Только что светило солнце, и вдруг, вполне безобидное с виду облачко неожиданно потемнело, из него посыпались блестящие крупные капли, потом, где-то в высоте полыхнуло фиолетовым, а чуть погодя, бабахнуло так, что даже в салоне автобуса все задребезжало. Небеса тут же прорвались, и полило как из ведра, моментально образовавшиеся лужи пошли пузырями, а налетевший ветер вывернул дрожащие листья тополей серебристой изнанкой.
Но мы уже въезжали под высокий пластиковый навес, установленный над пограничным переходом. Разогнавшись, Валерка, не успел притормозить перед «лежачим полицейским» - бетонным валиком на асфальте, автобус прилично тряхнуло, Вадим, державший в руках чашку с кофе, выругался односложно, пытаясь не расплескать горячий напиток, и - наступила тишина. Там, на подъезде к пограничному переходу, лило и гремело, а здесь, под навесом, все было сухо и чинно. Машины, впереди, были покрыты слоем дорожной пыли, и выглядели они так, будто простояли здесь целую вечность, а наш свежевымытый «Мерседес», с бегущими по стеклам струйками воды, казался чужестранцем, ворвавшимся в заколдованную сонную страну.
- Приехали, блин! – В Валеркином голосе прозвучала такая безысходность, что все мы, как по команде, посмотрели в сторону КПП.
И с первого взгляда стало ясно - действительно, приехали. Вдоль выстроившихся машин прохаживалось, постукивая каблучками, существо лет двадцати, в форме подпоручика стражи граничной Польской Народной Республики. Коротко стриженые волосы, оттенка выцветшей соломы, суровый взгляд голубых глаз, наглаженные брючки, смело расстегнутая вторая пуговица на рубашке табачного цвета - все эти внешние признаки не могли скрыть от нас, профессионалов контрабанды, главного: пани стажеру в воскресенье доверили работать одной, без прикрытия старшего офицера, а в результате, мы простоим здесь пару лишних часов.
Вот она тщательно осмотрела со всех сторон потрепанный жизнью «Фольксваген Гольф», затем, влезла под капот, выставив на всеобщее обозрение свои соблазнительные округлости, и стала сличать номера на двигателе и в техпаспорте. Похоже, пани предполагала, что благообразная супружеская пара польских пенсионеров, едущая "Гольфом", по ночам развлекается угоном автомобилей.
Валерка шумно вздохнул, достал из кармана куртки замусоленную книжку и демонстративно углубился в чтение, всем своим видом давая понять, что смотреть на это безобразие выше его сил.
Дождь тем временем перестал, тучка, выдавив из себя влагу, вновь приобрела невинный пушистый облик и медленно поплыла на запад, в сторону Варшавы. Солнце ударило с высоты всем своим теплом, и лужи на асфальте начали подсыхать и таять на глазах.
В микроавтобусе стало душно, Лайма принялась тянуть задвижку, пытаясь открыть ближайшее окно. То ли стекло перекосилось, то ли Лайму плохо слушались руки, после вчерашнего бурного вечера, но окно не поддавалось. Я перегнулся через сиденье и мы, общими усилиями, со скрипом отодвинули стекло. Через окно, с улицы, потянуло свежестью, весной, дождевой влагой - и у меня, от этих запахов вдруг закружилась голова. Отошли на задний план наши пограничные передряги, захотелось бросить все, выскочить из автобуса, и побегать босиком, раздвигая ногами мокрую траву, как это бывало в детстве. Я даже прикрыл глаза рукой, пытаясь удержать это чувство беззаботности, пришедшее откуда-то из детской памяти, но голоса коллег вернули меня в салон автобуса.
- Да брось ты свою книжку! – раздраженно дергал Валерку за рукав Вадим.
- Что ты пристал? - Валерка с недовольным видом отложил книгу.
- Ты уже придумал, сколько дадим? – потрясая перед Валеркиным носом калькулятором, продолжил больную тему Вадим.
- Отстань - сколько скажут, столько и заплатим. Назад же, все равно не повезем?
Валерке, судя по его тону, порядком надоели разговоры на тему - сколько «дать» литовскому таможеннику. Вопрос пересечения границы был предметом жарких дискуссий Вадима и Валерки с момента выезда из Варшавы, с товаром у них, в этот раз, был явный перебор.
Слушая их, я тихо радовался в душе, что моя скромная сумочка с радиодеталями никогда не удостаивалась особого внимания таможенников. Большие картонные ящики с автомобильными приемниками, которые возили для своей фирмы Вадим с Валеркой - вот что привлекало внимание каждого, заглянувшего в салон автобуса, именно они являлись постоянным источником наших проблем на границе.
Нас – пятеро: я, Валерка, Вадим, Лайма, ну и, конечно же, недавно примкнувший к нам Буяныч. Возвращаемся мы с Варшавского рынка, где каждый покупал какой то товар для перепродажи в Риге. Результаты у нас разные: я, по причине природной лености – с трудом свожу концы с концами; Валерка с Вадимом владеют на двоих крохотным магазинчиком, их уровень жизни вполне тянет на средний класс; Лайма, бывшая учительница русского языка, ввиду отсутствия спроса на свою профессию торгует детской одеждой на рынке, и на жизнь, вроде, не жалуется. Кстати, Лайма, поначалу, удивила нас своим правильным русским языком, но теперь, мы замечаем, что месяц от месяца, лексикон бывшей учительницы заметно беднеет, сказывается общение с базарным контингентом.
Чем приторговывает Буяныч неясно, его шикарная черная спортивная сумка каждый раз набита какой-то ерундой, не представляющей, на наш взгляд, особой коммерческой ценности. Есть подозрение, что связался он с нами исключительно для того, чтобы иметь возможность раз в месяц уехать подальше от жены, и напиться в свое удовольствие.
Все, что мы везем в Ригу — это чистая контрабанда. Если ввозить товары официально, с правильным оформлением и полагающимися пошлинами, то, во-первых, мы простоим на границе не меньше суток, а во-вторых, официально оформленный товар можно будет смело выбрасывать в первую же канаву, его цена будет выше розничной в два-три раза, никто такое не купит. Хитрят с пошлинами все, и громадные фирмы, и мелкие сошки, вроде нас. В результате, простые рижане имеют возможность купить товары по сносным ценам, а мы - выживаем в условиях дикого капитализма.
На латвийской границе, у нас есть свой человек, там работает двоюродный брат Лаймы, и, за умеренную плату мы проходим таможню в пять минут. Но чтобы из Польши попасть в Латвию, сначала, нужно пересечь Литву, а вот тут и кроются наши основные проблемы. Литовские таможенники, по идее, вообще не имеют права трогать транзитные товары - но это только по идее, а на практике, кто же в здравом уме откажется пощипать компанию беззащитных контрабандистов. Мы уже не трепыхаемся, не требуем соблюдения закона, горький опыт научил нас, что гораздо проще заплатить требуемую сумму, и проскочить границу без осложнений, чем без толку качать права, теряя драгоценное время.
Близится вступление Литвы, Латвии и Польши в Евросоюз, после этого границы между странами исчезнут, а значит, сотни пограничников и таможенников останутся без работы. В предчувствии скорой жизненной катастрофы, они, с каждым разом, наглеют все больше, и начинают требовать уже запредельные деньги за проезд. Каждый раз, идет долгий тяжелый спор, между Валеркой и очередным стяжателем, и каждый раз, несмотря на все наши усилия, компромиссная сумма увеличивается.
...Машины двигались в час по чайной ложке. Нетерпеливый Буяныч громко икнул и предложил, для более быстрого прохождения границы послать на переговоры делегацию, из одного члена, причем, прямо пояснил, о каком члене идет речь. Бас его, гулко разнесся в тишине под навесом, так, что даже пани подпоручик, оторвавшись от изучения документов, выпрямилась, и внимательно посмотрела в нашу сторону. Она явно уловила знакомое слово из трех букв, которое по-польски, звучит точно так же как и по-русски, но, судя по ее изумленному виду, не могла поверить собственным ушам.
- Буяныч, сбавь тон! – зашипел Вадим, вжимаясь в кресло - Вот не хватало нам только инцидентов в пограничной зоне.
Предусмотрительно приглушив свою иерихонскую трубу, Буяныч возмущенно буркнул под нос, что-то, вроде - «еврей, рожденный в концлагере, фашистов не боится»
- Какие фашисты? - повернулся Вадим – Ты о чем?
- Да он всех людей в форме фашистами называет – пояснил Валерка, живущий с Буянычем по соседству, и знающий его уже много лет - с тех пор, как в восьмидесятом, в Юрмале, его менты побили.
- Буяныч, ты же, говорят, в молодости боксом занимался, как же ты допустил такое?
- Сильно пьяный был, но одну патрульную машину он все-таки уложил – продолжал комментировать Валерка – так они, гады, вторую по рации вызвали.
Герой этого диалога сидел отвернувшись к окну, озабоченно ковырялся в носу, и делал вид, что разговор идет не о нем. Бывший ресторанный певец Семен Гранитный, по кличке Буяныч, мужчина внушительной комплекции и веселого нрава, впервые попал к нам в автобус пару месяцев назад. Прежде всего, он поразил коллектив своим могучим басом и необычайно широким песенным репертуаром, но затем, мы с восхищением оценили его способность расправляться практически с любым количеством спиртного. Они, с Вадимом, как-то даже устроили соревнование, на - «кто больше выпьет». Через пару часов, переоценивший свои возможности Вадим сполз под сиденье, а Буяныч еще три часа допивал оставшееся, развлекая себя и нас шлягерами прошлых лет.
Меня всегда сильно интересовало, как выглядит со стороны наш «Летучий Голландец», когда он проносится через тихие, провинциальные польские городки, а из окон в это время несется рев Буяныча. Судя по лицам некоторых прохожих, впечатление было сногсшибательным.
Единственным минусом Буяныча является его жуткая любвеобильность, он постоянно к кому-то пристает - то к хорошеньким попутчицам, то к азиаткам, торгующим джинсами на Варшавском рынке, то к официанткам в маленьких придорожных кафе. Ввиду того, что взаимности он добивается редко, а практически - никогда, последствия его похождений приходится расхлебывать всему экипажу.
Вот и сейчас, он углядел в «Ауди» из соседнего ряда какую то девицу, и принялся жестикулировать, пытаясь привлечь ее внимание. Явно скучающая девица, с интересом следила за его пассами, но признаков понимания не выказывала. Заинтригованные, мы с Лаймой стали допытываться, что же это он пытается изобразить.
Глянув на нас чуточку свысока, Буяныч пояснил, что знакомая продавщица с Рижского рынка, подрабатывавшая одно время на панели в Париже, показала ему язык жестов французских «жриц любви». И вот, на этом языке он и пытался донести до девицы фразу - «ты мне нравишься».
Я с сомнением глянул на рискованные фигуры, выписываемые толстыми волосатыми пальцами Буяныча, но решил не вмешиваться, а проследить дальнейшее развитие событий. Долго ждать не пришлось, похоже, какой то из знаков девица интерпретировала, как принято говорить, "в меру своей испорченности" - она резко переменилась в лице и, указывая пальцем в сторону нашего автобуса, стала что-то говорить сидевшему за рулем парню. Тот, рывком открыл дверь, подошел к нашему "Мерсу", постучал в окошко, где сидел Буяныч, и поманил его рукой. Этот жест, в отличие от туманных знаков Буяныча, был весьма ясным и недружелюбным. Обрадованный новому развлечению, наш Марсель Марсо рванулся к дверям, на ходу снимая куртку и бормоча что-то победное.
Валерка, вовремя оценив ситуацию, толчком в грудь отправил его на место, высунулся в окно, и тихим, но жестким тоном, посоветовал молодому человеку не петушиться. Парень, поколебался несколько секунд, выругался, и снова нырнул в машину. Девица задернула шторку на окне, инцидент был исчерпан.
Буяныч, лишенный развлечений, стал хныкать, что он хочет в туалет, в ответ ему было предложено меньше пить. Замечание он воспринял с точностью до наоборот, налил себе пятьдесят граммов «Смирнова», из припрятанной в нагрудном кармане фляжки, и, выпив, наконец, успокоился.
Лайма осторожно тронула меня за рукав, и, наклонившись через спинку сиденья, спросила, понизив голос:
- А это правда, что Буяныч в концлагере родился?
- Ну да, - кивнул я – под Смоленском, он же сорок третьего года рождения.
- А что это у него за отчество такое – Буяныч?
- Да это просто прозвище такое. Вообще то, его зовут Семен Абрамович, а Буянычем, его моя жена прозвала, когда ездила с нами месяц назад, за то, что он такой буйный. Понимаешь? -
Лайма кивнула, но взгляд у нее оставался немного растерянным. То ли она не представляла, как можно родиться в немецком концлагере, то ли, в ее латышской головке были сложности с определением «буйный», а скорее всего, вчерашняя попойка выбила нашу боевую подругу из колеи.
К нашему приятному удивлению, очередь продвинулась неожиданно быстро, и вскоре, наш микроавтобус уже оказался перед служебным домиком. Пограничница, взяв пачку паспортов, всмотрелась в потную красную физиономию Буяныча и поинтересовалась:
– Пан плохо себя чувствует?
Мы хором заверили ее, что пан чувствует себя прекрасно, как никогда, и, осмотрев автобус, она направилась в дежурку, проверять наши данные на компьютере.
Весь мужской коллектив «Мерса», как завороженный, провожал глазами ее туго обтянутый брюками аппетитный зад. Девица шла, не спеша, явно получая удовольствие от мужских взглядов, но я, внезапно, поймал себя на мысли, что на самом деле меня совершенно не волнует ее задница, и что смотрю больше по привычке. До меня вдруг дошло, что, так же как и Буяныч, я априори недолюбливаю всех людей в форме. К счастью, меня не били милиционеры, но сколько раз в этой жизни доводилось объясняться: кто я такой, как оказался в том или ином месте, почему у меня нет какого то штампика в визе, паспорте, или карточке негражданина, и почему я, вообще, живу на этой треклятой планете! В памяти всплыли лица людей в форме, с которыми мне пришлось общаться в милицейских дежурках, пограничных отстойниках, полицейских канцеляриях - и все они сливались в одно, лишенное индивидуальности рыло - я даже потряс головой, чтобы отогнать мрачные видения.
Валерка, утомленный нытьем Буяныча, в конце концов, сдался.
– Беги в туалет, но только быстро, одна нога здесь – другая там.
Я тоже решил воспользоваться свободной минутой, и сбегать отлить. Кто знает, когда представится следующая оказия, Валерка старался строго соблюдать график движения, и если мы опаздывали, просить об остановке «до ветру» было бесполезно.
Заветный белый домик с силуэтами на дверях располагался метрах в пятидесяти от основных зданий. Несмотря на весь свой вес, Буяныч летел впереди меня как на крыльях, громко хлопая пластиковыми шлепанцами по асфальту.
В туалет мы ворвались вместе. Пристроившись к писсуару, я боковым зрением заметил, что возмутитель спокойствия устремился в первую же свободную кабинку, и нехорошие предчувствия зашевелились у меня в душе.
- Буяныч - напомнил я – мы находимся в нейтральной зоне, ты там, давай, особо не засиживайся.
- Угу — глухо донеслось из кабинки.
Выйдя на крылечко, я сразу заметил, что Валерка о чем то спорит с пограничницей, показывая в сторону туалета - слов было не разобрать, но, судя по жестикуляции, шло бурное выяснение отношений. Я поспешил к машине, и там узнал, что мои дурные предчувствия оправдались. Пани подпоручик неожиданно быстро просмотрела наши паспорта, а вернувшись, и не обнаружив на месте двух пассажиров, «совсем озверела», как сказал Валерка.
В наказание за недисциплинированность, нам было предложено вернуться в конец очереди, и ждать возвращения Буяныча там. Это предложение означало полную катастрофу. Ждать еще час-полтора в наши планы не входило никаким боком, мы тогда точно не попадали в «окно» на латвийской границе. А соваться с товаром на «авось» - на такое мог решиться только камикадзе! Все это Валерка попытался объяснить пограничнице, но, как и следовало ожидать, наши проблемы ее не заинтересовали, и она, не дослушав, царственной походкой удалилась в дежурку, вместе с паспортами.
Мы забрались в автобус, где, после недолгого, но бурного совещания, было решено послать в атаку единственного знатока польского языка, то есть, меня.
Пригладив волосы, я подошел к окошку, за которым сидела блондинка, и, придав лицу жалостливое выражение, на литературном польском языке постарался выразить всю полноту нашего раскаяния. Слушала девица молча, и я уж было решил, что смогу растрогать ее сердце, но, когда пошло описание физиологических проблем бедняги Буяныча, старого больного ветерана всех мыслимых войн, она, по-прежнему не говоря ни слова, повелительно указала в конец очереди розовым пальчиком. Похоже, я перебрал с жалостными эпитетами, из-за чего, нарисованный мной образ коллеги вошел в диссонанс с его реальным имиджем.
Валерка, тихо матерясь завел двигатель, отрулил на пару метров вбок, так, чтобы дать проезд другим машинам, и выключил зажигание. Он упорно надеялся на чудо.
В это время со стороны туалета показался Буяныч. Шел он, не спеша, походкой человека оставившего все проблемы далеко позади, спортивная куртка болталась, перекинутая через локоть, а солидный, туго обтянутый белой майкой живот ярко сиял под майским солнышком. В ожидании, когда нарушитель подойдет поближе, Валерка приоткрыл дверь автобуса, и старательно насвистывал «Голубой вагон». На мастера художественного свиста он не тянул, но мелодию узнать было можно. Впрочем, дело не в мелодии, подобное поведение нашего водителя обычно означало, что он страшно раздражен, и кое-кому сейчас не поздоровится
Выражение Валеркиного лица Буяныч засек издалека, и решил принять меры - куртка перекочевала на плечи, а ее обладатель демонстративно прибавил шаг. Но это его не спасло, Валерка недвусмысленным жестом указал на пограничницу проверявшую документы у следующей машины. Буяныч кивнул, подтверждая захват цели, сделал боевой разворот, сменил курс - и тут, случилось то, что вошло потом в историю, обросло подробностями, и превратилось, в конце концов, в легенду Рижского рынка.
Не дойдя до представительницы власти пару метров, наш экспансивный друг, неожиданно для всех, рухнул на колени и, воздев руки к небу, принялся ей что-то горячо объяснять. Пани подпоручик, резво подпрыгнула от неожиданности, рванула, было, кобуру пистолета, но, сообразив, что явной угрозы ее безопасности нет, ухватила парламентера за руки, пытаясь поднять его с колен. С таким же успехом она могла бы пытаться поднять наш «Мерс». Оставалось вербальное воздействие, но от шока, девица моментально забыла тщательно выученный русский язык, и только тоненьким голоском повторяла:
– Пан, так неможна! Вставай, пан!
Со стороны, картина смотрелась очень живописно, чем то напоминая корриду: Буяныч, не вставая с колен, полз по асфальту, молитвенно сложив руки на груди, а пани подпоручик, с выражением ужаса на лице, отступала от него, как от дикого зверя, отмахиваясь бесполезной рацией, будто рапирой.
Несмотря на всю сложность нашего положения, мы ржали, как бессовестные кони. Из машин, стоявших в очереди, выходили люди и тоже начинали улыбаться, глядя на происходящее. Но самым обидным для пани подпоручик, было то, что из домика литовской таможни, находившегося пару десятков метров дальше, выбежали на шум два таможенника и пограничник, и принялись хохотать вместе с остальными зрителями. Налицо был международный конфликт и потеря престижа Жечи Посполитой. Я заметил трагический блеск в глазах девушки, понял, что настало время брать быка за рога, выпрыгнул из автобуса и поспешил на помощь. При виде меня, ее лицо осветилось надеждой.
- Послушай, пан – взмолилась она полушепотом — Ради Девы Марии, убери этого, вашего «комбатанта», он же мне всю карьеру испортит.
- И мы сразу едем? — уточнил я по-польски.
- Конечно!
Буяныч, не понимающий ни слова, продолжал стоять на коленях, поглядывая, то на меня, то на девицу. Я объяснил ему, что задача выполнена, и можно идти в машину. Поднявшись с колен, и подтянув отдувающиеся на коленях спортивные штаны, он, тем не менее, остался стоять рядом, бдительно наблюдая за пограничницей. Она же, с явным облегчением, быстренько, отшлепала положенные печати, всучила мне пачку паспортов, и даже пискнула в конце по-русски:
- Счастливого пути!
Я с трудом затянул, вопившего - "А как же ручку пани поцеловать?" - Буяныча, в уже тронувшийся автобус, Валерка ловко подрезал очередную машину, и мы остановились у пункта литовской таможни.
Усатый пограничник-литовец, взял у Вадима документы, внимательно всмотрелся в наши лица, обнаружил в салоне Буяныча, расплылся в улыбке - и пошел в дежурку, «прогонять» паспорта через компьютер.
Наступило тревожное молчание. Валерка с Вадимом сидели с безучастными лицами, и только нервная дробь, которую выбивали пальцы водителя на рулевом колесе, выдавала всю напряженность момента. Под рулевой колонкой, на полочке, лежали уже заготовленные купюры с изображениями президентов далекой заморской страны, а вопрос «сколько» - физически ощущался в воздухе.
С севера, со стороны Балтики, как-то незаметно надвинулась еще одна грозовая туча, она закрыла пол горизонта, и, хотя солнце еще светило, но здания таможенных складов уже выглядели неестественно белыми на фоне тревожно потемневшего неба. Порыв налетевшего ветра качнул висевший над проездом жестяной плакат, с надписью «STOP! BORDER CONTROL», и бросил, на успевший высохнуть асфальт, порцию первых редких капель дождя. Остаток дня обещал быть дождливым и ветреным.
Время шло, пограничник не возвращался, и ожидание, мало-помалу, становилось невыносимым. "Все кончено" - думал я - "о нас все позабыли, мы так и останемся стоять здесь, до скончания веков, а проржавевший «Мерседес», и наши истлевшие скелеты, будут показывать гиды, из окон шикарных туристических автобусов, убеждая на ярком примере, как плохо нарушать закон..."
Лайма вздохнула, глубоко, и, совершенно не к месту выдала:
- А я завтра ремонт в квартире начну.
Валерка молча смерил ее испепеляющим взглядом, будто она издала неприличный звук.
Тут, дверь отворилась, и вышедший пограничник подал паспорта Вадиму.
- Можете ехать - широко улыбаясь, по-русски, почти без акцента, пожелал офицер.
Мы переглянулись. Что-то здесь было не так. Ловушка?
- Э-э – нерешительно проблеял Валерка – мы тут пару магнитол в Ригу везем -
И осторожно показал одну из купюр пограничнику.
- Сегодня можете ехать – повторил офицер, так же широко улыбаясь – Ваш коллега - кивнул он в сторону Буяныча - поднял нам настроение на всю неделю.
Похоже, у литовских пограничников были какие-то свои счеты с девицей, но нас это уже мало волновало. Валерка торопливо поблагодарил офицера, снял машину с ручника, и автобус бесшумно покатился под уклон, к шлагбауму на выезде из пограничной зоны.
Мокрое полотенце дождя ударило в лобовое стекло сразу, как только мы выехали на трассу, автобус вздрогнул от порыва ветра, и дворники, скрипнув пару раз, стали методично убирать потоки воды, струящиеся по стеклу.
Ехали молча, будто боясь спугнуть удачу, но мало-помалу, напряжение последних часов отступало, и на его место приходила усталость. Лишь Буяныч заметно нервничал, он не очень понял происшедшее, и его терзали раздумья, как себя вести - ждать нагоняя за свои туалетные похождения, или все обойдется.
В конце концов, Валерка, глянув в зеркало заднего вида и заметив его мрачное лицо, осведомился ехидным тоном:
– Буяныч, а ты водку пить будешь?
– Водку? Смешной вопрос! А разве в этом автобусе бывает водка? – подхватил тему Буяныч. Он сразу понял, что прощен, и в предвкушении выпивки светился весь, как начищенный пятак.
– Ты эти свои штучки брось, вопросом на вопрос отвечать! Для хорошего человека водка всегда найдется, правда мужики? - обращаясь уже к нам, подмигнул в зеркало Валерка.
– Конечно – подтвердил Вадим, перебираясь с переднего сиденья в салон – я тоже, с удовольствием выпью после такого.
И он достал из сумки нераспечатанную бутылку «Смирнова».
– А мне нальете? – забеспокоилась Лайма.
Хрустальные стопки заискрились влагой, откидной столик заполнился бутербродами с бужениной и маринованными огурчиками, в салоне сразу стало шумно и весело. После долгого вынужденного молчания, мы орали одновременно, перебивая друг друга, и наслаждались этой возможностью выговориться. Вадим, хлопая Буяныча по плечу, кричал тоненьким голоском – «Вставай пан, так неможна!» - а тот, в ответ, складывал молитвенно руки, и строил благочестивую мину. Лайма, путая латышские слова с русскими, пыталась рассказать анекдот. Она начинала его три раза, пока добралась до финала, к тому же, анекдот был с "бородой", но мы хохотали так, будто слышали его впервые.
И только Валерка, обреченный на воздержание, время от времени покрикивал недовольно:
- Да не кричите, вы так, черти! Мешаете вести машину!
Выпив обязательную пару рюмок, я покинул компанию и, перебравшись на переднее сиденье, уселся рядом с Валеркой, чтобы тот не ощущал себя изгоем, на празднике жизни. Из радиоприемника звучал диск Поля Мориа, водка приятно грела изнутри, на меня нашло вдруг философское настроение, и я подумал о том, как, в сущности, мало нам надо - сэкономили несчастную зеленую бумажку, а удовлетворение в душе такое, будто выиграли в лотерею миллион. Или, может, смысл не в сумме, а именно в том, что нам неожиданно улыбнулась удача? Сзади продолжали смеяться и звенеть рюмками, а я, оперся локтями о приборную панель, и все смотрел и смотрел, как сквозь желтые лучи фар, летят навстречу автобусу потоки теплого, майского дождя.