Затмение солнца на стенной эмали повторяло рябой фиолетовый георгин.
Полосатое платье соседки, её голос - нож: «Да, ну!»
Тишина угрюмо наступала на голоса, шум машин, детский визг.
Две девочки играли в бадминтон. Волан , как капроновый бант, летал от ракетки к ракетке.
Призрак тёса, который так и не привезли,был тенью от зонтика на ярком песке.
Ночью просыпалась от того что снился голос. И долго, замирая всматривалась в дорожки модуляций. Оттяг гласных, опираясь на согласные - свободно планировал. Я подчинялась сквозняку, которые поднимала в парусах простыней страсть двух призрачных тел, сплетаемых, как травы в венок этого лета.
Тень двух Тел во сне превращалось в лето. Тишина скашивала кашку под голову круглому уставшему солнцу.
«Я бы хотела уйти в тень»
« А кто ракетки разбросал?»- резко спросило полосатое платье.
Ночью мне снился Шекспир. Он был Тигром ярким, как алый георгин и зевал в зарослях синих люпинов.
У страсти не было сюжета. Натянутые паруса Ночи, утром обвисали. Простыни стирали, сушили – они набирали в свои нити солнечные лучи, чтобы снова и снова пустить их в кровь – теплом, обнимающим Ночь.
«О, эта сладостная боль, когда целует до крови любимый»
Дом все-таки был слишком маленьким, чтобы здесь можно было остаться одной. Слишком старым и медленным для моего быстрого одиночества.
По небу проплывала туча похожая на Перикла.
Пушистый кот легко запрыгнул на скамью. Млеяли козы, их вели домой с выпаса. «Цыпы-цыпа!» -волною шло от соседей.
Мальчики пишущие стихи сходили с ума от любви. Курносый Перикл уплывал вместе с громом в сторону церкви.
«Уйди, Маша, доча – гроза идёт» - звала соседка.
Небо стало серым и вдруг двинулось вниз на смятые духотой цветы. Гром уже не шуршал, как ком бумаги в руке, а гремел ржавым железом.
«О, эта сладостная боль…»
Небо двинулось вниз. Капли дождя сначала редкие, комариными укусами, потом чаще, и вот у лезвие ножа не просунуть в отвесную струю. Дождь поёт и размывает забытое на скамейке мыло.
Стихия играет. Картина Айвазовского описанная Вальтером Скоттом.
Курносый Перикл где-то там встретился со своей Аспазией и греческий Храм накрыл их мраморным крылом голубки, пролетевшей между Сциллой и Харибдой.
Жизнь дана в ощущениях, в слепом ощущении БОГА.
Но куда же деть эту силу двух рвущихся друг к другу существ, чем стать ей – облаком, ребенком, яблоком?
Боже Мой! Неужели и это пройдет, оставит только это чувство тяжелой воды вокруг желтого тепла маленького старого дома. Оставит стихи. И кто-то будет рассматривать. Так рассматривают жука в янтаре.
Рассматривает старушка
Жука в янтаре
подарок не ставшего мужем