Посвящается сНежной королеве.
Вы когда-нибудь ездили со скоростью двести двадцать километров в час?
Вот только не нужно врать, хорошо?
Даже если вы разъезжаете на классной новенькой тачке, а не на старенькой БМВ как я, у вас наверняка не хватит духу отжать всю педаль. До пола, до холода в сердце, до сладкого нытья внизу живота! А вот мы с Анной не боялись. Правда нам здорово повезло, мы искали укромное местечко чтобы нацеловаться всласть, без свидетелей, и за городом в десяти километрах случайно наткнулись на старый заброшенный военный аэродром. Полуразрушенные склады, ржавые бочки, вкопанные в землю, но самое главное - длинная бетонная полоса, с пробивающимися тут и там зелёными кустиками.
О, как мы обрадовались этой находке! Как медленно проехали всю «бетонку» из конца в конец, оценивая сокровище, доставшееся нам совершенно даром. Это был клад, из тех, что случайно подбрасываются судьбой. Знаете, есть такое затёртое изречение или правило - для того чтобы достичь чего-то в этой жизни, нужно упорно трудиться – так вот это правило срабатывает не всегда, и бывает, что выигрыш в воскресной лотерее достаётся какому-нибудь беспечному алкашу, который и билет-то купил впервые в жизни, на сдачу с бутылки пива.
Тьфу, о чем это я? Ну да, о «бетонке». Так вот, когда мы её всю обнюхали, Анна глянула на меня и сказала, выразив наши общие мысли:
- А ведь здесь можно классно погонять.
И тогда мы впервые попробовали – что это такое, двести двадцать километров в час.
Трудно описать наши ощущения. Прежде всего конечно рёв в ушах. Рёв не мотора, нет - мотор визжит где-то там под капотом. Воздух! Только человек ездивший больше двухсот может знать, как ревёт воздух на такой скорости. Педаль, утопленная до пола, дрожит бешеной дрожью, будто пытается вырваться из-под ноги; выщербленная бетонная полоса стремительным потоком исчезает под капотом; машина рвётся вперёд, будто нет в жизни другой цели, кроме как пролететь эти два километра, пулей разрезая воздух.
А когда в конце сбрасываешь газ, и серая лента, обрамляющая взлётную полосу, вновь превращается в череду кустов – ещё долго глаза не могут привыкнуть к размеренному ходу событий, ещё долго колотится сердце, а главное - хочется ещё и ещё раз испытать это ощущение полёта. Особенно мне нравилось поведение Анны в такие минуты. Глаза её светились, она упиралась руками в приборную доску и сквозь рычание воздуха доносился её крик:
- Давай! Жми!
А потом - мы целовались, и это было сродни тем же гонкам. Мы летели вперёд, к блаженству – и притормаживали. и начинали все с начала. Волосы у Анны пахли ветром, а глаза, несмотря на солнечный день, были глубокими и темными, а из пожелтевших от жары кустов доносилось стрекотание кузнечиков. Их там было столько, что казалось, будто все кузнечики мира собрались в том месте, салютуя нам.
Все тогда так совпало и сплелось - и сумасшедшие гонки, и наша, не менее сумасшедшая любовь, и эти свихнувшиеся от жары кузнечики. То лето я буду вспоминать, наверное, всю мою оставшуюся жизнь.
Осенью Анна уехала, её отец нашёл работу за океаном. Я написал ей пару писем, она ответила, а затем переписка заглохла. Для чего мучить друг друга? Мы оба понимали, что вряд ли встретимся в этой жизни и подчинились обстоятельствам.
Я чуть было не спился в тот год, но время и молодость взяли своё. Бросив пить я пристрастился к молодёжным дискотекам. Мне нравилось наблюдать как придурошные старшеклассницы для того, чтобы доказать окружающим будто они уже взрослые, задирают майки на голову во время танцев, тряся розовыми сосками. Субботний вечер всегда заканчивался одинаково: я выбирал себе очередную спутницу, из толпы разгорячённых танцами девиц, и мы ехали на бетонку. А там я давал ей почувствовать, что это значит - двести двадцать километров в час.
В этом спектакле важно было соблюсти весь ритуал. Пока мы выезжали на старт, я врубал запись того певца, который своим хриплым баритоном рассказал миру о дороге в ад. А когда машина разгонялась до максимальной скорости, и музыку за рёвом ветра уже не было слышно, я кожей ощущал слова припева.
Девицы правда вели себя по-разному: одни визжали как полоумные, другие сидели молча, побелев и вцепившись в ремни безопасности.
И лишь в одном они были схожи:
ни одна из них не упиралась руками в приборную доску и не кричала – «Давай! Жми!»
На следующее утро я чувствовал себя последним подонком, но приходила суббота - и меня снова тянуло к дискотеке. Эти несколько секунд полёта возвращали меня в то наше лето. Без них невозможно было бы долго терпеть пустоту моей жизни.
Вот только в последнее время я стал замечать, что получаю все меньше и меньше удовольствия от поездок. То есть секс остается сексом, куда же он денется, но вот гонки по бетонке оставляют меня каким-то неудовлетворённым.
Иногда мне начинает хотеться странных вещей. Ну, например, чтобы из кустов возникло какое-нибудь препятствие, и я на плавном вираже облетел бы его, визжа шинами и оставляя на бетоне чёрный дымящийся след. Я уже подумывал, а не перенести ли мне это дело на обычное шоссе, но быстро пришёл к выводу, что полиция вряд ли была бы в восторге от моих эскапад.
А совсем недавно мой взгляд вдруг начали притягивать бетонные блоки. Ах да, я же не сказал ещё о них. Два громадных бетонных блока стояли у края полосы. Это в них ударяли струи пламени стартовых ускорителей, когда тяжёлые остроносые машины взлетали по тревоге.
Грохот тогда доносился даже до нашего городка, языки розового огня отчётливо были видны в ночном небе, и ни жители, ни сами пилоты, зажатые в своих начинённых смертью серебристых сигарах, никогда не знали, учебная ли это тревога - или это начало Конца Света.
Но холодная война давно закончилась, авиабазу расформировали, и только сумасшедший гонщик тревожит память тех дней, гоняя по ночам на темно-синей машине.
Иногда мне кажется мы что-то потеряли тогда. Я был совсем мал, но хорошо помню ту атмосферу, и знаете - возможно это прозвучит цинично, но в той тревожной жизни было куда больше смысла, больше драматизма чем сейчас. Да, люди жили в страхе, но они чаще смотрели в небо, а это поверьте мне, много значит.
О чем это я? Ага о блоках. Мне как-то на днях даже сон приснился, будто лечу я с одной из этих дискотечных девиц, как и задумано, на скорости двести двадцать в час, и вместо того, чтобы в ответственный момент переставить ногу на тормоз – продолжаю давить на газ.
И вижу, как блоки эти налетают с сумасшедшей скоростью на нас, чувствую страшный удар, и ощущаю, как сквозь кабину, разрывая все в клочья пролетает ревущий мотор. А самое интересное в этом сне было то, что я как бы одновременно видел картинку со стороны, со всеми подробностями. И чёрный двигатель, с обрывками проводов, скачущий по бетону; и кувыркающиеся в воздухе колеса; и моментально вспыхнувшую ярким коптящим пламенем груду металла у основания блоков.
И проснулся я тогда не от страха, нет, меня разбудило именно это странное чувство раздвоенности. Я долго сидел на постели пытаясь понять, что означает этот сон, но так ничего и не придумал.
Но сон запал мне в память и теперь я все чаще и чаще задумываюсь, зачем все это делаю, зачем вожу девчонок на место наших тайных встреч с Анной? То, что мне уже никогда не встретить такую как она – это я понял давно. Может, я хочу польстить своему мужскому самолюбию? Тоже нет. Мне уже давно безразлично, сколько их перебывало на заднем сиденье моего «БМВ».
Так зачем, чёрт возьми, я гоняю как сумасшедший по этой бетонной полосе? Зачем мне приснился этот странный сон? Что мы делаем не так в этой жизни? Вопросы кружатся у меня в голове, и мне иногда кажется, что я слышу, как хриплый голос напевает ответ. Вот только пока я не решаюсь ему верить.