Неделя близилась к завершению, и студенты привычными движениями рук собирали деньги на то, чтобы весело встретить выходные. Как бедные, но талантливые актёры с Арбата ходили они со шляпой меж множества компаний, облепивших институт. Кто-то послушно кидал деньги, кто-то ворчал и отворачивался… Но все знали, что всё равно соберутся вместе не зависимо от того, наполнится шляпа или нет…
А кто-то шёл домой. Чуждый студенческой Имажинков, которого все называли Имажинист, шёл домой. Наверное, он был не по годам взросл для подобных развлечений. Он смотрел на них свысока, даже тайно не желая разделить наивную студенческую радость – слить в унитазе все печали и наболевшие вопросы замысловатой жизни. Так обычно и заканчивается смешивание того-то и того-то на плотный желудок. Уверенными шагами, не качаясь из стороны в сторону, не убыстряя и не замедляя шаг, не раскачивая руками и не поправляя постоянно причёску, Имажинист спокойно шёл к метро. Его вечер должен был протечь в объятиях цельной блондиночки Лины, пышногрудой, голубоглазой, простой и какой-то живой – в объятиях живого человека, а не куклы. С ней он встречался один месяц, а знакомы они были давно. Со стороны разные и не имеющие ничего общего они не хотели информировать институт о том, что отныне вместе. Зачем лишать себя возможности получать пылкие письма от поклонников, беспорядочные звонки с робким дыханием в трубку. К тому же, не стоит давать бомонду повод посплетничать, порыться в чужих постелях…
Имажинист пришёл как только освободился. Лина непринуждённо улыбнулась: всегда приятно, когда приходят гости, которых ждут. Иногда бывает даже неважно, кто. Страшно и неприятно засыпать одной в пустом доме. Банально, конечно, по-французски но со времён Франсуазы Саган мало что изменилось: ты протягиваешь руку и чувствуешь чью-то спину, обнажённую спину, чей-то живот, горячий, живой… Ты не одна. Слышишь чьё-то дыхание, чувствуешь тепло. Придвигаешься – и этот приятный, как ни странно, запах лёгкого пота, испарины. Мужской запах. Но присущ он только мужчинам, не мальчикам, нет. Запах лёгкого мужского пота и обрывистые воспоминания об обоюдном удовольствии.
Мало что изменилось… Разве что после неё говорить уже не о чем.
Имажинист и Лина болтали долго за ужином. Они не общались на людях целую неделю и вот – истинное счастье, как если проходить пустыню в одиночку и знать, что через пять суток будет тебе зелёный оазис – твоё спасение. Твой спасательный круг…
Медленно, плавно, а потом резко, со страстью… Вершина горы, до которой оба долго добирались, берег, который они всё-таки достигли, песня, которую они вместе допели.
Никогда не говорили они о любви – пустая и бессмысленная трата времени. Это вам не Средние века, когда дама сердца одна на всю жизнь. И всё равно, на сколько она красива, на сколько стройна и привлекательна, главное – чтоб она просто была, чтобы была у рыцаря вера в то, что его кто-то ждёт, кто-то он нём думает, кто-то его любит… Обыкновенная вера.
Лина и Имажинист считали иначе: не стоит говорить о любви, постоянно твердить «Я тебя люблю», «сегодня ты мой», «мы будем всегда вместе, так просто – ты и я»… Это фразы, до пошлого затасканные, даже изнасилованные в какой-то степени. Ну к чему мишура? Достаточно держать всё в сердце и выражать чувства, истинные чувства, во взгляде, в улыбке, в репликах… Всегда интересней, когда живёшь бок о бок с тайной, с какой-то загадкой, с чем-то необъяснимым. Весь смысл в том, чтобы её раскрыть. Да, вот так раскрыть. А потом появится новая загадка. Один вопрос, потом их два, потом ещё и ещё… Они растут с геометрической прогрессией. Стремительно.
Приятно устав под утро, они мирно заснули. Имажинист положил голову Лине на грудь, а Лина раскинула руки над головой. Вскоре она проснулась и смотрела как он, приятно посапывая, улыбался чему-то во сне. Лина зевнула, не ото сна, а скорее от скуки, и Имажинист проснулся. Он всегда спал чутким сном шпиона.
Они долго смотрели друг на друга, потом он потянул её к себе, поцеловал в прикрытые пухленькие губы, потом сполз чуть ниже, потрепал Лину по упругой попке и слился с ней в одном из тех вечных и целомудренных поцелуев, которые описывал сентименталист-Карамзин в своих повестях.
Так выглядело со стороны Имажиниста. Для Лины это был новый жизненный этап. Ей нравилась тайна, которая покрывала их отношения, сокрытые от людских глаз, ей нравились и те загадочные взгляды, которые они бросали друг другу при встрече, не смея подойти ближе. И самое главное, нравилось ей сохранять на людях блеск, независимость и открытость окружающим. Свобода, которую она, словно моряк-холостяк или уже разведённый рогоносец, так не хотела терять, была в какой-то степени при ней.
Холодная она и любящий он всё равно были вместе. И разница в чувствах совсем их не стесняла.
- Как хорошо. Как хо-ро-шо…- сказал Имажинист, потянувшись. - Сейчас бы ещё утреннюю газетку.
- Газетку, значит… - повторила Лина, как будто не расслышала вопрос. Она почему-то всегда повторяла часть предложения собеседника, цепляясь за слова, и тогда только продолжала беседу. - Будет тебе! Аристократ. Будет! И сдалась она. Всё равно суббота – там одни анонсы. Театр… опера… выставки… литературные вечера…
Лина понимала, что он шутит, но хотела сделать для него что-то приятное, чтобы он почувствовал, как дорог ей. А дорог он был всего лишь в ту минуту. Он уйдёт – ночь из памяти сотрётся. И лишь тёплой летней тучкой останутся висеть над кроватью его сладкие слова: «Как приятно пахнут твои волосы… Какие маленькие, холодные ручки… Тонкая, изворотливая шейка…»
- Я мигом – сейчас вернусь – ответила Лина, натягивая джинсы – ты расстегнул мою кофту, которую я всегда надевала через голову. Эти крючковатые пуговки декоративные. Не знаю, как их можно расстегнуть все до единой. Давай свою футболку. О! Её состояние оставляет желать лучшего. Бедняжка. Она похожа на кошку, которую вынули из стиральной машины.
- Я так сказал, не всерьёз. Не бери в голову. Что ты, 9 утра – какая газета.
- Раз ты сказал, значит ты об этом подумал, значит тебе этого хочется, значит я выполню твою просьбу. – Вечно пластичное, не умещающееся в рамки железной логики женское мышление.
- Брось ты, вот привязалась.
Лина сидела на кровати, и в голове её созревал план реконструкции жизни: всё будет по-новому, лучше. Такие внезапные планы всегда созревают в голове, когда человек каким-то образом впадает в эйфорию: от увиденного фильма, от прочитанного рассказа, от добрых слов. Хочется, чтобы всем было так же хорошо, как и ему сейчас. А это невозможно – никогда невозможно. И когда человек осознаёт тщетность своих фантазий, он теряется, в голове всё мгновенно стирается. Он снова прежний, без новых идей, без иллюзий. Серо. Скучно. Привычно.
- И всё-таки я мигом. – Отрезала Лина и для устрашения добавила: - Это моё решение. – Имажинист часто говорил ей, что слабость её заключалась в том, что она не могла самостоятельно принимать решения. Она боялась брать на себя ответственность.
И всё же он помогал ей. Любить его – она и не любила, и не собиралась даже. Если с его стороны всё серьёзно будет, тогда я свыкнусь – дело привычки, - думала Лина. То, что её притягивало, было заключено в его взгляде, точнее в самих песочного цвета глазах, и в его манере держаться, в умении преподнести себя. Аристократичные манеры, доставшиеся от дедушки по наследству, проявлялись во всём. И были они умеренными, не на публику. Он потенциально был хорошо воспитан, потенциально знал, как с кем общаться. Он уверенно держал спину, но когда шёл голову не задирал так, что проглотить. Это Лину и привлекло. Она подсознательно хотела стать таким же как он, из белой кости.
Лина шмыгнула за дверь, а Имажинист остался наедине со своими мыслями. Лифта в доме никогда и не было, и Лина привычно, вприпрыжку спустилась с четвёртого этажа. Было холодно, неприятно дул ветер. Дверь в подъезде кто-то оставил нараспашку, и жуткий сквозняк буквально вдувал Лину обратно в дом. Это было старое обветшалое здание, с пыльным вонючим мусоропроводом, газовой плитой, качающимися перилами, высокими потолками и огромными окнами... Именно в таких домах, по не выведенному из людских голов суеверию, живут домовые, барабашки и другие всевозможные мистические существа, которые вносят в жизнь девиц немного романтики, в жизнь детей – ужас и желание их всё-таки увидеть, застукать на месте… А в жизнь домохозяек вносят они мысль о том, что в квартире кто-то ещё есть, тот, кто охраняет, кто следит за каждым движением, кто играет иногда с предметами и вселяет радость, скрашивая скучное время ожидания возвращения детей из школы и верного мужа – с работы.
Лина добежала до магазина, не нашла там сегодняшних газет и побежала к другому. И там их не было. Отчаянно, поставив цель, она села на трамвай, проехала пару остановок до огромного торгового комплекса, где и нашла то, что искала. Газета ещё пахла типографской краской и приятно согревала руки, укрывая их от ветра. Улыбаясь негру-пареньку с последней страницы, Лина уже ехала обратно.
За полчаса её отсутствия в обветшалом доме случилась беда. Седая старушка из соседней квартиры включила газ, чтобы насладиться небольшим теплом от засаленной, изгаженной плиты, а ветер, не на шутку дувший через старинные щели огромных окон, без труда погасил голубое пламя. Когда старушка решила его снова зажечь, решив, что сама его и погасила, её смыло здоровой волной зловонного газа. Волна успела выбить стёкла на двух этажах, повалить с подоконников цветы, разорвать в клочья домашних кошек… Что говорить о людях?
Имажинист сначала лежал в кровати, закутавшись в одеяло. А потом решил ответить добром на добро и не умывшись, пошёл на кухню сварить кофе и сделать пару бутербродов. В этот момент соседка стояла у плиты и чиркала спичкой о советский заплесневелый коробок.
Когда Лина вернулась, то не сообразила, в чём дело. Картина вокруг дома была похожа на серый, выцветший плакат. Лина стояла у подъезда и долго размышляла, что могло произойти. Ветер? Война?
Через два часа приехали её родители, исключая возможность застать чадо в живых. Лина так и стояла у подъезда, смутно вспоминая, что заставило её покинуть на полчаса этот злосчастный обветшалый дом с покосившейся крышей.
Она вдруг вспомнила про котёнка, которого ей принесла Машка. Котёнок был всегда вдали от своих сестёр и братьев, лежал в углу коробки и будто размышлял о чём-то своём, о чём-то очень важном, очень сложном. Когда детки ложились около матери и пили из неё молоко, котёнок всё так же лежал, точно хотел казаться скромным. Он считал, что ему не хватит места, что он потеснит других. Тогда кто-нибудь из новоявленных братишек-сестрёнок уступал ему своё место, и котёнок, не думая, шмыгал к матери-кошке.
Породистая Машкина кошара родила сразу пятерых, и одного Маша непременно хотела отдать Лине, потому что он имел такой же характер как и она. Только о совей догадке Машка никому говорить и не собиралась.