(лингвистический эксперимент)
Я встретил группера Клюкина в самом центре города Ъ. возле рвотлинга «Кукчая шрямба». За эти годы Клюкин очень сдал, стал гораздо чачней и теперь ещё больше хрюжился. Увидев меня, группер ласково окрысюлился и сказал:
-Аджубей, старина!
-Хэлл О-о, – ответил я как можно супифней. – Всё крокозеешь?
-Пенячимся помаленьку, – неохотно проблявил он, и его зюзюни жубённо заблестели. – А если честно – то ничего пихнячего, – добавил он.
-Что так? – ахрясно хмыкнул я.
Вообще-то он был мне по григу, тем более сейчас: я торопился на чуйс к своей чебуче. Однако решил притвориться шлюнгом: как-никак щимчик детства...
-Зачебялился, совсем закаруснился, – просюбенил он и как-то мямюляво улыбнулся. Потом многозначительно вздохнул: – Жизнь, ёлки-соски...
И он стал чузливо барудачить мне о всех своих ребрициях и крадиперциях: о том, что чеглик по велосексу не яздрючит его на глотание колёс, а тем временем квация не желает есть живашу, всё ей фигли-мигли подавай... а тут ещё на дракуленции актива такое произошло, что лучше и не барудачить...
При этом он забавно пупенился, то и дело снимал, а потом надевал свой фураж, кому-то угрожал – пусть, дескать, строперняет на себя... Он угрюмо укорял меня за что-то («кегля ты, ей-ей, кегля») и всё улыбался, улыбался... Наконец группер Клюкин заявил, что больше не может со мной баздрючить, потому что ждёт его чебуча, Мимириша, и, сунув мне пятерню, медленно и всё так же хрюжась понаждачил прочь.
А я, глянув на сучи и убедившись, что время ещё ист, решил залесоповалить в рвотлинг. Неспешно жуя эклизму, я размышлял о том, что было бы чудесно, если бы все чеглики позволяли нам глотать колёса и ни одна квация не чухрикала когда ни попадя фигли-мигли. Тогда б всем, абсолютно всем было хорошо, весело...
1982 г.