Разбудила его необычная тишина. Точь-в-точь как на железной дороге, где человек, даже избалованный комфортом, умудряется уснуть и крепко спать в неудобной позе на ходящей ходуном жёсткой постели под грохот и скрежет металла, но который немедленно просыпается, когда поезд останавливается и все внешние раздражители исчезают.
Фургон стоял с выключенным двигателем. Фара мотоцикла по-прежнему глядела в потолок, но теперь её луч не дрожал, светил ровно и сильно. Петров лежал в том же положении, лицом к стене. Саша поднялся со своего места и осторожно, чтобы не разбудить спящего, приблизился к двери. Снаружи доносились мужские голоса. Разговаривали, определённо, по-русски, но слишком тихо и неразборчиво.
– Наши... – Петров очнулся и приподнял голову. Голос его был бесцветный и слабый как у тяжелобольного. На лбу блестели бисеринки пота, волосы слиплись.
«Эка беда! – Саша смотрел на своего попутчика со смешанным чувство жалости и презрения. – До чего тебя скрутило! Ничего человеческого уж не осталось. Вся жизнь – ожидание новой дозы. Вот и терпи. Сделают укол – оживёшь. На какое-то время...»
– Скажи Еремеичу... это Залесский. Запомни: Залесский... Мотоцикл... возьми себе... отличный... – Николай перешёл на шёпот, говорил всё тише и тише, пока не умолк совсем.
Мелодично запел электромотор, створки двери разошлись в стороны. В кузов хлынул яркий поток света.
– Петров, Ракитин! Выходите! – требовательно прозвучало по-русски.
Саша спрыгнул на землю и огляделся.
На асфальтированной площадке возле небольшого одноэтажного здания с прожектором на крыше и расположенным рядом шлагбаумом – въездом на аэродром – стояли два полицейских-автоинспектора, два японца в военной форме и трое штатских: пожилой человек в берете, подавший команду, низкорослый крепыш в лётной куртке и молодой парень, вытиравший руки ветошью – по-видимому, водитель фургона.
Полицейские обменялись с одним из военных несколькими фразами, после чего направились к урчащему неподалёку джипу и вскоре уехали. Ракитин хотя и не сидел за рулём, воспринял их отъезд с невольным облегчением: дорожная полиция во всех странах, на всех континентах является, как известно, самой въедливой и прилипчивой службой, а тут после всего происшедшего – на тебе! – никаких претензий. Даже не верится!
Мужчина в берете и второй военный, имеющий, судя по количеству позолоты на мундире, более высокий ранг, разглядывали какие-то бумаги в папке, которую японец держал перед собой, и негромко переговаривались по-английски.
Со стороны лётного поля доносился шум двигателей готовящегося к старту самолёта. Ещё один самолёт, включив мощный прожектор, падающей звездой заходил на посадку.
– Ракитин! Хватит ловить ворон! К тебе обращаются! – раздался недовольный голос пожилого.
– А... Я! Что такое?
– Покажи документы, если они у тебя есть! Иначе пойдёшь снимать отпечатки пальцев.
– Да, пожалуйста! Вот! – Саша достал паспорт и передал военному.
Японец полистал книжечку, что-то из неё выписал и почему-то протянул пожилому. Ракитину это не понравилось. Он решительно перехватил документ и спрятал его в карман. Пожилой хотел было что-то сказать, но сдержался и, повернувшись к фургону, стал выкрикивать тем же противным голосом:
– Петров! Тебя долго ждать?! Чего ты там возишься?!
На его левой щеке стал виден шрам, который тянулся до подбородка и придавал лицу зловещее выражение. Саше, успевшему за две недели привыкнуть к вежливости и учтивости японцев, претила грубость, бесцеремонность соотечественника, тем более – старшего по возрасту. Вроде ничего обидного сказано не было, однако невольно возникало чувство антипатии, даже враждебности.
– Ломка у вашего Петрова, – с оттенком злорадства произнёс Ракитин. – Лежит помирает.
Пожилой резко обернулся, пристально посмотрел Саше в глаза, осмысливая услышанное, и вдруг рванулся к фургону.
– Панкратов! – бросил он на ходу.
Вдвоём с шофёром они исчезли в кузове.
Через минуту пожилой снова показался в проёме, ошалело поводил глазами и, отыскав военного начальника, что-то пролаял по-английски. Японец кивнул, захлопнул папку и вбежал в дом. Взгляд пожилого остановился на Ракитине.
– Ты вот что... Топай к самолёту, там подождёшь. Кожемякин проводит. И ещё... На первом сиденье сумка. Зелёная. Перекусишь. Давай, дуй!
Напоминание о еде мгновенно всколыхнуло у Саши уже успевшее притупиться чувство голода. Что ж, хоть за это спасибо! Посмотрим, чем вас тут кормят.
– Твой «Вулкан»? – поинтересовался крепыш, когда они с Ракитиным шагали по территории аэродрома.
– Вулкан? Какой ещё вулкан? – не понял Саша.
– Мотоцикл. В кузове. Где ты его раздобыл?
– А-а! Нигде! Сам прилетел.
– Это точно! На таком – только летать! Классная машинка, завидую. Вот только фару выключать нужно. И крыло помял, растяпа!
Ещё один воспитатель!
Самолёт был небольшой, приземистый и казался довольно массивным. Впечатление веса усиливали две ракеты, подвешенные к крыльям. Неужели такое сооружение способно летать?
– Это не ракеты, а запасные баки, – не дожидаясь вопроса пояснил Кожемякин и без паузы продолжил: – Возьмёшь с собой?
– Кого?
– «Чего», а не «кого»! Спишь, что ли? Свой «Вулкан»!
– А... разве можно? Он же тяжёлый, а тут и без него – вон что делается!
– Тю! Видел бы ты, сколько мы сюда привезли! Назад полетим почти порожняком. Я его пригоню. Заодно и сам прокачусь! Лады?
Салон самолёта вмещал восемь пассажирских кресел, расположенных друг за другом вдоль бортов. Хвостовая часть, предназначенная для крупногабаритного груза, от салона ничем не отделялась и сейчас была пустой. Дверь между салоном и кабиной пилота была открыта, поэтому лётчик сразу увидел вошедших и вышел из кабины.
– Никита, ты? А это – тот самый Ракитин? Стало быть, груз найден и доставлен?
– Доставлен, доставлен! Принимай! Вопросы потом, я побежал. Майор приказал сразу вернуться.
– А где он сам? Где ребята? Сколько ещё ждать?
– Не знаю! Там с Петровым... нелады. Пока!
Кожемякин спрыгнул на бетонку и растворился в темноте.
– Пока-пока, РВНК! – усмехнулся лётчик ему вслед и вернулся в кабину. Ракитин, как можно было понять, его совершенно не интересовал.
«Груз»! «Найден»! «Принимай»! А с ним самим и разговаривать нечего! Ну конечно! Как же иначе, если «груз»!
Саша прошёл вглубь салона, в душе возмущаясь столь неделикатным отношением к его персоне. Цепляться, заводиться не хотелось: давала знать о себе накопившаяся за последние часы усталость. «Солдат спит – служба идёт» – почему-то вспомнилась старая армейская поговорка. Сказано, конечно, верно, но не до конца. Потому что даже если солдат бежит – служба всё равно идёт. Так же размеренно и неторопливо. Для чего тогда спешить, суетиться? Ну, отметят в приказе, даже наградят. Какая чепуха! Впрочем, пусть ребята сами выбирают, что делать. Ему, Ракитину, это абсолютно безразлично. «Груз» хочет спать. Но сперва – хоть немного поесть.
В сумке Саша нашёл столь любимую Аэрофлотом и столь же ненавидимую его пассажирами холодную курицу, приготовленную по традиционному преступному рецепту: откровенно переваренную и совершенно пресную. Привередничать, тем не менее, не приходилось, и он быстренько умял её без остатка. Рядом обнаружилась литровая бутылка с клюквенным морсом, заткнутая резиновой пробкой – приятная неожиданность! К бутылке прилепилась записка. Саша аккуратно отклеил её и прочёл.
«Павлик! Обязательно всё скушай. Раздели на два раза. Солью не злоупотребляй, тебе нельзя. Таблетки в боковом кармашке. Береги себя. Надя».
Пить сразу расхотелось. Он растерянно повертел бумажку в руке, затем со злостью пришлёпнул обратно, затолкал всё в сумку и швырнул её на сиденье.
«Благодетель чёртов! – негодовал он. – Помог ближнему, последнее отдал! Кто просил? И что мне теперь – в должниках перед ним ходить? Да с какой стати?! Не бывать этому!»
Саша вытащил из кармана толстую пачку банкнот, отыскал двадцатидолларовую, немного подумал и заменил её на сотенную.
«Вот компенсация! С лихвой! На здоровенного гуся, на индюка хватит, не то что на дохлого цыплёнка! Посмотрим ещё, кто кому останется должен!»
Он быстро засунул деньги в боковой карман сумки рядом с лекарствами и воровато оглянулся. Пилот сосредоточенно возился со своими многочисленными приборами и по-прежнему не обращал на нового пассажира никакого внимания. Из кабины доносились щелчки, потрескивания, что-то мигало, вспыхивало, жужжало и завывало. Временами корпус самолёта взрагивал от тяжёлых толчков.
«Счастливый человек! – невольно позавидовал лётчику Ракитин. – Что мужику надо? Побольше умных, послушных железок – и ничего другого! Надо было самому пойти в технари. Хотя и теперь ещё не поздно. Вернусь домой, разберу мотоцикл. До самого винтика! А потом опять соберу. Невелика премудрость!»
Немного успокоившись, Саша уселся на свободное сиденье, откинул спинку и стал разглядывать неяркую лампочку над дверью кабины. В ушах звучал ласковый голос жены, повторявший слова незнакомой Нади, такие простые и такие добрые: «Обязательно всё скушай.Таблетки в кармашке. Береги себя. Береги...»
* * *
Возле него определённо кто-то шевелился, настойчиво, но осторожно теребил одежду, словно ощупывал. Саша открыл глаза и перед самым носом увидел крепыша, точнее, его затылок.
– Ты это... чего делаешь?
– А, проснулся всё-таки! Майор приказал тебя не будить. – Кожемякин опёрся на ручку кресла и выпрямился. – Сейчас взлетаем. Пытался пристегнуть, так ты на ремни уселся. Тяжёлый, как... каменюка! Теперь сам давай!
За стеклом иллюминатора двигались редкие огоньки, доносился шум двигателей. Самолёт катился по ночному аэродрому, слегка подрагивая на стыках бетонных плит.
– Заботливый ваш майор! – проворчал Ракитин, защёлкивая пряжку.
– В отличие от некоторых! Ты зачем птичку слопал, обжора?! – в голосе крепыша улавливалась ирония. – Чужую! Диетическую! Мужика голодным оставил! Не стыдно?
– К-какую птичку? Курицу, что ли? Так он же сам...
– Брось! Я рядом был, всё слышал! Он тебе говорил про зелёную сумку, а ты куда полез? Дальтоник! Вот твоя пайка, нетронутая!
Кожемякин бросил ему на колени увесистый свёрток.
– Извини! Ошибся... – Саша обескураженно хлопал глазами. Что правда – то правда: сумка, которую он потрошил, была скорее коричневая, с пёстрыми разводами, но уж никак не зелёная.
– Не ошибся, просто перепутал. Ошибся ты в другом. Вот с этим!
Он протянул стодолларовую банкноту. Теперь его голос был строгим, от дружелюбия не осталось и следа.
– Забери и больше так не делай!
Второй раз подряд деньги возвращались Ракитину, оказывались невостребованными, щедрость не находила понимания и отвергалась. Разные люди, совершенно непохожие обстоятельства, а результат одинаков! Есть Саше о чём подумать. Крепко подумать!
Его потерянный вид смягчил Кожемякина.
– Ладно, не переживай! Майор у нас малоежка. И не до еды ему сейчас.
Ракитин оглянулся. Багажный отсек уже не был пустым: всю его середину занимала огромная больничная кровать-каталка, от которой к стенам и потолку тянулись растяжки-амортизаторы. На кровати лежал Петров с полотенцем на лбу. Грудь якута была замотана бинтами по самые плечи. Возле него хлопотали пожилой майор и водитель фургона Панкратов. Мотоцикл был принайтовлен к стенке в кормовой части отсека и отсюда, из салона, выглядел совсем игрушечным. Не таким уж маленьким оказался этот самолёт!
– Приготовьтесь, взлетаем! – объявил лётчик.
Майор накрыл Петрова одеялом, тщательно подоткнул углы, Панкратов перекинул поперёк кровати широкие страховочные ленты и закрепил их по краям, после чего оба прошли в салон.
– Ты там поаккуратнее, лихач! – не преминул бросить лётчику пожилой, усаживаясь в кресло. – Знаешь, какой груз везёшь!
И этот про груз!
Самолёт выкатился на стартовую позицию, остановился, замер в нетерпеливом ожидании. Могучие двигатели чуть-чуть притихли. Но ненадолго. Как бы продолжая о чём-то спорить и договариваться между собой, они понемногу поддавались азарту, звучали всё сильнее, всё громче, и вот уже перебивая и поддерживая друг друга, взвились в стремительном крещендо до раскалывающего грохота, содрогаясь от колоссального напряжения, гордясь и упиваясь своей мощью. Перепуганная громовыми раскатами ночная тишина стремглав унеслась прочь от разбушевавшегося дуэта и лишь боязливо подглядывала за ним откуда-то из-за горизонта. Пилот отпустил тормозной рычаг и самолёт, обретя долгожданную свободу, словно резвый, горячий скакун сорвался с места, зацокал копытцами по звонкой дорожке – быстрее, чаще, дробнее – наконец, оттолкнулся в последний раз и прыгнул, ворвался в свою родную стихию, готовый плыть по ней вечно, обнимая крыльями тугие струи встречного потока, а если уж и возвращаться на землю, то лишь по крайней необходимости, ненадолго, но всегда с сожалением.и надеждой на новый полёт.
Самолёт плавно набирал высоту. Перегрузка уменьшилась, пассажиры в салоне зашевелились.
– Что... с ним? – нарушил общее молчание Ракитин.
Наконец-то до его замутнённого усталостью и дремотой сознания дошло, что если человек лежит весь в бинтах, привязанный к носилкам, и никак не реагирует на вокруг происходящее, то дело здесь не только в наркотиках, и даже вовсе не в них, а в чём-то совсем другом, причём, гораздо более серьёзном.
Все головы одновременно повернулись к нему. Кожемякин удивлённо вскинул брови, но ничего не сказал. Майор бросил недоумённый взгляд и тут же отвернулся. Заговорил молодой Панкратов – уныло, монотонно, словно отвечая неинтересный, насилу вымученный урок.
– Множественные травматические переломы... в области грудной клетки... со смещением, сопровождающиеся прободением и внутренним кровотечением... усиливающимся...
Он тяжко вздохнул и повернулся к пожилому.
– Товарищ майор, надо было оставить его там. Уже лежал бы на столе. А так... Если пробито лёгкое – не довезём! Я не смогу сделать дренаж... выкачать кровь... в таких условиях...
– Потребуется – сможешь! Для чего тебя учили? Условия ему подавай... Уж какие есть! Ладно, пошли! Не время рассиживаться.
Что ни говори, а голос у майора был, всё-таки, препротивный.
– Может, надо помочь? – спросил Кожемякина Ракитин, кивнув в сторону ушедших.
– Понадобимся – позовут, чего зря толкаться? – отозвался тот. – Да Серёга, думаю, и сам справится. Отличный врач, хотя и молодой. Как только его угораздило? Я имею ввиду Петрова.
– Не знаю, – Саша пожал плечами. – Где-то ушибся, а мне не сказал.
– Хорош ушиб! Лежит без сознания, еле дышит. А может, не ушибся, а пропустил удар? Уж больно след такой... характерный. Ладно, чего гадать! Очнётся – сам расскажет.
Кожемякин стянул с полки сумку, пошуршал молнией и стал выкладывать на соседнее сиденье свои запасы съестного, надо отметить, немалые.
– Давай лучше перекусим, выпьем кофейку, – пригласил он, отвинчивая крышку термоса, – а то ведь совсем спишь. Бери, вот, бутерброд.
– Не хочу, – отмахнулся Ракитин. – Нету этого... аппетита!
Иронично-недоверчивый взгляд крепыша он пропустил, поскольку обдумывал его мимоходом брошенную фразу о пропущенном ударе. А ведь, пожалуй, так оно и было! Рыжий Лжепетров всё-таки успел припечатать противника перед тем как... Но каков молодец, этот якут! С такими повреждениями – и столько держаться, не показывать виду! Теперь Саше стали вспоминаться отдельные эпизоды их совместного путешествия, на которые он в своё время не обратил внимания, но которые ясно показывали, что его спутнику становилось всё хуже и хуже, пока, наконец... Что он там бормотал?
– Слушай, Кожемякин! Кто такой Еремеич? Ещё этот... как его... Загорский? И что значит РВНК?
– РВНК, говоришь? – Кожемякин опустил руку с надкушенным бутербродом, в глазах его заплясали весёлые чёртики. – Это моя дразнилка. «Русский вояка Никита Кожемяка». Сокращённый вариант. С детства прилипла. Родители назвали Никитой, а мне всю жизнь теперь мучаться.
– Подумаешь, страдалец! – Ракитин тоже улыбнулся. – По-моему, так даже здорово! Ну, хорошо. А как насчёт остального?
– Что там было? Еремеич? Это наш майор, Пал Еремеич. А Загорский... – Кожемякин посерьёзнел, задумался. – Нет, Загорского не знаю. Откуда ты его выудил?
– Петров просил передать. Дословно: «Скажи Еремеичу, это Загорский».
– Может... Залесский? Такой... рыжий... с меня ростом, но пошире?
– Правильно! Залесский! Значит, это рыжий... Я тогда не знал. Ладно, давай! Расскажу.
– Чего давать-то? – не понял Кожемякин. – Докладывай!
– Бутерброды давай! Уговорил! И кофе – тоже!
– Во-первых, не уговаривал. Во-вторых, не бутерброды, а бутерброд. Один! А в-третьих, у тебя своего провианта полно, нечего попрошайничать! Вот уж точно обжора, я не ошибся!
Удивительно, как быстро Кожемякин распознал низменную сущность Ракитина, добрался до самых её глубин! А ещё говорят: «Чужая душа – потёмки». Да она часто бывает гораздо проще и понятнее своей собственной! Как, например, в данном случае.
– А ты – обыкновенный жмот! – Саша предпринял встречное психологическое исследование. – И когда люди – заметь: хорошие люди! – ответят тебе тем же, они будут правы. Завтра мы разделим мою пайку, но ты не получишь не крошки! Ты будешь терзаться и страдать, но ни у кого не встретишь сочувствия!