Разместив на сайте свою повесть "Алтын-гора", я отчетливо понимал, что будет правильно поместить также
какой-нибудь небольшой отрывок из этой повести, чтобы любой читатель мог составить представление о стиле автора, не тратя времени на скачивание основного текста. Назвал я этот наугад взятый отрывок из начала повести ПРЕЗЕНТАЦИЕЙ. Предлагаю его вашему вниманию.
С уважением, И.Сухарев
Не лазоревкой звонкою напоет, а сычом полуночным прокричит, как приговорит сибирская тайга весть о начале зимы. На Покров ахнули морозы. Белые кости берез, черные пугала сосен - всё обреченно замерло в ожидании тяжкой годины. Еще мало заснеженная земля покрылась трещинами, закаменела, тайга хрустела промерзшими лесинами, порождая эхо в гольцах и увалах.
Столь ранние заморозки поломали планы казаков. Теснимые в объятья болот ханом Кучумом, они десятками гибли теперь от стрел и стужи.
Нелепо погиб Ермак. Без его связей в окрестных селеньях татар, остяков и вогулов, по заледеневшей, ощерившейся вражьими засадами тайге выбраться к южным рекам до высокого снега казалось немыслимым. Сникли головы бравых атаманов. Ропот колыхал ряды казаков. Кое-кто, таясь, подбивал за щедрый выкуп повернуть назад на Чусовую, а в откупную выдать кучумовцам вожаков. Одного смутьяна схватили и для примера, а больше от отчаянья и тупой злобы посадили на кол, но сначала рвали ноздри, уши, ломали пальцы; при том, визжа и танцуя как на свадьбе, пили кровавую брусничную брагу, будто в последний раз - до полусмерти, до смерти! - уже не помня, за что калечили человека. Рогачев, выждав, когда все уснут, стянул изуродованное тело со штыря, спихнул в реку. Не по-христиански, конечно, да мертвому не все ли равно, лишь бы кости не на съеденье волкам. Проломив уже обметавшую берега ледную корку, труп медленно ушел в темноту, навсегда унося с собой надежду на раскаяние Иуды и покаяние потерявших рассудок палачей…
Никто не смог бы сказать, отчего записался в казачий поход Иван Рогачев.
Когда вызрела рожь, многие решили, что с таким урожаем до лебеды и крапивы не дотянуть и подались, кто в отходники - на прииск к Строгановым, кто к кайсакам в пастухи, а кто по миру - с сумой и с рукой. Только не Рогачев, в двадцать лет лучший охотник Заболотья. Он всегда был при удаче: лесной Хозяин давал под его пищаль белку даже в мертвый год, когда шишка не родилась, зверь откочевывал на север, и другие охотники и не помышляли лазить в тайгу. Был ли у Рогачева какой секрет? Трудно сказать, только бил он, что зверя, что птицу без промаха, случалось, стрелял, не видя цели, на слух и все ж попадал. Кажется, реши он всю живность в округе извести, извел бы, кабы картечи хватило, да за зря, на потеху не губил зверья Рогачев, - чувствуя почти кровную связь с ним, жалел и, как мог, старался беречь.
Сутками пропадал Иван в тайге еще сызмальства. Родителей он не помнил: давным-давно мореной осенью заел их медведь, и поднимали сироту дед с бабкой. В той забытой поре укрылась странная тайна удачливого охотника - не зря же с малых лет болтался на худой ванькиной шее старинный, резной кости амулет с фигурками диковинных зверей. По рассказам бывалых таежников такие амулеты носили вожди да шаманы из остяцко-вогульских родов, а как оказалась вещица у Ваньки, ни он сам, ни его родные не выдавали. Только бабы, частенько засматривавшиеся на статного парня, на посиделках судачили: дескать, когда еще Иван в возраст не вошел, с ним тот случай вышел - спасла мальца от смерти шаманка, и с той поры он заговоренный.
А приключилась с Ванькой страшная болезнь. Малый бился в бреду три недели, исходил жаром, и старики уже потихоньку заказали умельцу Силантию гробик, чтоб не торопясь, выстругал покрасивее, да поаккуратнее. Уж больно любили сироту за ласку, за его близкие слезы, за то, что, бывало, подойдет, погладит по руке, скажет: «Баба Акулина, хочешь голубики сушеной нажую, она сладкая, слаще меда», а зимой залезет на полати, к старику под зипун, прижмется холодными, тонкими ногами и просит: «Ты, деда, разреши мне свою пищаль подержать, а я тебе за то, как помрешь, летом на могилку всегда холодного кваса приносить буду».
Однако ж не пригодился Ване гробик, хоть и удался на славу: из векового кедра вынул Силантий сердцевину, распустил полосой и смастерил без гвоздей, на листвяных штифтах, украсив крестом из золотистой липы.
Выжил мальчонка, а каким чудом - таились старики, отмахивались от расспросов соседей.
Его дед - Василий Парфеныч - получил от Господа трудную жизнь. Молодым казачил, походил и в командирах, и в колодках, ранен был в походе на Казань. Когда в 1555 году сибирский князь Едигер просился под руку Москвы, пошел Василий Парфеныч по Сибири вольной судьбы искать, а заместо того женился, да так и осел в Заболотье: острожил рыбу, ставил котцы, сетки вязал, мастерил разные ловушки, до которых был большой любитель. Хитростью своей брал он силками всякого лиса, только укажи след, и делал это даже на спор за четверть браги, и ни разу не проиграл. Люди дивились, а способ-то был прост: скрывал Парфеныч под силком дырявый короб с полевками - какая лисица против мышиной вони устоит!
Сильно верующим человеком слыл Василий Парфеныч, круглые сутки грустили в его избе лампады, барсучьего сала тут не жалели. Часами горбился дед Василий на коленях под образами, моля у Бога спасенье хворому Ване. На исходе третьей недели молча встал, накинул на плечи тулуп, прихватил под навесом широкие подбитые лосинной шкурой лыжи и ушел в тайгу. А к ночи привел в избу красивую седую вогулку. Та, косо зыркнув на испуганную Акулину, осмотрела больного, что-то зло шепнула себе под нос и, заметив стоявший в углу за перегородкой гроб, заявила, что хочет забрать мальчика к себе в чум.
Тяжело вздохнув, Василий Парфеныч пошел запрягать лошадей. Так попал Ванька к вогулам в охотничий стан...