Несколько лет назад, следующий по стопам предыдущей безработной прогулки, около одиннадцати по – полудни, когда порядочные люди с осознанием ответственности беспрекословно исполняют свой общественный и гражданский долг, я ехал в троллейбусе в компании бездельников и редких пассажиров, которым трудиться после обеда. На площади прежде именуемой в честь великого вождя революции в распахнутую пасть вошел плохо одетый мужчина. Мужчина, хромая благодаря отклеившейся подошве, вступил в ту жизненную фазу, когда возраст уже перестает иметь значение. Можно сказать, что у него вообще отсутствовал возраст. То ли из – за бедственного финансового положения в силу которого возникла неуверенность, то ли по причине заложенных природой качеств он, при достаточно высоком росте неудачно пытаясь его скрыть и пряча лицо от любопытных подростков, прогуливающих школу, под вылезающей из отведенного для кошачьей шерсти шапочного пространства виновато протиснулся в хвост троллейбуса. Для себя я определил, что нуждается он с недавних пор, так как стыд за дырявое пальто и выцветший шарф его еще не оставил в покое. Мужчина помнил достаток и находясь под сенью этих воспоминаний испытывал хлещущее алым по щекам неудобство среди относительно благополучных граждан. С ощутимой силой, подтверждающей предположение о сытом прошлом он тяжело взялся за горизонтальную перекладину и уставился в запачканные башмаки. Я взглянул на его руку, вылезшую почти до локтя из невыносимо обедневшей вещи. Светло – коричневы пигментные пятна на молочной коже словно материки и острова покрывали обезвоженную планету его сухого костистого тела с редкой черной травой. Может мужчина пил всякую дрянь, может это слезы ожогов. В любом случае, рука производила отталкивающее впечатление. Широкое запястье с глубокими порезами морщин на изгибе. Такие запястья у кадровых офицеров – кэгэбэшников. Конституция руки породистого мужчины. Либо аристократа в н-ном поколении, либо же выходца из твердой рабочей семьи, трансформировавшейся в отдельные слои интеллигенции столичных городов, лишившейся удобств, но не потерявшей достоинства. Взрывоопасная смесь физиологической деградации и душевной чистоты. Отталкивающей из – за закравшейся в жилы усталой ненависти и нежелании что – либо предпринять, возложив вину целиком на мифическое стечение обстоятельств. Пальцы этой притягивающей мое естество магнитом познания руки, оказались столь же примечательными, как и вся описываемоя часть тела. С вросшими в мясо обломанными ногтями, пораженными грибком. Узкие, приплюснутые, словно на них когда - то наступили, болезненно желтые, расспаивающиеся на тонкие роговые пластинки. Толстые, язык не поворачивается произнести – подушечки, толстые подушки с въевшейся в рисунок кожи на века грязью. Мужчина скользил по поручню кистью, то пряча, то открывая их для взгляда. В конце – концов собрав мужество в кулак, может чтобы доказать свою принадлежность к «хомо сапиенс» он манерно зацепился фалангами. Рука закричала: «Смотрите, мне нечего стыдиться! Вы, в первую очередь вы виноваты в том, что я так убого выгляжу! Ваше бессердечие и цинизм губят меня»! На остановке она сдалась и кисло свесила кисть через перекладину. Я понимал: вот она – бедность, во всей своей ужасающей красе. Я чувствовал ее, видел объем и цвет. Рука утверждала, рука несла нищету. Рука и была этой страшной смертельной нищетой. Однако мозг, спасая меня, ставил блокаду. Я не осознавал ее, воспринимая, как голограмму несуществующих образов. Умелую графику, будоражащую эмоции. Троллейбус тронулся и рука съехала, дотронувшись до моей. Она существовала, холодная неживая. Меня замутило и я стал глубоко вдыхать подвальный гнилой запах, исходящий от мужчины. Мне показалось, проклятье отпечаталось в месте соприкосновения наших рук. Я на миг представил, что это рука моя! Большего я уже не вынес. Отвернувшись от мужчины я взглянул на опрятную женщину, брезгливо ворочающую головой. Рука легла мне на плечо, сдавив со всей накопившейся в ней горечью: «Ты где ночевать будешь, на ТЭЦ или в Гатово»? Хриплый, пропитый голос обладателя руки обдал тело животным ужасом. Я выскочил из транспорта, не зная, куда идти, к кому… И где действительно мне сегодня ночевать? Я побежал, не разбирая дороги, как прокаженный, от камней средневековых горожан.