«… Контуров на самом деле не существует в природе. Они существуют в нашем воображении и на картинах плохой работы…» ( Из моих уроков по рисованию)
Виртуальная жизнь.
Отец постоянно твердит мне последнее время, что я живу в виртуальном мире. Не в смысле того, что с компьютерами у меня всё связанно, а что стараюсь отгородиться от реальностей. Да, стараюсь всеми возможными силами.
Уже середина весны. Самый разгар слякотной грязи. Всё уже ходят без шапок и с открытой грудью. Кроме меня. Может быть, я стараюсь оттянуть время холодных и пустынных улиц, которые темнеют уже в пять часов вечера, и несмотря на оживлённую толкотню нахохленных людей, идущих после работы людей, улицы все равно остаются спокойными и пустыми, кажется, мягкий снег убаюкивает их под собой. Сейчас снег грязный и нетрезвый. Он стал похож на бомжа. В некоторые холодные дни он встаёт, делает несколько шагов, но с наступлением плюсовой температуры, падает в беспамятстве в колею от колёс грузовика и медленно умирает там под смех проходящих мимо подростков. Молодёжь очень радуется концу зимы. Лица девочек начинаются сиять непонятной радостью и осветлёнными волосами. У мальчиков появляется возможность расстёгивать свои куртки, громче хохотать в транспорте и метро и дальше харкаться. Потому что они живые. Они не виртуальные.
Виртуальные прогулки.
Осенью и ранней весной я любил после работы идти пешком мимо художественной школы. Один раз из её дверей вывалилась толпа девушек, очень оживлённо чего-то обсуждавших. Они смеялись, выпуская изо рта клубы пара и сигаретного дыма. Им было лет по шестнадцать. Одна из них смотрела на картину в окне школы. Девушка не слушала своих подруг. Она молча смотрела на картину, которая висит там уже несколько месяцев. Мне показалось, что она рассматривает свою картину. Любовно отмечая удачные тени, и придирчиво цепляясь к некоторым моментам. Я прошёл мимо и остановился недалеко, продолжая смотреть на эту девчонку. Вскоре её окрикнули, она отозвалась мгновенно, без всякого отрыва от своей картины, мгновенно распрощавшись с воспоминаниями о тех днях рисования. На картине был парень, сидящий на стуле, нарисованный акварелью.
Виртуальные дни рисования.
Воскресное утро, которое напоминает о закольцованности, повторении и близком старении. Это утро светлое, в отличие от утра вторника или четверга, насильно навязанных пиликаньем будильника в кромешной темноте. Лежание в кровати с закрытыми глазами. Имитация виртуальной жизни во сне. Некоторые отголоски нереальность воскресного утра ( обрывки сновидений, секундные провалы обратно). Выталкивание в туалет силой творческого порыва. Эта девочка в то утро, наверное, съела две плюшки с творогом и запила чашкой кофе. Я работаю по ночам, у меня нет будильника, я ненавижу пить кофе. После завтрака она недолго постояла перед зеркалом, расчесала волосы, наклоняя голову налево. Натягивание ватмана на планшет. Звук падающей воды на плотную бумагу, утрированный мыслями о рисовании, кажется очень громким. Девушка шмыгает носом, стесняясь этого даже в одиночестве. Мокрый ватман, подгибание углов. В минуты, когда планшет сохнет, она курит, поддерживая тылом левой кисти острый локоть правой руки. Рядом набор карандашей разной твёрдости и мягкости, акварель. Прикрепление к верхнему левому углу планшета фотографии, на которой молодой человек сидит на стуле. Бумага для акварели имеет текстуру, способную придать «живость». Ватман гладкий, девушка выбирает его.
Виртуальное время.
Пожилые люди живут в основном домашней жизнью. Опрятные бабульки начинают свой день с того, что застилают свою кровать. Я не убираю свою кровать. У меня её нет, я сплю в раскладном кресле. Движения у пожилых людей неторопливые с первого взгляда, но самом деле, они ничем не отличаются от моих, по силе желания сделать что-либо быстро. Движения медленные, потому что они медленные как плохая связь. Когда зелёненькие или красненькие огоньки зажигаются не в том темпе, каком хотелось. Зато, у некоторых бабулек есть фаянсовые слоники на ламповых телевизорах, а у меня слоников таких нет. Со слониками время тянется ещё медленнее. День изо дня, блестящие в лучах утреннего солнца и лоснящиеся в свете вечернего телесериала, слоны идут неторопливо в одном направлении. Дедки являются полной противоположностью бабулькам. Они неопрятны, неряшливы. Всё чего им нужно – это посидеть на лавочке около дома и прикрикнуть на какого-нибудь непоседливого ребёнка. Слоники будут продолжать свой путь несколько лет, за это время дедки могут умереть во сне. А бабульки будут по прежнему мыть полы и стирать платочки, на которых слоники шагают без признаков усталости, в отличии от бабулек, которым это всё очень тяжело делать. Потом бабульки перестанут выходить из дома, выкидывать мусор и ходить за продуктами вместо них будут соседские мальчишки. Раз в неделю, когда погода будет не очень холодная, они будут выходить на балкон закутанные в три платка, с табуреткой, за глотком свежего воздуха, плотно закрывая за собой дверь. Если посмотреть на них с улицы, сквозь голые ветки деревьев, то не зашторенный проём балконной двери похож на чёрный прямоугольник, внутри которого ничего нет и никогда не было. Хотя это всё обман зрения, там есть слоники. Когда бабульки умирают, слоники прекращают свой путь на некоторое время. В картонной коробке они лежат на боку, они отдыхают, набираются сил. Что бы вновь, по началу на несколько часов на газете, запорошенной снегом, расстеленной на птичьем рынке, совершать коротенькие пробежки, а затем и надолго продолжить свой путь рядом с полным собранием сочинений Чехова, возможно уже в другом направлении.
Виртуальная медленность.
Я тормозил полтора месяца. За это время я не напечатал ни одного слова. Снег давно уже стаял, грязь впиталась в трещины асфальта, оставшаяся шняга была убрана женщинами в оранжевых спецовках с метлами в руках. Майские праздники обрушились спонтанно – то, что сейчас выходные дни, я понял только сегодня, десятого мая. На улицах замедленное движение. Транспорта мало, людей тоже не много. Во всём чувствуется лёгкая слабость и сонливость, не валящая с ног, а позволяющая сквозь полузакрытые глаза смотреть фильмы про войну, развалившись в продавленном кресле. Листья пробиваются из оживающих веток с этой же самой сонливой постпохмельной неохотой. Тепло старательно заливает дворики покосившихся домиков в частном секторе, выгоняя на улицу его обитателей. Они зевают и провожают взглядом проезжающие мимо трамваи, которые, казалось бы должны таить в себе взрывную агрессию электричества и движения. Рельсы блестят на солнце, водитель дремлет, кондукторша сегодня ещё вообще не ложилась спать, и потому периодически проваливается в сон. Полусгнившие крыши старых домиков отдают последние капли весенней влажности, если бы эти испарения образовывали бы радугу, то в совокупности с испарениями от шифера с хрущёвских пятиэтажек, над городом протянулась бы палитра кратковременного оживления в первые дни праздника и спада, увядания энергии горожан. Индикаторами наступления лета являются дети, которые переодеваются в шортики и начинают отчаянно орать под окнами своих домов, из других окон пробивается приглушённая бетоном и рамами музыка, её вибрации вздымаются из динамиков и обрушиваются на старый ковёр с тигром или с собаками на охоте, и в изнеможении отползают умирать сквозь щели на улицу. Там они смешиваются с детским визгом и корчатся под шаркающими шашками хмельного поколения перестройки. Ковры с тиграми впадают в незримый, виртуальный анабиоз до наступления первых холодов, сейчас они невосприимчивы ни к каким раздражителям. Открытые кафе с наступлением вечера будут забиты весёлыми посетителями, овеяны пивным ореолом, тесно сплетённым с эстрадными хитами в один пульсирующий, трудно различимый разношёрстный клубок виртуальных ценностей и методичных возвратов к природе человеческих чувств. За пределами кафе их называют низменными, здесь они стилизованны под трафарет всеобщего растворения в теплоте ещё одного прошедшего дня, со всей его цикличностью. Вчерашний вечер был возбуждённым, напряжённым до пульсации, эректированным. Я понял, что не хочу спать и поехал к знакомым в то место где в шейкере ночных звонков смешиваются искренние слёзы, фальшивая ебля, радость от чего-то мелкого и незначительного. Это место маленькой лотереи. Можно даже вытянуть билет на праздник жизни. Я всего лишь зритель. Не могу объяснить почему меня тянет шляться по всяким притонам. Дорога на квартиру, где обитают падшие ангелы, занимает всего двадцать минут, но время тянулось гораздо больше, неосязаемое движение стрелок и мелькание палочек на жидкокристаллическом экране было липким и комковатым, напоминающим пельменное тесто, в котором ты пытаешься раскатать комки, проклиная наебавшего тебя продавца. Грязная квартира, в которой не работает унитаз и трубы перистальтируют с пугающими попёрдываниями, комнаты с ограниченным количеством кроватей – всё это называется офис. Жизнь здесь движется постоянно, не останавливаясь на созерцание из пыльного окна заката, с умилённым выражением лица; не оборачиваясь через плечо на часы, без остановок. Передышки предусмотрены, но очень непродолжительные, они компенсируются быстрым течением событий, незаметным для обитателей офиса. Когда они обессиленные, расслабленно раскидывают руки на волнах ночных звонков и поездок по плохо освещённым кварталам, они несутся дальше с бешенной скоростью, не чувствуя даже малейшего движения.
Виртуальная недостача.
Находясь в состоянии постоянной нехватки чего-то, я старался лишить себя малейшей возможности изыскать даже немножко времени, для того, что бы задуматься, что именно мне не хватает. В начале этой нехватки «чего-то» я думал, что мне нужно засунуть *** в мягкое и горячее и всё придёт в норму. Реализовав такое засовывание один раз, нехватка непонятного усилилась. С этого момента я обходился засовыванием в полукруглое, суховатое и довольно прохладное, изредка смоченное собственной слюной. В праздничные дни свободное время навалились на меня непосильным весом. Водка подстёгивала мыслительные процессы. После половины бутылки понял, что «что-то» девушка, скрытая за паутиной проводов и спирально закрученных шнуров телефонных трубок. Мне не хватало её голоса, рождающего спокойствие и возможность смотреть на земные вещи. Буквы из её писем тоже говорили со мной, только уже другим голосом, не сказать что чужим, но несколько отдалённым и назидательным. Часто я терялся во время беседы с человеком, которого никогда не видел. В такие моменты мне хотелось интонацией потупить глаза и немножко помолчать. Обычно я представлял себе осеннее поле с кучами выкопанного картофеля и себя посередине него, позволявшего ветру играть с собой. Переписка похожа на мягкие прикосновения майского ветра, разве что изредка приходится выковыривать из глаза соринку или пыль. Разговор проникает тебе под куртку октябрьскими сквозняками, заставляет сгибаться под разгулом порывов на пустых площадях, высушивает глаза, но тянет вновь испытать тебя на прочность. Её буквы и голос давали возможность мне общаться мне с моими знакомыми на дне защиты чьей – то диссертационной работы без сильного дискомфорта, убеждать меня и их в том, что мы действительно к чему-то стремимся, и всё наше сборище даёт нам возможность извлечь, из затраченного на всю эту хуйню времени, максимум полезного чего-то. Неосязаемого, виртуального. Во всём был ритуал. Все это прекрасно видели, но у каждого была своя защита от этого. У кого-то защитой было желание рассказать новый анекдот про пидорасов и хохотать громче всех, вырастая в собственных глазах ещё на четырнадцать с половиной сантиметров. У кого-то щитом от обычной последовательности пожирания салатов и варёной картошки была возможность сожрать лишний кусок торта, насрав на диету по причине «особенного дня». Я довольствовался общением с виртуальной девушкой, и так же как и все хохотал с набитым ртом, с улыбкой отказывался от танцев ( хотя хотелось заорать: « Отъебись от меня! Я ненавижу эту музыку и танцы!»), пытался говорить «достойные внимания» тосты. Танцы придуманы для того, что бы сближать людей. Не хотелось совершенно сближаться ни с кем, и по большому счёту не видел ни в чём особого смысла, кроме виртуального голоса. Можно было бы вообще сидеть дома, ходить только на работу, но тогда удовольствие от общения было бы неполным.. Скорее всего, я пытаюсь повыёбываться. Чем я восторженно упиваюсь со злобной улыбкой на роже?! Если тем, что люди захотели встретиться, теперь им хорошо от этого, они пьют водку и наливают её мне, то я всего напыщенный кретин. А если… Если быть не может, меня действительно раздражало их хорошее настроение, а пьяный смех мне казался парниковым. Я долго соображал почему «парниковым». Через две минуты мне представилось моё картофельное поле с рваными парниками, внутри которых мы сидели скрючившись. У каждого из нас была своя ячейка, своя сота, из неё мы смотрели на рваные облака сквозь грязную полиэтиленовую плёнку и смеялись. Гортанные звуки веселья пытались убить время, иногда дорогое, но чаще копеечное, ненужное, превращающееся в обузу. Застольные беседы в этот момент были лишены всякого смысла, даже в плане убиения времени. Я вежливо попрощался со всеми и поехал в офис, находя дорогу по выпавшим из подрезанных ангельских крыльев.
Виртуальное убийство.
У меня есть знакомый, который попал под машину, когда перебегал дорогу в надежде успеть на автобус. Ему переломало бедро и голень на одной ноге. По выходу из больницы он сказал мне, что никуда не торопился в тот день, совсем никуда.
Ежеминутное убийство.
Все убивают время без исключения. Те, которые клянутся на библии, что не вздёрнули на столбе ни одной минуты из шести часов рабочего времени, безбожно ****ят. Они своего рода эстеты или извращенцы, как кому будет угодно. Их отличительная черта – увлечённость, через тонированное стекло которой они не замечают мук сгоревшего времени. И только после, презрительно посматривая на безобразные трупики на фоне зимнего солнышка, начинают стремительно крошить недобитые сосуды с жидкими минутами. Они делают это с жуткой жаждой разрушения, зная то, что скоро тошнота от бессмысленных убийств заставить опять оградить их глаза непроницаемым для звука метронома и маятников. Никто, даже соседские алкаши, сидящие на лавочке, не признают себя виновными в убийстве времени.
Виртуальная схватка.
Минуты бежали то очень быстро, то стрелка останавливалась, и тогда свет становился тусклым. Освещение в одной из комнат офиса представляло собой лампочку в патроне, которая была вставлена в розетку посредством двух проводков. Я сидел впереди неё и отбрасывал на стену чёрные тени. К полуночи я был настолько пьян, что стал говорить одной из девчонок, что многие из французских современных прозаиков изобилуют огромным количеством эпитетов в начале каждой из своих глав, и что это чистейшая выёбистость. Если бы я сказал правильно, то ничего не изменилось бы. Эпиграфы продолжали бы поражать бы наше воображение широким кругозором писателя, а девушка по-прежнему хотела бы спать. В два часа ночи алкоголь закончился, нам захотелось продолжения, мы пошли на улицу. Девица одела такую ****скую одежду, что даже единичные прохожие подолгу смотрели то неё, то на нас с хозяином притона, который был готов уже рухнуть. Мы купили водки и джина. Вернувшись обратно, после этого "коктейля" нехватка виртуального урагана стала более чувствительной, язык развязался и на вопрос хочу ли я поебаться с кем-нибудь всего за пятьсот рублей, я начал говорить что мне особливо и не нужен никто, что мне хватает виртуальной подпитки с одной девушкой. Вопрошавшая долго слушала, хлопая совершенно пьянющими глазами, недоверчиво смотря на меня. Потом пробормотала, что это видимо здорово. И тут меня разобрала злость за то, что я чего-то говорил ей, и в это время я не убил ни одной секунды, поток слов был настолько густой, что "одно мгновение" могло бы вместить в себя ещё десяток таких откровений. Затылком я чувствовал тепло от лампочки в патроне так, если бы мне дышали в затылок горячим прерывистым дыханием. Я не стал заполнять эту пустоту в "одном мгновении" словами, я представил плотное соприкосновение наших лбов, и мои руки на твоих плечах, они ничего не обхватывали, просто бессильно разрастались кистями, свободно свисающими у твоих лопаток, лёгкая тошнота и разглядывание тобой, с интересом, наверное, свиной кожи, которая замочена в щёлочи, а зачем это, для картин, татуировка на коже и её натягивание, как на планшет натягивала ватман девушка из художественной школы, с любовью, так же как и она рассматривать своё творение, ты улыбаешься, не говоришь слово «bizzare» Не было ни поцелуев ни шепота, потом мгновение кончилось, как карточка для разговоров с той разницей, что "одно мгновение " выкинуло меня без предупреждения. Директор притона впал в алкогольную кому как всегда, мы перетащили его на кровать. В комнате было душно, я нашёл в другой комнате какой-то матрац, застелил его своей простынкой, через полчаса я видел виртуальный сон, который я забыл на утро.
Как легко потерять чего нет, очень быстро, за двадцать минут с лишним, выходить из душа мокрым и чистым, и сидеть охлаждаясь перед дверью балконной открытой, наблюдая бесцельно за кошкой пушистой и сытой. Потерять всё и сразу, потерять то, что не твоё, всё равно как в это ненастное утро, за неловкую, грубоватую фразу, постоять у края балкона, плюнуть вниз, на бельё, чужое, влажное и белоснежное, и вниз устремиться, с ограничительного парапета, грудью порвав верёвки с прищепками без цвета. Потерять невесомое, и согнуться, расплющится от воспоминаний, как раздавленное насекомое, никто этого не заметит, ведь потери и нет, так одни разговоры, словесные формы, обои отклеились, виден краешек старых газет, жёлтых от бремени лет, руки пахнут резиной и тальком от сделанной татуировки, её нельзя потерять, она крепко пришита к телу, после быстрой помолвки, они неразлучны – кожа и та, что извилистой тропкой сползает с иголки. Я хотел бы пришить себя к тому, что могу потерять, пусть мне говорят, что это желание временно, что желанья мои сумбурны и молоды, а швы… от них остаются следы. Но ведь тело дано нам, что бы мы издевались над ним жестоко! Разве не так? В карманах фасованный в фольгу синтетический мак, капли белесого сока, шрамы вблизи локтевых сгибов – признаки плохого настроенья, круглый столик за которым бессонница смотрит на разбитый квадратик печенья, винный дух громких песен и открытых черепно-мозговых травм. Это всё безусловно… безусловно…но нельзя же пришить себя к виртуальному субстрату! Можно, я сам, я сумею пришить, нужно только побольше сделать кожную складку, захватить без зажима и узлы в пространство пустить, тайно надеясь, что они приживутся. А если нет, то шов ложиться неровно и расплавляет мягкие ткани, уплывая куда-то поглубже, отпустив навсегда виртуальные дали.