Гуляешь бывало, ну там, лужок, цветочки, овечки, жаворонок в небе поет, заливается. А за тобой ужу глазки следят девичьи. То хищница на охоту вышла. Лапами ступает мягко, ни травинки не примнет, ни сучком не треснет. Ну, я а дичь безобидная, знай себе гуляю, весенним днем наслаждаюсь. Отвлекся я чей-то, нить потерял...
Ну, значится, идет эта хищница, раскраска у нее конечно маскировочная, белая и паричок такой пушистый, тож белый. И так у ней это ловко выходит с маскировкой этой, что хоть в упор на нее гляди все одно не поймешь, что хищница. Ну и конечно, дичь, то есть я, видя такую белую да пушистую, начинает значится к хищнице этой ластиться, а она, хищница эта замаскированная, сеть мягонькую на плечики накинуть готовится, чтобы значится дичь (то есть меня) поймать и в нору свою хищническую уволочь… для коллекции.... Покамест дичь еще разум имеет и осторожность свою последнюю не растеряла, она перед ней стелится: и мягкими лапками дичи за ушком чешет и поцелуи дарит без счета, дичь ясно дело млеет, расслабляется, тут она, хищница эта пушистая, бедолагу (меня!!! Вот зараза!) в сеть да и в логовище, а там давай в этом логовище мрачном грудь добычи терзать когтями, прям даже должен сказать рвать, чтоб значится сердечко выковырять и на полочку поставить, а дичь то и сама рада сердце то отдать, добровольно отдать, надо заметить, но целое, битое отдавать ни как не желает.
А хищница знай себе рвет. Любовь дичи бедной жрет не жует, зараза, кусками глотает, слезками запивает, а сама-то любить даже и не собирается, ей бы только сердечко битое на полочку поставить. Ну, а дичь, хоть она и дура дурой начинает соображать, что дело тут не чисто, что не любят ее вовсе, а напротив живота ейного (то есть сердца конечно), лишить хотят, чтоб то сердце с начала в морилку, затем в сушилку, потом в распрямилку, ну и на полочку, чтоб значится оно, как говориться, было.
Вот что еще интересно-то, хищницы-то эти тоже умом не отличаются, потому как им от той дичи радости ну ни какой нету, а они все терзают и терзают, а как утерзаются, так плакают, да не по этой дичи, а по другой, что когда-то давно сбегла. Да и вобщем-то ту давнишнюю дичь и дичью то назвать нельзя, потому как хищница в те годы давние и хищницей-то не была.
Дичь, эту хищницу и пожалела бы, да терзает уж шибко, глупая.... Ну и вырывается дичь, какая рано, а какая и поздно, и оставляя ошметки своего сердца в когтях хищницы убегает. Долго еще дичи придется раны зализывать, прежде чем она на новую прогулку способна станет. А хищница опять на охоту, чтоб значит доказать себе, что хорошая она, что любят ее сильно да бескорыстно, ажно до доски гробовой, только не получится у нее это, не докажешь себе ни чего охотой такой, но хищницы охотятся и охотятся, а радости им нет, да и быть не может, потому как любовь свою они потеряли где-то, вот потому-то они и хищницы. Дичь то хоть любила, ей с того какая ни какая радость есть, а вот хищницу жалко.