Он рассердился очень трогательно и как-то по-детски. А потом сразу пошел дождь и не прекращался четыре дня. Слова мои чайной ложечкой изящной закружили, закружили Его и растворили в дожде, а когда наступило прозрачно-розовое утро, воспоминания о Нем смешались с ароматом только что сваренного кофе и горячих сырных булок и закончились вместе с завтраком.
Едва я перевела дух и смахнула с подоконника пыль, теплый западный ветер пробежался по каштановым листьям, распахнул форточку в кухне и нахально расселся на скрипучих перилах крохотного балкончика.
Оранжевым переливом разорался мобильник, и уже почти забытый голос говорил, говорил, говорил...
Чайник надрывался, бурчал, шепелявил, плевался и злобно подбрасывал крышку. Я наклеивала на стекла разноцветные снежинки и белые звезды, а Он все не звонил, не звонил, не звонил, и когда в городе разгулялся июнь, профиль Его разлетелся в брызги и, яркой вспышкой ослепив на миг, потух в сознании моем, словно и не было его никогда.
Я распахнула окна и переставила пепельницу, а Он вдруг бросил на стол сигареты и куда-то торопил меня, торопил, доставая из карманов блестящие монетки и глянцевые карточки и складывая их аккуратными стопочками.
Тополиный пух собирался в стайки и маленькие сугробы, Он щурился и беспомощно отмахивался, а потом шумно раскрыл зонт — огромный, летне-зеленый.
Я взяла зонт из рук Его, поднялась на цыпочки, оттолкнулась от раскаленного асфальта и подхваченная ветром понеслась, помчалась над крышами и улицами вместе с тополиным пухом и Его удивленными возгласами, хороводом окружившими меня.
Я посмотрела вниз, на Него, уже еле различимого, но упрямо размахивающего нелепым сачком, и громко, так что воробьи на проводах и верхушках лип сердито зашикали, прокричала Ему:
"О – РЕ – ВУ – А – А – А – А – А – Р!.."