Развлечения Зимой.
I Игра
1983 год
Не обращая внимание на суровое бормотание соседской комнаты, угрожающие гудки поездов ( Лиза живет возле железной дороги в деревянном двухэтажном бараке с отсутствующими в коридоре дверями и покосившемся крыльцом, с крысами и тараканами, чесоточным клещом и вшами) Лиза снимет трусики и, распахнув окно, предварительно вытащив из рамы два соответствующих по размеру листа ДСП, отдаст свое голое тело на растерзание железнодорожным световым сигналам, установленным на высоких железобетонным столбах и фонарикам проходящих мимо охранников, составляющих акты о наличии или отсутствии груза в том или ином вагоне. Прижав пальцы к подсвеченным синим соскам, выгнув спину Лиза на выдохе произнесет “Боже, как пъекъасно, как мучительно пьекъасно!” - добавив в июльский аромат еще одну порцию сжигающего кислород углекислого газа. Запрокинув голову и подняв руки, она накроет собой собственную акварельно черную тень, плывущую по белым подушкам и красному одеялу. Уже распустилось солнце внизу ее живота и в любой миг огненные стрелы, отсоединившись от ядра, вопьются в хвостики нервных окончаний Лизиного тела.
Осталось только плюхнуться на мягкий матрац и невыносимое счастье отключит на несколько секунд сознание, сведя судорогой мышцы.
- Толик! Я не хочу, отстань... Пусти, я пойду к Лизе.
Лиза закрыла глаза и кинулась спиной в пропасть. Лебеди подхватили ее детскую восьмилетнюю душу на крылья и понесли в сказочный мраморный замок с фонтаном, в котором вода фиолетовая и розовые рыбки.
- Девочка моя, разве можно так спать? Без пижамы, раскрытая?
Эта невыразительная с глазами навыкате женщина, видимо, является прислугой хозяйки мраморного дворца. От нее неприятно пахнет потом, а шершавая кожа рук вызывает отвращение.
- Я хочу, чтобы мне немедленно принесли мой свадебный наряд! - вскипает Лиза.
- Конечно, милая, спи. - женщина накрыла девочку и легла рядом, на самый краешек Лизиной фантазии. Гладя ее по волосам, женщина плакала о раздавленных на брачном ложе белых лебедях.
1999г.
Толика уже нет в живых. Он повесился на спинке кровати январской ночью 1984 года. Та, которая орала “ я не хочу” - заблудилась в лабиринте канализационных люков, став верной спутницей Президента Белорусских Бомжей. Поэтому Лизу мне продавали бабушка и брат повешенного. Сумма была оговорена заранее, но алчный брат требовал больше, нахваливая Лизины достоинства. Я не соглашался, пригрозил даже, что если он продолжит торг - сделка не состоится. Глухая бабушка стояла у стола, покрытого грязной скатертью. Теребя бахрому, она шептала, какой грех берет на душу.
- Ладно - сказал брат покойного - давай деньги и забирай ее куда хочешь. - при этом шмыгнул носом и осушил предварительно налитый бабушкой стакан. Я отдал деньги и прошел в так называемую гостиную. Гигантская лапша содранных обоев, обнажающая желтоватую побелку стен; электрическая лампочка, небрежно обкрученная ( как мне удалось разглядеть) газетой “Народная воля”; стул, выполняющий кроме основной еще и функцию шкафа; красное ватное одеяло. На одеяле в свадебном платье спит Лиза. По - прежнему красива, только жуткий пунцовый шрам опоясывающий, словно ожерелье, белоснежную шею. Я поднял Лизу на плечи и понес к машине. Вот так мы и поженились...
Лиза
Веточка плакучей ивы, кленовый листик, лодочка из коры дуба, каштановый шарики. Лиза крохотным эльфом продирается сквозь заросли малинника. Платье порвано, на щеке - кровь. Ей срочно нужно добыть серую пушистую кошку, греющуюся на солнце. “Кис кис-кис, кис кис-кис - подманивает Лиза, подмигивая глазом, присев на корточки. Кошка, не склонная к общению, лижет подушечку лапы. Лиза в ярости бросает камень. Испуганная кошка выбегает на проезжую часть и попадает под машину. Столбик пыли - след камня; голова животного - слева, туловище - справа, - след рук Лизы. Как следствие - слезы и истерика. Первое убийство - самое яркое воспоминание. Мама к тому времени, а дело шло к вечеру, качалась в гамаке вкушая прелесть спелой клубники. Нежные поглаживания летнего ветерка усыпили ее бдительность. Она мечтала о том, как бы пролежать так целую вечность, стоя несбыточные планы, склеивая красочные иллюзии. Детский крик не из мира грез - его не существует. Продолжая качаться, она выслушивала доктора, сообщившего, что ее дочь прыгнула с моста в Свислочь и сейчас находится в реанимационном отделении 2 городской больницы. Нина поблагодарила врача. Застегивая пуговицы блузки, она поинтересовалась, как он определил, что это его дочь, т.к. ее дочери всего 2.5 года, она и говорить то толком не умеет. “Лизу опознал сосед, возвращавшийся с работы, он же собственно ее и спас”. Нина не могла не отблагодарить и соседа. Когда Толик в очередной раз рыскал побитой собакой в поисках приработка, она одела свое новое нижнее белье и попросила соседа покачать ее на гамаке...
Через три недели Лизу выписали, настоятельно рекомендовав проконсультироваться у детского психолога. Спустя пять лет Лизу поставили на учет в психиатрическую клинику. Скудные материнские чувства обогатились жалостью. Нина стала внимательнее к дочери, во всяком случае, любовников в присутствии Лизы в дом не приводила. Толик же заплетал ей косы и рассказывал о далеких странах и красивых людях. Однажды Лиза спросила: “А как попасть туда ?”- и папа ответил: “Я думаю, что после смерти хорошие люди попадают в хорошие удивительные места, а плохие - нет”. “Папа, а я хорошая?” “Конечно, доченька”. В январе, с помощью солдатского ремня, Толик отправился в путешествие по землям о которых мы, пока еще живущие, не имеем никакого представления. В марте в возрасте восьми лет Лиза вскрыла вены. Неумело, тупым кухонным ножом пилила себе руки. Ее отправили в “Новинки”, лишив всякой надежды найти себя в реальном мире и Лиза придумала свой, населенный принцами, королями, драконами и рыцарями, в число коих мне так хотелось попасть. Я мечтал стать ее фаворитом, потому - что влюбился. Нам было около шести, и мы ползали по большущей куче песка возле барака, притворяясь золотыми жуками, питающимися песком. Я смешно пыхтел, делая вид, что ем его, а Лиза ела на самом деле, приводя меня в полный восторг. Мы подолгу вечерами разглядывали железную дорогу сидя на откосе, и Лиза пересказывала папины истории. Хочется быть откровенным, поэтому я не стану описывать красоту ее глаз, волос, я их просто не помню. С тех времен сохранилось только чувство, что без этого человека я не смогу жить. В этом я был уверен на сто процентов. Но жить, оказывается, смог. У меня были очень слабые легкие, поэтому родители на год отправили в интернат - санаторий, в котором я задержался на шесть лет. Лишь на каникулы приезжая домой. Связь с друзьями по играм утратилась, а Лизы я что - то не встречал, поэтому с нетерпением ожидал продолжения учебного года. Однако, созревающая во мне любовь ежедневно поливалась воспоминаниями о тех днях, которые мы проводили вместе с Лизой.
Лиза непосредственно
- Как бледны ваши голубые глаза, маркиз! Вы чем - то опечалены? - спрашивает Лиза у шизофреника пятнадцать минут назад принявшего аминазин. - Я знаю, вам отрубят голову. Но ничего, я заберу ее себе, посажу в вазон и стану поливать. Цветы растут быстро, а люди еще быстрее. Не успеешь оглянуться, и старость стучится в окно. Вот так и вы, маркиз! Глядишь, через недельку проклюнетесь. Вот вам гостинец. - Лиза протянула шизофренику заплесневевший пряник.
- Здравствуйте, мой верный рыцарь Судебный пристав. - Лиза улыбается, обнажив ровные белые зубы маленькому карапузу - даунишке. Тот, кося глазками, пускает слюни. - Жду вас сегодня на ужин. Мы будем пить вино и рассказывать всякие смешные истории. Ну, не морщите лоб, вам это не к лицу.
Мед брат освободившимся от лекарств подносом бьет Лизу по груди. “Говорят, ты скоро уедешь от нас, говорят, у тебя жених есть.” - мед брат скалится.
-Ах, Виталик, как жду я этого часа. Бабочкой с перламутровыми крыльями он проникнет сквозь прутья и унесет далеко - далеко! - мечтательно прошептала Лиза, почесывая шрамы на запястьях.
- Ты очень красивая девушка, Лиза - медработник обнимает ее и целует в шею - и слабо верится, что ты - дура. Я приду ночью. Ну... Ты дашь полизать там у тебя?
Лиза в ужасе от зловещей интонации мед брата шарахается к стене. Все, кто находятся в коридоре, ржут. Разбежавшись, Лиза бьется головой о батарею. Из рассеченного лба течет кровь. Два санитара скрутив Лизе руки отводят в изолятор. Несколько уколов и Лиза спит.
Спустя месяц после каникул, проведенных у дяди, Лизу разбудили среди ночи четыре санитара, отвели в душевую и изнасиловали. Она не почувствовала ничего. В “Новинках” с ней часто это проделывали - кто хотел. Ей было безразлично. Почти все, кроме памяти обо мне. Она считала, что я открою ей двери в тот край, о котором говорил отец. Ее устраивало все, кроме того, что она еще не там, и она ждала меня. Естественно пробуя переступить порог, как только появлялась возможность. Лизино стремление к самоубийству поражало.
Потом, когда я приехал в Минск в 1998 году, узнал, что она в дур доме, сделал все возможное, что бы ее оттуда вытащить. Давал взятки администрации “Новинок”, откупал у родных. Мне понадобился год, чтобы забрать ее, ничего не соображающую, напичканную транквилизаторами, выряженную бабушкой в ее же свадебное платье из покосившегося барака нашего с Лизой детства. Потом, когда я узнал, сколько раз она пыталась покончить с собой и какими способами, признаюсь, мне стало нехорошо, страшно стало. Я снял квартиру на первом этаже: решетки на окнах, ни одного колющего и режущего предмета, газовой плиты нет, ванны то же, гореть нечему, электричество - ни на шаг. Спартанские условия, способствующие откровенным беседам. Я видел, что Лиза абсолютно безумна - и красива. Но я должен найти корень безумия и выдрать. Придя в себя, Лиза попросила попить, затем спросила кто я и где она. Я ответил. Она бросилась мне на шею, стала целовать, а потом потребовала ее задушить. Ради чего же она меня ждала?! - Прежде пойдем по городу погуляем. - предложил я. По моим подсчетам, Лиза просидела в психушке не меньше пятнадцати лет. Она отказалась и больше со мной не говорила. Глаза потухли, плечи ссутулились. Она легла на кровать и попросила снотворного ... двадцать упаковок. Я далей четыре таблетки. Засыпа, Лиза сказала:
- Павлик, а ты помнишь, зимой 84 года вы с моим папой в снежки играли?
- Смутно.
- Так вот, в эту же ночь он повесился. Ты не знал?
- Нет, я же утром уехал. А на весенних каникулах тебя уже не было.
Мне показалось, что вот та ниточка.
- Теперь ты понимаешь, почему я хочу умереть? Это гены. Суицид передается по наследству. Я одержима самоубийством. Это мое хроническое заболевание. Я не хочу жить. А уж тем более после всего, что со мной произошло в “Новинках”. У маня на теле 36 колотых ран, во мне побывала большая половина дур дома, ты видишь этот опоясывающий шрам на шее? Я вешалась шесть раз, я травилась газом, лекарствами, алкоголем. Но мне не везет. Меня постоянно спасают, я даже не заболела ничем смертельным. Ты должен помочь мне, Павлик. А хочешь, я расскажу тебе, как это случилось той ночью в 84 году?
Я обхватил голову руками: здравомыслие это или безумие? В наших ли это руках?
- Расскажи.
- Тебе тогда мама не разрешила выходить за калитку, и ты караулил папу в углу двора. Миша, Вова, Юра, Женя - Они бегали за ним, а ты ждал в засаде. Папа рассказывал, с какой яростью ты кидал в него снежки.
- Лиза, это понятно. Взрослые меня обидели, я мстил.
- Отца тоже обидели взрослые, и он тоже мстил, только будущим взрослым. Так сложилось, что сам он всю жизнь оставался ребенком или, как говорят среди взрослых, неудачником. Тем не менее, для меня этот неудачник был богаче и мудрее всех, потому - что любил меня. Когда я в тот вечер зашла в комнату, у него на шее висел ремень, а к спинке он никак приладить не мог. Я спросила: “Папа, что ты делаешь?” А он ответил: ”Отправляюсь в страну, которую давно искал”. Я попросила взять меня с собой. Он отказал, вдвоем нельзя, сначала он, а потом уже и я и объяснил мне, что сделать.
- Ты задушила его?
- Да. Я смазала ремень маслом, перекинула через спинку и стала тянуть. Папа не издал ни звука... Ты не представляешь насколько это лучше, по сравнению с тем дерьмом, в котором он жил.
- Ты не считаешь себя виноватой?
- Виноватой в том, что отпустила его, открыла ему двери? Павлик, ты меня разочаровываешь!
- Лиза, мне надо подумать. До утра. Ты пока поспи, ладно?
- Знай, я люблю тебя. Очень. Так ради моего чувства сделай это...Спокойной ночи.
Я еще немножко посидел около нее. Лиза уснула. Я прошел на кухню.
Лиза хочет, что бы я ее убил. Прежде чем соглашаться или не соглашаться мне для себя нужно выяснить причину. Первая - непосредственная вина в смерти отца; вторая - смерть отца.
Является ли суицид психическим отклонением ( свое т.е. ее убийство я подразумеваю именно в таком аспекте)? Если отсутствует причина - да. Не является ли причиной желание, как таковое, расстаться с жизнью и, если это причина, то не болезненна ли она?
Связь между причиной и желанием на лицо: у Лизы умер отец, она испытывает чувство вины за содеянное. Значит, стремиться снять вину с помощью суицида. Однако, по ее словам, вины она не испытывает, а даже наоборот.
Всеми религиями мира запрещено самоубийство. Но не есть ли это черный ход в те далекие удивительные страны, о которых говорил Лизе отец? Может, не смерти она ищет, а стран этих и встречи с отцом? Что она видела в жизни? Что мы видели в жизни? Что мы знаем о ней? Разве это единственный способ узнать истину? Всю жизнь Лиза стремилась только убить себя, ничем не интересуясь, следовательно, знания ей не нужны, как и те далекие страны. Если суицид - самоцель, то она уже мертва и убью я ее или не убью, уже ничего ни изменит. Сначала нужно пожить. А как - же можно умереть, если ты не существуешь? Либо же она настолько безумна, что не осознает своей смерти, вернее того, что она уже не живет с того момента, как в первый раз решила покончить с собой. И почему получается так - сколько бы она не пыталась умереть, все срывается? Потому - что, как можно умереть дважды? Лиза мертва - вне всяких сомнений.
Утром, когда Лиза проснулась, я все ей объяснил. Через день мы расписались. Так она повторно стала моей женой, официально конечно. Лиза очень довольна своей смертью, вернее - воскрешением. С детской непосредственностью смотрит телевизор, ходит по магазинам и пытается научиться готовить. А я все чаще и чаще задумываюсь: не докопался ли я до истины. Страшной истины нашего мертвого существования.
II Игра
Максим - комочек нервов, сгусток мыслей и пара потрескавшихся губ. Живет один в бетонном мешке, пьет молоко и любит апельсины. Еще любит лежать на полу и рассматривать крутящийся венгерский абажур, подаренный маме коллегами в честь международного женского дня. Не потому что она привлекательная женщина. На 8 марта так заведено у мужчин. Кто цветы, кто брильянтовые серьги, а маме вот абажур. Еще любит мерить шагами комнату и ходить спиной. После маминой смерти появился телевизор за деньги рай собеса и пенсию. Его не любит. Зато соседка с удовольствием приходит смотреть кино. Вертлявая, любопытная старушка, все жалеет его: как ему, бедному, живется. А у нас все живут бедно и она не исключение. Сегодня четверг. Кинотеатр закрыт. Максим возьмет нож и станет себя резать. От того, что зима, быстро темнеет; от того, что идет снег; от того, что она так и не понял смысла своего рождения; от черных глаз призрения и гадливости, преследующих его повсюду; от шепотков и язвительных насмешек. Максим вскроет кожу, и кровавые фонтаны отчаяния заискрятся под светом венгерского абажура, а на дне - измотанное, пульсирующее истинное тельце, требующее преображения. “ Я никогда не смогу родить. Природа не наделила меня такой способностью потому - что я - мужчина. Даже не мужчина, а скорее, яблочный пирог. С подгоревшей коркой и недопеченный внутри. А разве яблочные пироги могут рожать? Я - Феникс, оскопивший сам себя.” И впереди у него целая ночь, что бы обсудить этот вопрос, поскольку только что Максим отрезал себе яйца.
Максим
Максим - мой сосед - карлик. Говорят, что люди маленького роста злые и бессердечные. У нас шапочное знакомство и утверждать обратное я не имею права, однако со мной он приветлив. Обычный, совершенно обычный. Недавно похоронил мать. Здоровается, выдавливая подобие улыбки. Как - то раз он пожаловался на отсутствие приличного заработка. Посочувствовав, я забыл разговор и тут натыкаюсь в “ Из рук в руки” на объявление о приеме на работу. Я сразу понял, что Максим идеально соответствует требованиям фирмы: невыразителен и молчалив. Да, он бросается в глаза из-за роста, но ведь это и есть та серая невыразительность. И молчаливость от туда же - вряд ли у карлика много друзей. С газетой в руках я поднялся к нему и позвонил. Позвонил еще раз. Минут пять, постояв, позвонил еще. Просунув газету в щель между рамой и дверью, спустился к себе уже в плохом настроении.
В какой - то момент, лежа в кровавой луже, Максим подумал, что кастрация - первый шаг на пути к материнству. Доползя до аптеки, он обвязался марлей, пытаясь остановить кровотечение. “ Я - глупец, маленький, обиженный богом. Мама, где ты? Посмотри, что со мной происходит? Что со мной происходит? Я не хочу быть женщиной, я не люблю мужчин, я ненавижу себя за свой неудавшийся организм. Чувствовать в себе зарождение жизни, созревание. Тошнота, я толстею, на лице прыщики, хочу соленого, схватки, а потом появляется на свет человек - моя плоть и кровь, мой сын! Я воспитываю его, он идет в садик, затем в школу, я помогаю ему во всем. Как настоящий отец приучаю к бесстрашию и оберегаю от опасности. Хотя бы не так, хотя бы усыновить. Но кто позволит мне - инвалиду? Максим заполз под абажур, всунув голову в плафон, он стонал, жалея и проклиная себя. По кровавой реке от ванной к стене плыл его ангел - хранитель. Испачкавший крылья, Ангел сел в кресло, погладил Максима по животу, остановил кровь, уложил уснувшего подопечного на кровать, залез на подоконник и глядя на летающие снежинки радовался их красоте, черному небу, ветру, сушащему теперь уже на всегда красные крылья. Ангел радовался жизни, не понимая, почему люди постоянно чего - то хотят, требуют, не замечая прекрасного ни вокруг, ни в себе. Наверняка он слышал, как я звонил в дверь, а может, выполнив на сегодня работу отправился считать звезды.
Утром Максим, прихрамывая, шел устраиваться на фирму, адрес которой прочел непонятно для него каким образом торчащей в двери газете. Я встретил его у парадного. Бледного, казалось, горб стал еще больше. Поздоровавшись, он признался, что, наконец, отыскал место полностью соответствующее его требованиям. Я пожелал ему удачи, и мы разошлись.
Максим надеялся получить место. Он перепробовал множество фирм, предприятий и везде вежливо или грубо получал отказ. Требовались специалисты определенного профиля, а школа, единственное образовательное заведение, законченная Максимом, не устраивала нанимателей. В объявлении же основными качествами, которыми должен был обладать работник, значилось: молчаливость, трудолюбие, невыразительность - копия Максим. ”Оплата в УЕ, возможность карьерного роста” - ко всему прочему. Фирма “Аист”, ул. Автодоровская, 60. Старый район частных секторов. Подходя к зданию, родственному кочегарке, Максим заранее знал результат. Ему не хватит сил, что - бы справиться с углем. Ему дадут от ворот поворот. Удивило отсутствие рекламы, стоянки для машин, иномарок. В сущности, какие иномарки возле кочегарки. Собравшись с духом Максим, подошел к мужчине, чистящему снег подъездной дорожки.
- Скажите, фирма “Аист” здесь?
- Да, а вы по какому вопросу?
- Хочу устроится на работу.
- Тогда идемте, я вас отведу.
Мужчина не смотрел на Максима, как на инвалида. Максим улыбнулся, когда мужчина осторожно взял его за руку провел внутрь. Максим заметил недавно проделанный евроремонт ( еще пахло краской и клеем), пропускной пункт.
- Вот в этот кабинет, пожалуйста. - мужчина указал на дверь.
Максим постучал. “Входите”. Рядовой офис: жалюзи, компьютер и прочие принадлежности.
- Ого! - воскликнул мужчина, по-видимому, сказавший “входите”, глядя на гроб Максима. Максим развернулся к выходу.
- Нет, нет, вы не так поняли, с такими данными мы обязательно возьмем вас, вы просто исключительно подходите, присаживайтесь. - указал на стул серый человек в коричневой тройке, с алым платочком, шаловливо торчащим из нагрудного кармашка.
- Ознакомьтесь с нашим прайс - листком. В любом случае, согласитесь вы или не согласитесь, вам придется подписать бумагу о неразглашении всего, что вы прочтете. Но судя по тому как вы одеты и физическому недостатку - выбирать не приходится. Так что я думаю вы согласитесь. - серый человек сверлил Максима поросячьими глазками, прячущимися под очками в массивной роговой оправе пока тот, краснея, читал прайс.
- Я согласен. - сказал Максим, опустив голову. О такой работе они не мечтал.
- Вот и славно. Вы будете трудиться в две смены по шесть часов. Работа не тяжелая, дети весят мало, а больше трех вам никогда возить не придется, поскольку по технике безопасности строжайше запрещено закладывать в печь больше троих. Дым может привлечь внимание “ГРИНПИС”, а у нас, как вы могли заметить, солидная фирма с наработанной клиентурой, лишняя реклама нам не нужна, ко всему прочему труба засоряется, а это расходы. Мы и так приглашаем трубочиста, весьма почтенного молодого человека ( вам стоит с ним познакомиться) раз в квартал, что накладно серый человек склонился над Максимом, вздернув на лоб очки. Не хватало, что бы он приходил каждый месяц или еще того хуже, каждую неделю.
Максим не уловил причин угрозы в его словах, но смолчал. Ему представился шанс, от которого отказываться не хотелось. “Я буду провожать детей в последний путь, разве это не чудесно!” Серый человек дал о себе знать.
- Вы свободны. Суточные получите в кассе, документы оформите в отделе кадров, так же вам выдадут, и ключ от шкафчика в гардеробе, где вы будете хранить личные вещи, ознакомят с территорией и спецификой работы. Выход, вернее, уже вход, через ту дверь - серый человек отвел руку за спину и произнес - там.
Максим непосредственно
( и немного серый человек)
Придя домой Максим, выпроводил просившуюся на просмотр кинофильма старушку. Комната пропахла кровью. Он посыпал следы порошком. Попил молока. Сел в кресло. Радоваться ли случившемуся? Разумом Максим сознавал, насколько ужасен бизнес фирмы “Аист”. Если человеку, по какой - либо причине не нужен ребенок, фирма его уничтожает. Сжигает. Это против всех моральных принципов. А люди, приносящие детей - звери. Звери не сделают такого! Монстры, продукты разложившегося века. Отдирая кровь Максим, пытался понять этих людей. И не мог. Он всю сознательную жизнь стремился стать отцом, родить. А тут сами, своими руками. Как это страшно! Аборт - ну ладно, в жизни бывает все, но выносить, радоваться рождению, первому крику! Они не имеют права посягать на творения Божие. Это их плоть и кровь, но душа не их. Душа маленького человечка. У которого бьется сердце, и смотрят глазки. Сердцем Максим был счастлив. Ничего не в силах изменить он будет представлять, что это его ребенок, родившейся мертвым. С достоинством и скорбью, на какую способна только истинная мать, каковой он собственно и является, станет хоронить своих детей. Это награда его душе - откупное безобразному телу. До поздней ночи максим убирал комнату, готовился к первому трудовому дню. Ангел с красными крыльями висел в углу под потолком и, улыбаясь, наблюдал за его работой.
Утром на фирме Максиму оформили пропуск. Он выслушал объяснения инструктора по предварительному вводу кадров. Ничего сложного в работе не было. Переодевшись Максим получил небольшую тележку с высокими бортами, подъехал к лаборатории, расписался за отравленных снотворным детей (бланк приема), спустившись на лифте в подвал по узкому коридору повез тележку к печке, раздел ребенка, положил в топку, закрыл заслонку, поджег газ, через пять минут проделал то же самое со вторым. Затем в этой же тележке отвез вещи в химчистку. Из химчистки вещи отправлялись в магазины “Second Heand”. Это в обязанности Максима не входило. За смену он сделал четыре рейса. В обед, сидя в раздевалке, разглядывал сотрудников. У многих увечья, врожденные физические отклонения, много глухонемых - единственные, которые общались между собой - остальные предпочитали молчать. В конце дня Максим получил суточные. На радостях купил апельсины и банку томатного сока. Он быстро привык к работе. В среднем сжигал по восемь детей в день, возрастом от месяца до двух. Большинство - без видимых недостатков. Прежде чем поджигать произносил молитву: “Пусть вам там будет хорошо”. В свободное время читал в раздевалке книги о воспитании детей дошкольного возраста, “Как сохранить беременность”, “Кормление грудничка” и так далее. Довольно просторный шкафчик позволял Максиму скрыться в нем полностью и это его радовало. Общения он не искал, сидел, тихонько прикрыв дверку и мечтал о конце недели. Максим сэкономил денег и хотел купить замечательную куклу. В пятницу я встретил его, шагающего в направлении “Детского мира”. Максим был доволен, как может быть доволен глубоко несчастный. Приветливо поздоровался, меньше стеснялся горба, поинтересовался, как дела на работе. В ответ на мои расспросы отвечал, что у него все в порядке. Мы немного посплетничали, обсуждая соседей. Максим, перебивая мой рассказ о напившемся тунеядце с третьего этажа, извинился, что спешит и к сожалению не сможет дослушать до конца. “До свидания.” “До свидания, Максим”,
В “Детском мире” на полочке среди кукол Максим выбрaл первоклашку. Удивленная кассирша, пересчитывая деньги, взглянула на Максима. “Доченьке покупаю. Старые растрепались, а она хочет школьницу, сама в этом году пошла в первый класс.” Прижав куклу к сердцу Максим шептал: “Моя доченька, идущая в школу. Какой светлый день в ее жизни.”
Дома Максим отправил дочку в ванную. Снял с нее форму, поставил под душ, потом намылил, смыл, вытер махровым полотенцем и повел ужинать. Накормив манкой, уложил на свой диван, сам сел изголовья. Прочел сказку о красной шапочке. Не открыл мне дверь, долго стоящему после и подсматривающему в замочную скважину. Разложил диван, раздел куклу, укрыл и сам залез под одеяло. ”А теперь, доча, спокойной ночи. Завтра выходной и мы будем целый день вместе. А послезавтра папа пойдет на фирму зарабатывать тебе на нарядные платья.” Максим поцеловал куклу в лоб и погасил свет.
Максим довольствовался тем, что есть. Играя в дочки - матери он разряжался, перестал себя резать, его настроение заметно улучшилось. К примеру, утром Максим решил, что дочь заболела. Развел малинового варенья, взял аспирин, и все это поставил на стул около дивана. В полдень, измерив температуру, он убедился в полнейшем выздоровлении дочери. Максим укутал ее в полотенце, сунул во внутренний карман пальто и они пошли на прогулку. Кормили батоном уток в парке “Горького” , разглядывали танк у Дома Офицеров. Максим рассказывал о детстве, о покойной маме, о том, как ему хорошо с дочей. Конечно, Максим играл; он прекрасно понимал, что это всего лишь резиновая кукла и, возвращаясь, у парадной бросил ее в урну. Она ему надоела.
*** *** ***
- Следующий, - серый человек поменял платочек на бледно - голубой.
- Здравствуйте, вы можете снять повязку и присесть. И, пожалуйста, будьте любезны, не шморгайте так импульсивно носом, а то у меня сложится впечатление, что вы жалеете о принятом решении.
- Нет, все в порядке, это просто насморк. Из холода в тепло всегда так.
- Присаживайтесь, не стойте. Вот бланк, укажите возраст, пол и конечно же причину. А так - же предположительную дальнейшую, хоть и короткую, судьбу вашего иждивенца.
- Сергей, неужели ты не понимаешь - это наш ребенок?!
- Как только вы распишитесь в указанной графе и поставите дату все права на него переходят нашей организации. Вы не вправе предъявить иск и требовать возвращения.
- Сергей, мы убиваем его! - женщина готова заплакать. Секунду помолчав и все, взвесив она хладнокровно спросила. - Скажите, я могу доверять...
- Женщина, это солидная фирма. Конфиденциальность гарантируется. - человек усталым жестом достал из нагрудного кармашка платочек, протер очки и зевнул.
- Меня смущает один момент - определение дальнейшей судьбы? - тонкие пальцы нервно заигрывают с ручкой - Как поступают остальные?
- Обычно заказчики требуют немедленного умертвления, - мужчина зевнул еще раз, уже не пытаясь этого скрыть.
- А есть еще варианты?
- Да, он может стать донором, но конец, как вы понимаете, идентичен.
- А что ты посоветуешь, Сережа? - гадкая, просительная улыбка, женщину колотит.
- Женщина, в мою компетенцию не входит давать советы. Я обрабатываю информацию и передаю подопечного надо мной вышестоящему. В этом заключается моя работа, и я слишком дорожу местом, которое заслужил по праву, благодаря терпению и старательности. А за советом обращайтесь в юридическую контору.
- Я хочу, что бы его отравили.
- Это ваше право, - человек еще раз зевнул.
- Все.
- Расписались?
- Да. - тонкие пальцы длинными ногтями выстукивали дробь на письменном столе.
- Вы забыли указать причину. - усталость перешла в раздражение.
- Потому - что его отец, сука, не хочет обеспечивать, забил на нас папочка Сережа. - с вызовом женщина вздернула подбородок.
- Значит - тяготит. - серый человек растягивал последнее слово “тягоотит” - Так, полтора месяца, мальчик, немедленное умертвление, тяготит. Замечательно. Где вы его оставили?
- За дверью на полу.
- Отлично. Вас проведут через другой выход. Оплатите в кассе (деньги у вас в сумочке) причитающуюся сумму и распишитесь в книге для гостей. Для постоянных клиентов у нас скидка 20 %. Желаю удачи.
- Шлюха, - произнес серый человек, когда за женщиной закрылась дверь.
*** *** ***
Эту неделю Максим работал во вторую смену. Еще один, последний, рейс. Очередная кукушка оставила ребенка на полу перед дверью в кабинет его руководителя. “Вроде, как его сын” - прошептал пожилой доктор, по каким то причинам желающий стать Максиму другом. Именно он относит их в лабораторию и там усыпляет. На этот раз в тележку попали двое приблизительно одного возраста. Дрожащими руками и трепетным сердцем Максим принялся раздевать. Первым оказалась девочка. Симпатичное личико, но отвратительные выкрученные ножки. Она никогда не смогла бы ходить самостоятельно. А зачем пеленку второго доктор пометил крестиком? Может - хозяйский? Максима это не касается. Никаких отклонений, во всяком случае, внешних. “Если - бы я мог выносить такого мальчика, родить, воспитать, обеспечить безбедное существование, я стал бы самой счастливой матерью на свете!” Максим зажмурил глаза и замотал головой. Ему показалось, что мальчик дернулся. Еще секунда и он зажег печь. Пять минут, и девочка сгорела дотла. Мальчик лежал в тележке, дрыгал ножками и улыбался. Максима швыряло, словно шоколадную обертку от порывов ветра. Сознавать, что прежде никогда не видел живых детей - страшно. Стошнило прямо на ребенка. Максим услышал приближающиеся шаги и голос: ”Он еще не успел, по инструкции не успел.” Максим сообразил, что идут за мальчиком. За его мальчиком! Он подхватил его на руки, закутал в спецовочную куртку и побежал. Мальчик заплакал, помогая себя обнаружить. Максим аккуратно зажал ему рот ладонью. Единственное, пришедшее на ум место, где ребенка можно спрятать - шкафчик, но там будут искать, обязательно. Тогда через проходную и домой. На проходной Максима пытались остановить. Расцарапали в кровь кожу на ребрах и порвали штаны. Максим вырвался. Забежав в проулок, он остановил частника и назвал адрес. “Поехали” - сказал, улыбаясь, частник, из-под кожаной куртки которого торчали красные крылья.
На карте мира есть маленькая страна, где атомные электростанции взрываются просто так. У живущих в ней людей мутируют не только тела, но и души. Там мне довелось родиться и жить, как и Максиму. Только я чуть подальше, а Максим рванул в самый очаг. Мама рассказывала Максиму, что там есть место, где всегда зеленая трава, много молока и апельсинов, и люди светятся будто эльфы. В такси у Максима заболела грудь, он почувствовал, как твердеют соски. Из “мерседэса”, гнавшегося за ними, кричали остановиться. Максим умолял ехать дальше, и частник ехал, с силой давя на газ. Максиму казалось, что соски сейчас лопнут, он прикоснулся к майке - на уровне груди влажная. Мальчик кричал, разрывая легкие. Положив его на сиденье Максим снял майку: по груди и животу из треснувших сосков текло молоко. Максим прижал мальчика к соску, и тот жадно впился беззубыми деснами. Максим был счастлив. Он стал матерью.
- Приехали, вылезайте. - улыбаясь сказал частник. Не отрывая младенца от груди Максим выскочил из машины и побежал по снегу к зеленой траве. Ни один из тех, кто гнался за ним не решался перейти эту черту. Серый человек выл, рвя на себе волосы. А Максим видел вдали небольшой домик с желтыми ставнями и черепичной крышей. Их домик с сыном.
III Игра
Февраль - суровый месяц. Мороз и ночные вьюги. Метель. Утром приходится опускать уши шапки, сразу становлюсь, похож на сельского дурочка. Чищу снег во дворе и вдоль забора. Яркий с красными пятнами. Мерзлое собачье дерьмо отдирается лишь шуфлем. Руки дубеют в перчатках, попеременно дышу то в левую, то в правую. У меня не хватает сил, что бы перебросить липкий тяжелый комок. Мышцами живота поднимаю лопату. Из - за треснувшей фанеры снег падает на очищенную дорожку. Гул в ушах. Вспотела спина. Сушит. Обычно начинает колотить, когда покуришь. Я уже выкурил три. Полное отторжение внешнего мира. Между нами пелена снега и туман моего измученного сознания. Винить некого. Ничего не хочу. Не сняв телогрейки упасть на кровать и закрыть глаза. Может еще попробовать крикнуть перед этим: “Люди, куда вы идете? Зачем?” А, ерунда, жалкие потуги доказать бессмысленность существования. Усталость в корнях волос, что говорить про сердце, бухающее, словно паровой молот. Вот бы умереть во сне. Бац, и все, даже ничего не почувствовал. Жарко голове. Сниму шапку и немного посижу. Леня в прошлом году так посидел: заснул и отморозил ногу, но он опохмелился. Ему было хорошо. Вернуть лет двадцать назад: беседка, гитара, первый рейс, первый шторм, звание капитана. Что у меня есть, кроме воспоминаний? Да и воспоминаний тоже нету! К горлу подкатывает комок и хочется плакать, реветь от безысходности. Боже, мне так плохо. Почему? За что? Чертов снег! А хотите правду? Ненавижу жизнь! Ненавижу себя, людей , жену. Этот теплый мертвец под боком каждую ночь. Когда мы были вместе последний раз? Год, полтора назад? Я был нужен пока росли дети, а теперь есть сериалы и подруги. А зачем я себе, если все, что делал - для нее. Друзья? Друзей растерял. Остались собутыльники. Хожу по земле с сознанием бесполезности. Переставляю ноги автоматически. И пью. Запоем. Однажды - три недели день в день. Денег не осталось. Лосьоном догонялся. Понизили в звании, теперь зэков вожу. Три часа хода по воде и зона. Когда же я так потерял себя? Сижу в сугробе вытряхнутым мешком, зима заметает в пыльный уголок. А я не борюсь, отсчитывая удары рвущейся венки на виске.
- Коля, ты что? Замерзнешь. - Леня встряхивает меня, одевает шапку. - Пошли, супу дам.
Леня - алкоголик, как и я. Его семья уехала в Америку, оставив дом. Там мы и пьем. Леня оптимист. Не задается шекспировскими вопросами. Живет себе ничего не требуя.
В доме тепло. Я разделся, сел у окна. Страшно признаться в зависимости, сказать - я алкоголик. Нет, сказать можно, но поверить... Не хочу верить. Валю пьянство на проблемы. Нелады с женой, не устраивает работа. А на самом деле - просто нравится пить. Вот опохмелюсь и чернуху как рукой снимет. Леня добрый, мне легко с ним. Он выслушает, посочувствует. Мы вы пили по первой.
- Знаешь, Леня, так опротивело. Жизнь прожил, а сделал что?
- Ты суп ешь. Горячее - хорошо. - Леня потеет. На лбу испарина. Отходит.
- Вот выпьешь стакан, оно вроде как - то и легче, веселее. А в душе... Нет меня, Леня; то есть я есть, но меня нет. Потух. И никто не виноват. Я сам. Как накатит порой: сорок пять лет, а что я сделал - ничего. Знаешь, это поколение наше беспризорное. Время ушло наше и мы за ним. Послевоенная разруха, Хрущев, застой, перестройка и все, дальше уже дети наши. А что мы передали им: разруху, голод? Получается ничего не сделали?
- Коля... по второй. - Леня поднял стакан.
- По второй и все. Мне в рейс завтра.
- Так, пол одиннадцатого только... - Леня удивляется моему отказу. Вечная матроска, торчащие остатки седых волос на груди, вытянутое на коленях трико с жирными пятнами, пунцовое лицо, выдающее много пьющего человека. Год, и я такой же. Может, это карма? Напиваться, затем раскаиваться, вновь напиваться, скандалить, бить стекла, посуду, после стоять на коленях и просить прощения у невозмутимого сфинкса, с которым двадцать пять лет назад скрепили союз подписью.
После четвертой бутылки вина Леня сказал: ”Понесло”, - и поджав рукой подбородок уставился на каркающую в кустах сирени ворону. « Да, меня понесло.”
- Леня, как тебе объяснить? Мы не правильно живем. Посмотри на людей вокруг: какие злые лица. Не для войны и раздора мы рождены. Ведь, как в Библии говорится: возлюби ближнего, как себя самого. Люди должны стремиться к братству, ко всеобщей любви. Ведь не для этого создал нас бог. Мы должны объединиться, всей планетой шагать в будущее, помогая, друг - другу! Прощая друг - друга. Вот ты, Леня, можешь меня простить? Можешь или нет?
Леня спал. Я налил и выпил в одиночестве, под телефонный звонок. Уверен, звонила жена: беспокоится, что вновь уйду в запой. А шли бы вы все лесом! Вот возьму и уйду. А что мне остается делать? Долбанная страна, сколько умов загубила, сколько губит. Следующий стакан я выпил на здоровье Лени. Веришь, никогда зла людям не желал, не крал, не обманывал. А ничего не нажил. Ты единственный кому могу сказать - не хочу жить. Сам не могу. А вот убил бы кто... Убей меня, Леня, ты ж друг мой единственный. Скрипнула раскрываемая дверь. Вошла жена. Смотрит на меня, потом - хлясь - словно по лицу мокрой тряпкой, и обратно в свою комнату.
Да! Нету Лени, у которого семья в Америке и свой дом. Нету вороны в сирени и супа нету. Я выдумал их, что бы не пить одному, чтобы поговорить с кем-нибудь. Зазвенел будильник. Иду в рейс совершенно пьяный.
Я опоздал на погрузку зеков ( заскочил в магазин за пивом ). Шатаясь, вошел по трапу на корабль и скомандовал “полный вперед”. После, доверил управление помощнику.
- Кого везем? - спросил, откупоривая пиво.
- Два полных отсека: в одном - убийцы, насильники, маньяки, во втором - жены и дети сидящих политических. - вальяжно отпарировал помощник, видя мое состояние.
- Так нельзя. Запрещено возить одновременно зеков и посетителей.
- Пришло указание с выше. К тому же удвоенная охрана.
- Ну, раз удвоенная... - я отрыгнул и подозвал одного из охранников.
- Ну и разит от вас, товарищ капитан.
- Сержант, что происходит, почему везут вместе зеков и женщин?
- Товарищ капитан, командованию виднее, я лишь охранник.
- Ясно, свободны.
Открывая вторую бутылку я думал, какая же сука, моя жена. К другим в глушь, в тайгу, а моя поесть не могла собрать. Ноет постоянно: “пьешь, пьешь”. А отчего я пью? От невнимания: ты не даешь - я пью. Когда последний раз стирала мне рубашку или штаны? Я домашнее ел уже не помню когда. Да наверняка все бабы такие. Я открыл третью бутылку. Пока стоит и деньги носит - лучше и не надо! А как беда, так и пошел вон! Правильно я говорю, сержант?
- Что, товарищ капитан?
- Ну, что все бабы шлюхи. - немного пива я пролил мимо рта.
- Совершенно с вами согласен. - и загадочно подмигнул алым глазом, а может мне просто показалось.
- Товарищ капитан, зеки возбуждены. Они знают, что за стеной женщины. - доложил помощник. Вокруг его брезентового капюшона светился молочный нимб.
- А мне, что? Есть охрана - пусть следят. Да и эти не лучше. Жены декабристов. Не так уж этим политическим сейчас плохо. Так нет же: приезжай, совокупляться будем. Соскучились друг без друга. Я тоже соскучился!
- Товарищ капитан, начальник охраны снабдил зеков предметами, способствующими разлому перегородки.
- Попроще, товарищ помощник.
- Зеки сломают перегородку. Вы представляете, что будет?
- Прекрасно представляю. - меня подташнивало от спиртного. - Зеки отдерут этих сучек по полной программе. - я засмеялся. Почему то мне это показалось смешным. А выстрел рассмешил еще больше. Помощник с дымящейся дыркой в затылке упал к моим ногам.
- Из членов команды кто - нибудь хочет отправиться следом? - закричал начальник охраны. В лоб начальника вросли два крученых рога. - Тогда, капитан, за штурвал и движемся намеченным курсом.
Я услышал, как хрустнула перегородка, как закричали, затем завопили женщины, как заплакали дети. Услышал, как ржали зеки, их ругань и мат. Услышал, как трещат черепа и тазобедренные суставы. Начальник охраны смеялся, рога мелко подрагивали. Некоторых охранников тошнило. Я не видел, что там происходит, но я знал. Поэтому, достал табельное оружие, вставил ствол в рот и нажал на спусковой крючок.