Игорь Изборцев
Пушкин и мы. Двести лет спустя
Двести лет и четыре года минули со дня рождения Поэта, и как будто к нам обращены слова Н.В. Гоголя, утверждавшего, что «Пушкин… — это русский человек в его развитии, в котором он, может быть, явится через двести лет». Но какой смысл кроется в этих словах? Неужели не способны были оценить современники творческий гений Пушкина? Неужели не звучал для них пламенный и вдохновенный глагол Поэта также пленительно прекрасно, убедительно и достоверно, как звучит сегодня для нас, достигших названных временных рубежей? Так ли это? Нет, конечно же нет. Однажды взойдя на поэтический небосклон, Пушкин навеки остался «солнцем русской поэзии», эталоном, образцом для подражания на все времена. Так что же имел ввиду Гоголь? Ни что иное, как желание показать глубину и всеохватность творческого дарования Поэта, сумевшего вместить в своем гении безмерную глубину бытия; дарование, которое Россия в полной мере способна будет оценить лишь по прошествии длительного времени, когда достигнет духовного уровня этого величайшего из своих сынов. (Поэтому, двести лет, как метафора, здесь тождественны тремстам, четыремстам и т. д.). «Пушкин видел каждый высокий предмет в его законном соприкосновении с верховным источником лиризма — с Богом»1 , — восхищался Гоголь. А столетие спустя не менее восторженно ему вторил Иван Ильин: «Пушкин обладал гениальным искусством прозревать сущность вещей… он лишь бросал взгляд и точно, быстро схватывал самое главное — божественную сущность всего»2 .
«Божественный глагол» наполнял Пушкина вдохновением, «душа поэта» трепетала, чутко, как «пробудившийся орел», откликалась на каждый, не слышный для дольнего мира, но явный для нее самой, небесный призыв. Такое пламенное творческое служение на крыльях гениальных прозрений сродни молитвенному деланию подвижника-исихаста, созерцающего божественные логосы. Молитва монаха-отшельника, возводящая ум к вершинам боговедения и всяческого знания — плод многолетних трудов, самоотречения и аскезы, а гениальные прозрения Поэта — это дар Божий, полученный при рождении. Но как и сила ветхозаветных пророков обреталась лишь в достигнутой подвигом чистоте сердца, так и творческое служение настоящего Поэта возможно только через полную самоотдачу сил. И в этом труд Поэта подобен молитвенному подвигу подвижника… Таков и был Пушкин, раз и навсегда избравший себе единый удел — «глаголом жечь сердца людей». Суть этого удела очень точно раскрывают слова Ильина: «Его (Пушкина) художественным актом была молитва, его молитвой была поэзия; а поэзия его была на грани подлинного совершенства»3 . Это то главное, что делает художественное делание онтологическим, нетленным, востребованным во все времена, вечным. Можно утверждать с совершенной определенностью, что все «человеческое» в Поэте, которое сомневалось и вольнодумствовало, ошибалось и падало, пребывало в суете и под воздействием искушений мира, осталось в далеком трагическом 1837, а «небесное» — вещий гений, чуткий к «божественному глаголу» — продолжает неудержимо двигаться на крыльях истории в будущее, чтобы вечно светить и наполнять смыслами души грядущих поколений.
Иди, куда влечет тебя свободный ум,
Усовершенствуя плоды любимых дум,
Не требуя наград за подвиг благородный4 .
Поэт внимал живому совершенству бытия и умел с потрясающей достоверностью отразить силу и красоту открывшейся ему гармонии мироздания в поэтической строке. Достоевский называл это способностью к “перевоплощению, почти совершенному, в дух чужих народов”, к “всемирной отзывчивости”5 . Ильин, развивая мысль Достоевского, вообще считал, что «эта отзывчивость гораздо шире, чем состав “других народов”: она связывает поэта со вселенной»6 . Он же наименовал Поэта «живым средоточием русского духа»7 . И это нам должно быть особенно дорого…
«Есть какое-то неизъяснимое наслаждение… — писал Петр Струве, — следить за тем, как Пушкин подготовляется и органически вырастает из всего предшествующего развития, как к нему ведут и Ломоносов и Сумароков, и фон-Визин и Озеров, и Державин и Карамзин… и Жуковский и Батюшков, и, наконец, та широкая волна подлинной народной поэзии, которая… проникает в русскую образованность и органически в ней претворяется»8 .
«Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою; — утверждал Поэт, — наша история требует иной мысли, другой формулы»9 . Что же эта за формула? Вероятно ли описать ее с помощью знаков и слов? Нет, если говорить об этом, исходя из возможностей какой бы то ни было из человеческих наук. Да, если осуществимость этого рассматривать в контексте художественного делания Пушкина. Русский дух, сокровище русской души раскрылись в его творчестве во всей своей красоте и самобытности…
Древнерусский сказитель Епифаний Премудрый так определял задачу творческого слова:
Неудобренная удобрити,
И неустроеная устроити
И неухыщреное ухитрити,
И несвершенная накончати…10
Не в этом ли было и есть особое предназначение Пушкина — удобрять высокодуховным поэтическим словом художественную ниву, устраивать наши неустроенные души, ухитрять нас в разумном делании, полезном для отечества и душеспасительном для нас — нас, научившихся и самою свою Родину пренебрежительно называть: «эта страна». И здесь преподает нам великий Поэт значимый и важный урок:
«Клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, какой нам Бог ее дал»11 .
Почаще бы нам приводить себе на память эти мудрые слова.
1 См. Гоголь Н. В. «Выбранные места из переписки с друзьями», собр. соч., т.6, стр. 238.
2 И. А. Ильин, «Александр Пушкин как путеводная звезда русской культуры», т. 6, кн. III, стр. 220.
3 Там же, стр. 238.
4 «Поэту», 1830.
5 См. “Дневник писателя” за 1880 год.
6 И. А. Ильин, «Пророческое призвание Пушкин», т. 6, кн. II, стр. 43.
7 Там же, стр. 42.
8 П. Б. Струве, «Растущий и живой Пушкин».
9 Пушкин А. С., т. 10, т. 7, стр. 100.
10 «Слово о житии и учении святаго отца нашего Стефана, бывшего в Перми епископа». XV в.
11 Письмо А.С.Пушкина П.Я.Чаадаеву, 19 октября 1836 г.