Мне нравится выходить на улицу вечером, когда темно. Совсем не жарко, даже наоборот и воздух пахнет трусливым дождиком. Опять стал заглядываться на горящие окна. Особенно интересны окна в покосившихся бараках. Самое интересное - это занавески и горшки с цветами. Пластиковые окна отбивают всякий интерес смотреть сквозь них. А распахнутые рассохшиеся рамы с первых этажей просто манят к себе как комаров, которые тебя покусали. Можно временно избавить тебя от ненавистного зуда - целовать прямо в центр укуса чуть приоткрытым ртом, создавая разряженное пространство, и так несколько раз, только с чувством. Тогда зуд перетекает в рот и погибает там. Второй вариант - аппликации влажного языка на место укуса с лёгким поглаживанием твоей нижней конечности руками. Язык нужно прижимать сильно к коже, что бы не вызвать ощущения "щекотки". Ещё язык должен быть полностью расслабленным, гутаперчивым, мягким, размягчённым, способным распластываться и обволакивать плоские поверхности, жадным, влажным. Руки, которые будут держать покусанную ногу, должны быть чуть неуверенными, опешившими от неожиданности дозволенного, захлебывающимися в своих тактильных приходах, быстро пьянеющими от прикосновений, теплыми, или холодными от волнения, но никак не горячими. Горячими должны быть грудь и живот накладывающего аппликации. Сильно горячими, разгорячёнными, своей температурой способных расплавить спокойное дыхание, разжечь одышку, шумное дыхание, иссушить голос до мелкого песка с берега средиземного моря, а зачем вообще голос, при чём он тут этот голос? Слюнявая каллиграфия. Третий способ - кончиком языка осторожно нанести несколько капель слюны на розоватые диски укусов, потом сложить губы трубочкой, и приблизив их к диску сильно потянуть воздух в себя, замораживая всевозможные рецепторы, покрывая кожу призрачным инеем со ступенек субботнего метро в девять часов утра, охлаждая простительно - нервную радость втягивающего в себя воздух, от получения им электронного письма. В тех отрытых окнах горячая жизнь, изредка завидная и отвратительная, текучая по старым чугунным трубам сырых прихожих, вечерних просмотров послевоенных фильмов, ужасного смеха, нарезанной неровными ломтями обезжиренной колбасы. Часто в окнах сидит кошка. Она ничего не говорит, сосредоточенно смотрит вдаль. Поясницу можно врачевать тоже двумя способами. Всё зависит от времени года, в которое получен укус. Если это пренеприятнейшее событие случилось в середине июля, то почесуху нужно унимать в солнечный и жаркий день. Для этого нужна большая увеличительная лупа. Лучи должны быть сфокусированы на месте укуса таким образом, чтобы не вызвать ожога, а именно, диаметр фокуса должен быть примерно 1 см. Процедура, помимо устранения зуда, имеет ещё и игровой характер. Игра со страхом. Носитель укуса понимает, что больно ему ни за что не сделают, но всё же удивлённо, с улыбкой, с еле заметным волнением ложится лицом вниз на большое зелёное махровое полотенце, расстеленное на … (предпочтительно на балконе, расположенном на солнечной стороне), кладёт обе кисти на голову, словно пытаясь защититься от неизвестного, закрывает глаза, пытается сосредоточиться, собрать все свои покалывания в один солнечный пучок. Тепло оказывает отвлекающее действие, страх и любопытство сменяется спокойствием, напряжение, напряжение в сети падает. Жарко и душно, но спокойно и безветренно, лишено утренних туманов, насморка, промоченных сапог, неработающих батарей центрального отопления. Очень редко укусы могут быть получены в октябре. В это время года их лечат со странным возбуждением. Восприятие красок утрированно, вместо еле заметного покраснения, врачующему представляется океаны разлитой краски для татуировки (рубин, холодный красный, красный пластик). Поначалу врачующий стирает несуществующую краску мягкими и нежными движениями, круговыми пассами, обхватывая поясницу, стараясь не нажимать на остистые отростки поясничных позвонков, обходить их заученными, облекаленными движениями, тривиальными, но наполненными плавленым под июльским солнцем сахаром. Затем через несколько минут, врачующий теряет самообладание, гипертрофированные шорохи он воспринимает за призывы. Проблема комариных укусов кажется ему несущественной, и он резко переворачивает носителя укуса на спину, и сливается с ним долгим поцелуем взрагивающим от холодных ветров за окном. Неловкое стеснение со стороны объекта, она отворачивает голову, пытается не смотреть врачующему в глаза. Голова повёрнута на бок и свет, падающий от тусклой лампы, вычленяет её грудинно-ключично-сосковую мышцу, мышцу задумчивости и поверхностной неловкости. Мне уже насто****ело писать про ****ых врачующих и неодушевлённые объекты. Ты молча показала мне свой палец. Никакого укуса там не было, была еле заметная царапина. Я помог тебе подняться с кровати, повёл к письменному столу. Сам встал на колени, а ты выдвинула верхний ящик. Там лежала машинка, ты осторожно взяла её в руки ( не бойся, если бы она тебе понравилась, я бы не задумываясь тебе её подарил, а если ты её уронишь и она пойдёт ****ой, ничего страшного, даже лучше, пусть она ебнется, а ты будешь ойкать и говорить растянуто: «бляяяя, ой, бляяя. Не сердись на меня, Серёженька! Я не нарочно!» И обнимать своим ладонями мои виски. А я смотрел бы тебе в глаза не отводя их, я совершенно не люблю, когда обрывают взгляд, не обрывай, можешь говорить, только не обрывай взгляда. Ты переместила свою левую руку мне на лицо, якобы убрать с угла рта крошку. Останавливай руку там, указательный палец накладывай на верхнюю, средний соответственно на нижнюю губу. А сейчас ты должна мне показать что такое « не нежно». Губы от волнения пересохли, тебе нужно резким движением раскрыть их. Размашистое движение, с нажимом, чтобы не потерять смещающуюся ткань, лёгкий хруст услышу только я. Хруст падающего с ночного дерева гнезда с единственным яйцом внутри, не надо зажмуриваться и спрашивать «тебе не больно?» Мне больно, но мы же не зашиваем мне рот. Хотя если бы ты попросила, то можно было попробовать. Для начала липсевинг. Берём нижнюю губу, оттягиваем её, протыкаем снизу иголкой.. Хорошо, я не буду, не буду, но ты же смелая девочка, почему бы не поцеловать в рот, связанный путами молчания, горячий, влажный от липкого грима, шевелящийся и проклинающий себя за эти огненные от боли движения. Ты смотришь на мою санитарную книжку с отрицательным анализом на австралийский антиген и ВИЧ, прижимаешь эту страницу к моим губам, поцелуй через потоки строк и неразборчивый почерк, печати и тревожное ожидание результатов. Тебе же нравятся герпетические губы? «Нет, Серёженька, это другое, к тому же, если бы мне представилась такая возможность, я не уверена на 200% что мне захотелось бы это сделать по-настоящему. И вообще, ты отдаляешься от поставленной тебе задачи. Есть только в двух местах чуть кровоточащие губы и всё, нет никаких ужасных ниток, швов, бр-р.» Отпусти мои губы резко. Отдёргивай быстро, центростремительно, вспоминая полёт ласточек над глиняным обрывом, возню большого майского жука в кулаке мальчика, пребывающего в восторге от того, что поймал его, раскладывай траекторию на множество кадров в формате JPG, сохраняя в этих долях секунды нежность. В нежности есть что-то от жалости, если не сказать что нежность на половину заполнена этим мутным сиропом. Это не тот случай, когда нужно жалеть, нужно показать мне среднюю фалангу левого безымянного пальца с несуществующем укусом, а затем правой рукой закрыть мне глаза..прохладными и мокрыми от волнения ставнями повергнуть меня в абсолютную темноту, заперев меня в комнате с постоянно пребывающей и пенящейся слюной чужих прилюдных поцелуев. Проталкивай осязаемое, живое и безымянное мне глубже в рот, пока я не захлебнулся. Только быстрее, мне ещё нужно снять с машинки испачканную в чёрной краске канцелярскую резинку, она нужна для уменьшения люфта иглы. Ты вынимаешь палец, раскрывая кисть веером. На тебе белое пышное белое платье, рука дрожит крупной дрожью. «Согласны ли вы..» – это слышится далеко, слишком далеко, чтобы услышать что говорят дальше. Я надеваю тебе резинку на твой палец, делаю три витка, пока резинка не впивается в кожу. Рука больше не дрожит. Резинка причудливо заплетается крестиком на месте воображаемого укуса. Комнату наполняет темнота, и шум брошенных на оконное стекло ветром капель дождя. Время когда нет нужды вглядываться, время слепых чувств, нет, на время ослеплённых. Испарина испуга перед прикосновением в темноте оседает на внутренней поверхности окна. И крупные капли с улицы, с удивлением смотрят сквозь неё на нас, но быстро исчезают, уступая место другим собратьям – близнецам. Глубокое дыхание раскрашивает потолок в кипельно – белый цвет, скрип половиц вырывает из темноты спички и бросает к твоим ногам. Деревянные палочки, свободные от серы концы которых, ты окунаешь в слюну чужих прилюдных поцелуев, что сочится у меня изо рта, поджигаешь с другой стороны и бросаешь в потолок. Потолок вспыхивает на некоторое время и чернеет, вновь погружая нас в темень проливного дождя. Если бы ты мне всё же зашила рот, я бы мог, по крайней мере, оправдать своё молчание перед тобой сейчас или частичную несостоятельность речи во всех наших телефонных разговорах. Наше молчание выдаёт наши мысли, мы часто думает об одном. Полтора часа идёт дождь одинаковых мыслей, пока к нам не заглянет солнце. Возьми меня за руку, мы идём наружу, навстречу нарастающей жаре. Первые минуты ходьбы по улице банные, влажные и мягкие. Мы ищем подъезды. Открытые или с кодовыми замками, кнопки на которых не блестящие, а матово-воронёные, с проступающими на них отпечатками нужной комбинации цифр. Маленькие лабиринты хранят сырость, в подъездах прохладно после дождя, от этого перепада температуры меня сковывает слабость. После посещения четырёх подъездов, в пятом мне делается плохо, я сажусь на ступеньки, прислонив голову к загаженной стене. Мы по–прежнему молчим, но уже думаем о разном. Задумчиво запуская свои пальцы в мои волосы, ты бесцельно перебираешь ими, пытаясь найти что-то давно потерянное, очень знакомое и приятное. Мне очень холодно, я бы сказал «****ец как холодно», ты бы подумала «****ец какой-то с ним», твои руки спускаются, они обхватывают мою шею, пальцы торопливо ощупывают выпирающие ключицы, захватывают горловину майки и тянут наверх. Всё повторяется, вместо скрипа половиц, хруст рвущейся ткани. Я вижу тебя очень отчётливо, только сильная слабость не даёт мне помочь тебе. Ты поднимаешь мои безвольные руки, освобождая меня от рваной материи. Волны мелкой дрожи накатывают на меня, роняют на ступеньки, отступая, награждают меня «гусиной кожей». Мне кажется, что я больше никогда не встану. Я хочу дрожать сильнее, сотрясая своими вибрациями всю лестничную площадку. Ты долго расстёгиваешь мой ремень, потом рывковыми движениями срываешь с меня джинсы и трусы. Полное обнажение во льдах бетонных стен. Невозможно охарактеризовать приходящий трепет, звуки сотен расстроенных пианино, леденящая лавина обрывков задушенных своими родителями картин, которым не дали расправить лёгкие, пустые дни, долгие ночи, краткие вечера, вдох, вдох, я дышу за мёртворождённых, серебряными кусачками перекусываю тугие и обвисшие струны. Ты разговариваешь со мной, как всегда обмакивая букву «Т» в банку с размягчённым сливочным маслом. Очень плохо тебя слышу, можно разобрать только « Я очень люблю сельское хозяйство Франции» и «недостаточно голый». Когда покупаешь МР3 диск из за одной единственной песни, виниловую пластинку из за понравившейся тебе картинки, а подарочный набор из за трёх конфет с орехами, всё остальное несущественно. Твои руки смогут утонуть у меня под кожей? Ты хотела видеть на мне вытатуированные браслеты? Всегда хотел подарить тебе то, что можно было бы оставить у себя. Дарить одного попугайчика – неразлучника, разорванную на две части книгу Хемингуэя или половинку пряничного сердца мне не хотелось. Знаешь как сделать так, что бы мои браслеты были и у тебя и у меня? Не надо морщится, я всё равно не слышу, лучше давай помолчим. Кожный лоскут, сморщенный и повисающий на безымянном пальце который перевязан канцелярской резинкой. Часть моей левой руки обнажена достаточно? Твои обжигающие прикосновения, перевязки прядью длинных русых волос, моя быстро сворачивающая наивность, подкожные вибрации, выбивающие чечётку на мраморной плите, вытащенной из морозильной камеры. Почему ты больше не говоришь мне про комариные укусы? Поднеси к моим губам себя, не дай мне заснуть.