звучит, как нота, которая приходит, когда её совсем не ждёшь, и, услышав её, восклицаешь в безграничном воодушевлении: “Вот она! Наконец-то я понял! Наконец-то я пришёл к этому прозрению!” Для меня красота – это перламутр, когда капля росы медленно скатывается по складчатой слоновой шкуре. О, какие контрасты! Как мне их избежать? Или ещё красивее  – ручей в горах, или нет, самое лучшее – это глубоководные рыбы, волшебно мерцающие на песчаной отмели у кромки вод. Дохлые рыбы, но мерцающие. Или обыкновенный телефон, на котором лежит красноватый омар вместо трубки. В общем, настоящий сюрреализм. Что может быть чудесней?! Может быть, синяя женщина, которую я заказал, на кого же она похожа? дайте подумать… не знаю, просто голая скульптура, стоящая на фоне неба, а облака бегут, выпуклые, рельефные облака, может, сравнить их с руном? нет, не надо, просто облака, вот такие, какие они есть, и широкие женские бёдра, огненные из-за отблеска пылающего слева огня, эти бёдра раскрываются в нижней перспективе картины, словно цветок, но любовных губ не видно, они сглажены; я же говорил, что это скульптура, и огромный камень рядом, такой массивный, он кажется приклеенным к пейзажу, разворачивающемуся на заднем плане, такой, впрочем, на первый взгляд, заурядный ландшафт, но всё же очаровательный; небо расчерчено синими кубами, и горы там далеко на горизонте – всё это соус, которым приправлена Синяя Женщина, стоящая монументально. Боже мой, как это всё описать, чтобы передать впечатление, которое она на меня произвела, эта странная картина! Молодые напряженные груди целят в оба глаза смотрящему, вьющиеся до плеч светлые волосы, ну, что ещё? а, да, чуть не забыл самое главное, белый голубь, сидящий на синем обнажённом плече. И это только фрагмент картины. Я никогда не видел ‘Зачарованную территорию’ полностью, такая она появилась на обложке, и такую я вам её описал.
Через неделю я оказался в квартире на втором этаже, где солнечный свет был так скуден, потому что окна выходили на тупиковую улицу. Неподалёку стояла больница, закрытый корпус для чахоточных больных.
– А, заходи. Хочешь на неё посмотреть? Пожалуйста, но она ещё не совсем готова. Ты пришёл без звонка, а я предупреждал, что незаконченная работа только портит всё впечатление.
– Ничего. Посмотрю, какая есть. Где она?
– Вон она, сохнет. – Он показал на полотно, стоящее на подвешенном кухонном шкафчике.
Она тлела на холсте, окутанном сумерками. Я попросил его включить свет, чтобы увидеть её получше. Мы стояли и, как два придурка, смотрели в одну точку. Я оценивал, он краем глаза наблюдал за мной, улыбаясь. Я молчал. Синяя женщина была грандиозна, она просто поражала воображение, но я не мог сказать ни слова, потому что передо мной была не та женщина.
– Многие уже приходили смотреть на неё, – сказал он. – И все уходили довольные. Слухи расползаются так быстро, как зараза, и когда моя очередная работа подходит к концу, все сходятся посмотреть на что-то новенькое.
– Посмотри, – сказал я. – У тебя вместо нежной женской фигуры получилась мускулистая амазонка, а груди похожи на две летающие тарелки. И камень нужно переписать. Таких камней не бывает. Он должен быть как живой. А про небо ничего сказать не могу. Небо потрясающее.
– Не волнуйся. Сделаем всё, как нужно. Будешь доволен.
Казалось, он не унывал. Я посмотрел на него и понял главное. Эта Синяя женщина, та, что он нарисовал, была его собственным идеалом. Такой он её увидел. Именно такой он её желал создать и создал.
Потом я ушёл. И снова мои мысли вернулись к ‘Зачарованной территории’. Я думал о женщине и о том, кто пишет её за деньги. “Неужели можно купить красоту?” – размышлял я. Потом на время я совсем забыл о ней, и это было до тех пор, пока мою тишину не разорвал трезвон телефонного звонка.
Это он?!
– Привет. Как дела? Что, уже готова? Можно придти посмотреть? Когда? Я верю, что всё нормально. Скоро буду.
Я повесил трубку, чтобы взять велосипед и отправиться в путь на другой конец города.
Звонка на воротах не было, и я никак не мог попасть во двор. Пришлось взять мягкий ком земли и запустить им в окно. Промах, но во второй раз из-за занавески появилось его небритое лицо.
– Сейчас иду, – проговорили за стеклом его немые губы.
На этот раз, когда я зашёл на кухню, то первым делом взглянул на картину, а потом прошёл в комнату, где стоял мольберт, диван и всё такое.
 – А где же все твои картины? Наверное, там, в другой комнате? – спросил я.
– Я их не держу дома. Знаешь, почему? Потому что, пока я пишу, всё нормально, но стоит мне закончить работу, как я начинаю видеть свои ошибки, и чем дальше картина висит у меня на стене, тем больше неточностей я замечаю. Меня это бесит, и я начинаю сомневаться насчёт того, стоит ли её переделать или лучше написать другую, и потом, в конце концов, я ставлю её подальше или совсем убираю с глаз долой. Наверное, это беда каждого художника. Берешься за то, что кажется непосильным, бросаешь вызов самому себе, потом получаешь, что хотел, и мгновенно разочаровываешься. Вечная игра: желание, достижение и провал, потом новое желание.
– Мне кажется, неудовлетворённые мечты делают людей несчастными, – сказал я и задумался.
– Ты давно рисуешь? – спросил я после паузы.
– Сколько себя помню. Начинал с простого рисунка. Когда-то я бредил работами Микеланджело. Брал и пробовал сам. Ночами не спал.
И снова завязался у нас длинный разговор об искусстве. Мы не говорили о больнице напротив, мы не говорили о ценах на сигареты. Это было где-то там, за пределами нашего мира. Мы говорили о техниках, плохих и хороших кисточках, музыке, пиве, холстах и грунтовках, о книгах и, наконец, о том, как было бы хорошо, если бы у всех было полно работы и за это платили бы нормальные деньги.
– Я хочу уехать из этой страны, – сказал он.
Разговоры об эмиграции напомнили нам о Ремарке и о том, что самое худшее – это когда у человека сдают нервы. Когда мы вернулись к нашей ‘Зачарованной территории’, я нашёл, что она изменилась к лучшему. Теперь, по крайней мере, камень был как настоящий.
– Как ты это сделал? – поинтересовался я.
– Нет ничего проще. Я нашёл на речке булыжник и писал прямо с него.
Я посмотрел и увидел, что Синяя Женщина стала глаже, красивее, теперь уже без мускул, и совсем не похожа на амазонку, но отблеск огня ложился на её ноги красным цветом, из-за чего она казалась дешёвой проституткой, разрисованной яркой губной помадой.
– Понимаешь, всё дело в том, что я контрастный художник, – сказал он. – Я люблю такие трюки.
– Так не пойдёт. Нужно сгладить переходы, сделать её более нежной и торжественной.
– Для того, чтобы сделать, как ты хочешь, мне придётся переписать ноги заново, и на это мне понадобится ещё пару дней.
– Ладно, я подожду. Это ерунда. Время ничего не решает.
Я собрался уходить, но он не хотел так просто меня отпускать.
– Дай мне ещё денег, – сказал он. – Они мне нужны, чтобы закончить картину.
Всё было понятно. Он прокутил мой аванс и теперь сидел на мели. Дело становилось скользким. Мне казалось, что он будет специально рисовать всё хуже и хуже, чтобы клянчить у меня деньги и тем временем на них существовать. Это был крючок, на который я попался.
В дни моего ожидания я вспоминал о Синей Женщине, иногда она мне снилась (она стерегла мой сон). Наконец он сообщил мне, что всё готово, и я могу её забрать уже в раме, как полагается. Ох, сколько споров было из-за этой проклятой рамы!
– Я не хочу заниматься этой дребеденью! – кричал он. – Это уж точно не мне! Пусть рамы изготовляет кто-нибудь другой, тот, кому это по душе. И вообще, художник должен рисовать, а не делать то, от чего его тошнит.
Казалось, что во всём городе никто не хотел возиться с рамой, но всё-таки она была изготовлена, темно-коричневая, лакированная, так украшающая мою ‘Зачарованную территорию’.
Едва я зашёл к нему в комнату, как сразу уставился на полотно. Оно стояло, как ни странно на диване, и тут же прямо при мне он ублажал какую-то шлюху. Они целовались взасос, а я, как одурманенный, смотрел на картину.
Всё, казалось, было нормально. На меня смотрели вполне заурядные сюрреалистические ноги, правда, снова в красных пятнах, которые бликами сверкали на её бёдрах и лобке.
– Отойди чуть подальше. Лучше смотреть в перспективе, – сказал он, продолжая трахать свою блондинку.
Я отошёл, но меня всё ещё одолевали сомнения.
– Да ты не думай! Всё нормально. Она вскрыта лаком. Это уже законченный вариант, – сказал он и тыкнул пальцем на заостренные груди, там на картине.
– Ладно, я её забираю. Это тебе за работу, – сказал я и сунул ему в руку купюру.
– Нет, это причитается мне. Дай сюда! – вмешалась шлюха и забрала деньги себе.
Мне было наплевать, что случится с этими деньгами, и как они их поделят, но, вероятнее всего, раздел уже произошёл.
Картину невозможно было положить подмышку, такая она была большая. Я шёл по улице шагами в полмилю, прижав к себе раму, а холст светил в глаза всех прохожим и освещал целую улицу. Клерки шли, деловито задрав носы, и только изредка косились в мою сторону, ну а школьников от картины просто отогнать было невозможно. Они то сновали взад-вперёд, то выстраивались в колонну и всё время глядели на Синюю Женщину, как будто она была их путеводной звездой. Это было смешно до упаду.
Дома картину оказалось повесить несложно, потому что жена помогла мне. Правда, когда вешали, из стены неожиданно вывалилось полкирпича, но зато потом она села на гвоздь так ровно, словно тут и родилась.
Я отходил чуть назад и, пританцовывая, разглядывал её со всех сторон. Она была красива, когда я видел её в сумерках, но стоило мне распахнуть шторы и впустить в комнату дневной свет, как она становилась уродливой. Временами я совсем не мог смотреть на неё и уходил на кухню пить чай. Там я долго сидел и раздумывал, потом, наконец, поднялся, намереваясь снять картину со стены и поставить её подальше в угол, чтобы её больше никто и никогда не видел, но тут вошла моя жена и сказала, что холст удался на славу. Потом вечером к нам зашла соседка и спросила, почему женщина вся синяя.
– Смотрите, впереди у неё так удлинённо, как у мужчины. Просто безобразие!
Я сам видел пару лишних морщин на её лице, и они старили мою Синюю Женщину лет на десять, не меньше.
Короче говоря, на следующее утро я тихонько снял со стены холст, и отнёс его обратно художнику, потому что хотел внести в картину некоторые изменения. Когда я вернулся домой, моя жена начала ворчать:
– Куда ты её унёс? Принеси её обратно и повесь на место.
Тут до меня дошло, что если моя жена хотела вернуть её, значит, что-то было в ней привлекательное.
Я явился к художнику через несколько дней, вошёл к нему и стал озираться по сторонам, не прячутся ли где шлюхи.
– Здесь никого не ищи, – сказал он. – Все ушли, потому что я на мели. Они взяли у меня всё, что могли.
– Ты уже исправил её? – спросил я.
– Смотри, – он показал мне на неё.
Она изменилась. Её ноги снова стали ярко-оранжевыми, но потеряли былой объём, и казалось, будто женщина продрогла и натянула на себя полупрозрачные штаны, так они дисгармонировали с остальным телом. Зато лицо значительно помолодело, губы заметно пополнели и стали пленительными.
– Нужно ещё раз переписать ноги, – сказал я и глянул на него. Я видел, что он разочарован не меньше моего.
– Ты развиваешь у меня чувство неполноценности, – сказал он. – Я раньше думал, что могу писать, что угодно и хорошо писать, но теперь я в этом сомневаюсь.
Он был почти разгневан. Я сделал вид, что виноват, и сказал:
– Ты не будешь её переписывать бесплатно. Я заплачу тебе ещё.
Эта фраза, казалось, его успокоила, и он молча принял от меня деньги. Дверь за мной захлопнулась, а там, сзади, за моей спиной остались его смутные мысли:
“Он издевается, точно, он надо мной издевается. Какая мразь! Всё вокруг пошло, и я, согласившийся рисовать за деньги, и он, который платит и чувствует надо мной свою власть. Но это не даёт ему права издеваться. Он хочет, чтобы я работал над этой картиной вечно, пока не скончаюсь. Я её ненавижу, эту проклятую “Зачарованную территорию”!
Вскоре я зашёл к нему и застал её ещё в худшем состоянии, чем прежде. Её оранжевые ноги снова покрылись красноватыми разводами и приобрели чрезмерно пышную форму, так что казалось, что они вот-вот лопнут.
– Ты её опять изменил по-своему.
– Когда я писал её прошлой ночью, то понял, почему ты её заказал. Чем дальше мы её с тобой рисуем, тем больше она становится похожей на твою жену.
Боже! Эта мысль долго искала своего выхода, и, наконец, она появилась, сказанная его устами. Да, это тело, я знаю его очень хорошо, боготворю его изгибы, помню наизусть его прелести. Так вот из-за чего всё это! Из-за неё!
Мне хотелось ему намекнуть, что опять нужно переделать нижнюю часть, но я боялся, что, услышав мои слова, он схватит нож и порежет холст на тонкие лоскуты, а заодно и моё горло, потом завернёт моё тело в руины многострадальной картины и выбросит в окно, используя раму вместо крышки гроба, которая прихлопнет меня сверху. Поэтому я перевёл разговор в другое русло.
– У тебя есть интересные репродукции? – спросил я. Он порылся в своих бумагах и показал мне рисунок Микеланджело, написанный в своё время углём.
– Никто не умел передавать красоту мужского тела лучше, чем он. Этот рисунок, ‘Восхождение Иисуса из гроба’, потряс меня, когда я его впервые увидел. Я взял и нарисовал его в цвете, и тогда, я помню, кто-то спросил, почему я нарисовал Иисуса без бороды. Глупо, правда.
Да, конечно, это было очень глупо, но ещё глупее было то, что я снова попросил его переделать её передок. Чтобы смягчить его чувства, я предложил ему денег, но он отказался и сказал, что не хочет видеть ни денег, ни меня, ни эту картину. Всё возможно, но насчёт денег он погорячился.
Я ушёл, а он опять готовился к поединку с холстом, и, подавив свою гордость, он сказал самому себе:
– Я буду переделывать её столько раз, сколько он захочет.
Целую неделю не было от него вестей. Я уже, честно сказать, потерял всякую надежду на то, что что-то из этого получится, и решил больше не мучить ни себя, ни его, а забрать ‘Зачарованную территорию’ в последнем её варианте и отнести в артсалон на продажу. Мне она больше была не нужна. Я думал, что красота, которую я так тщетно искал, была всё-таки недостижима. Всё оказалось большой иллюзией, бестолковой игрой дорогих красок.
Да, я хотел забрать её, не глядя, но всё-таки посмотрел на неё, и тогда произошло чудо, на которое я не рассчитывал. Она стала идеальной, очаровательной. Значит, не зря было потрачено столько усилий!
– Будешь ещё что-нибудь заказывать? – спросил он. Это фраза показала, что он не совсем во мне разочаровался. Я попрощался с ним и вышел на улицу. Дорога вела через центр города мимо художественного салона, и я, удерживая в руках картину, был в большой нерешительности. Потом всё-таки зашёл, поставил картину у стены и попросил за неё непомерную цену специально, чтобы она не продалась. Там висели картины вдвое, втрое дешевле, и я не мог себе вообразить, что найдётся сумасшедший, который согласится выложить за неё такую сумму.
– Я её забираю, – сказала молодая дамочка, доставая из сумочки деньги, которые она получила от мужа этим утром на мелкие расходы. Ещё она получила в подарок бриллиантовые серьги.
Ошарашенный, я вышел из салона. Моя картина уплыла, как одинокая лодка в туманную даль.
На следующий день я снова появился у него в квартире.
– Ты всё-таки решил заказать что-нибудь? – спросил он.
– Да, – сказал я, выкладывая деньги на стол. – Опять ‘Зачарованную территорию’. Что же может быть лучше?