От вазы ума остались лишь осколки
Исключительно важной особенностью творчества, мне кажется, является способность не отдавать первенство событиям или сюжетным линиям, а описывать состояния души. Вот почему детективы мне кажутся пресным чтивом.
— — —
Литература – это то, чего не достигли мы ещё в земной жизни, или то, чего мы никак не можем забыть.
— — —
Жить в искусстве – значит получить руководство к счастливому существованию.
— — —
Примитивно сказано о бытие мира до нашего появления на свет. Как же он жил без нас?
— — —
Улыбнитесь, когда увидите руины.
— — —
Написать однажды что-то гениальное в сто раз прекраснее, чем рожать всю жизнь серый жемчуг мечты. Вопрос о писательской плодовитости всегда стоит ребром.
— — —
Для меня писать – значит исходить духом, а потом нужно оклематься и снова ждать этого блаженного часа.
— — —
Привольно льётся мой язык;
Знаю, растрачу его силу.
Или пусть спит во мне беспечно,
Как шаловливое дитя.
— — —
Искусство – это образ природы, нарисованный воображением.
— — —
Мысли, как выдвижные ящики, не должны пересекаться.
— — —
Я хочу смотреть без зависти на мир,
Видеть всех женщин обнажёнными и не питать к ним вожделенья,
Понять великий смысл вещей и умолчать о нём,
Увидеть яства и пройти мимо великолепного застолья,
Услышать прекрасной музыки мотив и уши засыпать песком морским,
Но невозможно это, ведь я из рода человеческого.
— — —
Написанное мной – это не что иное, как удачное собрание обаятельных случаев, перевоплощённых рвущейся на волю фантазией.
— — —
Если некоторым читателям покажется, что я пишу ни о чём, то они будут правы в том узком смысле, что я не обращаю внимания на события, ограниченные временем и пространством. Я не пишу о том, как встретился с друзьями, как мы вышли к реке и долго купались там до самого вечера. Всё это вещи, случающиеся каждодневно, и из-за своей повторяемости они теряют свою значимость. Их всегда нужно описывать в прошедшем времени. Да, был, да, делал, ну и что? Моё сокровенное желание – выйти из обладания временем и пространством и описать те зыбкие процессы мышления, происходящие в моей душе.
Мысли подобны искрам. Почти неощутимо они рвутся на волю. Они кажутся нереальными, потому что обобщены и происходят мгновенно. Исследуя жизнь методом интуитивно-философского сознания, я прихожу к тому, что моё произведение никоим образом не становится обделённым или уродливым из-за того, что хищническим образом лишено какой бы то ни было фабулы. Наоборот, оно приобретает явные преимущества, ибо строго следует законам логического развития, и для меня это – наиболее совершенная форма, которая может быть представлена в произведениях такого типа и содержания. О чём оно? О душе. О чьей? О моей ограниченной и изолированной, человеческой душе, ведь я – человек, а человек, размышляя о таком тонком предмете, как душа, может написать только о своей, если, конечно, он не дьявол и не своровал чужую. Интересен ли читателю предмет столь трудно описуемый и сложно ощутимый? Может быть, и в первую очередь по причине того, что в литературе о таком важном предмете, как о душе человеческой, было сказано так туманно и таким скользким языком, что многие до сих пор так и не поняли, что такое эта самая душа, зачем она нужна, и как ей пользоваться. Парадоксально, но нужно учиться пользоваться тем, чем обладаешь, не растрачивать ценное богатство понапрасну, не торговать им в закоулках, не уничтожать его самовольно, а давать ему положительный выход, основанием к которому может служить множество разных причин, одна из которых – желание любить. Любить цветы, вещи, других людей или ремесло, которому ты посвятил всю свою жизнь.
Создатель, прошу, дай мне силы описать, что такое любовь, и в первую очередь мне нужны поэтические силы, ибо то, что ощутимо сердцем, а не разумом, должно быть непременно описано поэтическим способом, в стихах или в благозвучной прозе, неважно есть ли у строк рифмовка. Боже, оплодотвори меня и дай мне силы описать любовь, как силу, дающую силы.
Любовь – это метание звёзд, а звёзды красивы.
Любовь – это ночное солнце, питающее сердце.
Любовь бескорыстная, укрепляющая – вот о чём я хочу петь.
Любовь, ждущая ответа, но не любовь-присоска.
Любовь – это то, к чему протягиваешь руки.
Лагуна или гладь озера, спящего в ночи, – это моя любовь.
Я не хочу ничего говорить о низменной любви, корыстной, связанной с половыми инстинктами. Такая любовь переменчива и может приносить множество страданий, как любой зов человеческой плоти.
— — —
– Пантеизм, иррациональное, Гегель, роль Рембо, состояние тела под солнцем – какое всё это может иметь значение, если шею мою сжала неумолимая петля виселицы и до смерти остались считанные секунды?
– Такое же самое значение, если бы до смерти оставалось тысячелетие.
– Что же мне делать?
– Растянуть свою секунду и войти в транс вечности.
– Останется ли у меня время, чтобы подготовиться к смерти?
– Забудь об этом. Ты давно мёртв. Не трать время понапрасну и входи в обитель транса. Тобой овладеет только иррациональное, а это именно то, к чему ты так долго стремился. Интересно, правда?
— — —
Вы знаете, что я болен заразой века? Книгой. Да нет, не той, что я прочитал вчера и которая оказалась скучной. Книга в абстракции – это хуже, чем порча, чем сифилис, чем чума. Кстати, есть такая книга. Она множится, попадает к людям в умы, и, как настоящая проказа, начинает там орудовать незримо. Хорошая книга сначала всегда в подполье, а потом становится сразу монархом. Она доминирует, давит, дрессирует и конструирует мой ум непрестанно, но эта работа невидима. Да, я болен, неизлечимо болен, но что я могу с этим поделать? Лечиться уже поздно. Нужно садиться и писать дальше.
— — —
– Я – Шарль Бодлер! Вот кто я теперь!
– Вы в сотый раз подражаете.
– Нет. Я переродился и теперь живу по-настоящему. Понимаете, теперь я – Шарль Бодлер, а не тот, кем вы меня представляли раньше.
– Это пикантно. Между прочим, это сумасшествие или просто шутка?
– Ни то, ни другое. Просто очередная реинкарнация.
– В игровой форме?
– Нет, это очень серьёзно. Вы можете мне поверить. Посмотрите на моё лицо.
– Оно страдальческое.
– Точь-в-точь как у Бодлера.
– Ах, так это вы написали про мёртвую лошадь?
– Да, но мне кажется, вы не до конца вникли в суть стихов. Оказывается, лошадь до сих пор живая.
– Не может быть! Это омерзительно!