ПАЛАЧИ, КОРОЛИ, ЗНАМЕНИТОСТИ.
Эльчин Гасанов
Содержание:
1-Предисловие
2-1892-й год. Иосип Броз Тито
3-1908-й год. Сталин
4-1920-й год. О Кирове
5-1932-й год. Янош Кадар
6- 1941-й год. О Ленине
7-1943-й год. О Жукове
8-1948-й год. Сапармурат Ниязов
9-1951-йгод. Фидель Кастро
10- 1960-й год. О Хрущеве
11- 1966-й год. О Королеве Елизавете
12-1968-й год. О Гагарине
13-1975-й год. Эдвард Герек
14-1980-й год. Иранский Шах (о его жене)
15-1982-й год. Поминки Брежнева
16- 1989-й год. Николае Чаушеску
17- 1995-й год. О Горбачеве
18-2000-й год. Тур Хейердал
Детям до 16-ти лет читать не рекомендуется
Предисловие
История…. Состоялась ли она? Каждый ее понимает и преподносит по-своему, и все бесполезно. А если даже история состоялась, не все ли вам равно? Зачем вам она? Все равно ничему она вас не научит. Она не может учить, она плохой педагог. История ни на что не пригодна, но она увлекательна. Я прошу у историков снисхождения к себе, ибо мои аранжировки в этой книге являются исключительно писательской привилегией.
По-моему история, это игры ума. Кто может знать о жизни Македонского или пророка Мохаммеда? Никто!!! Но об их жизни со всеми подробностями писались сотни книг и снимались фильмы. Разве это не игра писателя, сценариста? Кто знает, что говорил Наполеон своей жене, или о чем думал Цезарь? Этого не может знать никто, это противоречит законам физики, законам времени. И все же историки уже полностью ''составили'' схему их жизни со всеми мелкими деталями.
Все это называется утоление интеллектуального голода, не более.
История не полноценна, если она не помогает нам улучшить свою жизнь. Так не лучше ли описывать историю более реально, жизненно, а не создавать мифические образы, далекие от действительности. Это лишь полу вопрос на настойчивые возражения здравого смысла.
Нет в мире плохих книг, нет плохого писателя. Это несомненно. Те книги, которые не имеют успеха, сосредотачивают в себе светлое и блаженное, доброе и ласковое, т.е. не реальное. Читатель жаждет истину, а она соприкасаема лишь с реальностью, с жестокой реальностью.
Когда ребенок умирает при рождении, становится жертвой аборта или выкидыша, это означает, что этот младенец чист, он совершенен, и Бог не советует впускать его в жизнь, в этот грязный мир, в нашу смрадную обитель. Поэтому ребенок умирает не родившись, не открыв глаза. Так же и книги. Книга должна гореть правдой, а не писать о любви и гуманности. Нет в мире гуманизма, это все байки.
Однако я буду с читателями осторожным и честным. Ибо история не только наука. Это наука, переживающая детство, чьим предметом является человеческий дух. Это ребенок, который хочет развлеченья и внимания.
Я не историк и не хочу им быть. От того, что коммерсант ежедневно на своем калькуляторе просчитывает свою прибыль, вычисляет нули, он не станет математиком. Это всего лишь цифры.
То что вы сейчас возможно прочтете, процентов на 50, а может и больше, опирается на реальные исторические факты. Это быль. Остальное является моей версией, причем версией очень правдоподобной, ибо все люди, будь они хоть короли или слуги, все-таки люди, и им не чужды чувства земные, человечные, даже животные.
Само название книги «Палачи, короли, знаменитости» говорит о многом. Т.е. палачи - это уже короли, и наоборот, короли - это уже палачи, иначе не бывает. Это не раздельные понятия. И разумеется все они являются знаменитостями, ибо их знают все, даже дети. Их приход к власти, к славе, обуславливается исключительно их везением, их ведет к трону сам Бог, так как обычному черному люду это не по плечу. Выражаясь компьютерным языком, в их судьбе, точнее судьбе простых смертных нет этого счастливого файла, или сайта. Выбор пал на других.
Короче говоря, к делу.
Глава 1
1892-й год
Иосип Брос Тито
В Хорватии, в селе Кумровец, около полудня, когда еще было жарко, дети играли на улице, прямо перед домом. До их ушей из открытых окон дома доносились стоны молодой женщины. Это была Мария, которую в ее доме трахал тракторист Бранко. Сладостные стоны то усиливались, то прекращались, но дети не могли толком понять в чем дело. Хотя это была их мать. Они просто чувствовали, что маме хорошо, она же не кричит и не ругается. Изредка дети улыбались, смотрели друг на друга, и опять игрались. Им было не до этого, впереди целая жизнь.
В конце 19-го века, в вышеуказанном хорватском селе жила бедная семья. Мужа звали Франьо, жену Марией, у них было 4-ро детей. Мария была типичная деревенская женщина, но тем не менее со вкусом одевалась, следила за собой, ну, это по тем меркам. Даже урядник, священник, тракторист, все зырили на ее пухлые ножки, пышную грудь, на томную улыбку, на длинную ее косу. Мария была верна своему Франьо, но что-то в последнее время он стал занудой, стал чрезмерно ревнивым. Это не могло ее не раздражать. Он ворчал на нее, иногда даже бил, она плакала, проклинала все на свете. Измена сама по себе приближалась, тем более что Франьо часто стал уезжать в Загреб на заработки. Измена же это не просто слово, это сам господь Бог, сам всевышний. Вообще слово измена надо писать с большой буквой: ИЗМЕНА!!!!!!
Но все началось после того странного сна. Мария во сне увидела себя на радуге, все кругом было светло, ярко. Ей навстречу шел маленький мальчик с короной на голове. Он был красив, но в то же время лицо у него было взрослое, даже старое, хотя это был всего на всего младенец. Этот мальчик потом сел на трон и Мария поцеловала ему руку. Все, сон закончился. Но проснувшись Мария почувствовала внутреннее изменение. Она уже была другая, иная. На нее налетела похоть, у нее началось хотение. Ведь плоть она исторична, она не подвластна человеческому времени. Все меняется в жизни каждую минуту, но мы это не замечаем. Одна лишь похоть остается неугомонной, она как сладкий остров улыбаясь манит всех к себе, а потом продолжает радовать, но не редко и огорчает, даже убивает.
Секс. Это экзамен совести, души. Человек всегда спрашивает себя, сомневается в себе, прав ли он в этом или нет? Секс-это орудие в руках всевышнего, который тестирует людей многие века на предмет чистоты души. Редко кто этот экзамен выдерживает. Все в этом мире сводится к тому, чтобы обеспечить себе удовольствие и вечный спор лишь о том, каким образом его достигнуть. Не страданья же являются целью человека? И секс здесь главное, ибо в природе противоположности, сталкиваясь, вливают друг в друга новую жизнь.
В отсутствии Франьо Мария как бы раскрывалась вся в своей красе. Ей было скушно. ''Хотя бы письмо какое-то получить от кого-то. Пусть даже пустое. Просто письмо'', говорила сама с собой. Она часто смотрела по ночам из окна, и видела в глухой темноте свое прошлое, свои прожитые дни. Днем Мария выходила гулять, и вся деревенская округа, точнее мужики, приближались к ее дому и затягивали с ней во дворе задушевную беседу. Так как Франьо долго отсутствовал, где-то месяца четыре, а то и шесть, то и Мария подумала, ''да ну его, погуляю всласть. Тоже мне, козел, надоел уже своим занудством''. И пошло поехало. Все в жизни зависит от этой первой реакции. Если сдержал первый порыв, то молодец, если поддался, то тебе конец, ты завязнешь….
Первым ее посетителем стал тракторист Бранко, темноволосый 25-ти летний парень из Кумровца. Мария была старше его на 5 лет, но это не остановило Бранко. Он решительно вошел к ним в дом, якобы попить водицы. Свой трактор он остановил прямо у их дома. Дети играли во дворе, а Мария как будто ожидала его уже много лет. Зайдя в дом, он прижался к ней, крепко поцеловал ее в губы, и потянул ее в теплую постель. Через пол часа Бранко вышел на крыльцо и потянулся, размял свои мышцы, как бы только проснулся. ''Хорошо, ох!'', сказав это Бранко сел в свой трактор и громко тарахтя и пуская черный дым, уехал прочь. Мария проводила его взглядом из окна.
Следующим посетителем Марии был местный священник, его звали отец Драган. Ему было лет 50, он вечно ходил в длинной черной сутане, с крестом на груди, и бородой, длиною по самый хрен. Отец Драган пришел к Марии буквально на завтрашний день после Бранко. Мария как бы ждала и его, она будто не полностью была удовлетворена от Бранко, поэтому после него была злая. Но увидев на пороге сельского священника она пригласила его к себе в дом.
- Добрый день святой отец. Молока не хотите?
- Да не плохо было бы. Что известно о Франьо? Когда приедет? Ничего не слышно?
- Да пока не скоро наверное. Дети уже скучают.
- Да, дети да. А вот ты нет, не скучаешь по нему, разве не так?
- С чего вы это взяли, святой отец ( деланно удивляясь)?
- Не прикидывайся. Молчи Мария, молчи. Побольше дела….Возможно этим и отличается Бог от человека. Человек много говорит.
- О чем вы, святой отец.
- Вчера к тебе Бранко приходил. Все село это обсуждает. И не боишься ты гореть в аду, Мария? Ни стыда у тебя, ни совести. Побойся Бога! Это ты так верна Франьо?
Мария опустив голову слушала нотации отца Драгана, а отец в свою очередь поглядывал на ее красивые, еще не старые ножки. Они были такие пухлые и белые.
- Ну что, рассказать мне все Франьо? А? Я заставлю всю деревню молчать, при одном моем слове все умолкнут. И Франьо ничего не узнает. Хочешь ты этого, дитя мое?
- Да конечно, святой отец (еле вымолвила).
- Но при одном условии. Я тебя должен осветить.
При этих словах он подошел вплотную к Марии, обнял ее за плечи и поцеловал в губы. Поцелуй был долгий, где-то минут пять. Домашний кот с любопытством наблюдал за ними, а в соседней комнатушке мирно посапывала 2- летняя дочь Марии. Святой отец повел ее в свободную комнату, снял свой крест, церковную шапку, и тихо сказал Марии:
- Раздевайся дочь моя, так надо.
Сутану свою он не стал снимать, а только закинув руки под свой черный балахон, стал расстегивать ширинку. Мария беспокойно поглядывая в сторону окна, стала снимать с себя платье, потом нижнее белье, и т.д. Отец Драган перекрестился и начал свое дело, т.е. начал ее ''освещать''. Они занимались любовью тихо, даже мирно, иногда доносились порывистые слова святого отца, ''тебе хорошо, дочь моя?'', на что она отвечала, ''конечно святой отец, только прошу вас, кончайте быстрее''.
После посещения отца Драгана, Мария как бы повеселела, она успокоилась, пришла в себя. Ничего себе, конечно! Ее ''осветил'' сам отец Драган, а он плохого не пожелает никому. У нее на следующий день было чудесное настроение. Она полила цветы в саду, надела белое платье, приготовила голубцы, и вдруг подняв голову, увидела урядника Зорана. Он грозно стоял на пороге. Как он вошел внутрь, она не слышала.
- Добрый день, Мария! Как жизнь твоя, как детишки поживают?
- Хорошо, господин урядник, слава Богу не плохо.
- Хорошо говоришь, значит! Ты знаешь, Мария, я многое хочу тебе сказать, но в моих словах ты должна заметить и молчание. Молчание о многом тебе скажет.
- А что вы хотели мне сказать?
- Шлюха ты! Вся деревня только об этом и говорит, что с тобой и Бранко переспал, и святой отец. Шлюха ты, шлюха! А ну снимай трусы, живо!
- Вы что, господин Зоран! Не надо, прошу вас.
- Что, они у тебя прилипли что ли? А ну давай снимай сука!
Урядник подойдя к ней, дал ей крепкую пощечину, и хотел было уйти, по крайней мере он сделал пол шага в сторону двери, но увидел, как Мария стала раздеваться, через голову снимать нарядное свое платье.
- Двери закройте, господин Зоран.
С Зораном Мария была долго, где-то два часа. Может боялась его, а может хотела закрепить свои государственные позиции, или хотя бы приобрести их. Через 2 часа жители Кумровца видели, как урядник Зоран украдкой открыв двери в доме Марии, вышел на крыльцо, посмотрел по сторонам и поспешно стал удаляться оттуда.
В поведении Марии после Зорана произошло изменение. Это у нее было впервые. Она стала какая то слишком уж возбужденная, как бы ненасытная. После него она уже сама искала мужчину, как бы с цепи сорвалась. Выйдя во двор, провела глазами по сторонам, и заметила грязного батрака Златко, который сидя на коленях руками вырывал из земли бурьян. Ему было около 60-ти лет, и всю свою жизнь он копался в земле, мыл и чистил лошадей. Она окликнула его и поманила пальчиком в дом. Батрак Златко не привык к такому ласковому обращению, поэтому он ничего не соображая с грязными и вонючими руками вошел в дом Марии. Войдя внутрь, он услышал ее голос:
- Златко, проходи сюда не бойся, я здесь!
Златко пошел в сторону голоса, вошел в комнату, и остановился. Перед его глазами была сказочная картина. Наверное он такое видел только во сне. Видимо и батракам когда то тоже должно повезти. На кровати полу голая лежала Мария, улыбаясь ему сказала:
- Ну что Златко, я нравлюсь тебе? Иди ко мне, мой милый сыночек.
Она назвала сыночком Златко, который по возрасту годился ей в отцы, но от такого обращения он чуть не кончил сразу. Короче говоря, и с ним она переспала. Правда, находясь под ним, она часто зажимала свой нос, от него воняло дико. Лошадиный запах, смешанный с запахом другой неизвестной скотины, плюс запах копоти, пота, нагара, грязи, короче, сплошная вонь. Но тем не менее, судя по стонам, Златко ее отделал далеко не хуже остальных доселе любовников.
Прошел день. Батрак Златко как бы раздраконил Марию еще больше, она не могла себе найти места, ходила по комнате как лев в клетке. Мария искала новые ощущения, и нашла. К вечеру, она услышала стук в дверь. На пороге стоял галантный мужчина. Он был немец, его звали Карл, и попал он в Кумровец совершенно случайно. По специальности Карл был энтомологом, и искал он в Хорватии новые виды бабочек. Но по дороге он устал, и постучался в первую же попавшуюся на пути дверь. Дверь ему открыла Мария. Дети уже спали, поэтому все было тихо. Карл был принят Марией очень гостеприимно, выпил горилки, закусил сыром, покушал хлеб, и взглянул на Марию.
- Госпожа Мария, не скажете ли вы, где тут у вас водятся знаменитые загребские бабочки? Как мне их найти?
- Слушай ты, пидор в очках! Давай отделай меня и поди прочь, понял! Что глупости говорить! Давай быстро!
С этими словами Мария прямо перед изумленным Карлом полностью оголилась. Карл абсолютно не соображал, что происходит, но все-таки ему было приятно, он с ней переспал до утра.
После Карла, Мария завела к себе в постель еще одного мужчину. Вернее это был молодой паренек, лет 17-ти отроду, его звали Вячеслав. Он был на половину русским, и жил в Хорватии давно. Вячеслав слыл в деревне колдуном. Поговаривали, что по ночам он превращался в огромного человека ростом в 3 метра, и надев длинный плащ ходил по деревне, пугая людей. Ночью все боялись выходить на улицу, а утром Вячеслав превращался в обычного сельского паренька. И все же его все боялись, кроме Марии. В общем, она и с ним переспала, зарыв его к себе в тело, облизывала его как котенка. А через три дня Мария забеременела. Ей стало очень не приятно. Она ждала ребенка, и кто был отцом будущего ее дитя, она не могла понять. Да и кто мог бы это знать? Один Бог это знает, впрочем, и это под большим вопросом, знает ли это Бог? Мария переживала, волновалась, ночами не спала. Ей было не приятно, ей был не приятен даже этот ее будущий ребенок, который упорно постукивал у нее в животе. Так кто же отец этого несчастного мальца?
Прошло 9 месяцев, Мария вывела на свет мальчика, и назвала его Иосипом. Так, на свет появился будущий отец югославского народа Иосип Броз Тито. Он более 40-ка лет был Президентом Югославии. Эта была легендарнейшая личность, и возможно этому способствовала неизвестная смесь в его крови, в его жилах. Кто же был его отцом?
И что главное, после его рождения, Мария, его мать, успокоилась, часто стала поститься, была до конца жизни верна своему мужу, Франьо. Что за сексуальный ураган пронесся по ее сердцу тогда, она так и не поняла до конца своих дней.
Глава 2
1908-й год. О Сталине
Вы слышали о том, как Сталина чуть не убили в бакинской тюрьме? Ведь это история, это ведь было, это не моя фантазия. Он чудом остался жив, а ведь все могло бы быть иначе, возможно и советская история тоже. Хотите послушать?
Баку, 1908-й год. Баиловская тюрьма в Баку в то время снаружи утопала олеандрами, эти цветы окружали тюрьму со всех сторон. Романтичный их запах распространялся уже на расстоянии. И запах приятный, да еще смешанный с морским воздухом, и вид такой необычный. Все кругом такое, розовое, душевное, старинное, настоящая азербайджанская Бастилия. Толкает на воспоминания. А внутри тюрьма пахнет тюрьмой. Наверное, во всех тюрьмах планеты запах один и тот же: запах печали, страданий, горя и разлук. Будь хоть это Венсенский замок или Лефортово. И вот в этой местной Бастилии работал в те годы полковник городской жандармерии, начальник оперативной части тюрьмы, Виктор Степанович Крылюк. Он был бакинец, с Кишлов (поселок в Баку). Ему было около 50-ти лет, был женат, имел взрослую дочь, и глухонемого сына от рождения. Это было для него страшным горем. Поэтому он весь погружался в работу, чтобы хоть как-то забыться. Говорил и думал только о работе.
Его кабинет размещался на первом этаже, с видом во двор тюрьмы. Сам он был человеком очень скромным, до неприязни простым, и, как я уже сказал, до пошлости любящим свою работу. Он считал, что работа-это я сам и есть, т.е. это нечто нераздельное со мной. За короткий период он достиг на службе высоких почестей. По его словам, всего этого он добился только благодаря сильному чувству ответственности. Он даже к маленькой бородавке, выскочившей у него на носу, относился очень серьезно. В общем, давайте приступим к делу.
В тот майский день в его кабинете сидел заключенный Николай Тарасов. Он был агентом Царской жандармерии, внедренным в камеру политзаключенных.
-Ну что, Тарасов, что ты сегодня нам расскажешь?
-(Посмотрел по сторонам) Они что-то замышляют, что-то готовят. Не исключено, что это будет побег, господин полковник.
- А кто конкретно, ты уточнил?
- Да, узнал. Этот,…как его… Коба, и Сулейман (сказал очень тихо и опустил голову). И еще с ними за одно Губанов.
- Этот грузин я чувствую, становится для нас проблемой. Короче, Тарасов, будешь докладывать о каждом его шаге, это очень серьезно. Про Сулеймана мы знаем почти все, он отъявленный уголовник. Но все же и за ним тоже присмотри. Ты меня понял, милейший?
- Как изволите, господин полковник.
- О своей семье не беспокойся, они в порядке. Слово военного.
- Благодарствую.
- Кстати, Коля (задумавшись, спросил), семья сейчас в Киеве?
- Да-с, в Киеве.
- А ты родом значит будешь из Киева, да?
- Оттуда-с, верно.
- Хороший город я слышал этот Киев, правда?
- О, Киев-это жизнь. Вечные туманы над Днепром, Подол, золотые купола видны из под густых деревьев. Особенно Киев хорош в мае, когда цветут каштаны. По городу такой запах, а ты в это время на плоту с хорошей девкой по Днепру… Сердце обливается
кровью. Эх! Киев… Все люди гуляют, на лицах улыбка, все хорошо.
- Да?
- Конечно, можете не сомневаться.
- Теперь учти, если не выполнишь мои задания, ты свой Киев можешь и не увидеть. Останешься навсегда здесь, в Баку. В этом можешь тоже не сомневаться. Понял? Теперь ступай.
Камера-распределитель. В накуренном и пропахшем парашей помещении взад вперед, как лев в клетке, ходит, точнее очень тихо (как кот) передвигается Иосиф Джугашвили, по кличке Коба. Он был маленького роста (165 см), на нем был френч серого цвета. Его практически не было слышно. Он не вмешивался ни в какие блатные разговоры, разборки, раскрутки. Карты тоже не играл. Улыбался очень редко, да и то с расчетом. К нему обратился его сокамерник и хлебник, Сулейман.
-Коба, это он, Тарасов. Я стукачей по запаху чую. Надо кончить его, иначе этот сука заложит нас.
-На днях решим, не кипятись, Сулико.
- Как на счет наших товарищей на воле? Они ждут нашего сигнала.
- Не торопись, успокойся, скоро сюда переведут Мамедика. Вот с ним будет легче. Он
идейный, с ним этот вопрос будет легче решить.
-Какой такой Мамедик? Ему можно довериться?
- Да Мамедэмин. Ну, Расул-заде этот. Я его знаю давно.
- А, да, я о нем тоже кажется слышал. Он идейный, да?
- Ну, не в ладах с Россией.
- Понятно…
Опер часть тюрьмы. Беседа Крылюка с заключенным Юрием Горстковым, по кличке «Рижанин». Он был из Риги.
- Как дела, Рижанин? Как поживаешь? Ты же ведь у нас здесь авторитет.
- Да (довольно), хотя бы здесь, в неволе, я царь.
- Окрестили тебя, или еще ждешь маляву из Москвы?
- Так точно-с, жду не дождусь. Ведь как оно бывает, ваше благородие, одно дело царь не окрещенный, другое уже законный. Так сказать, в натуре (сказал шутя).
- Какой ты царь! Мразь ты, вот ты кто! Царь он видите ли…
- Что с вами, господин начальник. Вы что ли нынче не в духе?
- Да ты хоть знаешь зачем я тебя сюда позвал?
- Да нет вроде бы-с.
- Братец у тебя нашелся, понял ты, царь!
-Какой брат, ваше благородие…неужто Василий…
- Он, он, Васенька. Вы с ним расстались в далеком детстве, не правда? Ну то, что я про тебя знаю, да и ты сам рассказал все это мне. Вот я и нашел его.
- Это правда?
- Вот тебе истинный крест (перекрестился). Я все знаю, вы искали друг друга, и не виделись уже 23 года. А вам то уже сегодня 34 года. Нет?
- А чем он сейчас занимается? Кто он по жизни?
- Успокойся, не уголовник он. Ни чета он тебе. Госслужащий твой брат Василий.
- …Н-да… Виктор Степанович, а Вы часом не обманываете меня?
- Сынок, я же ведь все понимаю. Только вот что, Юра (сказал серьезно), ты же сам знаешь, так просто ничего не бывает. У меня есть определенное условие.
- Говорите, Виктор Степанович, я готов на все.
- Ты должен кончить Кобу. Ты понял меня? Окажи милость такую.
- Этого грузина?
- (Молча кивнул головой).
- (Задумчиво) Кончить то его не грех и не беда. Только вот как будет со мной? Это же узнают.
- Не мне тебя учить Рижанин, не первый раз ты это делаешь. Да к тому же если
откажешься, не видать тебя своего долгожданного братана, да и с малявой я постараюсь, чтобы тебя окрестили не вором, а кем -то другим. Теперь ты понял? Так что, не взыщи.
- (Кусая губы) Я говорю, убрать Кобу, раз плюнуть. Только друг у него есть там Сулейман. Это жиган высшей кагорты, какой-то психованный, не умеренный что ли…И тем более он местный.
- Знаю, знаю (раздраженно). В общем, сам решай.
- Хорошо, я что нить придумаю.
- Ну ступай, подумай. Я тоже здесь кое о чем подумаю за тебя
Рижанин вышел из его кабинета. Крылюк остался один. Вдруг он повернувшись к
шифонеру, громко сказал, «выходи Вася, он уже ушел». Двери шифонера раскрылись, из него вышел высокий крепкий мужчина лет 34-35-ти, он был в военном кителе.
- Присядь, Василий. Ну что, как тебе твой брат? Интересная получается картина, нет? Один брат уголовник, причем убийца, а другой надзиратель тюрьмы. Прям как в лучших английских романах.
- Виктор Степанович, я совсем голову потерял. Не знаю, что делать (надрываясь говорит). Он с детства был такой, шубутной. А если он исполнит Ваш заказ, Вы точно его отпустите, или…
- Вася! Я просто так ничего не обещаю.
- А можно с ним при встрече я ему ничего не скажу про Кобу? Ведь поймите же, он мне кто? Почти всю жизнь я его не видел. И могу за него еще проколоться. А тут еще буду его подстрекать на убийство.
- Нет и нет. Я же уже говорил тебе. Вас сведу лично я, и ты тоже очень сильно попросишь, даже потребуешь его ликвидировать Кобу. Пущай решает сам. Только после этого я походатайствую руководству о твоем повышении. И еще кое о чем подумаю… Сам понимаешь о чем.
- Ну и сдался же Вам этот Иосиф. Он же маленький каратыш, чем он Вам не угодил то, Виктор Степанович?
- Не угодил, ох как не угодил. Ты смотри, нежли иначе, то об этом узнает высшее руководство, даже его светлость. Тогда уж прощайся со своей карьерой военного. У вас же с Юрой разные фамилии, вы воспитывались в разных семьях, вот поэтому то никто об этом не знает. Пока не знает. А на этих фотках (рассматривая фотографии) вы вместе, в детстве. Кстати, он был посимпатичнее тебя. В анкетке то написано, что твой брат пропал без вести. Вот он твой брат! (Показал рукой в сторону камер). Никуда он не пропал!
- Тише Вы, Виктор Степанович. А то услышат.
- А, боишься, значит уважаешь.
Полковник Крылюк, думал про себя, даже разговаривал с самим собой. «Да, возможно я старый негодяй, подлая тварь, но у меня нет выхода. До сих пор у меня нет служебных взысканий, даже устного упрека. И теперь я из-за этого сранного грузина, от которого
власти хотят сами избавиться, должен страдать что ли? Нет уж! В моем королевстве я не допущу промашки. Да и что тут оправдываться перед собой, или перед Богом? Я же ведь не боюсь попасть в ад. Я вообще не верю в ад. Мне кажется, настоящий человек не должен умереть вообще. Соседа Алешку, церковного служащего, месяц назад похоронили. Его собаки загрызли ночью, когда он возвращался с церкви домой. А ведь он был полубогом. Однажды нечаянно наступил на яблоко, раздавил его, потом месяц из-за
этого переживал и постился. Спрашивается, зачем он родился, зачем? Чтобы умереть? Причем быть съеденным псами? Глупо. Не может такого быть. Религия не может полностью сделать человека счастливым, иначе и сынок мой, Степка, не был бы больным (оборачиваясь по сторонам, тихо заплакал). Ох, грехи наши. А ведь я всю жизнь верил и молился. Хотя Бог никого не обидел, на долю каждого он дал греха поровну, чтобы никто не залупался. У всех в жизни, в семье, есть то, чего все стесняются, не хотят об этом думать. У кого сын больной, у кого сестра старая дева, у кого отец сумасшедший, а у кого родители разведенные. У всех что-то есть, чего они стесняются. Тьфу, я опять че то оправдываюсь. Нет, конечно нет. Мне не в чем оправдываться перед собой, да и перед Богом. Да и в Бога то я уже не верю по большому счету. Зачем я должен в него верить. Все люди склонны верить чему-то, или кому-то, но никто не склонен знать, или думать. Помимо веры нужно знать, знать истину, знать правду. Я верю в себя, в свои силы, в свои чувства. Я работаю. Только благодаря работе, я могу подняться, быть на плаву, входить в общество, и чтобы мои дети мною гордились. Для меня главное мой бедный сыночек, моя жена и дочь. Ради них я пожертвую всякими там ****ыми Рижанинами, всякими исковерканными и убогими семьями. Так что, пошли они все в жопу. Прав я, и все тут, все дела.»
Кабинет надзора тюрьмы. Друг против друга сидели два брата, Юра и Вася, которых судьба разлучила много лет назад. Это были выходцы из несчастной семьи, где мать была уличной шлюхой, а отец алкоголик. Семья разбилась как стеклянная банка. Мать умерла от сифилиса, а отец однажды выйдя из дома пьяным, больше не вернулся. Никто его не видел. Старшего сына, Василия, взяла на воспитание семья ученого биолога, в дальнейшем переехавшего из Риги в Москву. А Юрка остался в Риге, иногда ночевал у соседей, иногда жил в подворотне. Когда как. Его воспитала улица.
Они долго смотрели друг другу в лицо, просто иногда Василий убирал взгляд, прятал глаза. Первый начал Рижанин:
- Ну че, брат, встретились наконец.
- Н-да…(сухо вымолвил).
- Мое почтение. А ты не изменился. Хорошее было время, помнишь (сказал, грустно улыбаясь)?
- Н-да…
- А помнишь (оживленно), как мы разбили стекло булочной, и потом ты попался. Помнишь?
- Помню, помню (чуть зевнул).
- Брат, давай обнимемся.
Он подошел к ошеломленному Василию и по мальчишески набросился ему на шею, обхватил его обеими руками, начал сжимать его крепко крепко. Рижанин всхлипывал, потом пустил слезу, но быстро пришел в себя. Вытер платком глаза и сел. За этот момент его брат Василий только смущенно улыбался, опустив голову. Родной его брат раздражал его. Рижанин продолжил:
- Ну говори, что я должен сделать, там, убить кого-то, или там еще чего ни будь.(Увидев протестующий вид брата) Пойми Вася, я же не дурак. И если бы ни эти глаза, и ни этот родной запах, запах детства, исходящий от тебя, я бы вообще усомнился в том, что ты мой брат. Я горжусь тобой, брат, будь счастлив. А я гожусь только для этого, для убийства. Ради тебя я готов отдать жизнь. Да че готов. Дам. Так что не томи.
- Ты…это…Извини, брат,… просто ради меня надо убрать этого грузина, Кобу… Сделай это ради меня, ну хотя бы порань его,…и все (выдохнул, не поднимая глаз)…
- Об чем речь, брат? Сделаем!
- Только, брат,…я прошу тебя, …о том, что мы братья, никто не знает, …ты..прости меня… чтоб там никаких….то бишь…это…
- Да ради Бога. Но все равно я тобой горжусь, ты хороший.
Василий после этих слов буквально выбежал из кабинета, даже не попрощавшись.
Прошло три дня. Камера баиловской тюрьмы. На нарах сидят и беседуют будущие лидеры и активисты революционного движения: Губанов, Красин и Чураев. Рядом, чуть в стороне сидел Иосиф Джугашвили и Сулейман. Они говорили об одной теме, о побеге. Как же все-таки отсюда урвать когти? Ведь будущее слишком пасмурное, если вообще не темное. Прервал молчание Сулейман:
- Эх Коба, Коба, что то мне не нравится здесь в последнее время. Я все чувствую, все
вижу по запаху. Тарасов раскалывается на глазах, и Рижанин этот че то коситься на нас в последнее время.
- Да ты не обращай на него внимания. Сдался он тебе. Не кипятись, решим.
- Быстро надо все решать, а то нас всех здесь порешат.
- Верно говорит Сулейман (поддержал беседу Губанов). Я вот давиче слышал, как Рижанин с Артистом о чем-то шушукались. Как меня увидали, сразу же застыли. Видно,
о нас говорят.
- О нас говорят, значит (спросил задумавшись)?
- Ну да…
- Ничего, я сейчас все выясню (сказал Сулейман и отошел в сторону).
Губанов хотел остановить Сулеймана, но Коба схватив его за руку, тихо прошептал: «спокойно, не дергайся, это нам на руку, пусть выясняет с ним отношения». Губанов только глазами застучал и, глотнув слюну, вымолвил, «а, понимаю».
«Ничего ты не понимаешь, рабочая твоя душа», почти крикнул на него Коба и закурил
папиросу. Губанов действительно ничего не понял. Ему было трудно понять хитрый маневр будущего диктатора.
А в этот момент у решетчатых окон камеры, стояли Рижанин и Артист. Последний был обычным бакинским вором, исключительно специализировался на квартирных кражах.
Артистом его окрестили потому, что он окончил московское театральное училище, причем с отличием.
Они с Рижанином стояли у окна, пригибаясь и вглядываясь в кусочек неба, видневшийся через стальные решетки. Затем, затягиваясь папиросами, они обсуждали погоду. Погода из окна виднелась какая-то мрачная, надвигались тучи, даже был слышен гром. В камеру проникал морской воздух, смешанный с нефтью. Артист красноречиво рассказывал о московских дождях, но резко умолк. В этот момент к ним потихоньку приблизился Сулейман. Они оба повернулись в его сторону, ибо они с Сулейманом практически здесь не общались. «Что же ему нужно от нас», подумал Рижанин. Этот вопрос был запечатлен
на его лице.
- Что обсуждаем?
- ….Да так, ничего особенного (ответил Рижанин).
- Но я же видел, что вы о чем-то говорите.
- Не волнуйся, не о тебе.
- А что ты можешь обо мне сказать, а, Рижанин? Что? Отвечай!
- …Да что ты пристал. Погоду мы обсуждаем, погоду, вот и все.
-Ну и что, с погодой-то? (Прищурив глаза, взглянул в окно)
- А ничего, мне кажется, дождь собирается.
- Что, дождь, дождь значит говоришь?
- Ну?
- Так вот что, Рижанин. Вот ты и попался. Слушай меня внимательно. Если до вечера дождь не пойдет, за слова будешь отвечать. Ты понял?
-Да пошел ты на хер!
Этого Сулейман и ждал. Вытащив, вернее выхватив финку из под пазухи (она уже был на готове), он сделал резкий выпад в сторону Рижанина, и ударом правой руки лезвие финки задело лицо того. Артист, испугавшись и убегая в сторону дверей камеры, начал кричать, «убивают, убивают!» Рижанин, вздрагивая, лежал на холодном полу, схватившись руками за окровавленное горло. Кровь хлестала из под палец рук мощной
струей, а сам он дергался, уже умирал. Смерть не страшна, если ее лишить всякой загадочности, надо просто прислониться к ней, подружиться с ней. Люди должны учиться умирать, только тогда они разучатся быть рабами. Что возможно в любой день, возможно и сегодня. В общем, в камере начался настоящий бунт. Вокруг высоких нар стоял раздражающий нервы шум, непонятные и испуганные крики заключенных. В камеру ворвались надзиратели и поволокли за собой растерянного Сулеймана. Было такое ощущение, будто это было его первое убийство, хотя ему конечно в этом деле не привыкать. Он убил столько людей, сколько примерно покурил папирос. И тем не менее он в тот момент почему-то приуныл. Выходя в коридор, он в последний момент посмотрел в камеру, вернее, в сторону двух ярусных нар, где должен был быть Коба. Он искал его, вглядываясь сквозь частокол ног, рук и голов, висевших со второго яруса. Но его там не было. Коба, поглаживая свои пышные усы, стоял в углу камеры и по кошачьи смотрел в сторону не умолкающей толпы заключенных. По его глазам было видно, что он доволен таким оборотом событий.
Начальство тюрьмы было сильно встревожено таким убийством. Это был настоящий удар по имиджу данного режимного учреждения, где не могут справиться с элементарной дисциплиной. Разузнав об этом убийстве все досконально, полковник Крылюк лично допрашивал многих очевидцев этого конфликта. Но более конкретно, даже покомпактнее, рассказал обо всем заключенный Николай Тарасов. По его словам, перед тем как
Сулейман подошел к Рижанину, он некоторое время стоял рядом с Кобой. Ну, как обычно. И видимо Коба его и послал на «мокруху». Имя Кобы фигурировало только в показаниях Тарасова. Даже Артист, близкий друг Рижанина, умолчал об этом факте, хотя прекрасно видел всю эту сцену от начала до конца. А Коля Тарасов все рассказал об этом
начальству, за что и поплатился. Его труп нашли на следующий день, рано утром. Он лежал мертвый, с заточкой заколотой в сердце. Пронзительный крик дежурного, первым увидевшего труп на кровати, разбудил камеру. Холодное тело Тарасова утопало в застывшей и липкой как клей крови. И естественно, никто ничего об этом убийстве не сказал. Это дерзкое убийство потрясло, взбесило все руководство тюрьмы. Все Баилово стояло на ушах. Весь персонал тюрьмы с утра до вечера бегал взад вперед. Все они прекрасно понимали, что это сделал, или подстроил Коба, но никакой зацепки не было.
Кабинет Крылюка. Он в связи с последними событиями, сидел за столом весь такой замученный, даже потресканный. Схватившись за голову двумя руками, и склонившись над бумагами, он говорил своему заместителю, подполковнику Виктору Борисенко: «Нет Витя, я уже вынужден позвать сюда Мешади Кязыма. У меня нет выхода. Этот Джугашвили делает здесь все что хочет. Тем более, что я получил устное указание сверху, что его надо убрать» (при этом слове он, приподняв голову, моргнул Борисенко).
- Как убрать? А Вы уверены, что Мешади Кязым с этим делом справиться? Нет, я конечно понимаю, ему не в первой. И все же…
- Ты прав, Витя. Но я почему-то уверен в нем. Это убийца убийц. Сулейман простой жиган, а этот проверенный «уркаган». Он оставил свой след даже в Бутырке и в Крестах. Это тебе о чем-то говорит или нет?
- Да, это уже уровень.
- И к тому же у меня нет другого выхода. Времечко то идет, оно не терпит.
В таких тяжелых раздумьях, Виктор Крылюк каждый вечер направлялся домой. И однажды, поздно ночью, его дочь Надежда, находясь в своей комнатке, стала свидетелем беседы между отцом и матерью, вернее, подслушала их разговор. Маленький Степка молча игрался рядом, все равно он ничего не слышал.
Жена Крылюка ворчала на мужа, что он совсем потерял голову в этой проклятой тюрьме, и что он думает только о своих узниках, и абсолютно забросил свою семью. Мол, не уделяет время дому, детям, особенно сыну, и вообще стал каким-то пассивным мужчиной. Раньше хотя бы яб…ся раз в месяц, а сейчас совсем уж занемог. Так нельзя, уж не болен ли? Она его пилила и пилила, клевала и мучила, и наконец чуть не загрызла полностью, когда Виктор Степанович не выдержал, ударил по русски кулаком по столу, и изрек: «Да что ты понимаешь, мать твою. Дура ты, тупая ты рыба. Не понять тебе мужского сердца, не поймешь ты мою душу. Все ворчишь, ворчишь. Далека ты от всего, хоть и окончила Университет. Безмозглая ты креветка, не ощущаешь ты меня! Не интересен я тебе, я для тебя как прочитанный роман. Ты даже не интересуешься, что у меня происходит на службе, в голове. Тебе это не нужно, сука подколодная». Жена после этого захныкала, а он вышел во двор подышать воздухом.
Вновь камера. Только что туда перебросили Мамедэмина Расул-заде (первый Президент Азербайджана) . Это имя тогда еще ни о чем ни говорило. Он был соратником Кобы, они вместе кушали, курили, отходили в сторонку, и долгое время вместе болтали.
- Ну как ты, Коба? Я слышал, здесь было не совсем спокойно?
- Да это уже в прошлом. Как там в городе? Что с листовками? Печать уже готова, или еще нет? Говори, не молчи.
- Готовим потихоньку. Да это все образуется. Главное отсюда выйти целым, а там все будет под контролем.
- Царицин че-то слишком медлит. Он уже давно сигнал получил, и все молчит (зыдымил
папиросой).
- Не волнуйся Коба, главное отсюда выйти.
- Да знаю, поэтому и тороплюсь. Я здесь все равно никого не боюсь, меня больше интересуют дела партии. Какие-то оборванцы мне не помеха.
- Коба, запомни, Восток дело тонкое. Не все тут оборванцы. Тем более что у меня есть одна информация…
- Какая такая информация? Говори же.
- Да переводят скоро сюда одного гагаша. Такого, задубевшего рецидивиста.
- Ну и что? Тебе страшно?
- А то нет. Так для него ничего не стоит кого-то прирезать. Это ты понимаешь или нет?
- А как его зовут?
- Некий Мешади Кязым. Я это тайком узнал, через надзор.
- Ну и что же?
- А то, что он не просто так будет отсиживать здесь свой срок. Это все не просто так, Коба, поверь. Он получил заказ. Кто его клиент, я могу только догадываться.
После этих предостережений Иосиф Джугашвили приуныл не на шутку. Он весь вечер просидел рядом с Мамедзмином Расул-заде (чего раньше никогда не делал даже на воле), и пытался собрать подробную информацию про этого таинственного Мешади Кязыма. Но по большому счету, ему мало что удалось на него собрать, ибо Расул-заде ничего определенного сказать не смог. Он говорил много, но ничего конкретного. Но Коба был хитер. Он к тому времени прошел большую школу жизни, повидал уже тюрьмы, побеги, обыски и слежки. Так что, он нутром, животным инстинктом своим чувствовал опасность. Коба прекрасно понимал, что этот Мешади Кязым, которого он не знал, он не какой-то там Рижанин, на которого можно спокойно натравить полоумного Сулеймана. Хотя Рижанин сам по себе тоже не шапка. От этих раздумий Кобе становилось жутко, даже холодно. Но его пятки затряслись, а руки похолодели, когда в камеру вошел тот самый Мешади Кязым. Этот момент я хотел бы подчеркнуть особо. Такое было ощущение, будто дворецкий, на балу, под звуки клавесина или органа объявил о визите высокого гостя, мол, граф Сангалов. Камера-распределитель замычала, а ее жильцы приветствовали почетным гулом своего авторитета, который мощными шагами вошел в камеру, и занял свое, уже заранее отведенное для себя место в самом углу камеры. Это был высокий парень лет 30-ти, с прямыми черными волосами на голове. На щеке был огромный шрам. Сразу было видно, что он здесь завсегдатай. Многие из заключенных даже не знали его в лицо. А это и не важно было по тюремным меркам. Главное все о нем слышали. Молва о небезизвестном «уркагане», атамане преступного мира, Мешади Кязыме, стабильно господствовала в мозгах людей, хотя бы немного связанных с уголовщиной. В камере сразу же стало страшно. Какой-то другой, то ли тяжелый, то ли свободный (черт его знает) воздух наполнил нутро помещения. От этого Мешади Кязым оказывался в еще большем выигрышном положении. При виде Мешади Кязыма Иосифа Джугашвили охватил ужас.
Вы знаете, что такое ужас? Ужас и страх-это разные понятия. Когда вы находитесь на приеме у Министра или Короля, и у вас от волнения коленки подкашиваются, то это страх, обычный такой страх. Он проходит, и вы знаете (и даже чувствуете) это даже во время аудиенции. Когда вы на фронте с оружием в руках идете в бой и не знаете, выживете или нет, то это тоже страх. Так как вы подсознательно уже готовы умереть от пули врага (хотя и надеетесь на лучшее), даже рисуя в уме возможную сцену своей
гибели. Когда человек теряет своего ребенка, он попадает в депрессию, его охватывает отчаянное равнодушие ко всему окружающему. Это все не связано с ужасом. Ужас-это то, чего ты еще не знаешь, но предвкушаешь. Он, этот ужас, стоит как бы над тобой с огромным ножом в руке, и спокойно улыбается. А ты мечешься под ним, или под его тенью, и никак не можешь высвободиться оттуда. Вот это самое чувство в полной мере ощутил на себе будущий Генералиссимус. Он не знал, что ему делать. Ему вдруг стало
очень одиноко. Он вспомнил Гори, родную Грузию, Кахетию, даже Москву, своих соратников по партии. Он возненавидел Баку. В тот момент Расул-заде услышал, что он один раз даже заныл от тоски. На Кобу надвигалась серьезная угроза. И в принципе это ощущали в камере почти все, ну, за исключением там, камерных «шнурков».
«Помоги, Мамед, я уже не могу. Нервы сдают», услышал за спиной Мамедэмин Расул-заде умоляющий голос Кобы. Это было ночью, когда все спали, или должны были спать. Сквозь темноту виднелись только усы Иосифа. Будто эти слова произнесли именно усы, а не он сам, так как его тело проглатывала темнота. Хоть и стояла глубокая ночь, но тишины не было, кругом сильно храпели, а на улице приглушенно лаяли тюремные
собаки. А в перерыве между этими звуками, до Расул-заде доносился из дали слабый голос моллы. Он пел на улице, на свободе, молитву. Коба надрывался, даже задыхался. Он боялся, возможно впервые, по крайней мере таким его никто не видел. На него было жалко смотреть, и положение становилось катастрофичным еще и оттого, что Коба по своему характеру был человеком сильным, храбрым, но и он не мог устоять перед таким диким и смертоносным прессом. Это было выше его сил. Стыд и ужас, неопределенность и, такое холодное одиночество (к обычному одиночеству он уже привык сидя в одиночных камерах) давили на него тяжелейшим грузом. Уже многим было
ясно, что Мешади Кязым пришел по его душу. Прелюдия смерти витала в потолках камеры.
Так прошли три дня. Мешади Кязым особо не рисовался. Сидел у себя на нарах, отдыхал себе, или как теперь говорят, загорал. За ним ухаживали зеки, приносили пищу и выпивку прямо к нему, чтобы он даже не утруждался вставать. Мешади Кязым постоянно лежал. Если заключенные в тюрьмах сидят, как это принято говорить, то Мешади именно лежал. Какой-то старый узник, стояв у его изголовья, развлекал его, читая ему стихи. Иосиф Джугашвили за эти дни почти поседел. Он уже не гулял по камере взад вперед, как раньше, он старался не высовываться, не показываться в лишний раз ему на глаза. Один раз они встретились взглядами с Мешади Кязымом. Это было мельком, даже случайно, когда надзор делал проверку, но и этого было достаточно для Кобы. Он от этого взгляда вздрогнул, он этот взгляд потом даже вспоминал во время второй мировой войны. Дело в том, что Мешади Кязым, посмотрев на него мимолетом, улыбнулся. Лучше бы он этого не делал. Это был взгляд зверя. Эту улыбку Йоська потом уже расшифровал так, мол, театральное приведение мигнуло мне со словами, «жди своего часа, ты уже заговоренный». Все, это финиш. И вновь Коба начал замышлять о побеге, о единственном пока средстве, который может его спасти от горя, имя которому Мешади Кязым.
Кабинет Крылюка. Виктор Степанович подписывал дежурные бумаги. Напротив него сидел один из надзирателей данной тюрьмы Василий Буланов. Через пару минут Крылюк заговорил:
- Ну, Вася, как тебе твой брат. Жаль конечно его, чисто по человечески. Сам он виноват, вел уголовную жизнь. Да и не справился с элементарным делом. Так что, не видать тебе пока повышения, не заслужил ты его еще.
- Да не брат он мне Виктор Степанович, пошел он …
- А, уже пахнет отречением? Че то ты милок, быстро родную кровь забывать стал.
- Для меня, Виктор Степанович, главное карьера военного. А то, какой-то там брат, уголовщина… Моя цель, получить орден Святого Александра. Достичь хотя бы того, чего достигли вы.
- Это будет сложно, мил человек. А знаешь почему? Дело не в том, что ты не способный, нет. Ты имеешь желание достичь в жизни многого, но твои поступки не соответствуют твоему желанию. Ну,… просто, у тебя много друзей, ты любишь посиделки, выпивку, в карты поиграть там. … А карьерист не должен иметь друзей вообще. Ты знаешь кто мой самый близкий друг? Вот оно (указал на зеркало), мое отражение в зеркале. Это мой
самый близкий друг, он меня всегда поймет, не обманет. А что дружба? Поверь мне, Василий, нет на этом белом свете дружбы. Любая дружба имеет предел, никакой друг не пожертвует собой, своим здоровьем и благом ради дружбы. Тогда на хрена мне такая дружба, которая не выдерживает мелкого экзамена. Запомни старик друзей надо держать на расстоянии, лучше на расстоянии выстрела, иначе они влезут в твою жизнь и будут всячески ее менять. А сами не поменяются. А ты попадешь под их влияние. Я всегда стремлюсь к чему-то вечному, постоянному, коими являются мой род, моя семья, моя душа, и здоровье.
- Но здоровье же тоже не постоянно, Виктор Степанович (сказал потрясенно)?
- Э нет, братец, это тебе так кажется. Ничто на земле не проходит просто так. Ведь когда мы умрем, Бог, ну или там, какое-то существо, контролирующее жизнь, спросит меня. Ну, мол, отвечай мол, я с неба доверил и подарил тебе здоровье, причем хорошее здоровье, а ты его берег, аль нет? А? Можно ли тебе доверить следующую жизнь, иль нет? И что ты ему ответишь, а, Василий? Скажешь, что прости меня господь, я много пил и курил, по бабам ходил, прожигал жизнь. И что, он тебя простит? Не простит он тебя, и не думай. Он не такой добрый, как многим кажется. А то не допустил бы он большого горя на земле. В чем виновны дети, а, Василий, в чем? Вот видишь, ни в чем. А он это допускает. Жизнь братец, очень серьезная штуковина. Я вообще не понимаю, почему люди иногда даже шутят. Малейшая промашка ведет к большому потрясению. А они шутят, пьют. Я свое дело знаю хорошо. Поэтому и не переживаю. Вот видишь, проблема у нас была здесь в камере с Кобой, сам знаешь какая. А теперь я ее решаю, ну, можно сказать, что уже решил. Мешади сделает свое дело. А ты знай и помни, что главное в жизни, это быть мудрым, но параллельно с этим ломать и уничтожать все, что есть перед тобой, помогать всем, но не быть добрым и милосердным. И еще. На службе, на любой службе, сотрудники делятся на три категории. В 1-ю входят перспективные, у них все впереди так сказать. Во 2-ю входят люди, у которых нет никакой перспективы, но они считаются хорошими работниками, они у руководства на хорошем счету. Но не более того. Они работяги, смелые и трудолюбивые, но у них нет перспективы. Ее просто нет, и все. А в 3-ю категорию входят сотрудники, которые находятся в черном списке у руководства. Они ходят на грани, и рано или поздно их уволят. Так вот Вася, с третьей категорией все понятно, все ясно. Главное определиться с первыми двумя. Многие люди путают. Они думают, что входят в 1-ю категорию, а на самом деле, их место во второй. Ну, вот так, мил человек, такие вот дела. А теперь иди. Иди и подумай над моими словами. Иди, а то я че то устал.
Надзиратель Василий собирался уходить, когда услышал за спиной слова Крылюка: «и еще, Вася, запомни, никогда не иди против своей семьи, ты понял? Никогда! Чтобы там не случилось. Это говорю тебе я, старый полковник».
В то утро ничего особенного не должно было произойти, вроде бы. Все в камере тихо спокойно занимались своими делами, так сказать, тянули срок. Ровно в 11-часов всех
вывели на прогулку. Коба давно уже стал осторожным, поэтому прежде чем отойти от группы узников, он осматривался по сторонам. Привычка каторжника. И в тот день, на прогулке, он захотел остаться со своими мыслями наедине. Чуть отойдя от Губанова, который ему о чем-то говорил, Коба шмыгнул на право, в сторону высокого забора. Здесь было тихо, и воздух был какой-то другой, и небо ярко голубое. В далеке, где-то в камере, кто-то играл на свирели. Он вспомнил грузинский хор, который гортанно пел древний кахетинский фольклор. Какой-то весенне-морской аромат царил… И вдруг прямо перед Кобой появился он, Мешади Кязым. Он как будто вырос из под земли. Ростом он был на две головы выше Кобы. И опять эта страшная улыбка, и в руках был зажат нож, который блестел от солнечных лучей. Густые черные волосы Кобы стали дыбом, на это даже обратил внимание Мешади Кязым, и опять улыбнулся, и наконец-то вымолвил (Коба впервые услышал его голос): «На коленях будешь умирать или стоя?»
В тот момент Коба почему-то вспомнил свое детство, потом юность, гимназию, родителей своих. Все за секунду промелькнуло перед глазами как слайд. Потом он ощутил холодное прикосновение большого ножа (таким страшным нож ему никогда еще не казался) к своей шее. Кожа стала гусиная, а по ноге пошла горячая струя мочи. Он смирился со смертью, он не сопротивлялся, он уже ждал ее. Мешади Кязыму даже показалось, что он прошептал что-то вроде, все, давай, кончай быстрей. Коба обессилевший, прислонился спиной к тюремной стене, и потихоньку сел, точнее сполз на корточки. Ему показалось, что он уже в раю. Он думал про себя, «неужели все. Хм, все как-то безболезненно прошло. Чик-чирик, и я уже на на небе, в раю. Вот он оказывается, какой рай.» Ему опять мерещилась Грузия, родственника он увидел своего, который уже
умер давно. Привет, сказал он ему. А тот куда то уходил, со словами, Коба. «Коба, Коба, очнись, это я, Мамедэмин», услышал он голос своего соратника по революции. Что?! Что такое?! Где я? «Где, где, в п…де. Вставай уже, отлежался», зло произнес Расул-заде. Оказывается, Иосиф Джугашвили минут десять, как валялся в грязной луже в тюремном дворе. Потом он услышал голос Красина: «Ну Коба, благодари Мамедэмина, это он попросил Мешади, чтобы он тебя не тронул. Заново родился, значит.»
А дело было вот как. Увидев издали, что Мешади Кязым прижал Йоську к стене, и собирался резать как барана, Расул-заде поспешил туда, на помощь своему другу. Он сзади слегка коснулся плеча Мешади, и тот обернулся, будто его обругали, мол, кто посмел ко мне притронуться. Но увидев будущего основателя первого азербайджанского демократического государства, он немного остыл. Мешади Кязым слышал о Расул-заде, как о принципиальном политическом бойце, но непосредственно с ним общаться ему не доводилось. Между ними разговор происходил на родном азербайджанском языке.
- Что тебе надо, у меня к тебе нет дела.
- Зато у меня есть дело к тебе, только спрячь пожалуйста на минуту нож.
Такая дерзость забавляла именитого бандита. Он опять улыбнулся, но нож спрятал. Они отошли чуть в сторону.
- Мешади, зачем тебе этот грузин? Я понимаю, может быть его заказали. Но тебе, такому авторитету, не подобает же связываться с каким-то разбойником, у которого отец сапожник, и все его детство прошло в обувной мастерской. Он же тварь, мразь, низший червь. Не видишь, как он обоссался. Нечего о него руки марать.
- А ты что, его адвокат?
- Нет конечно, просто мне обидно, когда мой земляк, причем какой земляк, опускается на
уровень какого-то засранца. Это стыдно, Мешади.
- Слушай, что ты мне тут сказку рассказываешь. Ты с ним вместе кушаешь, а как же так?
- Э, Мешади, ничего ты не понимаешь. Это тебе так кажется, что я с ним близок. Он нужен нашей партии, он хорошие деньги добывает для наших революционных дел. Поэтому мы его и используем. Я знаю, тебе тоже нужны деньги. Если ты не против (он засунул руку в карман), я могу тебе дать 200 рублей. Это пока. Потом еще дам, не беспокойся. Мне даже не очень приятно, что я тебе предлагаю деньги. Ведь упоминая одно твое имя, моих соратников по партии в Бутырке, оставляли в покое. Никто с ними не связывался, иначе они имели бы дело с тобой. Так что, прости, что не так. Ради меня, ради тех грядущих дел, которые нас ожидают в Баку, не трогай его. Не трогай говно, вонять не будет. Это не твой уровень.
- Да, говорить ты можешь. Но деньги я у тебя не возьму. Не знаю, хороший ты или плохой, мне без разницы, но ты образованный. Мне это нравится. Я тебе тоже кое что скажу. (При этом засучил рукава) Не пара он тебе, этот сукин сын(плюнул в его сторону, и кажется попал). В тебе порода чувствуется, а от него грязью несет. Я ненавижухристиан, от них плохо пахнет. И руки у тебя благородные, видно, что пишешь много. Но запомни! Я могу уступить один раз, даже ради тебя. Но чтоб это было в последний раз. В следующий раз, мян юлцм, сян юлцм (просьбы) уже не будет. Ты понял? (В его голосе зазвенела сталь).
- Да, понял, Мешади (тяжело вздохнул).
Повернувшись, он исчез. Именно исчез, так как Мамедэмин захотел посмотреть ему вслед, но ничего не увидел. «Призрак он что ли?», подумал он про него. В общем, Сталин остался жив. Странно, убийца был, а трупа нет. И такое бывает.
На этом бакинская тюремная эпопея Иосифа Джугашвили закончилась. Через пару месяцев его этапировали в Вологодскую губернию. Правда, в марте 1910-года судьба его опять вернула в Баку, в баиловский каземат. Но то ли он стал более матерый, то ли гибель Мешади Кязыма, не знаю, обеспечила Кобе спокойную жизнь бакинского политического узника.
ЭПИЛОГ
Во дворе, на лавочке перед домом, сидел полковник Крылюк. Он тихо, мирно сидел на скамеечке со своей женой, и также спокойно и умиротворенно о чем-то с ней говорил. И жена тоже с ним мило беседовала. Они даже не говорили, а ворковали между собой, как голуби. Перед ними играл маленький Степан. Он иногда поглядывал в сторону родителей, и улыбался. Он ничего не слышал. Он не слышал, как недалеко от них проехала бакинская конка, был слышен конский топот и небольшой гул ее пассажиров. Были слабо слышны гудки кораблей. В соседнем дворе устало лаяла собака. Было все тихо, гладко. Нарушил тишину Крылюк, тихо, почти шепотом произнес, «устал я уже, на пенсию желаю, надоело все право.» Жена поддержала его, «да Витек, правильно милый, отдохни». В этот момент к ним подошла их дочь со своим женихом, Василием
Булановым. Вася давно уже приударял за дочерью своего начальника. Жена Крылюка быстренько вбежала домой ставить самовар, за ней в дом вошли дочь с Василием. А Виктор Степанович хотел остаться один. Он тихо и спокойно посмотрев вслед своему будущему зятю, заговорил сам с собой, причем заговорил не совсем тихо, так как губы его заработали, и сын Степка начал смотреть на отца, потом по сторонам, мол, с кем это отец тут говорит. А отец говорил: «эх, молодость, молодость. Где она? А, где? Да я и не огорчаюсь, я прожил хорошую жизнь. Повидал и радость и счастье. Хотя тюрьма конечно выжала все мои соки. Тюрьма, это ж как открытый саркофаг или гробница без крыши. Ни это я хочу сказать, нет. Просто я уже устал, от жизни устал. Хочу просто подышать и посидеть на лавочке. И все, более ничего не желаю.»
«Витя, иди в дом, чай пить. И Степку забери с собой», услышал он голос жены.
1931-й год. Сталин беседует с Кагановичем.
- Товарищ Каганович, кого мы назначаем главой Азербайджана? Багирова?
- Так точно-с, товарищ Сталин, Багирова.
- А у нас что, нет другого кадра? Ну, какого ни будь русского, или татарина?
- Никак нет, товарищ Сталин.
- …Хорошо. Только не люблю я этих азербайджанцев. Уже давно не люблю я их. Еще с тех пор, когда сидел в Бакинской тюрьме, в 8-м году.
ГЛАВА 3
1920-й год. О Кирове
Коренной житель Баку Виталий Керамиди по национальности был грек. Но он не любил русских, он их можно сказать ненавидел. Работал он на Судоремонтном заводе простым рабочим. Но в тоже время он был человеком достаточно образованным (читал много книг), что позволило ему каким-то образом оказаться в кругу меньшевиков-кадетов, среди которых были Харламов, Пападжанов, Ионесян, Аншелис, а также Ахмед Целиков из Дагестана. Это была группа людей, которая не смотря ни на что продолжала бороться против Советской власти. Они были известные люди, отличающиеся своей ненавистью к коммунистам. В этой группе были все: азербайджанцы, армяне, латыши, греки, аварцы, русские, и даже один негр. Главным их орудием против Советов был террор. Они были террористами, и Виталий этим очень гордился. Они готовили теракт против самого Кирова.
С января по март месяц 1920-го года, Глава МИД-а России, Чичерин три раза посылал ноту в Азербайджан, с предложением о военном сотрудничестве. Все три раза ему отказам ответил Фаталихан Хойский, председатель исполнительного комитета Азербайджана. О четвертом послании Чичерина история умалчивает. Правда, это было не официально, но в первых числах апреля парламентарий Чичерина, Бушметов, приехав в Баку, лично вручил Хойскому большой бумажный пакет, скрюченный сургучем. Хойский недовольным видом, прямо перед Бушметовым разорвал сургуч, раскрыл данный документ, где было большими буквами написано всего одно слово: ''И что же?'' Сначала Хойский не понял, чтобы это значило, но затем узнав, что Чичерин просит, если можно, ответить как можно быстрее, то взяв чистый лист бумаги, он своим знаменитым золотистым пером, скрипя по бумаге, размашисто написал: ''Если''. Хотя Бушметов и не увидел ответа, но все-таки понял, что и Хойский написал очень коротко. Он стоял чуть в стороне и наблюдал за Хойским. Нахмурившись, он взял пакет и отправился из Азербайджана прочь.
В те дни над бедным Азербайджаном действительно сгущались черные тучи. Как будто маленькая мышь попала в страну злых котов. Временный Национальный совет под председательством Мамедэмина Расул-заде, можно сказать разлагался. Там творился хаос и бардак. Военный Министр Хосроф Султанов, целыми днями не выходил из своего кабинета, покуривал папиросу, задавая своему секретарю стандартный вопрос: «Ну как там, ничего еще не слышно?» Министр Торговли, Рашид Капланов, в этот момент пил пиво с бывшим комиссаром Бакинской полиции, английским полковником Коккерелем. Тот ему передавал привет от генерала Шатерворта, заменившего в декабре 18-го года своего предшественника, генерала Томсона. Хотя англичане уже несколько месяцев как укатили из Азербайджана, все же они поддерживали отношения с добрыми и гостеприимными азербайджанскими чиновниками. В Баку творился хаос и бардак. Микоян, Анашкин и Губанов пропадали в Бакинском порту. Они открыто, даже не таясь, организовывали прием боеприпасов, оружий, и денег, а также всяких директив, которые подпольным образом на кораблях переправлялись из Астрахани в Баку. Склады размещались в «черном городе», и на баилово. Местные товарищи под командованием Анастаса Микояна, четко претворяли здесь в жизнь идеи коммунизма, диктуемые с Москвы. Даже один раз, сидя за столом в Карван сарае, Микоян, выпив водки, и закусив ее шашлыком, сказал Анашкину: «ара, Анашка, вот это мы живем э, клянусь э, дорогой. Никто нас не контролирует, не проверяет. Я вообще то думаю, что это Москва медлила с захватом Баку, а, Анашка. Э…, э…что с тобой, … что э с тобой говорить, русская пьянь», заявил Микоян Анашкину, который в этот момент, повернувшись своим корпусом к стене, наклонил голову вниз и вырывал. Он был на самом деле слишком пьян.
А 28-го апреля Министр Обороны Азербайджанской республики, Самед Мехмандаров, увидев в Баку русские войска, официально, т.е., на бумаге, отдал приказ своим многотысячным солдатам подчиниться новой власти, власти Советам. Как известно, 11-я Красная Армия под командованием Михаила Тухачевского вошла в Баку и свергнула местную власть. Начальником штаба у Тухачевского был полковник Пугачев. В тот день, 28-го апреля, когда Пугачев со своей дивизией входил в Баку с северной части города, стояла дикая жара. Как назло, было неимоверно жарко, градусов этак где-то, +35. Солнце пекло как в Ташкенте. И вот в тот момент, Пугачев, уже при подходе в город, сидя на коне, вытер рукой пот со лба, и сказал исторические слова, вошедшие в
историю: «ух ****ь, жара!» ''Кстати, как этот пригород называется то?'', продолжал он. И не узнав ответа, он так и назвал этот пригород *****жара, который в последствии был переименован на Баладжары.
Витя Керамиди сидел на совещании боевой террористической организации. Шло совещание. Они считали, что без террора бороться против властей невозможно. Пападжанов говорил как-то Керамиди:
- Ты знаешь, Витя, я верю в террор, без него никак. Ну скажи, как можно еще устрашить власть, как?
- Знаю, переговорами и дипломатией этого не достичь.
-Вот именно. Власть должна бояться, страшиться нас физически. Иначе все ни к чему.
- Согласен, папа (это было его прозвище), только террор. Я по совести указу готов ходить с бомбовой загрузкой. Если погибать так за идею.
В самом начале установления в Азербайджане Советской власти, эта боевая организация решила претворить в жизнь два теракта. Первый, против Тухачевского, второй против Кирова. Сергей Миронович Киров уже приступил здесь, в Баку, к обязанностям 1-го секретаря. Почти каждый вечер, боевая организация, под командованием Харламова собиралась в доме Ионесяна. Его дом был расположен в крепости, в старой части города. Керосиновая лампа горела до утра, и в комнате от накуренных папирос дым стоял такой, что порой даже они не могли увидеть друг друга. Вглядывались внимательно на кого-то, мол, он нас слушает, или нет. В душной комнатушке парил запах горящего керосина, папирос, крепкого чая, а также витал запах…террора. Здесь разрабатывался план физической ликвидации Тухачевского и Кирова. Первым объектом для устранения был выбран Тухачевский, так как у него фактически не было охраны. Он часто ходил вместе со своим начальником штаба, Пугачевым. На второй план был отодвинут Киров.
Харламов разрабатывал собственную программу тер.актов и своей организации, методы и технологии их действий и акций. Он составил устав своей организации, где основными правилами являлись нижеследующие:
1-е: быть верным и преданным делу своей боевой группе.
2-е: ненавидеть нынешний государственный строй.
3-е: о делах своей организации говорить только с членами данной организации.
Харламов еще больше старался усовершенствовать программу своей организации. Для этого он даже выехал в Варшаву, и тайком там встречался с Борисом Савинковым. Это имя слыло живой легендой среди террористов. Кто не слышал о Савинкове, который в 1903-м году организовал убийство великого князя Сергея Александровича, генерал-губернатора Москвы, а также взорвал Плеве, главу российской жандармерии. По приезде Харламова с Петербурга, он проводил совещания, где делился своими впечатлениями о работе других террористических групп, в частности, о Савинкове. Пападжанов в это время присаживался рядом с Харламовым, и демонстративно его нюхал, чтобы учуять и запомнить запах Савинкова, с которым Харламов общался все эти дни.
За деньги Харламову с Ростова присылали бомбу, единственный компонент и символ террора. Точнее, часто он посылал в Ростов Аншелиса, и тот непосредственно сам принимал участие при изготовлении бомбы, а потом на поезде приезжал с
бомбой в Баку.
Пападжанов, Керамиди, Ионесян и Аншелис тщательно изучали маршрут Тухачевского. Тухачевский жил тогда в старом доме офицеров, и почти был не разлучен с Пугачевым. Этот факт в последствии был отмечен Харламовым, и на совете боевой группы было решено метнуть в Тухачевского не одну бомбу, как этот раньше было задумано, а две. ''Все может быть, первый взрыв может принять на себя Пугачев, а от второго Тухачевскому уже не уйти'', из слов Харламова. Бросить первую бомбу, как и планировалось с самого начала, было поручено Пападжанову. Он горел желанием это сделать ''Он труп, этот Тухачевский, я уже вижу его труп. Ха ха…Он уже не Тухачевский, а Трупачевский'', злостно выговаривал Пападжанов с армянским акцентом. Вторую бомбу решил бросить Керамиди. Он изъявил об этом сам, инициативно. ''Я хочу быть полезен вам, я хочу доказать вам, что я умею вершить судьбы, а не только закручивать гайки и болты на корабле. ''Я террорист от рождения'', с бахвальством заявлял он. На его эти высказывания только Пападжанов реагировал с горящими глазами. А Харламов только хмурился и отворачивал взгляд.
В группе присутствовал энтузиазм. Каждый член группы двигался по своему маршруту, и делал свои наблюдения; проверял все возможные упущения и лазейки, которые могут выскочить на их пути во время физического устранения Тухачевского. Они знакомились с дворниками, продавцами, кучерами, городовыми, со всеми, кто жил не далеко от дома офицеров, и имел хоть малейшую информацию о Тухачевском. Иногда даже Аншелис сам одевался во всякое тряпье, перевоплощался в дворника, или в фаэтонщика. В таком виде он бывало, приходил на собрании боевой организации. Вся информация, добытая террористами, докладывалась Харламову. Он все отмечал на бумаге, потом долго курил и думал. Бомбы хранил у себя Аншелис. Он был по образованию техник, окончил рижскую техническую семинарию. Аншелис спокойно собирал и разбирал бомбы, откладывал в сторону запалы, порох, тротил, потом опять собирал их в едино, и получал удовольствие от одного вида смертельного орудия. Даже посмотрев на бомбу со стороны, он тихо и холодно, по-прибалтийски произносил: '' это же великое изобретение человечества. Без него бедный человек - ничто, а с ним его даже будет бояться Король. Я ее люблю не меньше чем женщину'', подойдя к бомбе, Аншелис садился рядом, затем целовал и гладил эту холодную и мрачную, своим видом похожую на маленькое серое ведро, железную штукенцию. Но тем не менее, день убийства Тухачевского откладывался, как бы затягивался, без особой на это причины.
Вечерами Керамиди с Пападжановым гуляли по Баку. Они, гуляючи направлялись к прибрежной части города, и вдыхая морской воздух тихо и мирно шли пить пиво. Морской воздух обостряет ум, накатывает на мозг приятные волны. Со стороны казалось, что два уставших рабочих после работы пошли отдыхать. Мимо них скакали на красивых конях красноармейцы с буденовками на головах. Почти везде стояли патрулирующие воины с красными повязками на голове и с винтовками в руках. Отряды красных солдат топали мимо этих двух террористов с песней ''Так пусть же крас-ная, сжимает власт-но….''. ''Ничего, пока ваша взяла, но мало осталось, я вам тут устрою карабахский вальс'', с кавказским темпераментом процедил сквозь зубы Пападжанов.
Они направились на Телефонную улицу, что в центре города. Там находилась эта пивнушка, которую ''нашел '' Витя Керамиди. Он уже долгое время всем прожужжал про нее. Она называлась, вернее уже называлась ''Баксовет''. Здесь, в этой пивной, к пиву подавали горячий горох. Это было чем-то новым. По крайней мере Пападжанову такая закуска нравилась. После глотка холодного пива, горячий горох, такой горячий, что пальцы обжигало, придавал новые ощущения. ''Ара, Виталик, ты молодец э, матах. Откуда ты узнал, что я люблю горячий горох!'', смакую пиво, высказывался Пападжанов об этом месте. Здесь собиралось много людей. На стене висел плакат, где корявыми буквами, точно ребенок написал, было накалякана фраза: ''Власть Советам''. И красные офицеры, и педагоги, писатели и спортсмены, приходили сюда поболтать, поговорить о чем-то наболевшем, разузнать что-то новое. Ведь в те дни в Баку, ужас что творилось. Даже находясь в пивной, были слышны на улице выстрелы, крики людей. Потом опять наступала относительная тишина. И чуть погодя все заново: стрельба, пальба, топот коней, ржание лошадей, крики детей, мать ищет своего сына, там, кто-то своего друга. И так постоянно. После такого шума даже море волновалось, штормило, оно же все видит. Керамиди и Пападжанов, сидя в темном углу, угрюмо, но спокойно потягивали пивко. Несколько раз они вздрагивали, когда пара воинов громко пыхтя с карабинами входили в пивную, прямо стоя выпивали граммов 200, или 300 водки, потом запивали сверху пивом, при этом злостно вглядываясь в лица присутствующих, и что-то бормоча под нос с шумом выходили из этого заведения. Естественно не платили. ''Тьфу, кунане перан'', на армянском выругался Пападжанов. '' Ничего, скоро от наших бомб шалахо будете танцевать, паскуды'', тихо проговорил.
После пива они немного побродив на воздухе, прощались, при этом обязательно обнимаясь и крепко целуясь (это особый почерк террористов), и направлялись каждый к себе. Виталий любил гулять один, ему нравилось размышлять про себя, часто даже вслух, будучи наедине. Он даже бывало один, без кого- либо, шел в пивную ''Баксовет'', брал пиво и горох, и уткнувшись в окно, думал, анализировал, рассуждал. Это было для него в порядке вещей, как бы определенным нормативом. Чтобы услышать свое сердце необходимо уединение.
В Баку стояло лето, конечно же жаркое. Как тут не выпить холодного пивка, а?
Вот и Виталий, гуляя один, решил направиться в ''Баксовет'', пропустить пару бокалов свеженького пива. Хотя сначала он должен был заглянуть к Милене, своей еврейской девушке. Что-то давно он к ней не захаживал. Все дела, дела. Милена была высокая, красивая и беленькая, она работала в почтовом отделении. Он ее любил, да и она кажется тоже. Она была дочерью еврея-ювелира, известного на весь Баку как дядя Славик. Он прикарманил много денег, но при обыске у него дома полиция так и ничего не нашла. Это еще было при Царе, где- то в 14-м году. И после этого Славик, отец Милены, скончался от сердечного приступа. Но денежки своей семье он, разумеется, оставил, не был бы он евреем иначе. Милена часто давала в долг Виталию, притом давала не мало денег, и по сути заранее зная, что он их не вернет. Хотя он обещал. Она ему покупала штиблеты, галстук, одеколон. Это смущало Виталия, но он подарки принимал. Она чувствовала, что Виталий ведет двойную жизнь, ну, т.е., он не смахивает на чернорабочего. А это ей даже нравилось. Она засматривалась на его уверенную походку, короткую и твердую речь, и вообще ее увлекала его независимость. Он был какой-то такой независимый, автономный, сильный. На рабочего завода он точно не похож. Все бы хорошо, только не знала бедная Милена, что те деньги, которые она ему давала, исправно направлялись в город Ростов на покупку и изготовление бомб. Если бы отец Милены, дядя Славик. знал бы про это, то его гроб перешел бы в вертикальное положение.
''Лишь бы не гулял с другими'', говорила она как-то своим подружкам, когда они, вечерами, сидя на лавочке в старых бакинских ''итальянских'' двориках, обсуждали Виталия Керамиди, будущего и реального жениха Милены. Был конец рабочего дня, поэтому, Милена, увидев Виталия, ласково и томно произнесла: ''ты меня проводишь''? ''Конечно'', прозвучал твердый ответ. Они вместе спустились по 40-лестницам, что в Чемберикенде, вниз, к морю. У нее было хорошее настроение, она почти плавала, летала перед ним. А он изредка и коротко улыбался, и довольный шел рядом. Мимо них опять прошел отряд солдат с песней, ''Кап кап кап, из черных глаз Ма-ру-си, падают слезы на ….'' ''Да, это агрессия'', изрек Виталий. Его слова услышала Милена. И между ними начался диалог.
- Что, агрессия, ты сказал?
- Ну?
- Не знаю…
- Подожди, ты считаешь, что русские не агрессоры? Ты запомни, любая власть-это агрессия. Какая бы она ни была.
-Да пусть даже и агрессия, мне то что, да и тебе то что, Витя.
- Как? Так нельзя. Тебе может и все равно, но я имею свою политическую позицию.
- Ну, оттого что ты ее, т.е. эту позицию имеешь, что ни будь меняется? Лучше ты поимел бы что другое. Тебе что, нечего иметь (с улыбкой)?
- ( Как бы не слушая ее) Ведь они, эти русские, свели в могилу твоего отца, а ты говоришь мне все равно.
- Витя, мой отец вел такой образ жизни, что его задушили бы при всех властях. Даже англичане, этот генерал Томсон, тоже был у нас дома, и отец ему тоже платил. Хотя не знаю зачем.
- А Мамеду Расул-заде или там Хойскому, отец платил, или нет?
- Нет конечно. Про них вообще ничего не было слышно. За что им платить то. Слушай, а что это за фамилия, Хойский, смешная до пошлости…
- Будь серьезной. Что за намеки…
- Кстати, Витя, скажи честно. Ты же ведь на стороне занимаешься чем-то еще, нет?
- (Вздрогнув) Чем,… чем это я могу…(немного растерялся).
- (Это не ускользнуло от хитреньких еврейских глаз) Но я же вижу.
Она остановила его, взяла его за рукав, чуть повернула к себе, и пальцами правой руки подняла его подбородок кверху, чтобы взглянуть ему в глаза. Он упрямо отводил глаза. В этот момент она казалась ростом выше него.
- Витька, только честно, я не обижусь. Ты кто? Ты же ведь не рабочий?
- Хорошо, Мила (выдохнул), я тебе скажу. Я занимаюсь политикой.
- Чем?
- Политикой, а что?
- Серьезно?
- Ну да, да!
Она потихоньку и уныло отпустила его рукав, где-то даже разочаровалась от этой новости.
- Как, ты политик?
- Да, да! А что, это тебя пугает?
- Да не пугает это меня, меня это смешит. Ты же ведь взрослый человек, зачем тебе быть посмешищем бездушной толпы. Скажи, зачем? Ведь какой из тебя политик, а, какой? Политики же напоминают собачьи бои, а народ, и умные и тупые, смотрят на это и развлекаются.
- А что ты мне предлагаешь делать? Чем мне заниматься?
- Витенька, милый, читай книги, займись чем-то серьезным.
- А зачем мне читать? В книге написаны слова, которые выражают умные мысли. Книги ценятся только за это. А мысли заставляют человека думать. А я и так часто думаю.
- Ну, тогда хотя бы сам напиши что-то.
- А что написать то?
- Ну, о том, о чем ты часто думаешь. Хотя бы маленькую статейку, или трактат какой нить, эти же мысли тебя часто мучают. Вот и освободи себя от них. Стихи хотя бы напиши. Ведь ты же образованный человек, окончил гимназию, учился в университете, хоть и не доучился. Ну и что? Потом потихоньку перейди на что-то серьезное, ну, книгу напиши например. Запомнись как-то! А то, политика. Ты Витя, пойми, ведь здесь, в Азербайджане, политики как таковой нет. Здесь все мельтешат перед царем, ой…, ну, перед высшими чинами, или перед сильными соседями. В слабой стране не может быть иной политики, опомнись Виталий.
- Я тебя люблю, Милена. Все будет нормально, не волнуйся.
Они уже подошли к дому Милены, и он поклонился перед ней почти до земли. Даже была видна его лысеющая макушка. Попрощавшись, он ушел. Она ошарашено смотрела вслед.
По пути он размышлял: '' А ведь она, Милена, права. Не мог же я ей сказать, что собираюсь угрохать Тухачевского и Кирова. Конечно, какая здесь политика. Вот поэтому и надо их всех, этих пидров, кончать. Кто я? Да, я террорист, и я этим горжусь. Я не какой ни будь там сранный и грязный рабочий, или студент, у которого черное будущее. И не служаший, который смотрит в рот своему начальству. В гробу я видел этих начальников. Я теперь парень огневой, я смертоносен для сук и негодяев. Вот, проходят мимо меня офицеры, чины там всякие, вот, вот, улыбаются. Ух, блин… Кланяются друг другу. Вот еще другие люди прошли мимо меня. Возможно это из ЧК. Да срать я на вас хотел. Для меня ничего не стоит оставить ваших детей сиротами. Вот она, настоящая власть!!! Я несу с собой смерть, я меняю жизнь, переставляю роковые карты. Иначе нельзя… Моя цель в прицеле. Мне взрываться за других есть резон. Вынуть душу из кого-то, и в кого-то свою душу вложить!!! Просто потому что остальным надо жить!!!!! Ублюдки, твари, уроды!!!''
В таком расположении духа Виталий вошел в пивную ''Баксовет''. Как обычно заказал пиво и горох, и уселся в самом углу. К его столу, как правило, подходил улыбчивый директор заведения, дядя Акиф , и расспросив о том, о сем, удалялся. Хоть это заведение было шумным, все же свою марку держало. Но еще больше акции ''Баксовета'' поднялись потом, спустя много лет, когда выяснилось, что сам Киров посещал ее тогда, т.е. в 20-м году. Он приходил сюда под псевдонимом товарища Бабатова. И чтобы его там не узнали, он напяливал себе усы, и приклеивал на лоб большую родинку. Сергей Миронович, как истинный коммунист, хотел таким образом непосредственно пообщаться с массами, поближе узнать их психологию, их мнение о молодой азербайджанской советской республике. Вот и в тот день, Виталий, пропустив парочку бокалов свежего пивка, услышал, как Акиф дайы, подойдя к соседнему столу, произнес: милости просим, товарищ Бабатов, всегда рады вам. Никто тогда не знал, кто скрывается под этим псевдонимом, который сидел в туго натянутой на голову кепке, и пил пиво. Поэтому и никто так особо не посмотрел на него. Единожды взгляды Виталия и товарища Бабатова все-таки встретились. Бабатов со своего стола улыбнулся ему и моргнул, а Виталий очень хмуро отвернулся. ''На кого-то похож этот ****ат, вот на кого только, не знаю,'' мучался про себя Виталий.
Прошел месяц. На совещании боевой группы Харламов почти до ниточки разработал план устранения Тухачевского. Последние сборы проходили при участии Ахмеда Целикова, известного меньшевика-диверсанта из Махачкалы. Одно его присутствие придавало оптимизм всей группе. От него веяло спокойствием и уверенностью. Все нуждались в этом, тем более сейчас, в преддверии покушения на Тухачевского. Значит, все должно было быть так. Жил Тухачевский совсем рядом с домом офицеров. Поэтому, метнуть бомбу в него нужно было или около его дома, или рядом с его работой, куда он приезжал, точнее прискакивал, на своем коне, или же на фаэтоне. Так вот, Пападжанов должен стоять рядом с домом офицеров, а Керамиди у подъезда жилого дома, где оставался Тухачевский. По средине пути, довольно короткого пути от дома до работы, должен стоять Ионесян. По улице Морской, основной маршрут Тухачевского, стоял трехэтажный дом. И вот на крыше дома должен стоять Аншелис. С верху, как считал Харламов, видно лучше, поэтому Аншелис подаст знак, если что не так. Он зажжет огонь прямо на крыше, это означает, что все готово. Т.е., Тухачевского могли бы взорвать как у дома, так и у своей резиденции. Шансов у Тухачевского практически не было. Против него были настроены серьезные и решительные люди.
Пападжанов, Ионесян и Керамиди, выйдя из дома, прошлись по набережной, потом сели на скамейке у большого фонтана. Фонтан не работал. Они молча сидели. Никто не хотел ни о чем говорить. До убийства Тухачевского оставалось всего три дня. Не смотря на отчаянность этих ребят, внутренняя напряженность чувствовалась. Все были в ожидании предстоящего дня. Харламов дал всем день отдыха, для расслабления. Все трое, увидев издали Ахмед Целикова, встали, поздоровались и вместе опять сели. Опять молчали, никто не хотел тревожить чей-то слух.
Вдруг Керамиди резко обернулся к Целикову:
- Ахмед, как вы думаете, все пройдет хорошо?
- Конечно! Иначе не бывает (мило улыбаясь).
- А,…это…, Ахмед,…после убийства Тухачевского мы будем спать спокойно? А совесть? Ведь все-таки это же убийство?
- Это не убийство Витек. Это освобождение, это свобода. Это душевный протест, это плач души и сердца. Ты сам знаешь, что стачками и пикетами ничего не достичь. Это не серьезно, это пахнет студенчеством. А мы не студенты, мы слишком серьезные люди. И тем более, что Тухачевский-это всего лишь подготовка перед покушением на Кирова. Прежде чем сесть на коня, надо научиться садиться на осла. Вот после этого я буду спать спокойно, я вздохну облегченно.
- Я тоже. Только зачем мы медлим с этим. Пора кончать уже Тухачевского. Что-то очень долго тянется его жизнь.
- Не спеши. Это тебе не гайки закручивать на заводе.
Пападжанов предложил для расслабления пойти в ''Баксовет'' и нажраться. Все хором согласились, кроме Керамиди. Он хотел повидать Милену. Что-то его потянуло к ней, давно он уже с ней не виделся. После последней и непростой их беседы Милена немного изменилась. Или ему так показалось? Черт его знает. Попрощавшись с друзьями, он направился к дому Милены. Так как было уже поздно, Милена должна была быть уже дома. Он ее любил, любил всем сердцем. Почему-то он сейчас, именно сию минуту это ощутил больше всего. ''Что это со мной, брр'', говорил он себе, и уже подходил к ее дому. Потом он решил еще разок сделать маленький круг около ее дома. Он вновь размышлял: '' Она, Милена, должна гордиться тем, что у нее такой парень. Я ей конечно о моей страшной стороне жизни ничего не скажу. Возможно, скажу потом, спустя годы она сама может об этом узнает, или услышит. А может сказать ей это прямо сейчас? А, Витек? А то она в тот раз подумала, что я политик. Нет уж, какая на х… политика. Идет она в п…ду, эта сранная политика. Взорву я скоро всю политику вашу. А может она все-таки права. Может написать мне какую ни будь книжку, или эссе, ну, о своей жизни, например. Хотя бы. А хули? У меня бля жизнь ой-ой-ой, ни хрен собачий. Набросаю эскизы, отмечу задумки, у меня они есть. А там видно будет. Одно другому не мешает. Ух, евреечка моя, умная сучка, голова варит бля.'' Такими раздумьями он начал подыматься к ней, на второй этаж. И вдруг он услышал шум… Что за херня? Он остановился, прислушался. Такое ощущение, будто, маленький ребенок плакал. Ему стало интересно, что это такое. Ведь здесь, на втором этаже, не жили дети. И крадучись, благо, он это мог, Виталий прополз через веранду под лестницу, и шмыгнул к окну Милены. Вдруг он замер…замер от голосов. Он услышал …боже, нет…ее голос… Это она, Милена… Она….сто-на-ла?! Это похоже на сексуальные охи и ахи. Он, чуть приподнявшись, прильнул к окну носом и увидел ЭТО. Милену в постели трахал, причем очень грубо насиловал молодой мужчина. Он входил в нее с такой силой, что стекла на окнах дребезжали, керосинка на столе подпрыгивала, а в комнате стояла пыль. А главное, и Милена получала удовольствие от него. Она, находясь внизу, под ним, обвила его шею руками, и ловко подмахивала ему снизу. Виталик не выдержал, он заорал. Н-ЕЕЕ-Т!!! Милена и ее хахарь услышали это. Обернувшись к окну, они оба заметили его физиономию, приклеенную к стеклу. Блин, что там началось! Она вытолкнула этого мужчину с постели как маленького кота, и он отлетел прямо к тому окну, за которым наблюдал Виталий Керамиди. А сама, обернувшись в простыню, выбежала из комнаты. Потом все для Виталия происходило как во сне. По крайней мере, он не понял как он оказался в комнате Милены. Ее любовник уже успел исчезнуть оттуда. Да его Виталий и не заметил так особо, настолько все его потрясло, ибо в этой гадкой сцене он обвинил только Милену, а не его. Он сидел один, в ее комнате, и смотрел на взбившуюся постель, где только что происходило ЭТО… Нет, он этого не выдержит. Зачем, зачем она так с ним поступила? Пока для него это был как сон. Потом появилась она, Милена. Она молча, опустив голову, прошла в комнату, и начала убирать постель. Виталий молча исподлобья за ней наблюдал, потом все же тихо выговорил:
- Милена, зачем ты это сделала?
Она накрыла розовым покрывалом кровать, и села напротив него:
- Виталий, я не люблю тебя. Я не хочу уже тебя видеть, так что, извини меня.
- А зачем?
- Что зачем? Не люблю и все. Я не люблю политику и политиков. И не хочу вообще иметь с ними дело.
- Поэтому ты отдалась этому?...
- (Привстала) Извини Витя, но мне некогда, у меня голова болит.
- Конечно, так как он тебя здесь еб.., не только голова, тут бля, все заболит…
- Что-ж, бери пример.
Последние слова она сказала очень тихо, почти шепотом, при этом, собираясь выйти из комнаты. Но все же Виталий их услышал, и они его взбесили. Он встал и преградил ей путь:
- Что ты сказала?
- Ничего…(испуганно)
- Значит у него х… больше моего, да? Значит он еб…я лучше меня, да? Поэтому ты на это пошла? Отвечай, сука! (заорал)
При этих словах он схватил ее за руку и приблизился к ней вплотную. Она задрожала. Ей стало страшно, когда она увидела его глаза. Это были отчаянные и сумасшедшие глаза. Начав тяжело дышать, она порывистым голосом заявила:
- Уходи, убирайся отсюда немедленно. И чтобы я тебя здесь больше не видела, понял?
Он молча стоял. И все дальше она овладевала собой, и уже высвободившись от него, продолжала:
- И еще. Я тебе даю всего неделю. Ты за этот срок вернешь мне те деньги, которые у меня брал. Если нет, то я на тебя напишу в исполнительный комитет, пожалуюсь на тебя.
Она из комода достала бумажку. ''Вот, здесь указана сумма''. И посмотрев внутрь бумажки, сказала: ''600 рублей. Хотя я тебе дала больше, но ничего, на этом ограничимся''. Милена уже полностью владела ситуацией. Даже шаркая своими туфлями, она прошлась по комнате, и обалдевший Виталий наблюдал за ней. Он опять спросил ее: ''Послушай Милена, а что ты напишешь про меня в исполнительный комитет? А, что? Мне просто интересно.'' Она подняла на него свою голову. Пышные волосы распустились на ее белые плечи. ''Я напишу, что ты меня изнасиловал. И тебе, будущему и неудачливому политику, который настроен против властей реакционно, этого не простят''.
Виталий направился в сторону выхода. Ему стало больно, все перекосилось перед глазами. У выхода, он последний раз обернулся в ее сторону, и сказал: ''Какая ты ****ь, Милена. У меня к тебе все упало.'' Она очень быстро ответила ему: ''А у тебя и не стояло''.
Опять у него в глазах сверкнула молния, и он едва не нажал на свой внутренний спусковой курок. Милена это тоже заметила, и отвернулась к окну. Виталий почти уже вышел из комнаты, и, не выдержав, спросил ее напоследок:
- Милена, а кто был этот молодой мужик?
- Он музыкант, композитор. Он здесь в творческой командировке, и он любит сочинять музыку, глядя на море, ответили она, как бы дразня его.
- А как его зовут-то хотя бы, или это секрет?
- Нет, почему же. Федор Шаляпин его зовут, ответила Милена. Он эти ее последние слова уже слышал на лестнице.
Виталий вышел на воздух. Как назло начался ветер, причем он усиливался. Шум ветра напоминал нытье ребенка. Ему было противно, он не знал даже о чем думать. Первым делом он решил выпить, это несомненно. Ну их всех на хер. ''Водки хочу, водки!'', почти кричал на улице Виталий. Некоторые прохожие даже обернулись в его сторону. Он почти летел в ''Баксовет'', чтобы там, в уютном углу, затеряться, забыться. ''Сегодня буду пить исключительно водку'', подумал он про себя. Зайдя в ''Баксовет'', его приятно удивило то, что посетителей практически не было. Может, было поздно, поэтому. Только в углу, там, вдали кто-то сидел, и потягивал пива. К Виталию подбежал добрый дядя Акиф . '' Дядя Акиф, водки и закуски. Да побыстрее'', на лету выпалил Виталий. ''Будет исполнено, дорогой. А что конкретно желаем?'', спросил дядя Акиф. ''На ваше усмотрение'', ответил Виталий и уселся за стол. И опять он подумал о Милене. ''И все таки, какая она ****ь. Деньги ей видите ли надо вернуть. Пошла ты на хер. Может тебе еще яйца свои вырезать и подарить. Пи….а еврейская.'' Он даже не заметил, как стол был уже накрыт. У Виталия потекли слюнки, он только сейчас вспомнил, что держится только на завтраке. Целый день ничего ни ел. Он увидел на столе большую жаренную баранью ляжку, нарезанные большими кусками свежие огурцы и сыр, немного зелени, потом два горячих хлеба тендир, и конечно же здоровенный графин русской водки. Все это благо Виталий буквально разнес в пух и прах в течении каких-то 20-ти минут, ему стало резко хорошо. Такая, приятная хмель по всему телу, все как-то переменилось, перешло в равнодушные тона. Он повеселел и разошелся. Хоть он месяц как бросил курить, но ему страстно захотелось сейчас затянуться папироской. Подозвав дядю Акифа, он попросил у него папиросу. Желание тут же было исполнено. Виталий сделав несколько затяжек, почувствовал, как у него приятно закружилась голова. Он только сейчас начал смотреть по сторонам, на полу пустой зал. А где же посетители? И вдруг он заметил справа от себя (чего он это раньше то не увидел) мужчину в кепке. Где-то он его видел. Кто же он? Прекрасная память Виталия не подвела, он его узнал. Это был товарищ Бабатов, который в прошлый раз ему моргнул. И вновь этот Бабатов дружелюбно посмотрел на Виталия, и опять кажется, моргнул. На этот раз Виталий был более любезен, и ответил взаимностью. Через секунду, товарищ Бабатов со своим бокалом пива, уселся рядом с Виталием со словами: ''Не помешаю вам, товарищ?'' ''Валяй'', тут же выстрелил Витя. Бабатов изучающе смотрел на Виталия, а тот в это время покуривал папироской и дымил как заводская труба.
- Моя фамилия Бабатов, честь имею. Простите, а вас как звать?
- А у меня нет фамилии. Я господин никто.
Бабатов уже серьезным тоном, спросил:
- Товарищ, а вы здешний будете, или как?
- Ну, допустим здешний. И что?
- Да нет, вы знаете, просто я композитор, пишу песни, сочиняю музыку. И вот, хочу узнать местный фольклор, историю, мол, что творится в голове местного человека, о чем он думает, как он мыслит.
При упоминании слова композитор, Виталий чуть не протрезвел. Он так злостно посмотрел на Бабатова, что тот не понял причину такого изменения в его настроении.
И Виталий начал:
- Композитор говоришь! А баб наших когда е…те, то тоже сочиняете музыку, иль нет? А?
- Что с вами, товарищ?
- Да какой на хер я тебе товарищ. Ты посмотри в зеркало, на кого ты похож. Музыкант хренов.
- Послушайте, если я вам скажу, кто я на самом деле, вы бы превратились сейчас в зайца.
- Да иди ты в жопу, пидор в кепке! Слышь, пошел на хер!
При этих словах Бабатов встал, и тут же за его спиной возникли трое молодых людей в темных костюмах. Бабатов мрачным видом продолжил: '' Вы сейчас очень сильно пожалеете о том, что вы мне здесь нагово….'' Виталий не дал ему договорить. Взяв со стола пустой графин, он швырнул его в Бабатова. И главное попал прямо в голову. Тот схватился за голову, и присев, взвыл от боли. Те трое его друзей опешили, они явно не ожидали такого выпада со стороны Виталия. Через секунду Виталий подняв руками стол, опрокинул его на них. Вся скатерть и все обглоданное на столе посыпалось на Бабатова, который еще ныл от боли, и на одного из его сподвижников, пытавшийся помочь ему встать. Виталий, воспользовавшись секундной паузой, выпрыгнул в окно. Оно было открыто, так как было лето. Он уже ничего не слышал за спиной, что есть мочи, бежал. Лишь один раз, когда бегом огибал поворот, он услышал сзади пронзительный свисток милицейского патруля, но через миг он скрылся в темноте.
Но на этом спокойная жизнь Виталия не завершилась. На следующий день он узнал дикую новость. Оказывается, Аншелис, находясь у себя дома, в очередной раз разбирая бомбу, подорвался. Он нечаянно перепутал какие-то провода, и бомба взорвалась. В результате Аншелис превратился в маленькую жаренную котлету, его останки разбросало по сторонам. Виталий как обычно, направляясь к дому Ионесяна, в крепость, увидел не далеко от его дома Пападжанова. Тот, обнявшись с ним, спросил, «ты где, Витя? Мы уже совсем здесь с ума сходим. Ты слышал, что случилось с бедным Аншелисом? Его фактически не нашли. Более того, Витя, сейчас у него в доме, и в округе там, рыскают чекисты. Они как псы обнюхивают все кругом. Три бомбы там были, представляешь? Все взорвалось. А взрыв был мощный.» Эта новость потрясла Виталия, и он не много стал забывать о Милене. Они молча, даже крадучись, направились к дому Аншелиса, где он раньше жил. Уже издали была видна толпа, и слышен был неразборчивый гул людей. Аншелис жил в одноэтажном домике, а сейчас, вместо домика, стояли одни почерневшие стены. Потолка не было. Дым еще не полностью затух. Рядом земля спеклась от огня и пожара, пахло гарью, чем-то неприятным. Даже кто-то рядом из любопытных уверял, что он нашел здесь оторванную руку. Вблизи дома на асфальте кровь еще не полностью засохла, она даже бурлила. Кровь как бы радовалась свету, солнцу, радовалась своему освобождению, своей свободе. Кругом шастали люди в штатском. Пападжанов и Керамиди решили уйти оттуда с глаз долой.
''А что же будет с покушением на Тухачевского? Ведь завтра же намечалось покушение?'', спросил полностью обалдевший Виталий у Пападжанова. ''Ара Витя, не знаю, матах, не знаю''. И приблизившись вплотную к нему, очень тихо сказал: ''Витек, мне кажется этот взрыв кто-то подстроил из наших. Клянусь я говорю (перекрестился), Аншелис слишком опытный техник, чтобы подорваться как ребенок. Тут чья то рука.'' Виталий вздрогнул и внимательно посмотрел на него в упор. В этот момент глаза Пападжанова горели. ''И на кого же ты думаешь, Папа?'', приблизился к нему Виталий. Пападжанов обернулся по сторонам: ''Витя, это по моему Харя. Ты понял, это он, сука. Нутром чую''. ''Может ты ошибаешься. Это простая версия, это не факт, Папа!'', спокойно, но с дрожащим голосом заявил Керамиди. ''Драпать надо, Витя, когти рвать. Повесят нас всех'', надрываясь, шептал Пападжанов.
Вечером того дня Харламов провел совещание боевой группы. Совещание проходило не как обычно, в доме Ионесяна, а на квартире Харламова. В целях конспирации. Присутствовали все члены группы. Все молча слушали Харламова, как он сообщил о нелепой случайности, которая закончилась для Аншелиса трагически. '' Случилась страшная трагедия, умер наш боевой товарищ. Но виноват он сам, надо быть более ответственным в работе с бомбами. Но ничего, это для всех будет уроком. Тем более, что после этого, мы поменяем свою дислокацию. Эти дни ничем не заниматься, вообще ничем. Собираться будем раз в месяц. Я дам знать. Плюс ко всему, Тухачевский сегодня ночью уезжает в Москву, и возможно уже не вернется в Баку. Его там ждет новое назначение, кажется он назначен командующим армией для наступления на Варшаву. Поэтому операция по его устранению, разумеется, откладывается. Да и бомбу новую надо заказать. А на это уйдет минимум три недели. Новым объектом покушения я предлагаю Кирова'', из слов Харламова. Все это он сказал на одном дыхании, быстро и четко, с небольшой подавленной миной. Пока он говорил, Керамиди и Пападжанов грустно переглядывались. Виталий был как в тумане, он даже не совсем внимательно слушал Харламова, так как в голове звенели подозрения Пападжанова в отношении Харламова. Настолько Виталий увлекся этими раздумьями, что Харламов это заметил, и сделал ему замечание. После совещания, когда все разошлись, уже на улице, Пападжанов, подойдя к Керамиди, сказал, ''пойдем в ''Баксовет'', посидим, выпьем, обсудим обстановку.'' Виталий вспомнил вчерашнюю драку в ''Баксовете'', и решительно запротестовал, предложив другое место. Но Пападжанов начал настаивать, и Виталий, не выдержав, рассказал ему о вчерашнем инциденте, о Бабатове, и его дружках. '' Ты пойми, просто там хорошо кормят, и там уютно. Честно скажи Витя, только это тебя удерживает, или еще есть причина, по которой ты не хочешь пойти в ''Баксовет'', допытывался у него Пападжанов. ''Какая может быть причина. Естественно это, и все'', невинно признался Виталий. ''Это же мелочь, Витек'', спокойно сказал Пападжанов.
Они прошлись по малой Крепостной улице, и Пападжанов преградив путь Виталию, решительно заявил:
- Знаешь что, Витька, мы конечно выведем на чистую воду этого Харламова. Я этим займусь прямо сегодня. Но я тебе хочу сказать другое. Давай будем независимы. Ты понял? Мы вдвоем, и все. Ты и я. И Кирова замочим сами, без всяких там бомб, и взрывов.
- А как?
- У меня есть наган и двадцать патронов к нему. Этого хватит.
- Но к Кирову же не подойдешь близко, его легче взорвать, Папа.
- Нам не дадут его взорвать, Витя. Такие как Харламов не дадут, поверь.
- Мне этот Харламов тоже не по душе, ежли честно. Но это надо выяснить. Ежли виновен, то я его убью. Пристрелю на хер. Ты же сказал, у тебя пистолет. Вот и дашь мне его. Я вижу, без пистолета уже никак, кругом одни гады. Только вот что, Папа. Айда завтра пойдем в ''Баксовет'', не сегодня. У меня не большие дела, да и устал я, хочу спать. Лады?
- Хорошо, брат, отдыхай.
Они расстались вечером, около 7-ми часов. А в этот момент, в городском отделении ЧК, контрразведка читало сообщение следующего содержания:
''Один уже готов. Процесс по откладыванию покушения на Тухачевского прошел по точно намеченной инструкции. Тухачевский вне опасности. Сегодняшнее совещание прошло также по плану. Новый объект покушения - Сергей Киров. Но это будет не скоро. В группе не очень здоровая обстановка. Начали подозревать меня. Я это чувствую. Я сильно рискую. Дайте знать, когда мне скрыться.''
ХАРЕК.
Прошла неделя. За это время Витя Керамиди думал только о Кирове. Гуляя по вечернему Баку, он про себя размышлял. ''Надо бы уже убрать Сергея Кирова. Уже пора. Иначе всем принципам и идеям грош цена.'' За эти дни Виталий уже взял у Пападжанова наган, и по городу гулял с ним. Наган с патронами в барабане был у него за пазухой. Виталий изменился за эти дни. Он осунулся, стал злым, его тянуло на подвиги. Он просто уже хотел кого-то убить, ощутить себя вершителем судеб. Не сказать, что он бегал за новыми ощущениями, нет. Но ему надоела такая жизнь, ему стало скучно, противно, он потерял веру, потерял главный маяк жизни, на который всегда ориентируется человек. Он хотел крови.
Как раньше, члены боевой группы уже не встречались. Но виделись только те, кто дружил друг с другом. Вот и Пападжанов, заранее договорившись с Керамиди, встретился с ним, и они пошли в ''Баксовет'' выпить пивка, и за одно обсудить план по устранению Кирова, и всякие детали для подготовки к его покушению. Они уже решили точно: Киров должен умереть. По дороге они купили газету ''Советский Баку''. Пападжанов жадно читал ее. На главной странице газеты был запечатлен Сергей Киров. У Керамиди вновь перед глазами появился его образ. ''Нет, он уже труп. Иначе я не смогу дышать на этом свете. Бог мне этого не простит'', думал он про себя. Когда им принесли пива, только сейчас Виталий вспомнил, что произошло в прошлый раз в этом трактире. Он невольно засуетился, и начал озираться по сторонам. Он был спокоен, за спиной, засунутый за ремень, был вложен тяжелый наган. Его холодное дуло прикасалось к его спине, и Виталий это чувствовал. Поэтому сейчас, в отличие от прошлого раза, он был уверен в себе. Тем более, рядом был Пападжанов. А это уже кое-что. И вдруг, о мой Бог, он увидел его, ну, этого, Бабатова. Он сидел опять вроде бы один. Керамиди машинально посмотрел по сторонам, но никого из его товарищей вроде бы не было. Бабатов тоже заметил Виталия, но сделал вид, что не увидел, он почти отвернулся в сторону. На его лбу Витя заметил небольшое пятно. Видимо, это с прошлого раза осталось, от графина, но ничего особенного Бабатов сегодня не выкинул. Виталий показал Пападжанову этого Бабатова. И Пападжанов крикнул в его сторону: ''Эй, шан тыга (по армянски), кунене перат'' (ругательство). Бабатов поняв, что это крики прозвучали в его адрес, испугавшись, вышел оттуда прочь. Виталий улыбнулся ему вслед. Вдруг его дернул за рукав Пападжанов. ''Глянь Витя, Харя идет''. Виталий посмотрел в окно, и увидел, как на улице Харламов, беседуя с одним штатским, направлялся в сторону своего дома. Пападжанов шипел ему на ухо: '' Я знаю того. Он чекист, работает в ЧК. Ух сучара этот Харламов''. Рука Керамиди непроизвольно направилась за спину, в сторону нагана. ''Не сейчас. Ты что, сдурел?'', сказал ему Пападжанов. Они тут же вышли из ''Баксовета'', и Керамиди решил сегодня же покончить с Харламовым. ''Я сделаю это сам, Папа, ты иди'', сказал Витя своему другу. ''Витек, я волнуюсь за тебя, давай вместе пойдем'', упрашивал его Пападжанов. ''Я сказал уходи. Ты мне будешь мешать, Папа, увидимся завтра. Уже поздно'', сказав это, Виталий почти побежал за Харламовым. Витя волновался. Это нормальное явление, он шел на убийство. Но он собирался убить подлеца, а это уже дело святое, и тем более, надо перед Кировым набить руку, потренироваться, чтобы рука не дрожала. Но в тот день ему не удалось его прикончить, так как Харламов целый день крутился с этим чекистом, и только поздней ночью вернулся к себе домой. Жил Харламов в районе ''нижнего нагорного'', около русской церкви. Двор у них ночью запирался на калитку, поэтому соваться туда сейчас, в 2-часа ночи глупо, подумал про себя Виталий. Тем более, что выстрел наделает много шума. А утром или днем, когда все кругом трещит, гудит, выстрела могут и не услышать. Керамиди решил убить Харламова непосредственно у него дома. ''Другого варианта просто нет, матах. Только дома, и все дела.'', твердил ему Пападжанов. Проследив до конца за Харламовым, как он вошел к себе во двор, Виталий пошел домой.
Уже было 3 часа ночи. Не спалось. Но заснуть надо, ведь завтра с утра, именно с утра, надо прикончить этого суку. После 10-ти утра туда ходить бессмысленно, да и Харламова уже не будет дома. Только с утра! Виталий встал, достал из шкафа темную бутыль старого самогона. Там было примерно около 300 граммов. Покопался в запыленном ящике на веранде, и нашел одну толику маринованную чеснока. Он одним махом раздавил бутыль, и заел ее этим чесноком. На душе стало равенство. Самогон дурманил сном. Ах… господин Харламов. Сегодня, т.е., через несколько часов (он посмотрел на часы, они показывали 4 утра), тебе придет конец. Я раздавлю тебя как червяка, тварь ты этакая. Он вновь посмотрел на наган. Наган, гордо лежал боком на столе, и ждал своего применения. Спать вообще не хотелось. Он вышел на веранду. И вдруг он увидел внизу, во дворе, около тутового дерева, молодую парочку. Они были молодоженами, соседями Виталия. Стояла душная ночь, вернее, это уже было под утро. Пели сверчки, и где-то вдали закукарекал петух. И им не спится, подумал Виталий. Он спустился к ним. Молодая парочка, муж, Юра, лет 25 –ти, и его жена, которой было от силы 20, сидели на лавочке, и блаженно, тихо о чем-то говорили. Услышав грубые шарканья по лестнице, они оба обернулись, и увидели Виталия, своего соседа. Он, держась за перила, с трудом спускался вниз. ''Здорово сосед'', приветствовал его новоиспеченный муж. Виталий ему ответил глухим приветствием и усевшись напротив, спросил:
- И что это вам не спится, а, молодежь?
- Да так, душно очень.
Виталий посмотрел в упор на эту девушку, жену соседа. Она была красива, с большими черными глазками, и он тут же вспомнил о Милене. Он так увлекся ею, глядя на нее, что девушка смутилась, и Юра спросил Виталия:
- Может, выпьем?
- Не помешает.
И подпрыгнув с места, его жена, поднялась наверх, принести им спиртное. Юра поднялся за ней, и через минуту спустился обратно с бутылкой водки, и несколькими яблоками. Жена его осталась дома. По-видимому, это он ей запретил спуститься.
Уже светало, птички радостно запели, солнце проглядывало к ним во двор. Бутылка водки была высосана одним Виталием. Юра практически не пил.
- Юра, скажи мне, ты счастлив?
- Да, конечно.
- А почему?
- У меня все хорошо.
- А что хорошего у тебя ?
- Ну как что. У меня жена, семья. Я люблю жену. Я знаю что такое боль, поэтому предвкушаю роды жены, и понимаю ее. Боль не имеет разницы. Рожать или быть раненым, какая разница? Наша молодость безумием прекрасна. Как говориться, на траве дрова, а на дворе трава.
- Ты был раненным?
- …Да. Но это в прошлом. Я к тому же еще работаю.
- А где ты работаешь?
- На Судоремонтном заводе.
- Как? И я раньше там работал. А тебя не знал.
- А я не давно туда устроился.
- Ну и как, тебе там нравиться?
- Отличная работа. А что?
- Ты серьезно говоришь?
- Да, конечно.
- И тебе этого достаточно? Ты больше от жизни ничего не хочешь?
- Нет и нет. А зачем вы спрашиваете?
- Юра, не торопись, ответь мне честно. Я повторяю, не торопись. Ты действительно доволен тем, что работаешь на заводе.
- Я не тороплюсь, и отвечу, что я абсолютно доволен. Я уже сказал. Простите, а где вы сейчас работаете?
- Я? Нигде! В жопе.
- ?....
- Вообщем, спасибо тебе Юра за все.
Виталий прощаясь, спросил у него время. 7 часов, ответил Юра. И только сейчас Виталий заметил, что у Юры отсутствовала левая кисть. Он внимательно посмотрел на его руку, и Юра заметив это, улыбаясь, и как бы стесняясь, сказал: ''это от войны осталось. С немцами. Уже 5 лет прошло. Бомба взорвалась прямо в руках. Я уже привык к этому. Я же сказал, что знаком с болью.''
Виталий с тяжелой как свинец головой, начал подниматься домой. Уже пора, пора бля на дело святейшее. Но до этого надо бы на кладбище к отцу сходить, попрощаться на всякий случай. А может поздороваться. Плохое что-то предчувствие. Давай Витек, давай милый. Вот так, подбадривая себя, он зашел к себе, умылся, сунул за пазуху наган, и направился на центральное кладбище Войдя на кладбище он рукой поприветствовал старые бедные кресты. Они тоже будто поклонились ему в ответ. Виталий был пьян, он только сейчас это почувствовал и чуть не вырвал. Минут 20 он искал могилу отца, страстно хотел повидать ее, он чувствовал свой конец. Но в итоге он не нашел могилу отца, хотя дважды прошел мимо нее, и в конце даже поссал рядом с ней. Обозлившись он направился к Харламову. Харламов уже собирался уходить. Т.е., пришел бы Виталий к нему на 15 минут позже, может и не застал бы его дома. Харламов был уже одет, и сидя в коридоре, чистил кремом свои туфли. Наверное перед смертью все очищаются. Увидав Виталия спозаранку, тем более в пьяном состоянии, он удивился. Он не никогда не любил Виталия, ему не нравилась его решимость, даже одержимость. Харламов напоминал директора зоопарка, который вынужден был иметь в своем заведении хищников. Какой зоопарк без волков и тигров будет вызывать интерес? Директор зоопарка предпочтет зайцев и кошек, но хищники ему нужны для дела. Вот и Керамиди был тем хищником, в котором нуждался Харламов, но видимо зря.
- Ты где так нализался?
Виталий строго и холодно смотрел ему в лицо. Харламов продолжал сидеть со щеткой в руке, а Виталий стоял над ним.
- Скажи мне, Харламов, зачем ты продался? Ведь все было так хорошо.
- О чем ты, Витя? Ты пьян (поднял голову). Что с тобой, в каком ты состоянии? Где это ты успел…
Он не договорил свои слова. Виталий, выхватив наган, сразу же выстрелил ему в шею. Хлопок был мощный, такой мощный, что во дворе залаяли собаки. Все произошло за секунду, в течении которой весь коридор был залит кровью. Пуля разорвала Харламову шею, и чуть не оторвала ему голову. Голова, свисала с окровавленного туловища, с которого сильной струей текла кровь, орошая всю прихожую. Некоторые капли попали на брюки Виталия. Лай собак усиливался. Виталий протрезвел. ''Надо уходить'', подумал он, и перепрыгнув через окно на другую улицу, скрылся.
У Виталия было странное ощущение. Да, он убил человека, застрелил как пса. Но он был спокоен, даже рад. ''Еще на одного негодяя стало меньше'', весело подумал про себя Виталий. Он резко вдруг вспомнил про Милену. Вот сейчас бы увидеть ее, а? И тут же поменяв маршрут, направился в сторону ее дома. Она в принципе, жила не далеко. Только сейчас Виталий понял, что он по настоящему пьян. Он шатался и икал. Во рту как будто кошки посрали. Нет, я должен ее увидеть, ДОЛЖЕН!!! Он постучался в их дверь. Открыла дверь сама Милена. ''Что случилось, почему ты в таком виде?'', спросила она. ''Может впустишь в дом'', ответил Виталий. Они сидели в ее комнате. Обычно летом, Милена жила одна, так как ее мать отдыхала на даче, за городом. Ей нужен был свежий морской воздух.
Виталий внимательно смотрел на Милену. Она молча сидела у кровати, и смотрела себе под ноги. Ее пышная белая грудь и широкие бедра его возбудили.
- Что с тобой, Витя?
- Ничего, я просто выпил не много.
- Дело не в этом, ты по-моему всегда пьян. Ты какой-то другой, ты изменился. У тебя лицо стало другим. Что-то случилось?
''Неужели она права. Может, это влияние метафизики, или астрального давления. Не шутка все-таки, человека убить. Наверное я изменился, я это чувствую. Надо в зеркало посмотреть.''
- Давай, раздевайся.
- Чего? Ты что, дурак.
- Раздевайся Милена, я тебя очень прошу (он начал икать).
- Да? Какой умный. А деньги ты принес? Нет? Вот когда принесешь, тогда и разденусь.
Он резко привстал, вытащил наган, и приставил ей ко лбу. При виде пистолета, глаза Милены увеличились в три раза. Она страшно испугалась.
- Я сказал раздевайся, сучка.
Она начала быстро снимать сарафан через голову. Тело ее было белое. Виталий, отложив пистолет в сторону, приблизился к ней. На ней были одни трусики, она приятно пахла. Какие-то новые духи, то ли московские, то ли… Быстренько юркнув в постель, она укрыла себя тоненькой простыней. Он, спотыкаясь, начал раздеваться. Милена привстав, начала помогать ему. ''Я сам'', он резко ответил. Он начал ее дико трахать. Таким она его никогда не видела, она только успевала произносить, ''золотой мой, что с тобой, молодец, мой песик''. А он, схватив ее за волосы, грубо насиловал. ''Ну что, сука, как тебе сейчас, хорошо?'', входя в нее, орал Виталий. ''Потише, потише, … '', задыхаясь говорила Милена. ''Заткнись, тварь еврейская'', повернув ее лицом вниз, и схватив за ее локоны, мощно ее протыкал. Будто кувалдой били по железу, по сторонам разлетались брызги пота. Уже потом Виталий признался, что в этот момент, т.е., в постели, на месте Милены он представлял молодую жену Юры, своего соседа.
Спустя час, Виталий довольный и умиротворенный шел по улице нижней хребтовой. Вдруг он заметил огромную толпу людей, численностью около 500 человек. Это был митинг. Толпа стояла перед бронетранспортером, и аплодировала какому-то оратору. Кругом стояла конная милиция, и были слышны крики: ''Ура, да здравствует Советская власть! Ура'', кричали кругом. ''Ничего суки, я и до вас доберусь'', сказал про себя Виталий. Посмотрев на оратора, он в нем узнал Кирова. Потом посмотрел еще раз. С такого близкого расстояния он никогда его не видел. Ему что-то померещилось. Виталий стоял на таком удобном месте, что и Киров его видел. И Виталию показалось, что Киров ему моргнул. Что?! У него екнуло сердце. Это он, Бабатов! Нет, не может быть. В этот момент один маленький мальчик усиленно дергал его за рукав. Виталий обернулся. ''Чего тебе?'' ''Вот дядя, это вам'', мальчуган передал записку и скрылся. Виталий развернул записку:
''Витек, за мной следят. Оказывается, провокатором был Ионесян. Мразь редкая. Это он взорвал Аншелиса. Харламов не виновен. Хорошо что я успел тебе сообщить. Ты лучше уезжай из Баку. На пару месяцев. Может потом будет лучше. Папа ''
По сердцу Виталия прошелся холодок, и он уронил записку. Маленькая бумажка парила в воздухе и легла на землю. В мыслях у Виталия произошел сбой, он отказывался понимать, что происходит. Но его разбудили бурные овации. Он поднял голову. Народ аплодировал Кирову. Он прошелся поближе к бронемашине, и тоже, даже истерично, начал ему хлопать. В этот момент к нему подошли двое в штатском:
- Товарищ, только тихо, без паники. Пройдемте с нами.
Он абсолютно не сопротивлялся, даже улыбнулся. Чекистам даже показалось, что Виталий Керамиди, член террористической организации, в момент ареста почему-то обрадовался. Последний раз он сказал только это: ничего, зацветут еще мои деревья в саду.
ГЛАВА 4
1932-й год Янош Кадар
Янош Кадар был Президентом Венгрии больше 30-ти лет. Но как он поднялся на эту вершину для многих секрет, даже для самих венгров. А ведь этого могло бы и не быть. Малейший шаг влево или вправо, и все, его, т.е. будущего короля уже нет. Однако….
Золтон Кереки был идейным коммунистом. Он верил в социализм, бредил им, он ему снился каждую ночь. Шел 1932-й год, в Будапеште стояла теплая весна. Золтону в то время было около 40-ка лет, и он уже успел дважды отсидеть в тюрьме. Женатым он не был. ''Что проституток мало что ли?'', отшучивался он. В то же время он был грабителем. Грабил магазины, квартиры, банки, и большую часть награбленного переправлял на нужды коммунистов. Это был уже закон, это была его доля, воровская доля. За пазухой у него вечно был револьвер, так что он ходил по улочкам Будапешта очень уверенно. Он привык, чтобы его боялись. А его боялись, точнее не его, а его револьвер, когда он его показывал.
Стоял майский вечер, было около 8-ми часов. Вечерело, небо стало розовым. У Золтона было чудесное настроение. Он улыбался. ''Пойду ка я к Дунаю, встречу закат. Посмотрю как солнце гаснет, а солнце пусть посмотрит, как затухаю я'', думал про себя Золтон Кереки.
Яношу Кадару в то время было 20 лет. Он был такой худощавый паренек, работал помощником машиниста, был не женат, кое-как сводил концы с концами. Бывало так, что Янош питался сухими корочками хлеба, выставленными на перилах балкона для голубей. Желудок сосало, надо же было его чем-то заполнить.
В данный момент Янош стоял у могилы отца. Сегодня 17-го мая, и он каждый раз посещал кладбище, ставил цветы на отцовской могиле. Но сейчас даже денег на цветы не хватило, и Янош просто пришел проведать, посмотреть, не заросло ли там бурьяном, или еще чем-то. Отец у него скончался 3 года назад. Это было для него первое время ударом, но затем он обрадовался. Он освободился, семейные узы уже не мешали ему. Да и в девушках одно время был успех. Ведь сирота с квартирой, находка для любой девушки. Хотя Янош не хотел жениться. Человек не должен продлевать свой род, если он еще не само реализован, не само выражен. Иначе это отразиться и на детях. Правда, потом его квартиру отняли за неуплату, вот он и оказался на улице. Постояв минут 20 перед надгробной плитой, Янош собирался уходить домой. Он жил теперь в маленькой однокомнатной лачуге у вокзала. В принципе, его дом практически ничем не отличался от кладбища. Так же тихо, мрачно, страшно одиноко, и главное никакого просвета. Дома он часто отключал свет, он любил темноту. При темноте разлука как бы удалялась, она выла уже за дверью. Вообще дома бедняков стоят на колесах, они готовы в любой момент уехать в неизвестном направлении.
Вдруг он сзади услышал голос, ''эй парень, а ну сними часы. Да ты, ты, да поскорее, живо!''. Янош опешил. На нем были часы, единственная память от отца. Причем часы хорошие, швейцарские, старинные. Но перед ним стояли трое крепких парней. Это были хулиганы, промышляли по дворам, кладбищам.
- Ребята, не надо, это память от отца. Вот он, его могила…
Ему не дали досказать. Удар пришелся под глаз. Он схватив руками свой глаз, рухнул на сырую землю, будто вратарь, прыгнувший за мячом. Лежа он получил еще один сильный пинок в живот, и сжался под себя как ежик В общем, часы у него отняли. Янош еще минут 10 пролежал на земле. Противно, мерзко, гадко. Посмотрел на свою руку, где отсутствовали часы, и тут же слезы выступили на глаза. Жить не хотелось. Даже ворона на кладбище недовольно каркнула, мол, это мое место, а не ваше, уходите отсюда. Он вспомнил отца, посмотрел на его надгробную плиту. ''Зачем жить, зачем? Сегодня же утоплюсь'', решил точно про себя Янош, поцеловал могилу отца, и пошел к реке Дунай.
Живые редко выходят из игры, за черту жизни, хотя им это необходимо, чтобы посоветоваться со смертью, со своей совестью.
Дунай мощная река, глубокая, широкая и страшная. Сколько людей там утонуло, сколько шлюпок шло ко дну, один Бог знает. Да и утопиться в Дунае можно без проблем. Через каждые почти что 100 метров Дунай состоит из мостов. Мосты как радуга, как ободок огибают реку с двух берегов. Так что, обвяжи свои ноги, и прыгай с моста, как говорится, на выход, что и собирался делать Янош. Он обвязал свои ноги веревкой, руками поднялся на перила, и уже собирался прыгнуть в черный поток воды, как сзади чья то рука его мощно оттолкнула назад. Он рухнул на спину так, что его позвоночник от этого удара болел еще лет пять.
- Ты что парень, зачем это? Ведь мир прекрасен, взгляни на мир!
Янош лежал на земле с обвязанными ногами и равнодушно глядел на Золтона. Тот присел к нему и начал руками развязывать ему ноги.
- Это грех парень! Ты в ад попадешь. Лучше живи и жди своего часа, пока тебя они сами не позовут. А если хочешь, то я возьму тебя к себе. Мне и так нужен помощник. Тем более такой, отчаянный.
Янош освободился от веревок, и глядел в сторону. Он молчал, он еще не понимал, что этот человек по имени Золтон только что спас ему жизнь.
- Решай сам, парень. Вон там город Будапешт, а там (показал рукой) Дунай, пустая вода, где ты хотел умереть. Там смерть, там ничего нет, а здесь Будапешт. Здесь и радость и горе, и смех и плачь. Но зато здесь жизнь. Здесь жизнь парень, пошли.
Золтон так заманчиво пригласил его за собой, что Янош решительно встал и поплелся за ним. Будто у него был выбор.
Они подружились крепко. Золтон учил Яноша жизни, и надо признаться, что Янош Кадар был не плохой ученик, он все схватывал на лету.
- Запомни Янош, главное в жизни уметь перенять, заимствовать. Смотреть и видеть разные вещи. Умей перенимать от людей все лучшее, прислушивайся к любому совету. Это не их совет, это оттуда. (Показал на небо) Это от Бога. А потом применяй все это в жизни. Это главное. Если сумеешь сделать, тебе цены не будет.
Стояла жара, июль месяц. Они загорали на пляже у реки. Рядом с ними были красивые молодые девушки. Обе были такие сексапильные, что не вдалеке от них лежал на песке старик лет 75-ти, и не мог оторвать свой взгляд от этих красоток. Вообще, венгерки всегда отличались особой красотой. Золтон заметив любопытство старика, улыбнулся.
- Что, отец, нравится? Могу одолжить. Справишься? Хе-хе…
Вся молодежная компания разразилась хохотом.
Старику не понравилось такое обращение со стороны молодежи. Он привстал и вплотную подошел к ним. Золтон и его друзья продолжали сидеть на песке.
- Молодой человек, вам должно быть стыдно. Я старый человек, мне под 80 лет. Как вы разговариваете со мной? Вы доживите до моих лет, потом уже…
Золтон его перебил:
- Постой, постой отец. Значит, тебе 80 лет и я должен тебя уважать? Да за что? За твои бездарно прожитые годы? За твою жизнь, прожитую зря? Скажи, за что же тебя уважать? Что ты сделал такого в жизни, чтобы обратить на себя внимание? А? И если ты достойно ответишь, то я поклонюсь тебе. А, за что?
Старик опешил, его взгляд остановился, он как бы задумался и только сказал:
- У меня сын такого возраста как ты…
- Ну и что, отец, ну и что? Он тоже будет весь в отца! Ворона живет 200 лет, а соловей 15. И что? Кого больше уважают, а, отец? Иди, иди отсюда. Ты не нужный материал, таких как ты раньше при Цезаре, просто уничтожали. Зачем таким как ты кушать хлеб или пить воду. Все равно все уходит в унитаз. А!? Ха-ха!!!
Опять все засмеялись, старик понурив голову ушел прочь. Даже не ушел, а будто превратился в большую тряпку, и вытирая песок убрался. Но слова Золтона сильно подействовали на Яноша. Он потом долго думал над ними, думал об отце своем, о дедушке, которые тоже видимо зря прожили жизнь.
Янош вообще любил думать, рассуждать, осознавать, но последующие события развивались с такой скоростью, что ему не оставалось времени даже думать. Через год он попал в такую переделку, где был убит Золтон Кереки, его предводитель и наставник. Да и смерть была не простой.
В последнее время Золтон многому научил Яноша. За те деньги, которые они ''добывали'', Янош успел купить себе не плохую квартирку в центре Будапешта. Он научился стрелять, грабить, пить водку, трахаться с женщинами. И всему этому научил его Золтон Кереки, идейный и не сгибаемый коммунист. И в тоже время Золтон как бы окрылил Яноша, но подрезал ему ноги. Янош не мог оттолкнуться от земли, чтобы взлететь.
В ту ночь, т.е. 20-го августа 33-го года, они вдвоем оказались на пустынном берегу Дуная, и там столкнулись с группой обычных бандитов, среди которых Янош узнал своих старых обидчиков, укравшие у него отцовские часы. Янош так разозлился и где-то ''обрадовался'' встрече, что даже забыл, что они, эти бандиты, втрое превышали численностью Яноша с Золтоном. Их окружили, и Золтон не успел выхватить револьвер, пуля уличного бандита пробила ему висок. Он упал на песок как веревка, которую отпускают. Даже ничего не успел сказать, просто шевелил губами как рыба. Это были последние его слова. А у Яноша эта банда просто отобрала оружие, даже не избила его. И вот тут действительно происходит нечто мистическое. Представьте себе, Яноша Кадара не тронули даже пальцем, даже пощечину не дали ему, а его друг, Золтон Кереки, от имени которого банкиры и директора магазинов приходили в трепет, на деньги которого ком. партия Венгрии существовала, был убит дешевым хулиганом, который крал велосипеды и бутылки, грабил прохожих, грабило посетителей кладбищ. Кто-то предложил кончить и Яноша, но их главарь, мерзкий тип в клетчатой рубашке, посмотрев на Яноша, сказал:
- Не надо, и так трупов хватает. Этого убивать не надо, слышите! Че-то его глаза мне понравились. Убирайся отсюда, быстрей, а то передумаю. И Янош быстро ретировался с берега, каждую секунду ожидая сзади выстрел. Но выстрела не последовало, он остался жив.
Труп Золтона через день вытащили со дна Дуная, Янош присутствовал при этом. Труп был синим, а из дырки в голове синяя речная вода выливалась как из крана.
Янош потом долго думал, интересно, почему меня не убили, очень интересно. Ведь если бы там вместе с Золтоном и его бы пристрели, то эти же самые бандиты остались бы живы, не понесли бы наказание. И история Венгрии возможно развивалась бы по-другому.
В 1945-м году Янош Кадар был назначен начальником полиции города Будапешта, и применив все оперативные силы он покончил с уличными хулиганами и бандитами, среди которых он узнал убийцу Золтона. Только часы отцовские он не нашел, сколько он не пытал их в застенках, часы пропали. Ведь сколько лет прошло.
Через год, когда Янош Кадар со своей охраной прогуливался по центральному парку Будапешта, он и его вся свита резко притормозила. Янош Кадар увидел того старика, над которым много лет назад издевался Золтон. Он узнал его. Старик был еще жив. Правда, он сильно сдал, опирался на трость, но все же жил. Кадар подошел к старику, тот сидел на скамейке в сквере.
- Отец, вы узнали меня? Это я помните? И Кадар в двух словах напомнил старику ту сцену, где 13 лет назад покойный Золтон чуть ли не опортачил бедного старика перед их девицами. Но больше всего удивило Кадара то, что этот старик еще был жив. Худо бедно, но он живет, ходит, дышит. Ему сейчас должно было быть около 90 лет. Но старик ничего не помнил про то, что ему сказал Кадар. Он вообще не понимал, что это вдруг к его более чем блеклой персоне обратили внимание знатные люди. Человек 20 солидных чиновников столпились у скамейки и никак не могли понять, что хочет от этого ходячего трупа шеф полиции Будапешта. Лишь в конце беседы все таки старик вспомнил наконец, и еле произнес.
- Да, да, сынок, помню. Твой дружок оскорбил меня, сказал что я зря жил, зря дышал. Я вспомнил, да. (улыбаясь, смотрел вниз) Но я и сейчас живу видимо зря. Но зато я живу, я вижу солнце. И поверь мне сынок, я еще поживу на этом свете. Хотя бы я так докажу свое место в жизни, растягивая свой биологический потенциал. А твоему этому другу с его то горячим сердцем вряд ли прожить столько. Пара и терпения не хватит. Кстати где он, я его часто во сне вижу. Он мне снится. Главное он подходит с дыркой в голове и опять что-то говорит мне. Я не разберу что. Не умер ли он, а, господин?
Кадар со своей охраной молча отошли от этого места. Все молчали, и поглядывали на своего угрюмого шефа полиции. Он после этой беседы еще долго не мог придти в себя Но работа есть работа. Потом пошли ежедневные будни, суета, самообман.
В итоге Янош Кадар более 30-ти лет был Президентом Венгрии (1957-88-е года), и на рабочем столе у него долгое время красовался маленький портретик молодого мужчины с красивым смуглым лицом. Многие политические приверженцы будучи у него на приеме, не решались спросить у своего Президента, мол, чья эта фотография. Только близкие к Кадару люди знали, что это некий Золтон Кереки. Кем он приходился Кадару, они не знали.
ГЛАВА 5
1941-й год. О Ленине
В темной мало освещенной комнате молодой парень грубо насиловал кого - то. Но стоны его партнера не были слышны, стонал только он сам, исполнитель этого полового акта. Со стороны казалось, будто он, этот молодой сибирский паренек по имени Михаил, сношался с куклой. Голова куклы свисала от тела, руки не работали, и в целом кукла молчала. Но это была не кукла, это был труп. Михаил встал с него, отряхнулся и тихо прошептал: ''вот я и некрофил''.
В конце июня 1941- го года, когда началась война, воизбежания бомбежки Москвы немецкими миссершмитами, и возможного попадания бомб на Мавзолей, Сталин принял указ вывезти мумию Ленина из Мавзолея, и отправить ее в тихий тыльный город Тюмень. Другого варианта сохранить тело вождя мирового пролетариата просто не было. И вот 29 июня, спец-поезд с мумией Ленина тронулся в путь. Вернее поездов было три. Первым ехал дозорный поезд, вторым ехал основной, т.е. с саркофагом Ильича, а третий поезд был замыкающий. В поезде находились многие люди: комендант Мавзолея, охрана, медики, инженеры. Начиная от Свердловска (последняя главная станция перед Тюменем), по дороге, с целью обеспечения безопасности, стояли охрана и милиция. Они молча лицезрели поезд с ценным товаром. После 12-ти дневного изнурительного пути(стояла страшная жара), 10-го июля 1941-го года, саркофаг прибыл в город Тюмень. Его разместили в здании сельскохозяйственного техникума, в актовом зале, на сцене, с задернутым занавесом. День и ночь там дежурили люди, которые по объективным причинам не были призваны на фронт. Они горели желанием хоть как-то, но принести пользу своему государству, своей стране.
Михаилу Чернову было в то время лет 20. Он жил в Тюмени, в самом центре этого города. Не взяли его на фронт потому, что он был без одной кисти на левой руке. Ну, не совсем вся кисть отсутствовала, где-то три пальца и почти вся ладонь. Оставался только указательный и безымянный. Это было в детстве, когда его друг, Анисим, совершенно случайно, играясь, топором нанес удар по дереву, а попал ему по руке. Миша замер на месте. В общем, это было давно. С тех пор прошло много лет. Просто Миша от этого разумеется, комплексовал, даже по этой причине его отвергала Даша, его соседка. Полногрудая и румяная сибирская девушка. Конечно же, она не говорила открыто ему, что не любит его из-за травмы руки, но в принципе это было видно. Поэтому, Михаил от всей души хотел поехать на фронт, доказать, что он может быть полезен своей отчизне, но в военкомате он слышал один и тот же ответ: ''не мешай парень, не до тебя''. Да к тому же у него и плоскостопие было. Хотя в те времена на плоскостопие и не так обращали внимание, ибо шла война, священная война, нужны были люди, т.е. мясо. Но в основном Мишу не взяли на войну из-за обезображенной руки. По своей сути Михаил был человеком государственным. Он любил свое государство, СССР. Услышав где ни будь недовольство людей, он их затыкал, и строго говорил: ''нельзя так думать, вы думаете государство об этом не знает. Неучи. Все оно знает, просто государству помогать надо.'' Даже когда Михаил слышал длинный гудок поездов, он волновался, беспокоился, мол, чем это государство обидело машиниста. Короче говоря, даже в погоде или в природе он искал какую-то взаимосвязь с государством. И главное находил. Зато, Михаил Чернов получил моральную компенсацию. В числе других людей (пожилых дядей, партийных агитаторов, и пр.), его включили в список добровольцев, охраняющих саркофаг Ленина. Он с радостью об этом сообщил своему отцу, 56-летнему трактористу, Иванычу. Матери у Миши не было, она скончалась, не выдержала запои мужа. А муж пил безбожно, так сказать, до подушки. Иваныч воспринял сообщение сына с безразличием, он в этот момент сидел за столом, и наливал себе в стакан горилку.
- Батя, представляешь, Ленина буду охранять!
- И на хрена это тебе нужно (выпил стакан горилки)? Уф…горькая…А? Тебе че, делать не хера?
- Ну как же, Батя. Это же Ленин.
- Ну и хрен с ним, с Лениным.
- Как ты можешь так говорить, а, бать? Это же перспектива! Если я себя хорошо проявлю, так и в Москву могут перевести работать.
- Эх, сынок. Послушай, что тебе скажет твой старый отец. Глупости это все, так сказать, как его…ну, это…иллюзия блин, вспомнил наконец. Не поддавайся ты этой иллюзии. Какая на хрен Москва! Когда я служил в первую мировую войну, там был парень один, Славка. Так он когда-то служил в охранке у Царя Николая. Охранял Царя он, живого, слышь, жи-во-го, а не мертвого, как ты Миш. Потом все рухнуло, Царя свергнули на хрен, тепереча он торгует семечками в Рязани, у старого базара. Так что сынок, и я повидал кое-че на своем веку-то.
После этих слов он еще раз выпил стакан горилки. Иваныч уже шатался, он был пьян, хотя еще был полдень. Со стеклянными глазами он пошел спать. Не найдя единомышленника в лице отца (а он так особо и не надеялся), Миша пошел об этом сообщить Даше. ''Хорошая причина для беседы с ней, а то она совсем меня игнорирует. Наверное, принца хочет, дура'', думал про себя Михаил, и буквально мчался на встречу с Дашей. Но и Даша встретила Мишу с равнодушием, даже съязвила: ''жаль мне Ленина, кому его тело доверили''. Миша совсем голову потерял, он полностью скис. Ну как же так, он Ленина охраняет, правда не живого, но все же, это же Ленин, ЛЕНИН!!! Но все к нему относились как-то по чужому, даже наплевательски.
Хоть Миша был человеком общительным, но по мнению многих людей, уроженцев Тюмени, он не располагал к себе окружающих. Что-то в нем, в его глазах, было такое, отталкивающее, говорили про него сверстники.
Прошло 3 месяца. В Тюмени уже наступили заморозки. Михаил исправно, даже более чем ответственно стоял на охране саркофага. Он с него сдувал пылинки, дежурил раз в три дня, заступал на целые сутки. Потом два дня отдыхал, вернее отходил. По его словам, быть на страже духа Ленина, охранять его душу, это слишком ответственно. Во время дежурств, по инструкции, он не имел права руками трогать саркофаг. Поэтому, следуя наказам, Миша просто приближаясь к саркофагу, озирался по сторонам, потом очень осторожно его трогал, а затем пару часов нюхал свои пальцы, мол, чем же пахнет Ленин. Он жил в новых ощущениях. Оттенки окружающего мира поменяли для него как свои формы, так и размеры. Он уже по-другому смотрел на всех, на себя, и на мир. ''И все же люди забывают мертвых, будь ты хоть Ленин, или король''. Потихонечку он начал пить. Так как Миша так особо и не увлекался спиртным, он очень быстро хмелел.
Однажды он с отцом сидел вечером дома, за столом, они ужинали. Точнее сказать, это и ужином то не назовешь. На столе была как всегда горилка, один маринованный огурец, 100 граммовый нарезанный шмоток сала, и черный хлеб.
- Ну, сынок, как там Ленин? Справляешься?
- Ну да.
- Это хорошо, это редкость. Общаться с самим Лениным то, пусть даже мертвым.
Миша учуял в словах отца иронию и вспыхнул:
- Да, бать, это редкость. И мне нравиться с ним общаться. А знаешь, почему нравиться? Потому что он Ленин. Пусть даже он мертвый, но он с именем, с мировым именем. Лучше общаться со знаменитым трупом, чем с живой бездарью. Чтобы я ни сказал, он со всем согласен. Это же гениально, со мной согласен сам Ленин. Может, ему просто нечего сказать мне? Одно его молчание дороже любых слов и предложений таких людей как ты. А ведь мертвецы знают много иностранных языков, и все же молчат. Понял? Ну, а ты то че, бать, все пьешь и пьешь. Тебе че, интересов в жизни никаких, да?
- А, умный уже стал. Что значит, с Лениным общаешься. Ха-ха (громко смеется)…
- Ты, отец, совсем уже с ума сошел. И совесть свою потерял. Ни ума, ни фантазии.
- Э…сынок, вот ты гордым стал, надменным, а как те деньги нужны, сразу ко мне то бежишь, к отцу своему. Зависим ты все равно от меня, Мишка.
- Чепуху мелишь ты бать, ей богу, чепуху. Ну ты ж обязан же помогать мне, сынку то своему. Сколько мочи есть, столько и обязан. Разве нет?
- ?...
- А что с тобой философствовать то, бать. У тебя акромя водки в уме ничо нета, если вообще у тя ума осталася. Отцом то мне уж пора быть, а не тебе. Какой из тя то отец то?
Миша упрекнул отца очень серьезным тоном, даже оскорбляя его. Но так как Иваныч действительно из-за водки потерял облик человеческий, поэтому его хватило только на то, что он ответил сыну на его укор:
- Э, хорошо сын, хватит. Наливай давай.
- Да пошел ты…
Самодовольный Михаил Чернов вышел на улицу. Ему было приятно. Такое, внутренее тепло грело тело изнутри. Он уже вырос в своих глазах. На многих пожилых людей смотрел свысока. Отца ругал постоянно. По сути, такого отца стоит ругать, но это бесполезно. Выпивать начал, хоть и редко, но начал. Вот и сейчас, выпив с отцом горилки, и закусив сальцом, он прошелся по центральной улице Тюмени. Сегодня у него был выходной, и проходя мимо сельхозтехникума, он опять взглянул туда со стороны. ''Спи спокойно, Владимир Ильич, я рядом. Я тебя охраняю, слышишь Я'', разговаривал он сам с собой.
Мимо прошла его сельская учительница, Мария Степановна. Она ему улыбнулась, но он строго отвернулся от нее, даже не поздоровавшись. Он не хотел сбиваться с ритма, он даже сам чувствовал, как он внутренне менялся. ''Все бы хорошо, только вот с бабами у меня никак не получается. Вот бы переспать бы с кем-то, и наступит сразу счастье то, а. Уж ничего больше не надобно будет'', думал про себя Миша. На самом деле, не смотря на свои 20 лет, он еще ни разу не был в постели с женщиной. С половой функцией все было в порядке, просто стеснялся он своей кисти, своей уродливой руки. Куда он такой пойдет? Вот и мастурбировал он, дабы сперма из ушей не вытекала. Долгие годы его рука только исполняла роль онаниста, не более. На что тратится энергия, блин!!! Он мучился, нервничал. Ведь ему 20 лет, он охраняет Ленина, у него есть перспектива, а он еще с бабой не был, был девственником. Нет, так нельзя, надо что-то решать.
Прошло еще два месяца. На носу был новый, 1942-й год. Стояли сугробы, кругом белым бело. Он по-прежнему исправно охранял саркофаг. Правда, уже осмелел. Ночью, когда никого в техникуме не оставалось, он во время своей смены, несколько раз открыв крышку саркофага трогал мумию Ильича. Его манил запах, исходящий от Ленина. По его мнению, это был запах революции, запах Петрограда, запах Маркса и Энгельса, запах Авроры. Рука Михаила дрожала, когда он притрагивался к пиджаку, к лысой голове Ленина. Но он волновался только вначале, потом уже начал подправлять ему галстук, даже гладить Ильича по гладкой лысине. Он так привык к его телу, что уже часто общался с ним, беседовал о жизни.
В то утро, после смены, Михаил решил хорошенько отдохнуть. Это был последний день уходящего года, т.е. 31 декабря 1941-го года Но в городе настроение было не новогоднее. На фронте фашисты наступали большими силами, захватывая поселки и села. Подавленность чувствовалась везде. Но это не распространялось на Михаила, он в тот день составил новогоднюю программу, мол, как он будет сегодня отдыхать. ''Сначала выпью, причем хорошо выпью, потом пойду к Даше. Хватит уже, надоела. Пора уже ее заваливать в постель. По..бу ее, а потом пойду в лес, к речке. Подышу воздухом, подумаю о жизни своем''. С такими мыслями Михаил отправился к Даше домой. Она жила с бабушкой. Отец ее с братом были на фронте, а мать скончалась от тифа, лет 10 назад. Дверь отворила сама Даша. Бабушка спала в соседней комнатке, слышен был ее храп, поэтому Даша всегда закрывала дверь этой комнаты, чтобы ее не было слышно. В этот день у нее было не очень хорошее настроение. От отца и брата уже давно не было вестей, поэтому на душе было горько, гадостно. Хотелось чего-то, ну,…чего…она сама даже не знала чего.
И в этот момент пришел Михаил, с горилкой. ''Давай выпьем, Даша'', ласково предложил Михаил. ''А что, давай'', не мешкая, ответила Даша.
И стол в тот день получился хороший, праздничный. Рыбные консервы, сыр, лимонад, сладкие коржики, все было на столе. ''Такого изобилия я даже не ожидала'', уже потом скажет про этот день Даша. Пить водку она могла, как любая сибирская баба. И в этот вечер ее понесло. Она жадно наливая себе в граненый стакан горилки, даже не чокаясь, пила как старый монтажник. Он, обалдевший, глядел на нее, тоже пил, правда, не так как она, но пил, и изредка закусывал. Даша же, будто с цепи сорвалась. ''Давай, давай, наливай, Ленинский охранник'', бросала она ему, приступая уничтожать рыбу. Такой ее разболтанной Миша никогда не видел. Она как будто куда-то торопилась, спешила. ''Ты куда-то спешишь?'', спросил ее Миша. ''Нет, милый, я сегодня твоя навеки'', томно произнесла Даша, и посмотрев на него, высунула язык, облизала жирные от рыб губы, и опять налила себе горилку. У него екнуло сердце, он странно себя чувствовал. Вроде бы он ее давно добивался, давно мечтал о ней, о ее теле, занимаясь при этом онанизмом. Но та была другая Даша, ни эта. А сейчас,… нет, и сейчас он ее хочет, ну просто Даша какая-то иная что ли.
Даша уже не соображала что говорила. ''Может хватит тебе пить, Дашенька'', мягко произнес Миша.
- Нет уж, Мишутка. Я в этот новый год загадала желание, и если оно сбудется, то я буду счастлива. Потому я сегодня гуляю.
- Я понимаю, но ты…это…уже пьяна.
- Ну все, действительно хватит.
После этих слов она привстав, вплотную подошла к Мише. Он тоже привстал. Она повесилась ему на шею, и крепко поцеловала его в губы, от чего у него сильно заколотилось сердце. ''Ты меня хочешь?'', спросила она его, от чего Миша чуть не растаял. ''Конечно'', задрожав, ответил он. ''Ну тогда пошли'', взяв его за руку, она повела его в свою спальню.
Было похоже на то, как мать ведет своего сыночка в сортир пописать.
Даша быстро начала отстегивать с ушей свои серьги, снимать с палец кольца, а потом начала раздеваться. Один раз чуть не упала, потом присела на кровать. Горилка сильно ударяла ей в голову. Она эти манипуляции делала подстать музыке. По радио пели вальс. Когда она уже была полностью голая, только тогда она взглянула на Мишу, который с открытым ртом только сейчас начинал снимать с себя брюки. ''Слушай, Миш, давай быстрей, а то бабуль проснется.'' Миша машинально засуетился, он не мог оторвать от нее своих глаз. Даша, совершенно голая, полу лежа сидела в постели, и ждала своего самца, подпевая песню по радио. Она была беленькая- беленькая, даже немножко рыженькая, с огромной попой и коричневой родинкой на левой груди. ''Ну ты долго?'', нетерпеливо спросила она. ''Щас, щас'', полностью раздевшись, он приблизился к ней. От нее несло перегаром, духами, и черт знает еще чем. Она привычно раскинув бедра, приняла ногами его на себя. Он что-то невнятно копошился. Поза была обычная, такая, отцовско-дедовская, где мужик сверху, где уже процесс начинается, но Миша, то ли от перевозбуждения, то ли от чего-то еще, никак не мог привести свой член в полную боевую готовность. Уже минут три, как он возился, копошился, мастурбировал, пытался создать у себя эрекцию. Потом он припал к ее грудям, точнее соскам, начал усиленно высасывать их. Обычно так высасывают со шланга бензин. Он мучился, бледнел, стараясь ввести в нее мягкий член, но никак. Ну никак, и все! Чтобы куда-то пройти, нужно иметь твердый характер. ''Ну что ты, Мишка'', снизу подхлестнув его бедрами, и заодно усмехаясь (фы) произнесла Даша. Она уже несколько раз толкала бедрами и коленками по его бокам, мол, давай уже, пора. Миша болтался между ее ног, покраснел как кровь, положение все ухудшалось, и он, еще не воткнув в нее свой член, кончил прямо на нее, на ее животик. И прямо тут же по радио прозвучал металлический голос Левитана: ''От Советского информ. бюро… Она, почувствовав на себе горячую жидкость, привстала, посмотрела на его произведение искусства, и ногой оттолкнула его в грудь. Он чуть отшатнулся. Ему стало стыдно, обидно, больно, он уже хотел повеситься. Слова Левитана Миша уже не слышал. А Даша, укрывшись простыней присела у радио, и жадно слушала военные сообщения. Узнав о том, как наши войска отступают, оставляя немцам очередной город, Даша тяжело вздохнула, а Миша начал быстро одеваться. ''Поскорее на улицу, с глаз ее долой, поскорее'', говорил он себе. А Даша, закончив слушать Левитана, опять рухнула в постель со словами: ''иди Миша, иди домой, отдыхай. С Новым годом тебя. Стереги нашего Ильича достойно…'' Последние ее слова донеслись до него, когда он уже был за порогом. Миша посмотрел на часы, было уже 10 вечера. Домой не охота идти, на дежурство заступать нужно еще рано утром. ''Да, мерзкий Новый год, мерзкий, отвратный. Видеть никого не хочу, убить всех хочу, убить!'', с такими словами Миша совершенно не заметил Федора Николаевича, 60-летнего рабочего- труженика, на которого он нечаянно налетел. ''Ты куда прешь а, глаза что ли потерял дома?'', зло зашипел он в сторону Мишы. Оказывается, Миша не заметив его, почти затоптал его своими валенками. ''Да, забыл, и глаза, и х… дома забыл!'', ответил ему Миша. ''Что, а ну повтори, щенок!'', и с этими словами Федор Николаевич подошел к Мише и сильно врезал кулаком ему под глаз (больно было!!!). Хряк, и Миша шлепнулся на снег: фрых. Только сейчас он понял, что Федор Николаевич пьян. Миша чуть не потерял сознание, он лежал на спине, чувствуя боль под глазом, и смотрел на небо. Небо было ясное, полное звездами, и ему показалось, что звезды тоже смеются над ним. Потом он получил еще один удар в бок, это дядя Федя, от злости, ногой пнул Мишу, и потом, чуть наклонившись, плюнул ему в лицо и ушел прочь. Федя ощутил гадкий запах его слюны у себя на щеке. Запах водки, папиросы и говна…Фу!
Миша встал. Все, ему уже не хотелось жить. Перед своей телкой он в полном дерьме, а еще тут его избивает всякая пьянь. Это его, Михаила Чернова, охраняющего самого Ленина. Куда смотрит государство? Нет, в лес, в лес хочу. В лесу ждет только божья кара, а не людская. Благо, погода была не такая холодная, и Миша пошел туда, в лес.
Уже час, как он бродил по лесу. Кругом снег и темно, и он шел. Хырт, хырт, хырт. Лес страшный, темный. Вы были когда ни будь в лесу ночью, именно ночью, да еще зимой?
Да, страшно. Это не то что бы днем. Ночью лес напоминает ад, или чистилище. Но ему уже нечего было бояться. ''Я уже умер, мне хуже не будет'', твердил он себе. Он уже разочаровывался в государстве. Миша хотел одиночества, тишины, никого не хотел видеть. НИКОГО…
И вдруг сильный удар по шее заставил его упасть лицом в снег. Он даже не успел испугаться. Одна секунда, и все, он внизу. Кто-то, а кто, Миша не понял, начал его раздевать. ''Что….'', только и сумел выдавить из себя Миша.
''Цыц, понял, а то убью. Снимай все с себя, мне холодно. Быстро!!!'', крикнул ночной призрак. Миша, лежа на снегу точно и быстро выполнял приказы ночного призрака. Он только успел на нем заметить военную шинель. ''А вы…простите…кто?'', дрожа, как осиновый лист, и лежа под ним спросил его Миша. ''Я? Я х… в пальто. Дезертир я на х…. Не хочу воевать бля, понял? Постой, да от тебя п...дой пахнет, духами, водкой…'', он наклонился к Мише, и стал его нюхать, как пес нюхает кость. ''Ты что, к бабам ходил, да? Мы на фронте кровь проливаем, а ты бля, сука поганая, баб еб…ь да, развлекаешься? А ну давай, снимай брюки на х.., давай- давай, закаляй жопу'' И главное, от испуга Миша абсолютно не сопротивлялся, и беспрекословно исполнял желание этого дезертира.. ''Давай, рачком бля'', вопил дезертир. Михаил Чернов, охранник саркофага Ленина, встал на четвереньки, с него стянули брюки и, он ощутил в своем заднем проходе толстый, длинный, и горячий член этого проклятого дезертира. Да, Мише было больно, но он боли не чувствовал. Он ощутил полноту ощущений, мол, свободных мест нет, все занято. Ему было смешно. Ему был смешон он сам, ведь когда он зашел погулять в лес, он думал, что это уже край, это уже финиш. Что может быть хуже позора перед любимой женщиной, и когда на тебя плюют. Есть ли хуже этого что ни будь? Оказывается есть. Вот, теперь он, Миша, находясь в темном лесу, был предметом насилия какого-то психа-дезертира. Он, стиснув от боли (и не много от удовольствия) зубы, когда со всей силой в него входил лесной маньяк, думал только об одном: неужели на этом все закончиться, неужто после этого все. Маньяк, почти лежал на его спине, пихал в него свою корягу, и больно дергал Мишу за уши и лицо. Миша ощутив горячую жидкость в своем анальном отверстии, услышал за спиной глухой стон дезертира. Миша, опортаченный и обезличенный, униженный и опущенный, рухнул лицом на снег. Ему не было холодно, он вообще ничего не ощущал, он хотел закопаться. Что же ты делаешь человек? Да, этот день не станет чужой судьбой.
Очнулся он как раз таки от холода. Открыв глаза, он увидел, что лежит в одних кольсонах, под елью. Елка! Сегодня же новый год! ''В лесу родилась елочка….'', пошло у него в голове. Но надо вставать, надо спешить. Дезертира следы давно уже замело снегом. Видимо скоро уже утро и Миша заступает на дежурство. Он заступает на дежурство…Он работает. А где он работает? Во! А кого он охраняет? То-то! Самого Ленина! Встав на ноги, отряхнувшись, он поспешил в город.
''А что случилось то, а? Что? Ну поимели меня тут в лесу ночью… Ну и что? Вообще-то было не плохо, а? Ну и что?! А кто об этом знает? Кто узнает про это то? Этот дезертир никому не расскажет, ему не выгодно, он в бегах, да он и не узнал меня, и я его не знаю'', думал на ходу Миша, и в одних белых кольсонах, чуть прихрамывая (сильно болела жопа), пробегал по центральной улице Тюмени. Чуть в стороне стоял какой-то мужик, и увидев Мишу заорал: ''ну ты даешь, земеля. Так напиться до чертиков…'' Но он его не слышал. Домой, домой, домой…
Целый день Михаил просидел на дежурстве молча, ни с кем не говорил, дожидался вечера. Он никого не хотел видеть НИКОГО!!! Да в принципе, никого и не было в тот день Во-первых было холодно, а во-вторых, какой никакой, все же новый год, и русские всегда любят отмечать этот праздник. В общем, наступил вечер, а потом, естественно, ночь. Михаил прошелся по коридорам техникума, проверил обстановку, все тихо, спокойно. Затем поднялся на сцену, и сел у саркофага Ленина. Он хотел с ним поговорить, излить ему свою душу. Приоткрыв крышку саркофага, аккуратно отложил ее в сторону. Ильич мирно лежал, скрестив руки на груди. От него пахло парафином. Он внимательно посмотрел на лицо Ильича и думал про него: ''а ведь для него даже сейчас революция и идея важнее человеческих судеб''. И Мише показалось, что как будто Ленин среагировал на это, понял его, согласился с ним. Левая бровь его чуть вздернулась наверх. ''Вот лежит Ленин мертвый, жизненная влага давно уже в нем высохла, окаменела, но какие-то ростки остались. А я живой, совсем живой. Даже если сейчас отрезать мою руку и бросить в воду, она превратиться в рыбу и уплывет. Миша вспомнил о всех вчерашних злоключениях. Когда он вспомнил о Даше, он ощутил у себя эрекцию. Потом он вспомнил дезертира, и у него, почему-то член встал трубой. Миша посмотрев на Ленина погладил его лысую голову, еще больше возбудился, потом начал расстегивать его пиджак, развязывать ему галстук… Он не на шутку сосредоточился. Вытащил Владимира Ильича из саркофага как большую куклу, потом (он вспомнил, как он когда-то Дашу так нес на руках у речки) уложив его рядом, начал снимать его брюки.
….Он дико насиловал и глумился над Ильичем. Мумия уже раскалывалась под ним, а он не унимался. Он трахал и трахал, дергал его за лысину и со словами ''революция совершилась'', наконец кончил. Через пару часов он повторил свой поступок некрофила. Теперь он уже кончил на его лысину. Мумия была вся в сперме. ''Что ты мне можешь сказать, а, что?. Молчишь? Нечего тебе сказать! Понял, нечего!'', он, схватив тело Ленина за горло, орал на него. Потом поцеловал его в шею, и начал одеваться. Одеваясь, он глядя на Ленина, прошептал: ''спи мой милый, спи спокойно. Ты меня сегодня удовлетворил. Вот это уже настоящий новый год. Я тебя никому не отдам. Спи.''
Потом он вышел на улицу подышать морозным воздухом, посмотреть на звезды. Откуда-то издали донеслась музыка Чайковского к опере ''Лебединое озеро.'' Пейзаж зимней русской зимы предстал пред взором Михаила в полной своей красе. Все деревья и дороги в снегу, тишина, рядом тайга, ночь, на небе звезды, и плюс классика Чайковского.
'' Да, это классика. И все таки, что же такого натворил Ленин, что же плохого он сделал людям, что спустя столько лет его тело не оставляют в покое. То его переносят с Москвы сюда, то я его дрючю. Я тут не причем, я выполняю роль. Это его сценарий, это оттуда, с неба'', Миша посмотрел на небо.
Об этом поступке Михаила никто не узнал. Он никому и не рассказывал про это, но по всей видимости он влюбился в мумию Ленина, так как спустя месяц весь персонал охранников саркофага сменили новыми людьми. А 29-го марта 1945-го года, комендант Кремля генерал Спиридонов, отдал приказ о возвращении мумии Ленина в Москву. А 20-го марта 1959-го года, Михаил Чернов, находясь на красной площади в Москве, посетил Мавзолей. Проходя в живой колонне, он ударом молотка разбил саркофаг Ленина и бросился на мумию. Он тут же был схвачен кремлевской охраной и был помещен в психушку. Кто знает, может Михаил хотел обратиться к Ленину за советом.
ГЛАВА 6
1943-й. О Жукове
Толик Горохов стоял перед умывальником и массировал половой член своего хозяина. Он ему мастурбировал, онанировал его. Хозяин был военный, большим начальником, но все же это мерзкое занятие не нравилось Толе. Но что ж делать, надо угодить своему шефу, тем более шла война. Через секунду генерал кончил, он с глухим стоном схватив за шею Толика спустил струю спермы на его руку, и тот пренебрежительно начал смывать ее с руки своей. Кто же был этот военный начальник?
17-го марта 1943-го года Георгия Жукова назначили командовать Воронежским фронтом.
На тот момент он прекрасно справился с задачей в Сталинграде, где по сути первый раз фашисты капитулировали. Жуков оправдывал надежды Сталина, и по совету Ворошилова, Георгия Константиновича направили возглавить одну из самых горячих точек на фронте. Это был Воронежский фронт. На тот момент немцы уже захватили Харьков и Белгород. В сущности, на Воронежском фронте было противостояние двух львов, двух военно-тактических направлений, двух характеров: со стороны Советских войск это был Жуков, со стороны фашистов, это был любимчик самого фюрера, фельдмаршал Манштейн. Манштейн готовил очередной серьезный удар Жукову по Курскому направлению.
Георгий Жуков сидел у себя в кабинете, расположенном в двухэтажном домике, в здании бывшей школы. Хотя, конечно же Жуков не имел постоянного месторасположения. Эта была горячая каша на фронте, поэтому генерал Жуков был всегда в пути, в перемещениях, он контролировал состояние солдат и командиров, бронетехники, общего положения. Жуков сидел за столом и пил водку, закусывая ее черной икрой. Он был весь на нервах. Еще бы, фашисты наступают по Курскому направлению, а он не может дозвониться Сталину, не может ему доложить об обстановке. А ведь Сталин приказал ежечасно докладывать о делах на фронте. Была получена информация о том, что немцы перерезали шнур, кабель, поэтому сейчас наши восстанавливали связь. Рядом с Жуковым сидел его врач, Анатолий Горохов. Он был психологом, занимался парапсихологией, внушал спокойствие и уверенность Жукову, который, конечно же в этом нуждался. Почти неизменно он находился рядом с Жуковым, и Жуков, в свою очередь тоже в нем нуждался. Они уже привыкли друг к другу. Жуков пропустил еще сто граммов русской водочки, сделал кислое лицо, и опять закусил ее икрой.
- Товарищ генерал, не нужно, вы че это. Вам Сталину звонить надо, а вы уже пол литра пропустили.
- Знаю Толян, знаю. Нервы ведь, они брат не железные. И ты это знаешь лучше меня.
- Не нужно, от Вас ж разит за километр. Солдаты кругом, не хорошо.
- Да пошли в пи…у эти солдаты. Кто они, а, Толян, кто? Правильно, они мясо. Мясо они, которых правильно надо использовать.
- Товарищ Жуков, нельзя быть таким злым, они ведь тоже люди, у них есть родители…
- Слушай, не п…и ты тут мне, родители понимаешь. Какие на хрен родители!? Если я буду вспоминать их родителей и каждого буду жалеть, мне некого будет посылать на смерть. А по другому мне Манштейна не выиграть. Он берет головой, своей тактикой, а я мясом. Человеческим мясом! Ты любишь мясо, Толян?
- Но не человеческое. Говядина, там курятина. Я вообще мясо не люблю, тем более на войне.
Жуков еще раз выпил стакан водки, закусил уже его салом, и привстал. Начал прохаживаться по комнате, подошел к окну. Окно смотрело на глухую стену, ничего кроме кирпичной стены. Да, не весело. Здание располагалось впритык с другим зданием, поэтому обозрение было не из лучших. Жуков повернувшись к Горохову, спросил:
- Послушай, нашли мне этого солдата? Ну, которого я просил вчера найти и привести его сюда, ко мне.
- А, этого азербайджанца?
- Ну да.
- Да, он ждет вашего приказа в землянке, недалеко отсюда.
- А че он так, оборзел что ли, перед всеми на меня рыпаться начал. А?
- Вообще то, Георгий Константинович, я Вам скажу одну вещь. Эти азербайджанцы немного с приветом. У некоторых из них не все дома, так сказать…
- А откуда тебе это известно?
- А я работал до войны в Баку. В морском порту, врачом.
- Да я бы его не тронул бы. Просто он ответил мне, когда я обозвал весь взвод щенками.
- А что он вам ответил?
- Сказал (понизил голос), сам такой. Но ничего, я его щяс проучу. Посмотрим, кто из нас щенок. Я, Жуков, а он, обычный солдафон. А ты знаешь Толян, почему он мне нужен?
- Никак нет, товарищ генерал.
- Ну, пошевели, пошевели мозгами то своими. Ты же психолог в конце-то концов.
- Право, Георгий Константинович, я даже не знаю, зачем он Вам мог бы…
- Вот видишь, никто меня не понимает, и ты тоже, Горохов.
- Ну а все-таки, скажите, товарищ генерал, зачем он Вам, а?
- Я то скажу, но ты подумай, ну, угадай наконец.
- Нет, не знаю даже…
- Эх, бал-бес ты Горохов, вот ты кто. Ну скажи, часто ли ты видел таких храбрецов на фронте, которые на командующего фронтом рыпались, а?
- Никогда не видел.
- Ну так вот,…вот и я хочу прочитать его мозги, его извилины, мол, чем он руководствовался, когда он борзанул на меня, на Жукова. Мне теперя Горохов, со смелостью разобраться надо. Зачем одни смелые, а другие нет. С чем это связано? С воспитанием, с кровью в жилах, или с чем-то еще, не знаю.
- ?...
- А,… а ну, позови мне его суда.
Горохов вышел исполнять приказ генерала, а Жуков еще раз налил себе граммов 100, и бац, принял на грудь. Он готовился к беседе с этим азербайджанским солдатом. Его вчера взбесило то, что при одном его виде, в его присутствии, полковники дрожат как зайцы, а он, какой-то черножопый, его на хер послал. Нет, безусловно он труп, это само собой (Жуков усмехнулся). Будет еще кто-то здесь на него выпендриваться. Просто он хочет узнать степень его смелости, поближе познакомиться с его храбростью, а может даже с сумасшествием. Завтра он его уже не увидит, он исчерпал себя, сгорел. Храбрость сжигает время. Но время еще есть, поэтому надо как можно скорее из него выжать этот эликсир отваги. ''Сегодня же я его пошлю в разведку, или в дозор. Оттуда живыми не возвращаются. Какая наглость! На меня попер, еб твою мать!'', злился про себя Жуков. Он позвонил в дежурку: ''как там с кабелью, готово, или нет? Быстрее, мать вашу, мне с товарищем Сталиным говорить надо!'' Бросив трубку, он опять потянулся к водке. Налил себе в стакан, приготовился пить, как в комнату вошел Горохов:
- Товарищ Жуков, рядовой Курбанов по вашему приказу доставлен.
- А ну, давай его сюда. И оставь нас наедине.
В кабинет Жукова вошел худощавый черненький паренек, лет 20-ти, не больше. Он был немного кучерявый, с ярким взглядом. Вот все, что запомнил Жуков. В комнате они были вдвоем, и Генерал начал на него наезжать:
- Как фамилия, солдат?
- Курбанов.
- И что?
- А что?
- Да ты как со мной разговариваешь, падла?!
- Сам ты падла, старый козел.
- Что!!!
Жуков встал, подошел к нему и ударил, т.е. нанес ему удар, но Курбанов отвернулся от удара, и нанес ему ответный удар головой прямо под глаз. Удар пришелся в нос. Жуков рухнул на грязный пол как мешок цемента, обхватив руками разбитый нос. В глазах стало темно. Из под пальцев, которыми он поддерживал нос, текла кровь. Жуков приподнявшись, хотел нанести Курбанову еще один удар, но тот, схватив его за воротник, приблизил свое лицо к его ушам и грозно зашипел: ''я же тебя зарежу сейчас, как барана, понял?'' После этих слов Курбанов сильно оттолкнул Жукова в сторону, и тот опять потеряв равновесие, упал. Он был просто пьян, к тому же он действительно испугался. Человек вообще воюет с себе подобными, но неподобных он избегает, боясь неизвестную силу. В комнату на шум вошел Горохов. Перед его глазами предстала дикая картина: на полу, весь в крови и грязи, полностью пьяный, сидел на своей заднице генерал Армии Жуков. Напротив, в боевом положении, стоял рядовой Курбанов. Горохов опомнившись, начал вопить:
- Что здесь происходит! Что вы тут себе позволяете, рядовой Курбанов?
Жуков, чуть очухавшись, поднял голову в сторону Горохова, и замычал:
- Да это не он, мать твою! Это я сам, упал бля! Разве нет?
Повернувшись к Курбанову, он хотел, чтобы тот подтвердил его слова, а тот отрицательно покачал головой. Жуков крикнул:
- Горохов, оставь нас! Оставь!
Обалдевший Горохов вышел из кабинета. Жуков привстал, вытряхнул кое-как липкую грязь, прилипшую к его кителю, и заново сел за стол:
- Ты че, не нормальный или впрямь такой храбрец? Я же первым прикажу, чтобы тебя послали на передовую. Теперь я уже вынужден это сделать. Чего ты добиваешься, а?
- Я не боюсь смерти. Для меня не важно сколько прожить, главное как прожить.
- Ну хорошо, это ясно. Здесь уже никто не боится смерти. А зачем ты старшего то по званию не уважаешь? А? Ты где воспитывался?
- А ты где воспитывался? Зачем ты щенком называешь молодых парней. Ведь они идут на смерть, они уже полу живые люди. А ты оскорбляешь. Тебе не стыдно?
- Слышь, Курбанов, а че это ты мне тыкаешь? Я же старше тебя во на сколько лет.
- Обращение вы надо заслужить генерал. Пока ты этого не заслужил.
- Ну а ты, я вижу, жить не заслужил. Ты скоро умрешь, солдат.
- Кто скоро, кто не скоро. Все мы умрем. Аллах милостив, генерал.
- Выпьешь со мной, Курбанов.
- Нет, я не пью.
- Как? Ха-ха (смеется). Ты отказываешься пить с Жуковым?
- Да мне плевать ты кто. Я вообще не пью. Я никогда не пил.
- А зачем? Что, болеешь чем-то?
- Я из семейства пророков, по нашему это называется сеид. Нам нельзя, понимаешь?
- Эх,…понимаю, понимаю…А откуда ты родом, а, Курбанов?
- Из Баку.
- А, Баку, нефть, Каспий. Эх, плохой ты солдат, Курбанов. Не хочешь ты стать генералом. Надо стремиться наверх, к лучшему. А ты, тьфу (плюнул на пол), так и умрешь, грязным солдатом.
- Мне не нужна власть. Власть хотят и любят рабы. Только раб хочет власти, чтобы иметь рядом своих рабов. А я не раб, поэтому и не хочу власти.
- Выходит так, что я раб? Ха-ха! Курбанов, это же смешно!
- Ты раб, самый настоящий раб, которому позволили тявкать, а ты начал гавкать. Тебе дали власть, вот ты и властвуешь.
- Умный ты, я вижу.
Жуков еще раз выпил граммов 50 водки, и уже ничем не закусил. На тот момент, а еще вечер не наступил, он уже выпил целый литр водки. Поэтому он тарабарил, говорил криво и косо, вечно икал, и один раз чуть не вырвал. Еле сдержал себя. Курбанов с презрением посмотрел на него, и отвернулся. ''Горохов!'', кликнул своего врача Жуков. Горохов тут же появился.
- В разведроту его, Курбанова! Ясно? Выполнять.
- Есть товарищ генерал.
В тот же день, поздно ночью, небольшой отряд разведчиков, в числе которых был и Курбанов, пошел на задание, и …не вернулся. Вернулся всего один воин, сержант Бобров. Курбанов, вместе с другими солдатами, попали в засаду, и были как рябчики перестреляны врагом. Это известие успокоило Жукова. Он сидел у себя в комнате такой, довольный, весь красный и пьяный. Рядом сидел Горохов, и докладывал о том, как был убит Курбанов.
- Правильно, поделом ему, чурке этому.
- Сам он нарвался, товарищ генерал, сам виноват.
Жуков внимательно посмотрел на Горохова с ног до головы.
- Горохов, а ведь этот Курбанов, он мужик, понимаешь, мужик настоящий. Просто такие меня здесь не устраивают. Не повезло ему со временем. Такие как он, должны были родиться и жить давным-давно, в средние века, но не сейчас.
- А, понятно.
- Да ничего тебе не понятно. Знаешь Толян, что я сейчас хочу.
- Что, товарищ генерал?
- Бабу хочу я сейчас, бабу. Понимаешь?
- А… А где же найти то щас бабу, Георгий Константинович?
- А ну ка, сделай мне массаж, че то спина у меня болит. И дверь закрой, чтоб не мешали бля.
Жуков снял китель, лег на живот. Горохов, засучив рукава, приблизился к дивану, и начал своими мясистыми руками массажировать спину генералу Жукову. Он это делал не первый раз. Жуков любил массаж, это была одна из форм его отдыха. Но сегодня глаза у Жукова были какие-то сумасшедшие, какие-то не живые. Рассуждая таким образом, Горохов мощно тер спину генералу, а тот стонал и охал под ним.
- Послушай Горохов, давай желудок мне помассажируй, а?
- Желудок? А зачем это?
- У меня он болит.
И с этими словами Жуков перевернулся на спину, удобно лег, и немного спустил вниз брюки. Горохова начали пугать данные движения хозяина, но Жуков гневно приказал ему:
- Давай, массаж делай, мать твою!
- Да, да,…товарищ генерал.
И Горохов начал осторожно и очень мягко щипать своими пальцами кожу на волосатой пузе Жукова. И вот тут произошло то, чего больше всего боялся Горохов. Жуков, закинув одну руку за голову, другой рукой вытащил из под брюк свой уже возбужденный (почему-то) половой член, и сказал:
- И его помассажируй, Горохов. А то он соскучился по бабам, обижаться начал на меня.
Горохову ничего не оставалось делать, как выполнить приказ командующего Воронежским фронтом. Он взяв в руки теплый и толстый член Жукова, начал гладить его пальцами вверх и вниз. От этого член начал крепнуть. Сам Горохов тоже начал возбуждаться, и он уже более уверенно игрался с его членом. И вдруг, о боже, он ощутил на своей голове крепкую руку генерала, который вел, склонял его голову к своему члену. И наконец послышался шепот Жукова:
- Лизни его не много, Толян. Я кончить хочу, кумекаешь, кончить.
- Это,…товарищ…
- Соси бля, это приказ!
Жестким и мрачным тоном заявил Жуков. Горохов присев на колени, потихоньку внедрил его толстый и горячий член себе в рот. Жуков помогал ему, обхватив его голову руками, он натягивал свой член еще глубже ему в горло. ''Вот, а говорил мясо не любишь'', выдавил от себя Жуков. Горохов, продолжая делать минет, взглянул на него. Главное он делал это по мастерски, как профессионал.
И в этот момент бесперебойно трезвоня звонил телефон. Жуков, не отрывая этот процесс, взял трубку, и чуть расслабленным уже тоном произнес:
- Жуков у телефона.
- Товарищ Жуков, отвечайте, Москва, на линии товарищ Сталин.
Но он уже ничего не соображал. Услышав имя Сталина, он почему-то возбудился еще больше, и вдобавок Горохов был в ударе, он ''это'' делал не хуже любой бабы. Короче говоря, Георгий Константинович кончил Горохову в рот. Он испустил такой звук, будто из камеры, из шины, выпускают воздух. Даже не много протрезвел. Чуть очухавшись, уже стоя на ногах, он слушал на линии Сталина:
- Товарищ Жуков, почиму вы не докладываете абстановку (с грузинским акцентом)?
- Товарищ Сталин, понимаете, тут кабель был поврежден, только сейчас починили.
- Мозги у тебя повреждены, товарищ Жуков.
В общем, через пару дней Жукову пришло подкрепление для предотвращения удара войскам Манштейна по курскому направлению.
Прошла неделя. Вновь Жуков сидел с Гороховым у себя в кабинете. Три дня продолжались сильные бои. Сегодня чуть тихо, небольшая передышка, все сидели уставшие. Жуков расчувствовался перед Гороховым, и выпив водки, он как-то рассказал, что отец его, Константин Жуков, является подкидышем, не законнорожденным. Об этом его руководство знало, и этот факт мешал ему в его военной карьере. Он почему-то сейчас вспомнил про это, и начал рассказывать про горькую судьбу своего отца.
-Как, товарищ Жуков, значит Ваш отец подкидыш?
- Ну?
- Да нет, ничего. Ну просто тогда возникает вопрос, а может его не Константином звали, а Николаем например. Разве нет? Откуда вы могли знать, как его звали на самом деле?
- Что значит откуда знали? Знали и все!
- Но откуда?
- Ты мне здесь не умничай, понял? Вот скажи, зачем ты живешь, а, Толян? Семья твоя попала под бомбежку в Минске, дети погибли. Родственников нет. Остался один ты во всей своей родне. Ну зачем ты живешь, а, Толик? Что ты вообще думаешь, мне просто интересно.
- Во-первых, жить в любом случае надо, товарищ Жуков. А во-вторых, мне не надо думать, вы за меня думаете, и мне этого достаточно.
- А зачем ты сам не думаешь?
- Нет надобности в этом, Георгий Константинович, а может Георгий Павлович, или Петрович. Уже не знаю.
- Ты что, издеваешься, что ли (полушутя)? Нет, и все же ответь, зачем ты живешь?
- Я живу под Вашей тенью, рядом с Вами, и мне не о чем беспокоиться, даже на войне. А война, товарищ Жуков, рано или поздно закончиться. Война всегда временна, она долго не продолжается, ибо Бог всегда и за тех, и за других. Так что, главное быть верным своему хозяину, и он тебя приведет к более лучшему и хорошему, что есть сейчас.
- А зачем жить то тебе, Толь? Ты опустившаяся личность, хрен мой сосешь, а возможно, и не только мой.
- Ну что Вы, товарищ Жуков. Вы совсем уже…
- Что, не изменяешь мне? Да? Ха-ха-ха!
Жуков, широко раскрыв рот, разразился диким смехом. Так он минуту смеялся.
- Товарищ Жуков, видимо страх сделает из человека все что захочет. Да и вообще, в жизни многое зависит от первого шага, от первой реакции, от первичного движения. Нет в жизни человека с крепкой волей. Бог не родил еще на свет такого. Достаточно создать мини условие, и все, уже любой человек, даже волевое сверх существо, не выдержит, оно сломиться. Любой профессор, даже академик, даже вы, товарищ Жуков, если попробуете наркотики, вы завязнете в этой страшной пучине, каким бы интеллектуалом или порядочным бы вы не были. Синдром наркотика надолго засядет у вас в организме и будет ждать своего часа. Опиум умеет ждать. Любому нормальному человеку с идеальной секс ориентацией достаточно свернуть с пути, сделать не верный, не правильный шаг, вкусить что то новое, другое, как тут же он будет опускаться, теряться, меняться, ломаться. Главное этот шаг, а не характер. Спаси вас Господь от этого первого шага, Боже упаси.
- …Да уж…. Толково сказано….
- Вы поймите, товарищ Жуков, жить все же надо. Пока моя звезда на небе не меркнет, я буду жить. Пусть даже кругом один холод и мрак, пусть даже жить не имеет смысла, пусть даже жить гадко и противно. Но жить надо. Если я дышу, значит Богу так надобно, он оставляет мне шанс, хранит меня зачем-то. Зачем, я не знаю? Я оставлю ответ для него, для Господа. Он ответит мне, обязательно ответит. Он всегда отвечает. Я не буду идти вопреки его воле. Моя история, да и история всех людей пишется одной и той же рукой. А она уже написана. Понятно Вам, Георгий Васильевич, тьфу, Александрович, тьфу, опять ошибка, Константинович. Хотя, возможно, что и Алексеевич.
Сказав это, Горохов вышел из его кабинета, сильно хлопнув дверью так, что посыпалась на стене известь.
Его исповедь Жуков слушал очень серьезно, даже задумчиво. Он продолжал еще долго сидеть. Слова Горохова как-то запали в его душу.
После войны Георгий Жуков долгое время будет протежировать Горохова. Будучи Министром обороны, Жуков пробил Горохову дорогу в Верховный Совет СССР. Анатолий Горохов несколько лет был депутатом . Всего этого Горохов добился путем шантажа. Он шантажировал Жукова, грозился ему рассказать всем, как тот не раз жил на фронте с ним, как с женщиной. Жукову ничего не оставалось, как подчиниться Гороховскому шантажу. Возможно, Жуков мог бы и убить Горохова, избавиться от него, подстроить ему автокатастрофу, или еще там что-то. Придумать не трудно, что с ним цацкаться то. Но видимо, что-то ему мешало. А может, он просто не хотел этого делать. Может Горохов действительно ему нравился. Не знаю.
ГЛАВА 7
1948-й. О Ниязове
В разрушенном от землетресении Ашхабаде, перед руинами, вдоль старого дома, где из под земли были слышны страшные голоса людей, стоял маленький 9-ти летний мальчик. Кругом был ужас, крики людей, стоны и плачь матерей. Но что было странно, этот мальчик спокойненько глядел на весь этот кошмар, и также спокойно ел виноград. Предаваясь каким то мыслям даже улыбался. Его окликнула мать: ''Сапармурат, где ты? Не теряйся с моих глаз, стой здесь!'' Она разумеется это сказала на родном туркменском языке.
В ночь с 5-го на 6-е октября 1948-го года, в столице Туркмении городе Ашхабаде, произошло землетресение силой 9-10 баллов по шкале Рихтера. Жилые одноэтажные дома из сырцового кирпича были уничтожены полностью. Почти все 2-х этажные дома из обожженного кирпича были разрушены. Около 40% жителей города погибли.
На имя Главнокомандующего Сухопутными войсками, Маршала СССР, Конева, от имени Командующего Туркестанского Военного Округа, генерала Армии Петрова, было отправлено срочное и краткое донесение:
''В Ашхабаде произошло сильное землетресение. Никаких связей с Ашхабадом нет. Просим немедленной помощи.'' В этом донесении чувствовалось волнение.
В тот день ничто не предвещало совершившейся катастрофы. Стояла теплая, тихая и ясная южная ночь. Сильнейшие колебания почвы, сопровождающиеся сильным подземным гулом и завершившиеся вертикальным толчком, были такой огромной силы, что не только мирно спавшие люди, но и те, кто бодрствовал дома или находился на работе в ночную смену, были застигнуты врасплох. Многие тысячи спавших людей оказались под обломками своих жилищ. Сотни и тысяча рабочих ночных смен погибли под развалинами своих предприятий. Погасло электрическое освещение…. В наступившей кромешной тишине и темноте несколько секунд слышался грохот разрушающихся зданий, треск ломающихся балок, скрежет железа. Воздух наполнился удушливой пылью. Ни одного звука, ни криков о помощи, ни звуков птиц и животных. Только спустя некоторое время появились первые признаки жизни-стоны раненых, детский плач, лай собак. Началась вялая и размеренная паника.
В течении 6, 7,8 октября, из Москвы, Баку, Алма-Аты, Ташкента, прибыло в Ашхабад 6 тысяч монтажников, медицинских работников, а также спасательные бригады. Ночью были развернуты первые полевые госпитали. Медицинская помощь оказывалась прямо на развернутых площадях. Город был в катастрофических развалинах. Будто по радио объявили: ''Внимание, внимание, говорит Горе, говорит Беда!''
Фаина Попова только окончила Медицинский институт в Москве. У нее наступила практика. И вот те на: землетресение в Ашхабаде. И она в числе сотрудников медпомощи оказывается в Туркмении. В принципе, Фаине уже надоела Москва, хотелось новых ощущений, нового запаха, ну, в общем, чего-то нового. А то Москва, столица, однообразие. ''Когда все дни похожи друг на друга, как близнецы, когда прожитый день ничем не отличается от остальных прожитых дней, то можно упустить, прозевать свою удачу, можно и не заметить золотую пчелу, которая жужжа, влетает в тебя со всей силой и предлагает счастливую идею'', так рассуждала Фаина. И вот как раз подвернулся такой случай. Во-первых, она никогда не была в Средней Азии, во-вторых, на тот момент, она поссорилась с Игорем, со своим сокурсником. По мнению Фаины, он слишком зазнался в последнее время, надо его проучить, заставить его помучиться, поскучать. И в третьих,… а впрочем, и этого достаточно. И вот Фаина в Ашхабаде.
Она, разинув рот, первые часы после приезда гуляла по разрушенным улицам Ашхабада. Остановившись, она молча и долго глядела, как из под огромных трещин выходит дым, такой черный дым, кругом пахло гарью.
''Да, воистину когда смотришь на такое, хочется молчать. А что сказать? Что? Природа уже сама сказала свое слово. И чем же туркмены не угодили Господу Богу. Может тем, что они мусульмане. Ведь люди то разные, и молятся они разным Богам. По всей видимости, что-то Боги не разделили между собой, а в результате пострадали эти бедняги туркмены.''
Вот так, обдумывая все увиденное, Фаина обходила разрушенные улицы, помогала доставлять больных к месту назначения.
''Да уж, действительно верно говорят, что когда сидишь дома, да хотя бы у себя в Москве, на Красной Пресне, в тихой уютной квартирке, то весь мир тоже кажется каким-то уютным и монотонным мирком. А как выйдешь из дома, то все меняется, все рушится и сыпется, все стереотипы исчезают.''
Она с болью в душе смотрела на плачущего мальчика, который сидел над погибшим телом своей матери. Он плакал, рыдал, что есть мочи. Он теперь остался со смертью наедине. Но что толку? Все бессмысленно, все кончено. Она подходила ко многим пострадавшим людям, и начинала их успокаивать.
Это была ее работа, она для этого и приехала сюда, ведь по специальности Фаина была психотерапевтом и парапсихологом. В данный момент, здесь, в Ашхабаде, в психотерапевтах ой как нуждались. Она подходила к людям, говорила с ними о хорошем, отвлекала их, чем могла. Т.е. выполняла свою работу. Параллельно с этим она все увиденное и проделанное отмечала у себя в тетради, для отчета, да и для себя, для памяти, дабы не запутаться.
''Странно как-то. Ведь многие здесь даже не знают русского языка, а меня понимают с полу слова. Воистину, горе проглатывает все необходимые условности. Язык не важен, главное для человека мозг.''
Под вечер Фаина устала, и присев отдохнуть прямо у обочины дороги, где стоял шум, и продолжались вести спасательные работы, она, открыв свою флягу, отпила немного холодного вина. Она его принесла с собой из Москвы. И вдруг рядом к ней, на камень, подсел маленький местный мальчик, лет 9-ти. Он был такой черненький, пухленький. И в тоже время он держался гордо, прямо, по крайней мере, не плакал. Но на русском мальчик говорил не плохо. Фаина засмотрелась на него.
- Как тебя зовут, мальчик?
- Сапармурад.
- А фамилия твоя как?
- Ниязов.
- А где твои родители?
- Мама здесь, рядом (указал рукой). Помогает остальным моим родным выбраться…
Мальчик так красноречиво рассказывал обо всем увиденном, что Фаине он понравился. И в целом, маленький Сапармурад оставлял впечатление очень смышленого и целенаправленного мальчугана. Она его запомнила еще со вчерашнего дня, когда он, этот Сапармурад, стоя у развалин спокойно кушал виноград и смотрел на крики и рыдания людей. Она это запомнила.
- Сапармурад, а кем ты хочешь стать, когда вырастешь?
- Большим начальником.
- Начальником чего?
- Еще не знаю….
- Как, Сапармурад? Ты же должен конкретно знать, что хочешь.
- ?...
Маленький Сапармурад приглянулся Фаине. Его надутые щечки и уверенный взгляд заставляли Фаину улыбаться.
- Послушай, Сапка (она его так назвала), мой тебе совет. Всегда стремись к наивысшему, к чему-то очень высокому. Будь максималистом. Стремись к самому Богу, пожелай занять его место. Стремись к солнцу, чтобы по пути достать рукой хотя бы звезду. Как говорится, всегда бери выше. Только тогда ты можешь добиться чего-то. Ты понял?
- Понял! Тогда я хочу стать Королем!
- Королем?
- Да, Королем, или Шахом!
- А Королем какого королевства ты хочешь стать?
- Мусульманского.
- Ну, Сапармурад, как же так? Это же не возможно. Ведь Узбекистан и Киргизия являются тоже мусульманскими республиками, но они же соседние, не твои. А Азербайджан?
- Тетя Фаина, Узбекистаном и Киргизией я даже даром не захочу править. Мне они не нужны. А азербайджанцы, это такие же туркмены, которые заблудились в горах Кавказа.
''Однако он не по годам умен. Может, научить его жизненным хитростям. А где мне использовать свои знания? Хотя, конечно же, он опоздал на 10 лет. Знания надо внедрять в мозг от рождения. Но ему же не 15, и не 20 лет. Вот тогда уже действительно было бы поздно''.
- Сапармурад, а владеешь ли ты мудростью жизни?
- Нет, тетя Фаина. Научите меня этому. Вы приехали из Москвы, я знаю. Поэтому вы умная. Научите меня!
- Хорошо. Но сегодня мы проведем первый урок. Запомни его, я повторять не буду. Значит так. На первый раз учти одно, что если ты что-то сильно пожелал, то тебе будет помогать сам господь Бог, ты понял? Это твоя судьба! А знаешь почему? Потому, что эта мечта уже не твоя, она уже не принадлежит тебе. Эта мечта уже всей Вселенной. А ты знаешь, что такое Вселенная?
- Да, это наша земля.
- Ну, да, можно и так сказать. Ну, так вот. Все что ты имеешь, т.е., свой дом, которого уже нет, свое здоровье, свои мысли и пожелания, своих родителей, все это не твое. Это все принадлежит Вселенной. Ты понял? Ну все, на сегодня хватит. А теперь иди, мне сейчас пора, увидимся завтра, в два часа дня, здесь же.
Слова Фаины запомнились Сапармураду, они ему понравились. ''Я Бог, я Бог'', твердил он себе. А где это проверить, где применить свои знания первого московского урока? Он долго шел по многолюдным улочкам Ашхабада. Не смотря на то, что наступил вечер, народу было много. Велись спасательные работы, многие искали своих родственников, друзей, остальные ночевали прямо на улице. Сапармурад захотел остаться один, здесь было шумно. Он, прогуливаясь и размышляя о словах Фаины, очутился уже загородом. Наступила ночь, было темно. Вдали горели огни разрушенного города, был слышен приглушенный шум, доносящийся оттуда. А Сапармурад гулял и думал: ''почему, почему только он один Бог, а не я. Действительно, Фаина права. Почему не я?''
Наступили сумерки. В этот день ночь в Ашхабаде была особая: бирюзовое небо, яркий полу месяц, кругом пустыня и воздух травы и чистого поля. Настоящий Восток. Было очень темно, он даже не видел своих ног, настолько мрак поглощал все. Только назойливые мухи нехотя поднимались с его лица и рук, и опять возвращались обратно. И в этот момент он услышал приближающийся шум шагов. Он остановился. Кто-то шел ему навстречу, но он не знал кто. Фшык-фшык-фшык. Опять шаги по траве. Уже когда они столкнулись, он узнал его. Это был старик, дядя Абдулла, который жил не далеко от их дома. Вернее сказать, раньше жил, так как их дома уже разрушились окончательно. Как все хрупко в этом мире. Дядя Абдулла не узнал во мгле маленького мальчика, на которого он чуть не наступил. Он на ощупь определил, что перед ним стоит маленький пацан, и спросил его на туркменском:
- Эй, мальчик, ты кто?
- Я не мальчик, я Аллах!
- Кто?
- Аллах!
- Ты что, шутишь?
- Да нет, Абдулла, не шучу я. Я Аллах, я знаю про тебя все, и мы встретились на этой дороге не случайно. Я гуляю здесь и смотрю издали на Ашхабад, на то, что я сделал. И опять думаю, может еще разок мне повторить это.
Старик чуть с ума не сошел. Он потерял под обломками зданий многих своих родственников. У него было около 10-ти детей и где-то 15 внуков, многих из них уже нет в живых. После этого он хотел покончить с собой, но не решался. Уже 4 дня как он бродил один, ни с кем не общался, начал курить папиросы. Для него жизнь превратилась в какой-то тупой сон, от которого он хотел поскорее проснуться. И вдруг, в эти страшные трагичные дни, он встречает на своем пути ЕГО. Нет, он сейчас разберется с ним, попросит его, чтобы Аллах ответил ему наконец на один очень короткий вопрос: за что?
- Скажи мне о Аллах, за что ты разрушил жизнь нашего города, за что ты пролил столько слез. Неужели тебе от этого стало легко?
Сапармурад набрался сил, придал своему голосу специальный тембр, и сказал:
- Слушай меня Абдулла, я скажу тебе следующее. Ты, и тебе подобные провинились предо мною. У тебя дочь, Наргиз, настоящая шлюха. Она родила от соседа твоего, Исмаила.. А ты, глупец, подумал, что это внук твоего зятя. Но это не самый большой грех, который ты не знаешь. Твой друг, Махмуд, живет с твоей женой. Этого ты тоже не знаешь. И таких случаев в твоем Ашхабаде очень много. Вы словно глаза потеряли. Я поэтому совершил землетресение, чтобы вы проснулись, открыли глаза, а не спали бы в чайхане. А как мне еще разбудить людей?
Сапармурад это сказал на одном духу, он прекрасно вошел в роль. Даже его голос звучал не по земному. А в целом, он наврал, просто ляпнул. Он не любил этого Исмаила и Махмуда, вот таким образом, натравив на них Абдуллу, он хотел расквитаться с ними. Дядя Абдулла сел перед ним на колени, и поднял руки к его голове:
- О Аллах, прости меня, не убивай меня, дай мне время, я разберусь со всеми проблемами в своей семье. Пожалей меня, дай мне еще один шанс.
Сапармурад чуть прикоснулся к его плечу, и сказал:
- Встань сын мой. Хорошо, я тебе дам шанс, но с условием. Чтобы ты, завтра, в полдень, у центрального фонтана, наказал бы этого Исмаила, и прогнал бы из дома свою жену. Ты понял меня сын мой?
Старик схватив его за маленькую ручку, начал что есть сил целовать ее:
- Будет сделано, мой Аллах, будет сделано!!!
Сапармурад с трудом отнял свою руку с его объятий. И в этот момент он опять услышал чьи то шаги. Шум шагов усиливался. Эта была группа людей, идущая пешком в город. Маленький Сапармурад понял, что надо смываться.
- Ну хорошо сын мой, я буду следить за каждым твоим шагом.
Сказав это, он вприпрыжку, как кролик исчез в темноте. А Абдулла кричал в его сторону:
- Прости меня, мой Аллах, я твой слуга! Я люблю тебя, о Аллах!
Группа местных людей, возвращавшаяся в город, узнали Абдуллу, местного аксакала. Но их удивило то, как он кричал и ворчал в сторону пустой темноты, и звал Аллаха. Один из них тихо сказал:
- Жаль старика, с ума уже спятил. Всю свою семью почти потерял, поэтому рехнулся. Да, жизнь очень серьезная штуковина.
На следующий день, в назначенный час, Сапармурад встретился с Фаиной. Он всю ночь не спал и ждал ее появления. И вот она появилась. Но поговорив с ней минут пять, Сапармурад разочаровался. Оказывается, Фаина срочно уезжала в Москву, ее почему-то вызвали обратно. Где-то час у нее время было. И в этот момент, прямо перед ними, да и на глазах у всех, дядя Абдулла с кинжалом в руке набросился на Исмаила, своего соседа, хотел его убить. Собравшаяся толпа еле сдерживала гневного аксакала. И в тоже время никто, в том числе и Исмаил, не понимал суть этого конфликта. Одному Сапармураду было ясно, что происходит. И он, заметив любопытство Фаины, которая тоже внимательно следила за дракой, рассказал ей о вчерашнем его перевоплощении в Аллаха. Фаина, схватив его за рукав, усадила рядом, и тихо сказала:
- Запомни Сапармурад, этого тебе не скажет никто. Слушай меня внимательно! Любое твое начинание, любая вещь, которую ты в самом начале претворяешь в жизнь у тебя получиться. Обязательно получится. В этот момент тебе обязательно повезет. Это подарок от Бога. Но потом ты должен проявить упорство и настойчивость. Потому, что уже во второй раз тебя ждет неудача. Одной мечты мало, одного желания не достаточно. Их ежедневно и систематически надо претворять в жизнь. И еще. Человек всю свою жизнь нуждается в поддержке, в помощи, но редко он ее имеет. А без поддержки ему будет в жизни очень трудно, почти невыносимо. Он будет напоминать таракана в квартире, за которым гонятся люди с тапочкой в руках. А знаешь ли ты, кто заменяет человеку поддержку. Ведь не каждый же ее имеет.
-И кто же?
- Вот посмотри.
Она указала ему на сорняк, который сквозь бетон пробил себе отверстие.
- Ты видишь? Это растение, этот сорняк, не нуждается в воде, тем более что у вас в Туркмении с водой проблема. Но этот сорняк только упорством и настойчивостью пробил себе путь на воздух через камни и бетон. Ты понял? Только ответственность и последовательность заменяют человеку его поддержку. Вот посмотри на свой город. Посмотри, посмотри! Он разрушен, его почти нет, твой город умер, он захоронен под землей заживо. Что может быть хуже? И если сейчас все люди опустят руки, и уедут из этого города, плюнув на все, то и Ашхабада никогда уже не будет. Ты понял? Всегда смотри вперед, смотри на то, что будет впереди, на то, что ты хочешь увидеть. И двигайся к нему, иди к нему, приближайся к нему. Обязательно подходи к этому ответственно, и ты увидишь, конечно-же увидишь то, что хочешь увидеть. И город твой Ашхабад возродиться заново. Его будут заново строить. Вот, возьми.
С этими словами Фаина сняла с шеи цепочку с красивым камнем белого цвета.
- Повесь себе на шею, и помни обо мне. Но больше всего, глядя на этот камень, помни о том, что свою цель необходимо приближать к себе ежечасно, даже ежеминутно. Вот тогда ты и будешь королем. Ты понял, Сапик?
- Понял, тетя Фаина.
- А теперь я тебе расскажу одну сказку. Ты слушай меня внимательно, Сапармурад. Однажды, давным-давно, в пустыне, ну примерно такой же как в ваших Каракумах, шестеро друзей, маленьких мальчиков, решили найти клад. Они точно знали место, где был зарыт этот клад, и направились туда. Добравшись до назначенного места, они начали усиленно рыть яму. Запах сокровищ ослеплял их и утраивал их силы, поэтому они, все вшестером, изо всех сил рыли, и уже прорыли огромную яму, но клада не было. Так прошло три дня, и один мальчик уже устав, на все махнул рукой, и вышел из игры. Прошло еще три дня, и его примеру последовали еще двое его друзей. Они увидев, что все старания напрасны, пожаловались на усталость, и перестали дальше копать. Через день остался всего один мальчик. Остальные пятеро друзей не сумели его отговорить от этой глупой, по их мнению, затеи, и пошли прочь от этого места. Остался всего один мальчик. И он сам, без чьей либо помощи, день и ночь начал продолжать копать, и спустя неделю, когда он совсем уже потерял надежду, он нашел этот долгожданный клад. Т.е. помни Сапармурад, если ты хочешь добиться больших успехов, тебе не нужны друзья, никогда не слушайся ничьих советов, а поступай как знаешь, и ты добьешься своего.
Поговорив еще немного, Фаина поцеловала его, распрощалась с ним и уехала обратно в Москву. Ее направили работать в другую республику. Оставшись один, Сапармурад долго размышлял над ее словами, и все же захотел еще раз претворить в жизнь роль Аллаха. Эта роль манила его, она ему понравилась, не смотря на все предостережения Фаины. Ему не верилось, что у него не получится. Он думал, что если получилось однажды, значит так будет всегда. От добра же добра не ищут. Ведь это так естественно. Но так не случилось. Сапармурад вновь оказавшись за городом один, в темноте, прикинулся Аллахом. Ему понравилась то, что перед ним становятся на колени старые люди. И тем более, что первый раз эта роль ему удалась. Но во второй раз ему не повезло. Он, переиграл, как бы перестарался. Маленький бедный Сапармурад наткнулся на трех пьяных атеистов, приехавших в Ашхабад на практику. Изобличив в шарлатанстве маленького поганого мальчика на темной дорожке за городом, они, разозлившись, поиздевались над ним, и заставили его кукарекать до утра. Сапармурад кукарекал до самого рассвета, поражая и изумляя людей, проходивших рядом, на виду проезжавших мимо машин, с удивленными взглядами водителей. Все с удивлением лицезрели голосисто-звонкого мальчика, который всхлипывая, хорошо исполнял роль петуха. А атеисты сидели чуть в стороне, на траве, и выпивая пива, развлекались, контролировали его кукареканья и кудахтанья. Он обозлился на них не на шутку, и на долгие годы затаил в себе обиду.
Прошли годы, десятилетия. Но Сапармурад Ниязов четко выполнял наказы Фаины. Он каждый раз, когда ему было трудно, доставал тот белый камешек, и говорил себе: ''ответственность и последовательность. Только это, и больше ничего.''
О дальнейшей судьбе Фаины Поповой известно только то, что она в середине 70-х годов, эмигрировала в Канаду. Сапармурад Ниязов надолго сохранил о ней память у себя в сердце. Он даже одно время искал ее, но потеряв надежду оставил все. В принципе ему уже было не до нее, ведь он дошел до той заветной цели, нашел тот самый клад.
ГЛАВА 8
1951-й год. Фидель Кастро
- Сука, сука эта Алехандра. ****ь страшная, которых свет не видывал.
При этих словах Фидель Кастро принимал горячий душ. Он был потрясен, никак не мог придти в себя. За что же он так ругал некую Алехандру?
Я хочу рассказать о некоторых важных и неизвестных обществу деталях о жизни Фиделя Кастро, который уже более 40-ка лет правит Кубой. В 1948-м году молодой Фидель, которому еще шел 21-й год, женился на Мирте Диас Баларт. Это была дочь Министра при Президенте Кубы Фульхенсио Батисты. Кастро был молодой горячий парень, без революционных убеждений. Как тогда говорили на Кубе, он был мужчина-мачо, думал только о женщинах и удовольствии. Медовый месяц с Миртой они провели в США, во Флориде. Но по жизни Фидель был лидером, он был неугомонен, жаждал власти, но не знал как ее добиться. И в этот момент судьба его столкнула с Эрнесто Че Геваре. Это был совершенно другой человек. Он родом был из Аргентины. Окончил Университет, знал несколько иностранных языков. Эрнесто развил в нем идею социализма. ''Революция, только революция, Фидель'', говорил ему Че Геваре, а тот в ответ утвердительно кивал. Он хотел знать истину, а истина-это объективное знание реальности.
Шел 1951-й год. Стояла весна. В Гаване, в этом экзотическом уголке мира, который являлся тогда раем для толстосумов из США, весна особая. Летом здесь все высыхает, желтеет, пахнет асфальтом и потом. А весной, о…
Представьте себе прохладный соленый океанский бриз, ласкающий вам нос, кругом огромные, слишком высокие пальмы. Тут солнце сияет открыто и прямо, а не обманчиво. Тут солнце красивое. Оно ничего не спрашивает, а просто сияет. Симпатичные и сексапильные негритянки танцуют ламбаду на табачных плантациях, и табачная пыль прилипает к их темненьким бедрам и грудям, превращаясь в пластилин. Затем они скоблят этот пластилин со своего тела, и сдают на фабрику, где изготавливают всемирно известные гаванские сигары.
Это был май месяц. Фидель уже развелся с Миртой Диас, и уже около года был свободен. Он не мог без женщины, он нуждался в женской, именно женской поддержке. И в этот момент он совершенно случайно попал в общество Президента страны Батисты. Фидель посещал их дом в одном из престижных районов Гаваны, Пунто Сьеро. Там находилась летняя резиденция Батисты, но в основном там собиралась молодежь. И среди этой молодежи Фиделю приглянулась дочь Президента Батисты, 20-ти летняя кубинская красавица Алехандра. Ее в обществе называли принцессой, что было на самом деле. Фидель часами глядел на нее с открытым ртом, и Алехандра не могла это не замечать. Она все прекрасно видела. Она любила рисовать, писала картины, и частенько демонстрировала свои произведения искусства всей молодежной компании. Все аплодировали ее трудам, а Фидель проглатывая слюну, с восхищением глядел на сюриалистический жанр изобразительного искусства Алехандры. ''Как она рисует, это прекрасно, прекрасно'', делился впечатлениями Фидель со своими друзьями, показывая им свои нечищеные зубы. И главное то, что в тот период революционные убеждения Фиделя Кастро еще не совсем сформировались, не закрепились до конца, и если Алехандра дала бы свое согласие выйти замуж за Фиделя, то кто знает, как сложилась бы политическая судьба Кубы. Фидель бредил Алехандрой. Они частенько уединялись в беседке с прекрасным видом на океан, где были слышны мощные волны, бьющиеся об скалы. Запах папоротника, кокоса и муската резал нос.
- Алехандра, прошу вас, не мучайте меня. Я люблю вас, я не могу жить без вас. Я прошу вашей руки. Выходите за меня замуж. Я сделаю вас счастливой. Я вам обещаю.
- Ах, Фидель. Я даже не знаю, что вам ответить. Но мне сейчас не до замужества. Честно, честно. Я собираюсь в Нью-Йорк, где планирую провести выставку. Я готовлюсь к этому. У меня большие планы, Фидель. Я хочу стать известным художником во всем мире. Я хочу доказать отцу, что и без него я могу добиться своего. Я достаточно талантлива. Главное, это упорство, а этого у меня хоть отбавляй. Так что Фидель, не обижайся, я не хочу сейчас замуж.
Она это сказала на одном духу, причем в высокомерном тоне и Фидель это заметил. После этого разговора, Фидель, спустя несколько дней еще пару раз уединившись с Алехандрой, повторил свои серьезные намерения, но она вновь ему отказала. Притом в последний раз она это сделала в грубой форме.
- Фидель, вы заставляете меня сдерживаться. Я не хочу вам грубить, но мне кажется, что каждый человек обязан знать свое место. У вас тоже есть свое место, но вы его не знаете. Дело не в том, что я дочь Батисты, а вы простой человек. Нет! Я творческий человек. Я творю. Плохо, хорошо, но я что-то делаю, произвожу. По крайней мере, все это делается бескорыстно. Только творчество является бескорыстным, все остальное имеет свою гадкую и не хорошую подоплеку. Мои картины знают и обсуждают такие личности как, Дали и Шагал. Они меня знают, и даже ухаживают за мной. Поэтому, Фидель… Большой человек должен производить, созидать. Нам не по пути с вами, Фидель.
Фиделю стало больно, он обиделся, ему это очень не понравилось, это тронуло его самолюбие. Он еще несколько раз посещал это общество, но все уже потеряло смысл. У него все упало, он не любил тратить время зря. Уже сейчас, когда на огромной веранде гости с восхищением обсуждали картины Алехандры, Фидель глядя на картины говорил сам себе:'' А картины эти и не такие уж хорошие''.
Бездарность-это не значит, что ты плохо рисуешь, а то, что ты не стесняешься демонстрировать свои бездарные произведения всему обществу. Вот это уже настоящая бездарность.
И он покинул президентский дом, больше туда не ходил. А его никто и не вспоминал.
Через пару недель он услышал, что Алехандра уехала в Нью-Йорк поступать в Художественную Академию. Были устроены пышные проводы.
Прошло пол года. Был конец 51-го года. Кастро уже встречался с Нати Равуэльтой, на которой впоследствии он женится, и которая станет его революционным вдохновителем и соратником. Но речь не о ней.
В декабре 51-го года, Фиделю сообщили по телефону, что он приглашен в дом Президента Батисты. Это был каприз Алехандры. Она пол года провела в США, и теперь вернувшись в Гавану, хотела собрать вместе всех своих старых друзей. Фидель с неохотой, но все же поехал туда, и опять увидел веселую молодежную компанию, где многие выпивали ром, текилу, курили гашиш, пели, танцевали, и душой компании конечно же была Алехандра. Фидель наблюдал за ней.
''А она изменилась. Что это с ней? Что это такое? Нет, нет, все таки хорошо, что я на ней не женился. Ей до Нати далеко. Нати совершенно другая женщина.'' Алехандра действительно изменилась. В глазах потерялась искра, в поведении исчезло высокомерие, голос стал тихий, даже жалкий.
''И все таки, что это с ней? Неужели ее изменила Америка? Она стала другой, какой-то обычной девкой…''
Они опять уединились в беседке.
- Фидель, как я соскучилась по Гаване, по Кубе, по своим старым друзьям. Это самое главное в моей жизни. Что Америка? Я там винтик, а здесь я большой человек. Кстати, мне сказали, что вы стали избегать наш дом. Неужели? Я вам разонравилась?
- Нет, что вы. Алехандра. Все в порядке. Просто дела, дела.
- О,..о, деловой такой. Так вот Фидель, приходите к нам каждый день, вы слышите, каждый день. Я буду вас ждать. Вы слышите?
Но Фидель ее не слышал. Она уже его раздражала. Когда они вошли в дом, Жоао, старый товарищ Фиделя, подойдя к нему, шепнул на ухо:
- О чем ты с ней говорил? Она уже с ума сходит. В Америке она как художник провалилась. Ее не признали, при всем ее упорстве и оказанной ей поддержке.
- Ну и что? Это бывает. Я тоже когда то пробовал петь. Но голос мой скрипел и не попадал в мотив.
- Ты о чем, Фидель? Она проиграла, опустилась, и сейчас нюхает героин. Это ужас.
Фидель был потрясен. Он шарахнулся от Жоао в сторону. Как?! Ведь он ее раньше так любил, даже боготворил. А теперь он ее ненавидел, и виновником в ее несчастии он считал ее отца, Президента Батисту. Он стал его ненавидеть. Как может Президент справиться с целым островом, если ее дочь бездарная дура и наркоманка. Именно после этого посещения у Фиделя Кастро зародилась ненависть к Батисте. Он начал активную войну против Президента Кубы.
Начал писать статьи в газетах, где раскрывал роль кубинских гангстеров, заказных убийц, и доказывал поддержку, получаемую ими от руководства страны, и конкретно от Президента. Он все это описывал фактами, и описывал так реально, что это было принято обществом, оно ему поверило. Видимо поэтому, голова его тогда уцелела. Он раскрывал весь ущерб, нанесенный США Кубе. Приводил цифры, доводы, факты. И двигала его одна лишь ненависть к Батисте и к его дочери. Но все таки, в конце концов его посадили за решетку. Но от этого ненависть еще больше усилилась. Даже в тюрьме, многие не понимали причину этой ненависти к Правительству. Разумеется, многим не нравился режим Батисты, но все же они не были так рьяно и люто настроены против него. Тут было что-то другое. А что?
Пришло время указать сцену, где Фидель Кастро в последний раз побывал в доме Батисты. Вернее, он пришел туда в последний раз взглянуть на Алехандру, он хотел окончательно ее разлюбить. Точнее сказать, он уже ее не любил, но ему было интересно наблюдать, как в его сердце умирает любовь к принцессе. Он вживую наблюдал за этим, и забавлялся. Как мол, закатывается солнце на плантациях любви, где нет ни замков, ни ключей. Лучше бы он этого не сделал. Дело в том, что в тот последний день, под вечер, Фидель вышел, точнее сказать выбежал из дома Алехандры в бешеном состоянии. Пришел домой потрясенный, с красными глазами. Ни с кем ни говорил, не ел, не пил. Только через два дня он начал приходить в нормальное состояние. И первое, что он сказал, было это: ''нет, с это семьей надо покончить''. И что же он увидел такое страшное там, у них дома? Уже потом, много лет спустя, он об этом рассказал в лесу, на пикнике, своим друзьям.
В общем, в тот вечер, в доме Алехандры, где как всегда было шумно, Фидель захотев остаться один, решил уединиться. Он вышел подышать воздухом к маленькой аллее, которая вела вниз, к океану, и которая с обеих сторон была густо окружена папоротниками. Вдруг он услышал женские голоса. Говорили две девушки, они сидели в маленькой беседке, и не могли заметить того, что в метре от них, за огромным бордовым папоротником, прислонилось ухо Фиделя. И Фидель услышал.
- О, Алехандра, расскажи, расскажи. Я умираю от нетерпения. Он тебе понравился? Как он вообще? Говори!
- О, Марианна… Это было что-то… Провести с ним ночь, это сказка. Член у него такой, необыкновенный, такой волосатый. Щекотал мое нутро. О…Я раз тридцать кончила.
- Конечно, ничего себе. Это же не мужчина, это Балу.
- Тсс, тише. Они переглянулись.
Фидель услышав это, чуть не пересрал. Что? Балу? Да, именно Балу! Так звали 6-ти месячного медвежонка-гризли, которого подарил своей дочке Президент Батиста. Он его привез из Америки совсем маленьким, 2-х недельным. Балу часто угощали бананом и мясом во время компаний, он сам на задних лапах подходил к столу, взяв что-то уходил. Это был маленький член президентской семьи. Отец и не подозревал, что этот прирученный медвежонок, который размером был не так уж и мал, спит с его дочкой. Он, медведь Балу, был любовником Алехандры. Видимо женщину, пардон, именно такую женщину, может удовлетворить только животное или скотина, но не мужчина. Вот от чего Фидель Кастро чуть с ума не сошел. Возможно, этот факт явился причиной патологической ненависти Фиделя Кастро к медведям, а быть может и определенным толчком для образования кубинской социалистической революции.
ГЛАВА 9
1960-й год. О Хрущеве
Начнем разговор с женщины по имени Ольга Целых. Она была русская, по паспорту. Так она говорила про себя. Ей было тогда около 30-ти лет, и была к тому времени уже дважды разведенная. Ольга любили мужчин, т.е. любила изматывать их, выжимать их соки, энергию, может еще что-то, а потом бессовестно расставалась с ними. Душа у нее была не душа, а решето. Все и всех пропускала. Пустая и любвеобильная была Ольга Целых. Откуда она была родом, и кем были ее родители, никто не знал. Я рискну сказать, что она сама даже этого не знала. Формально она даже вообще не существовала. И все-таки в ней что-то было. Она была кроткая, нежная, женственная, любила подчеркивать свою слабость и мужскую силу, и не жаловалась на свою судьбу. Она как магнит притягивала к себе мужчин. Но пообщавшись с ней месяц, другой, от силы пол года, мужчины вдруг разбегались от нее так, как будто в темной комнате резко включают яркий свет, и по углам разбегаются тараканы. Не глядя назад мужчины убегали от нее. Это было дико, не объяснимо, но было. Познакомившись с ней поближе, каждый мужчина находил в Ольге что-то отталкивающее, неприятное. Но что, вот это вопрос. Уже потом выяснялось, что Ольга клептоманка, она болела клептоманией. Залезала в карманы мужиков, когда их костюм висел на стуле, и брала оттуда все что попадется. Не важно что, лишь бы что-то. И главное, ей было абсолютно все равно с кем флиртовать, с ученым, шофером, художником, или сварщиком. Ей нужен был мужчина, просто-напросто, к которому она могла бы прислониться, положить головку на плечо, поделиться, повеселиться, поплакаться, а потом что-то спереть у них с кармана. Знакомилась она с мужчинами как правило на всесоюзных курортах. Она любила курорты. Короче говоря, ей было скучно без мужчин, и она не редко отказывалась от услуг известного поэта в пользу какого-то слесаря. И наоборот. Она была далека от предрассудков, всяких расчетов, вычислений. И все же в конечном итоге, она оставалась одна, совершенно одна. Ах, да еще. При встрече дабы не выглядеть глупой, Ольга каждый раз дарила мужчине на память книгу. Брала она эти книги не понятно где, может, тоже крала, не знаю. Она считала, что книга, это лучший подарок, хотя естественно сама она их не читала.
Стояло жаркое лето 1960-го года. Никита Сергеевич Хрущев недавно побывал в Париже на конференции. Приехал оттуда уставшим, выжатым, тяжелым. Захотелось отдохнуть, махнуть куда ни будь на море. Рядом стоял Микоян.
- Анастас, я много слышал про Каспий, про Баку. Ты там был, как вообще, хорошо там отдыхать?
- Без проблем товарищ Хрущев. У меня в Азербайджане не плохие позиции. Сделаем.
Сказано, сделано. Теперь они уже стояли на скалистом берегу правительственной дачи в Загульбе, в пригороде Баку. Это сущая экзотика. Кругом сосны, а по их ветвям прыгают коричневые белки. Внизу плещет и сияет синее море. А на берегу янтарный, золотистый песок обжигает ноги так, что в жилах кровь подпрыгивает. А под вечер, о, это что-то. Настоящий Восток! Синее небо состоит сплошь из ярких, остроконечных звезд, причем они расположены так близко, что кажется их можно рукой достать. Луна грустная иногда улыбается. Слышен стук колес поездов, которые едут сравнительно не далеко, но их слышно. Ну, короче говоря, умереть хочется.
Разумеется, что в дни отдыха Хрущева на этой даче посторонним вход туда был запрещен. Только свои. Местная власть, ЦК, и все, больше никого.
- Скучно как-то, зевнув, сказал Хрущев Ахундову (главе Азербайджана), разглядывая пустынный берег Каспийского моря. Действительно, никого. Из под веток сосен видны были только военные с автоматами, охраняющие вход на территорию пляжа. И вдруг, что это…Хрущев и другие протерли глаза. На берегу с солнечным зонтиком в руках прогуливалась молодая женщина, в купальнике. У нее была такая аппетитная фигурка, что Хрущев начал облизываться как кот. Беленькие бедра, пышная грудь, длинные волосы. Прям как русалка. Хрущеву передали бинокль. Он еще лучше стал ее разглядывать, и даже заметил родинку на ее плече.
- Кто это Анастас?
- Неизвестно, Никита Сергеевич.
- А как она прошла сюда? Кто ее впустил к морю?
-???....
Все пожимали плечи. Начальник охраны уже стал отдавать распоряжения для выяснения личности этой особы.
- Постойте, не надо. И так скучно. Пусть гуляет, отдыхает. Просто вот смотрю я на нее, да и вообще на женщин. Странная все-таки жизнь. Для них запрета нет никакого. Вот впустили ее на море. А ведь запрещено, ну нет, она улыбнется пару раз, и все, часовой растает перед ней. Это всегда было так. Странно и не понятно.
Хрущев вздыхал и говорил.
- Вот смотришь на проституток. Они выжимают сперму у мужчин, кушают, пьют за их счет, удовлетворяются, а потом еще и деньги у них берут. Ну не странно ли это? А?
Микоян и Ахундов виновато улыбались.
- Да и в целом в жизни женщинам все достается легко и просто. Супруг мучается на работе, переживает, трудиться, борется, его ругают, оскорбляют, ему грозит увольнение, тюрьма или даже расстрел, но он в конце концов все таки приходит к власти, добивается своего. А жена все это время, все эти годы готовит ему дома только борщ. И в результате лавры пожинает она не меньше мужа. Нет здесь логики. В 55-м году я беседовал с самим Эйзенхауэром. Он приезжал в Москву. Помните? Так я с ним говорю о мировых проблемах, об атомной бомбе, о возможной войне, там, еще покруче. А прихожу вечером домой, а жена моя, Нина Петровна, бьет меня по голове своей сумкой, швыряет в меня горшок, и орет, что почему я ей днем не позвонил. Мол, я ей был нужен. Оказывается, я должен был прервать беседу с Эйзенхауэром, и выслушивать по телефону каприз Нины. И главное я молчу, мне нечего сказать жене. Да, это глупая истина.
Микоян и Ахундов выслушали это все заискивающе, с пониманием, с поддержкой. Никита Сергеевич двинулся в сторону этой незнакомки. ''Пойду, поболтаю, посмотрим, что народ думает про меня, про мою политику'', и поплелся в сторону берега.
- Барышня, я вам не помешал?
- Ну что вы, здесь так скучно. Кругом никого. Даже не приятно.
Хрущев начал ее разглядывать. Она была красива. Особенно он запомнил ее глаза. Это были глаза тигрицы, или пантеры. Когда она пристально посмотрела на Никиту Сергеевича, даже Луна спряталась за облака и море начало волноваться. Под летний вечер, при луне, на берегу моря, женщина выглядит по-особому. Хрущеву она понравилась. Последний раз он такие глаза видел на Донбассе, когда работал шахтером. Там была одна жгучая украинская баба. Хрущев предаваясь воспоминаниям, отчетливо вспомнил ее лицо. Его разбудил голос незнакомки:
- Вы о чем-то задумались?
- Нет-нет, что вы мадам. Кстати, разрешите представиться. Никита, просто Никита, для вас даже Нико. А вас простите как величать?
- Оля.
- Как хорошо, Оля, как хорошо.
Ему действительно стало хорошо. Море было такое ласковое, спокойное, пахло молоком, сиренью, остывшим песком, травой, издали хрипло доносилась азербайджанская народная мелодия. Они начали прогуливаться по берегу
- Оля, а вам ни о чем ни говорит имя Никита?
- Нет, а что?
- А ничего, просто спросил. Простите, а что вы читаете?
- Да так, балуюсь.
Она протянула ему книгу, где на обложке он заметил только слово ''Эзотерика''. Он вдруг вспомнил, что уже очень давно ничего не читает.
- А можно я это почитаю, я быстро читаю. И сразу же верну.
- Конечно, конечно. Пожалуйста.
- Может, выпьем что ни будь, Оля.
- С удовольствием, Нико.
- Тогда пошли ко мне.
- А эти люди тоже с вами, или как?
- Эти? Это так, чтоб я не скучал. Это болотные лягушки.
- Какие еще лягушки (удивленно)?
- Ну, которые бывают в болоте. Когда вы бросаете туда камень, они начинают квакать. Это из таких. А вообще то я в жизни всегда один, Оля. Я одинок.
- О, по вам это не скажешь. Вы такой обаятельный и милый.
''Интересно, она меня не узнала, или придуривается. Если не узнала, еще лучше. Не будет надобности от нее избавляться ''.
- Ну пошли, пошли Оля ко мне.
- О, вы такой не терпеливый.
Дело в том, что поведение Ольги Хрущева удивляло. Во-первых, он не понял того, что его, Никиту Хрущева, не узнают, а во-вторых, ее сонливость и отсутствие у нее всякой боязни к незнакомым мужчинам пока забавляло его. ''Она что, дура что ли?''
Он не знал, насколько он был близок к истине. Это была сущая правда. Ольге Целых было абсолютно безразлично, с кем она общается, с Президентом страны, или с посудамойщиком. Так как пришло время сообщить читателю и то, что она, Ольга Целых, в далеком детстве лечилась от олигофрении. Вроде бы вылечилась, хотя от этой болезни никогда полностью не избавляются. Бывших олигофренов не бывает. Но на внешности ее это не отразилось. Ей просто был нужен мужчина. Крепкий, сильный, твердый, в любых отношениях, и конечно же у которого был бы толстый карман. Никита Хрущев не переставал на нее пристально смотреть, желая понять ее. Но ему не удалось ее раскусить, а он уже и не пытался это сделать. В своем номере Хрущев набросился на Олю и начал ее раздевать.
- Нико, я сама, сама. О, мой милый хулиган.
Охрана Хрущева за дверью слышала только такие звуки: ''Никита, какой он у тебя большой, толстый, красивый. Такое в меня? Ооо… Я это не выдержу. Милый, мой милый мальчик, да за тебя можно умереть, умереть. Такое я не видела. Ооо… Я никому тебя не отдам, ты мой. Давай, глубже, сильнее, о… '' И так далее. И от их тело движений сильно скрипела кровать. Чи-чи, чи-чи, чи-чи.
На следующий день они опять встретились, и опять все завершилось для них в постели. Три дня подряд Никита Сергеевич с ней не просыхал. А потом праздники кончились. Хрущеву нужно было не медленно возвращаться в Москву. В сентябре, т.е. через месяц, он должен ехать в Нью-Йорк, на свой доклад. Он должен готовиться. ''И все-таки что-то в этой Оле есть неприятное, не хорошее. А что, что?'' Никита Сергеевич долго ломал голову, думал, но не мог найти решение. Ну все, поигрались и хватит. Прощай Баку, давай в путь дорогу. Он о ней сразу забыл, но через день вспомнил, так как у него исчезли золотые часы на цепочке. Он напрасно их искал в кармане, спрашивал у охраны. Часы пропали, их не было. Хрущев не довольно поморщился. Уже через неделю, когда он усиленно работал у себя в кабинете, в Кремле, он заметил книгу, которую ему подарила в Баку Оля. И он начал по ней пробегать. Никита Сергеевич никогда еще так внимательно не читал. Да и читал он не очень то много, т.е. вообще мало, а в принципе, совсем ничего. А ее книгу Никита Сергеевич не читал, а ел. Он вчитывался в каждую букву, в каждое слово, и находил там смысл. ''Вот это книга, вот это классика. Это я понимаю. Видимо тогда люди жили умом, а не только ртом.'', говорил он после прочтения каждой главы. Истина существует только в книгах, а в реалии она улетучивается как газ. Он менялся внутренне каждый день, уже часто размышлял о смысле жизни, о психологии власти, и это замечало его окружение. Когда Анастас Микоян спросил наконец его, в чем собственно дело, что с ним происходит, на что Хрущев показал ему эту книгу про эзотерику. Но гром грянул через две недели, буквально за несколько дней до поездки в США. Никита Хрущев обратился к врачу и услышал страшный диагноз: Сифилис!
Сначала Хрущев не понял, подумал что его разыгрывают. Потом все-таки убедился в правоте диагноза. Не заметить это было невозможно. По всему телу распространялись маленькие гнойные язвы. Он вспомнил ее, Ольгу. «Ах ты сучка, дрянь. А мне она еще понравилась. Блин, если об этом узнает Нина, то все, пиз…ц. Это хорошо, что я с ней уже 5 лет не сплю. Какое свинство!»
И он начал лечиться. Принимал таблетки, его кололи, там, еще что-то. Лечение Хрущев совмещал с этой книгой, читая эзотерику, предварительно протерев всю книгу скипидаром. Он лечился как физически, так и духовно, так сказать, играл в Бога. Однажды сидя на диване и рассматривая порножурналы, он начал мастурбировать. ''Нет, секс-это иллюзия, это приманка. Главное в жизни оргазм. А это можно достичь и онанизмом. Совершенно не обязательно заниматься сексом и болеть сифилисом. Оргазм не надо ставить выше всего, выше головы. Это всего на всего оргазм. В жизни много опасных дорог, и одна из самых опасных дорог приводит мужчину к женскому влагалищу, даже укладывает его между женскими ножками. Мне это не нужно. Главное оргазм, и после этих слов он мастурбируя кончил на книгу Маркса ''Капитал''. В общем, он лечился, и еще окончательно не долечившись, советская делегация во главе с Никитой Сергеевичем отправилась в США на генеральную ассамблею ООН. И вот там то, во время доклада, когда Хрущев высказался в отношении Кубы, а конкретно, Гуантанамо (американских военных баз), произошел известный эпизод, вошедший в историю. Позиция главы СССР по Гуантанамо не понравилась конгрессменам, и по залу заседаний прошелся гул, неприятный шум. И буквально тут же Хрущев почувствовал скверный колючий зуд в своем члене, да и во всем теле. Может быть какая-то взаимосвязь в этом была. Ему захотелось страшно его почесать, т.е. свой член. ''Все таки не долечился'', подумал он. А гул и топот в зале все усиливался. В глазах Никиты Сергеевича потемнело. ''Да я вашу маму еб…'' Сняв обувь с левой ноги, он сильно им постучал по микрофону. ''Да я вас потоплю в сифилисе, черти заокеанские!'' Но эти слова никто не услышал. В голове Хрущева стоял шум.
В Москве он долго вспоминал этот эпизод, параллельно вспомнив и об Ольге. ''Дрянь, дрянь! Я этот Баку запомню. Проклятый город, проклятое море. Ненавижу этот Каспий. Вечно споры из-за этого Каспия. То нефть, то рыба, то икра, то военные корабли. Тьфу!''
Окончательно долечившись, он усиленно начал читать Олину книгу. Вряд ли стоит отмечать, что эту книгу сама Оля, разумеется не читала. Она даже не знала о чем идет там речь. Но Хрущеву эта книга запала в душу. Он лежа на диване зачитывался им, улыбался, и говорил сам себе: вот я балда, до сих пор этого не понимал. Он даже как-то сказал Микояну:
- Анастас, ты слышал о суфизме? О теософии? Вот видишь, даже не знаешь. Тупой ты.
Летом 1961-го года Хрущев встретился в Вене с Джоном Кеннеди. Беседа вновь касалась Кубы, а также влияния США на этом континенте. Кеннеди не ожидал от Хрущева, на вид похожего на тракториста, философских высказываний.
- Господин Хрущев, если вы согласитесь на кое какие предложения, мы с вами можем не плохо договориться.
- Конкретно пожалуйста, господин Кеннеди.
- Если конкретно, то мы вам полностью отдадим остров Кубу.
Хрущев так засмеялся, что Кеннеди посмотрел на свой галстук и свои туфли.
- Товарищ Кеннеди, как вы можете отдать мне то, что уже давно принадлежит мне? Это же абсурд. Куба моя, и Кастро мой, и все мое.
И опять начал смеяться. Опять Кеннеди посмотрел на свои туфли. Почему-то Хрущев у него ассоциировался с туфлями.
- Мой вам совет, товарищ Президент Америки. Если вы хотите угадать и улучшить свое будущее, то обязательно начните с настоящего. Секрет будущего в настоящем. То что с вами происходит сейчас, сию минуту, от вас уже не зависит. Это старые грехи ваши всплывают как дерьмо на горизонт. А то что с вами будет через, ну,…допустим через 10 лет, непременно зависит от этих дней, даже от этого часа. Вот так вот, товарищ Кеннеди.
Напоследок Хрущев повел с Кеннеди слишком уж философский разговор, от чего тому стало не по себе.
- Товарищ Кеннеди, а как вы думаете, что означает, когда с деревьев падают листья?
-?....
- Это не значит, что подул ветер. Знаете, что это значит, товарищ Кеннеди? Это значит, что на Земле умер еще один человек, еще одним живым стало меньше.
Услышав перевод сказанного Хрущевым, Кеннеди переглянулся со своими советниками.
-Господин Кеннеди, скажу вам еще кое-что. Любая вещь на нашей Земле может вам очень многое рассказать о самой земле. Когда мы ехали в эту резиденцию в Пратер, то я увидел как маленькую девочку на улице задавил грузовик. Она превратилась в кровавую лепешку. Это о многом говорит. Я уже сделал для себя некоторый вывод.
После заумной беседы с американским Президентом, к Хрущеву в фойе подошел советник Кеннеди по Национальной безопасности страны, Мак Джордж Банди. Это был умнейший человек, так сказать мозговой трест Правительства США, бывший профессор Гарвардского университета.
- Господин Хрущев, как вы видите будущее Кубы?
- Товарищ Банди. Моей теще 83 года, а жене, Нине Петровне, 59 лет. Теперь скажите мне, который час? Ха-ха… Не ломайте голову. Мой вам совет. Если даже миллион, или триллион умножить на ноль, то все равно в итоге получится ноль. Ха-ха-а…
Банди тупо смотрел вслед хохочущему Хрущеву.
Эпилог
1979-й год, июль месяц. Едет поезд по маршруту Москва-Минск. В вагоне ресторане, за столиком у окна, сидел мужчина лет 40-ка. Он был в очках, в белой сорочке с короткими рукавами. Но вид у него был неопрятный. Лицо помятое, небритое, волосы взъерошенные, как у Мефистофеля, туфли грязные. Короче говоря, было видно, что он опустившийся, задубевший алкаш. Перед ним был граненый стакан водки, и ломтик красного яблока, от него уже на расстоянии разило чесноком. Он курил, и стеклянными глазами смотрел в окно, на мелькающие поля, луга, и деревья. К нему неожиданно подсела женщина, лет 45-ти. Было видно, что эта женщина стареет. В ней чувствовалось дряхлость, рыхлость, она была без передних зубов. Руки были некрасивые, с грязными ногтями. Это было ее падение, но она видимо не сдавалась с этим, не подписывалась под это. В общем, посмотрев на нее, уже понимаешь откуда появляется гомосексуализм. На ней был красный пиджак.
- Молодой человек, здесь свободно?
- Да, мадам, около меня всегда свободно. Даже пусто. Присядьте.
- А как вас звать?
- Меня? Сергей! Фамилия моя Хрущев. Сергей Никитич я! Честно.
Ольга застучала глазами.
- Вы сын Хрущева? Серьезно?
Ей не верилось, что сын Хрущева сейчас в таком мерзком, грязном состоянии, что вынужден пить водку в вагоне ресторане, и закусывать ее сигаретами.
- Эй, официант, шампанского нам!
Официант грубо покосился на Сергея Хрущева.
- Ты сначала заплати, а потом пей. Ходит тут всякая пьянь, пьют задарма…
Через минут пять Ольга с Сергеем уже пила коньяк.
- За вас, Сергей Никитич.
- Спасибо, Алена.
- Я не Алена, я Ольга. Кстати, у меня был знакомый один Никита, тезка вашего батюшки покойного. Его ласково звали Нико. Мы с ним познакомились давно, в Баку, когда еще ваш отец правил страной. Какое было время. Эх…
- Кстати, вы любите читать книги?
- Вы знаете, нет. Нет! Если бы в книгах было бы написано что ни будь серьезное, то и войн не было бы никаких. Все люди стали братьями, ну или сестрами. Не знаю… Наверное это будет через 1000 страниц после нас.
- Так значит вы не любите читать (Чуть обидевшись)?
- Ну не до такой степени конечно. Я же все-таки кандидат исторических наук. А родственник мой, Аджубей, тоже известный ученый. Не слышали про него? Нет? Сволочь он поганая. Ну, и что это за книга?
- Вот, возьмите на память от меня. Не забывайте меня, Серега.
И она вручила ему книгу Жюль Верна, где на обложке яркими желтыми буквами было написано: ''Дети капитана Гранта''. Даже на ощупь книга была какая-то холодная что ли…Приняв у нее книгу, Сергей Хрущев заметил у Ольги за пиджаком золотые часы на цепочке. Они броско висели из под ее ремешка.
- Мадам, можно посмотреть ваши часики сблизи. Мне кажется я их где-то видел.
ГЛАВА 10
1966-й год. О Королеве Елизавете
- Господин Бахрамов, надеюсь никто не узнает о нашей беседе? Все таки деньги решают все. Да и королева обеспокоена этим щепетильным моментом. Надо что то придумать, мы не можем допустить, чтобы немцы увезли отсюда кубок мира.
- Все окей, господин Премьер министр. Никто не узнает.
- Мы надеемся на вас, сэр.
Это была беседа Премьера Англии Вильсона с советским футбольным рефери Тофиком Бахрамовым, которая состоялась прямо перед финальным поединком Чемпионата Мира по футболу, где должны были встретиться команды Англии и ФРГ.
Подполковник КГБ Андрей Семенов стоял на берегу Москвы-реки, и оперившись о каменный барьер смотрел в воду. В Москве был май месяц, погода шикарная, над рекой летели синички и грачи. Он пытался заметить в воде свое отражение, но не мог его найти. Зажег сигарету, постоял, подумал. ''Да, а ведь скоро в Англию еду. У блин, ни хера себе, Англия. Знал бы мой отец, бедный крестьянин из Пскова, кем будет его сын. От радости он наверное не умер бы. Ни хрена себе, вот он его сын, подполковник КГБ, который скоро едет в Англию. Эх отец, отец, не увидел ты этого всего, не порадовался ты за меня. Жаль. Хотя подполковником то я конечно стал, но уровень мой все тот же, т.е. низкий. Не вырос я никак. Это еще хорошо, что я это понимаю, значит я на верном пути. Большинство и этого то не знают''.
Мимо него проехал на велосипеде мальчик. Семенов посмотрел на него и грустно улыбнулся. ''Интересно, что бы этот мальчик сделал бы на моем месте? Странно все-таки. Мне уже 45, а я как маленький. Каким был, таким и остался. Ничуть не развился. Может это влияние органов, не знаю. Блин, когда ж будет озарение?''
30 июля 1966-го года, в Лондоне, на знаменитом стадионе ''Уэмбли'', состоялся финальный матч чемпионата Мира по футболу, между командами Англии и Германии.
Судил матч в поле арбитр из Швейцарии Готфрид Динст. Боковыми судьями на этот матч были назначены Карел Гальба из Чехословакии и советский рефери из Баку Тофик Бахрамов. Как известно, основное время закончилось вничью со счетом 2-2. Было назначено дополнительное время, где случился эпизод, исключительный по своей редкости в истории мирового футбола. Форвард англичан, Джефф Херст, завладев мячом, пересек штрафную площадь и, развернувшись, нанес по воротам сильнейший удар. Мяч ударившись под перекладину, опустился на линию ворот, а далее немецкий защитник выбил его за пределы поля. Потом случилось следующее. Англичане радуются, мол, это гол, а немцы протестуют, дескать, гола нет. В наступившей тишине на Уэмбли, арбитр Динст, дабы снять с себя ответственность (хитрый какой), подбегает к боковому Бахрамову, а тот подтверждает забитый Херстом мяч в ворота немцев. Короче говоря, Англия победила 4-2, и завоевала чемпионский титул. О вышеупомянутом моменте вспоминалось очень долго, об этом много писалось в газетах и журналах, о данном эпизоде подробно написал даже сам Тофик Бахрамов. Но речь не об этом. В Англии на этом чемпионате выступала также сборная СССР, поэтому в состав нашей делегации были включены сотрудники КГБ. Они, как обычно, контролировали почти каждый шаг советских граждан, участников этого грандиозного форума. Но так как наша сборная к концу чемпионата все таки осталась (она заняла 4-е место), и тем более, что в финальном матче судил также наш советский арбитр, то и роль КГБ в Англии была актуальной до конца первенства.
В задачу подполковника КГБ Семенова входило наблюдение и контроль за Бахрамовым, нашим арбитром. И тем более, после того, что случилось, Бахрамов попал во все местные объективы. В одну секунду наш арбитр стал героем дня. И соответственно, интерес к нему возрос втрое. Поэтому Семенову пришлось попотеть, смотреть в оба. Но его еще больше удивило то, когда он узнал, что всю бригаду судей финального матча, включая туда и чешского судью, Карела Гальба, после матча пригласила к себе во дворец, английская Королева Елизавета. Весь судейский корпус сопровождал непосредственно Премьер Министр Англии, Вильсон.
''Да, вот это номер'', подумал про себя Семенов, и поспешил за эскортом, направлявшийся на аудиенцию к Королеве. Он заставлял водителя такси вилять по Гайд-парку, по Аштету, по Биг-бенду, и наконец все таки доехал до дворца Королевы. Хоть его и не пустили внутрь, но он свой ''объект'' начал ождать внизу, в фойе. А тем временем, Королева Англии Елизавета, принимала трех арбитров финального матча, и по отдельности каждого благодарила. Сказав одобрительные и благодарствующие слова, Королева начала прощаться с футбольными судьями. Они, раскланявшись, направились к выходу. И в этот момент дворецкий остановил Бахрамова, объяснив, что Королева хотела бы с ним поговорить в отдельности, наедине. Он конечно же был польщен таким вниманием, улыбнувшись в ответ. Королева Елизавета, внимательно остановила свой цепкий взгляд на Бахрамове:
- Господин Бахрамов, я выражаю вам свою глубокую благодарность. Я хотела бы это сделать особо, и посчитала это очень важным для себя. Вы сегодня рискнули, причем сделали это в очень напряженной атмосфере, вы совершили большой поступок, а большой поступок могут оценить только большие люди. Я поразилась вашему риску, я даже позавидовала вам, так как рисковать таким образом могут только простые люди. Им нечего терять. Но в тоже время вы могли бы поплатиться за это, если бы ошиблись, а простые люди платят за ошибки очень дорого. Богачу есть чем заплатить за свой грех. И я надеюсь, что с вашей стороны не было никаких поблажек в адрес нашей команды, ибо это оскорбило бы мою страну.
Переводчик быстро пересказал все сказанное Королевой Бахрамову. Тот внимательно слушал, и когда понял о чем идет речь, не сразу решился ответить. Этим воспользовалась Королева, заметив замешательство арбитра, она продолжила:
- Поэтому, господин Бахрамов, я хочу лишь сказать, что у каждого человека свой путь к парнасу, к своей победе. Не важно какой это путь, главное, чтобы этот путь был. Время летит очень быстро, а когда время летит, то и человек спешит, не хочет опаздывать, отставать. Вы сегодня опередили свое время, господин Бахрамов, вы вошли в историю, пусть даже маленькими шагами. Но все же вошли. Я приветствую вас в наших рядах, и в знак благодарности примите от меня на память вот этот перстень.
Ее величество, Королева Елизавета, грациозно сняла с пальца большой перстень ослепительного блеска и протянула его Бахрамову. То, что случилось потом, нигде не отмечалось долгие годы, так как это было не выгодно, точнее, ни эстетично. Тофик Бахрамов, увидев протянутый ему перстень, как кавказец, наконец-то понял, о чем идет речь. А речь шла о простой королевской благодарности, которую Бахрамов отверг. Да, именно отверг. Он покраснел, смутился, повернулся в сторону выхода, потом резко затормозив, попросил переводчика перевести ее величеству следующие слова:
- Ваше величество! Я благодарю вас за ваш подарок, но принять его я не могу. Может быть это и помешает мне утвердиться в истории в которую я так не давно вошел. Но мне кажется, своим отказом Королеве Англии, я войду в историю еще тверже.
Сказав это, он резко поспешил к выходу.
А Семенов, уже минут двадцать, как ждал Бахрамова у ворот королевского дворца. Он заволновался, когда увидел у лестниц Динста и Гальбу. Бахрамова что-то не было. Глаза Семенова резко увеличились в количестве, их стало не 2, а уже 10. ''Нет, они думают, что меня, старого подполковника можно провести? Не тут то было. Я очень внимателен, очень. И в этом моя сила.'' Он продолжал усиленно наблюдать даже за комаром, пролетевшим мимо.
''Как жаль, что я не знаю английского. А то бы я поговорил бы с хорошенькими женщинами. Их здесь, в Лондоне, не мало.'' Действительно, рядом с Семеновым проходили молоденькие лондонские девушки. Он вздыхая и улыбаясь, провожал их взглядом, и думал:'' Вот бы поболтать бы с ними, просто поболтать, не больше. Поддать бы чуть-чуть, и все. А то дом, жена стерва, крикливые дети, Москва, да и вся эта советская срань, эта серая действительность сидят у меня в кишках. Где я увижу еще Лондон, где? Да и работа у меня, на посту я блин стою. Что-то этот Бахрамов запаздывает.''
И вдруг сзади он услышал голос молодой девушки:
- Сэр, разрешите прикурить.
Семенов афанарел. Перед ним стояла броская высокая девушка. Она была смуглая, мулатка, со сверкающими глазами, полными грудями и с длинными черными волосами почти по пояс. Семенов за весь период своего наблюдения первый раз отвлекся, отвернулся от объекта, за кем следил, вернее, присматривал. Его завлекла красота. Он полностью повернулся к этой незнакомке. Она говорила по-русски, правда с заметным акцентом, но все же ее слова были понятны Семенову. Он быстро зажег ей сигарету, и еще раз одним глазом взглянул в сторону прохода, откуда должен был появиться Бахрамов. Но его мысли были уже заняты этой красоткой, и он всем своим мощным корпусом развернулся в ее сторону:
- А как вас зовут, леди?
- Мари, просто Мари. А вас?
- А меня Саня, Александр. Можно просто Саня.
А может, и ее звали не так, подумал он. Тем не менее, она ему понравилась. Ее большие черные глаза, аппетитные груди, красивые бедра возбуждали его. От ее темной бронзовой кожи пахло шоколадом. Или Семенову так показалось. По крайней мере он захотел ее съесть и уже начал потеть. И все же его пока мучил один вопрос.
- Простите мое любопытство, Мари, а откуда вы знаете русский.
- А я училась в Москве, в Университете Патрица Лумумба.
- А, понятно (не совсем ей доверяя).
- Может выпьем виски, сэр Александр? Я живу одна, здесь рядом, не далеко.
- А где?
- Да вот там, за углом.
Семенов полностью взволнованный такой новостью, буквально на минуту потерял бдительность, отвернулся от места наблюдения. Его заманивала ее красота, ее красивый бюст, ее глаза и нежность, и вообще то, что она предложила. Воистину люди падки на красоту. Любая красивая и яркая вещь может руководить человеком как пожелает. Красота Мари как магнит притягивала Семенова к себе. Он начал рассматривать улицу Лондона, а точнее дом Мари, на который она показывала рукой. Он уже минуту как смотрел туда, а в этот момент Бахрамов в сопровождении официальных лиц прошелся по коридору и вышел на улицу. Сев в машину, эскорт уехал в гостиницу, где оставалась советская делегация. В шуме английских фанов, празднуюших победу своей сборной, Семенов не заметил Бахрамова. Буквально через пол минуты он вновь возобновил наблюдение за выходом, но опять ничего не увидел.
- Ну, сэр Алекс, не выпьете ли вы со мной за наше знакомство?
- Пошли!
''К черту все, к черту, пошли все на хер. Ничего не случится, если я немного здесь развлекусь. Пол часа, максимум час, не больше. И потом бегом в отель. А с Бахрамовым ничего не случится при таком сопровождении. Куда он денется? Тем более он знает, что я за ним присматриваю. Не обязательно видеть того, кто тебя контролирует, достаточно просто знать, что ты под контролем. Иначе и в Бога никто не верил бы. Я повстречал здесь ту, о которой всегда мечтал. Я вспомнил! Я ее видел во сне, в детстве. В далеком детстве. Мы играли с ней на берегу озера и слышали звон колоколов затонувшей там церкви. Блин, что я несу…''
Вот так, размышляя, Семенов бросил окурок сигареты на асфальт. Будто что-то родное он выкинул от себя. Он направился вместе с Мари в сторону ее квартиры. Благо, она жила не далеко, ходьба заняла минут 15, не более того. ''Ничего, 15 минут терпения, зато потом кайф. В Москве, в КГБ, терпишь годами, чтобы потом получить плеткой по шее.''
Квартира Мари оказалась скромной, не совсем обставленной, как это предполагал увидеть Семенов. Пока Мари готовила кофе, он сидел на диване, и рассматривал картины неизвестных ему художников. Они висели на стене. Он подошел к ним поближе, и ему стало хорошо, спокойно. ''Действительно, такие картины воспитывают человека по-другому, они оказывают на него эстетическое влияние''.
Мари разложила на столике коньяк, коробку шоколад, и фирменные сигареты.
- За вас, Мари.
- А я за вас, Саня.
Послышался звон бокалов. Они выпили, потом еще раз выпили. Потом еще и еще.
- Вы много пьете Мари.
- Это ничего Саня. Главное не то, что входит в рот, главное, что оттуда выходит.
- Хорошо сказала. Это откуда.
- Это оттуда. Ну что, Саня, мы так и будем пить.
Семенову, старому чекисту, не надо было намекать дважды. Они пошли в спальню. Такое Семенов еще не видел. Мари делала с ним что-то невероятное, ну, это по меркам тех лет. Такого он в России по крайней мере не видал. Как говорится, чем выше культура, тем ниже поцелуй. И вот они лежат, отдыхают, курят. Семенов уже смотрит на часы. ''Уже пора'', подумал он. И в этот момент, в спальню очень уверенно вошли трое мужчин в темных костюмах. Семенов думал, что он видит сон, но он ошибся, это была явь. Один из этих мужчин присел в кресло, что у кровати, и на противно-ломаном русском начал говорить:
- Господин Семенов, я являюсь сотрудником местной спецслужбы. Должен вам заявить, что мы имеем пленку и кассету того, чем вы здесь занимались. У нас достаточно компрометирующего материала на КГБ-зшника, так что, сотрудничать с нами – в ваших же интересах.
Семенов еще лежал в постели, укрывшись одеялом, слушал этого сволоча-англичанина, и огляделся. Мари в спальне не было. Хорошо, что коньяк ударил в голову, хмель не давала ему осознать всю серьезность его положения. ''Можно я оденусь'', попросил их Семенов.
Москва. Октябрь 1966-го года. На улице моросил дождь. Холодно. Семенов, укутавшись в свое пальто, шел по Арбату. ''Все-таки, Родина есть Родина. Как бы там не было бы плохо. Пальма должна расти в Африке, или в Азии, но не в Норвегии. Ей там будет скучно, не уютно. Когда люди рождались на белый свет, они любили друг друга своей, чистой любовью, а не чужой. Они не крали чью то любовь. И так они жили долго и счастливо. Но видимо нашелся один вор, который украл чужую любовь, и пошло поехало. Все зависит от первого, от него все исходит. Потом появились первые богачи и нищие, и любовь начали продавать. Кто не мог ее купить, начинал ее красть, а кто-то все же сохранил свою любовь в душе, и стал осторожно делиться с другим. Как я это делаю с Мари.''
Семенов остановился. Он увидел на афише объявление о предстоящем футбольном матче чемпионата СССР между киевским Динамо и Спартаком. Судьей на этот поединок был назначен Тофик Бахрамов. Семенов посмотрел на часы. Уже через 15 минут начало этой встречи. Ему почему-то захотелось увидеть Бахрамова, и он поспешил в Лужники.
Рев и гул стадиона, звуки горн и труб, футбольный марш, не умолкающие крики болельщиков, заставляли Семенова чувствовать себя не совсем уютно. Он подошел к стадиону уже к концу футбольного матча. Шум и крики давят на интуицию, не дают расслабиться и сосредоточится. Семенов подождал до финального свистка, и показав дежурному милиционеру свое удостоверение КГБ, прошел в судейский корпус. Бахрамов увидев Семенова, сразу же узнал его. Они крепко пожали друг другу руку.
- Как дела, Андрей Юрьевич?
- Спасибо Тофик Как вы?
- Отлично. Какими судьбами? Неужели болеете за Спартак?
- …Да нет, нет…..Я просто вам хочу сказать пару слов.
- Я слушаю вас.
- …Я вам благодарен, Тофик, очень благодарен. Вы изменили мою судьбу, и сейчас мне очень хорошо. Я теперь по-своему управляю миром, управляю людскими судьбами. Наконец-то я нашел свое место в этом мире. А знаете, почему я его нашел?
-?...
- Я полюбил Англию. Мне эта страна понравилась. Она раскрыла все мои внутренние возможности.
- А в чем это заключается Андрей Юрьевич? Могли бы вы поделиться?
- С удовольствием. Когда мы помните, в Лондоне, были все вместе прошлым летом, однажды я прошелся рядом с рекой Темзой. Я остановился и посмотрел на воду. Она была красива, необычайна красива.
- А чем она лучше Москвы-реки?
- Тофик, она лучше тем, что я по-другому увидел в этой реке свой портрет, свое отражение. Это отражение было прекрасное, чудесное. Я его таким никогда не видел. Мне кажется, что это даже был не я. Художникам и натурщикам надо учиться рисовать у Темзы, и вообще учиться у воды, как она умеет отражать действительное. Главное то, что я решил для себя одно. Нельзя бояться, что ничего не получиться. Этого делать нельзя. Еще лет пять назад я мог делать то, что делаю сейчас. Хорошо что я ждал всего 5 лет, а не 10 или 15.
- Я не совсем понимаю вас, Андрей Юрьевич. Честно говоря, я не въезжаю в эти ребусы, не могли бы вы сказать точнее…
- Одно я тебе скажу Тофик, запомни это. Жизнь испытывает каждый шаг человека, каждое его движение, она говорит с ним на одном языке. И если ты не поймешь этого языка, тот ты труп. Пусть даже ты храбрый и смелый. Прощайте.
Андрей Семенов сделав ударение на последних словах, и оставив в полном недоумении судью международной категории, Тофика Бахрамова, удалился оттуда, пошел своей дорогой, которую он не знал. Вдоль терпимо убегала пустынная тропа. Бахрамов пожав плечами, смотрел ему вслед. От Семенова веяло холодком.
А Андрей Семенов спешил на встречу с Мари. Она вчера только приехала из Лондона, хотела увидеть Андрея. При встрече она передала ему очередную инструкцию.
Под новый год чешский арбитр Карел Гальба приехал в Баку погостить к Тофику Бахрамову, встретить Новый год в Баку. Они подружились на прошлом чемпионате мира, особенно в финале, где произошел этот фантастический момент с голом Херста. Им было что вспоминать, и тем более Гальба принес ему весточку из Англии, от самой королевы Елизаветы. Она через Гальбу прислала Бахрамову какую то бумажку, похожую на извещение.
- Ну Тофик, молодец, рискнул ты тогда в финале, не знаю смог бы я сделать то, что сделал ты….
- Я даже сам щас не знаю как я на это решился.
- Сразу видно в тебе советская решительность, честно. Засчитать в финале гол, которого не было. Это ж подвиг, это ж геройство, Тофик.
- Тссс… потише Карел (украдкой посмотрел на дверь). Такие разговоры дома не веди, на улице поговорим, хорошо?
- Хорошо Тофик. Все равно королева Англии тобой довольна, поэтому вторична приглашает тебя к себе, хочет отблагодарить конкретно. Тогда ж у нее был театр, разве нет? А сейчас уже конкретно, так что поедем Тофик, мне семью кормить надо, прошу тебя, Бахрамов.
- Хорошо, посмотрим.
ГЛАВА 11
1968-й год. О Гагарине
- Юра, ты понял все? Ты герой, но герой липовый, ты понял иль нет? Советскому народу нужен был такой герой, и мы его придумали. Это нужно, сам понимаешь. Америка как гвоздь в жопе у нас, да и все кап страны нас уже заеб-и. Так что слишком не зарывайся.
- Я понял, товарищ Брежнев.
- Ты хорошо все понял? Темных мест не осталось? Ты ж ведь всего на всего кукла, не более того. Никуда ты не летал, никакого космоса не было (сказал в пол голоса). Сам все прекрасно знаешь и без меня.
В Смоленске зимы холодные. Снег под ногами даже не хрустит, он трещит как дерево. Амалия это знала. Тем более, что она южанка, не привыкла к морозам. Но другого выхода у нее не было, она была в бегах, свалила из женской колонии, и сейчас по наколке Варьки, своей хлебницы по зоне, направлялась в поселок Летово. По словам Варьки, в это село даже Бог не заглядывал. А может Бог за них спокоен? Амалия хотела первое время сесть на дно, остыть, чтобы про нее забыли. И вот в снежной дали показалась эта деревня. Снег как-то по сиротски накрыл белым плащом всю деревню. Прямо перед селом она увидела старика, он тоже направлялся туда. Им по пути. И Амалия вместе с ним, идя в ногу по-солдатски, пошла в это село. Она была вынуждена приноровиться к его медленному шагу. Такими шагами пойдешь не далеко, но долго. Справившись у него об этом селе, она с ним невольно поговорила. Старик представился коротко, Никитич. Ему, по его словам было около 100 лет, и он ничего не ел.
- Зачем много есть, зачем? Ведь потом придется срать, опорожняться. Так лучше вообще ни есть, чтоб потом не срать. Зачем пить, чтоб потом ссать. Зачем? Живи как елка.
И так он прожил много. Это было первым впечатлением Амалии о поселке Летово. Она вписалась в сельскую жизнь тихо, не заметно, и прижилась там.
В апреле 1961-го года Юрий Гагарин совершил первый в истории человечества полет в Космос. В один миг он стал мировой знаменитостью. Его известная улыбка, ''Гагаринская'' улыбка, красовалась на обложках многих журналов. Он вечно был в объятиях молодых девушек, которые его называли папуля. С Хрущевым был на ты, и в свои 32 года уже стал полковником.
Прошли годы. В новом, 1968-ом году, Юрию Гагарину приснился сон. Гагарин впервые видел сон вообще. Ему никогда ничего не снилось, ибо у него все сбывалось на яву. Этот сон его почему-то потряс, не понравился ему. Он этот сон пересказал старым московским гадальщицам, но и они толком не смогли его растолковать. Видно, они еще ничего не успели придумать на этот раз. Потом этот сон повторился, причем повторился в ярко-выраженной форме, в разноцветных красках. Гагарин ходил в те дни задумчивым, грустным, слегка подавленным. Сидя у себя в городской квартире, ему стало одиноко. Он налил себе немного коньяка и выпил. Не помогло, за душу не зацепило. Его душа чего-то хотела, вот чего, еще не разобрался.
''Махну ка я к себе в Гжатск. Отдохну я там в деревне, повидаю ребят, напьюсь наконец. Че то меня на Родину потянуло. Родина может мне кое-что подскажет, шепнет на ухо. Но для этого я должен туда поехать. Кто сморит на свою Родину со стороны, она ему не поможет.'' В такой печали Юрий Гагарин прибыл в Гжатск. Этот маленький городок находится под Смоленском. Гагарина встретили в Гжатске со всеми почестями, хотя он конечно не за этим приехал сюда. Друзья детства взяв буквально его на руки, водили по гостям и застольям. Везде был лей-пей, гулянки и пьянки. Но при всем при этом, в поведении Гагарина чувствовалось отречение, он выглядел унылым. Часто старался уединиться, шел к реке Березина, садился у берега, смотрел на воду, и думал. Долго думал.
У Гагарина был друг детства, Макар Белов. Они дружили еще со школы, так сказать, с горшка. И вот в тот день, Макар предложил Гагарину интересную программу. Решив друга развлечь, он ему предложил поехать в хутор Летово, что находится в 50 км. от деревни Татурино. Вся загвоздка была в том, что в Летово жили очень набожные, даже отсталые люди. Про это Богом забытое село поговаривали, что там живут люди, которые даже не знают о многих происходящих событиях в стране. Это русская глушь, глубинка, мужики только пьют, бабы тоже пьют, все обоссано, обосрано, связи с городом нет, телевизоры и радио отсутствуют, и они этим довольны. Туда даже машины редко едут. Всего один раз очень давно Летово посетил Патриарх Никон, и со словами ''куда я попал'' буквально удрал оттуда. Короче говоря, одним словом народ там безмозглый и юродивый.
Услышав про все это, Юрий Гагарин немного загорелся. Захотелось чего-то иного, чего-то нового. Кремль и Байконур у Гагарина вызывали рвоту.
И вот уже они с Макаром едут на Газ-21 в это Летово. Идет мелкий снег, слышны звуки стеклоочистителей: джиг-джиг. Кругом грязь, слякоть. Это не шоссе, и естественно не асфальт, а всего лишь проселочная, далекая от современных стандартов пародия на дорогу, посреди которой лежали огромные камни, скрытые грязью. Несколько раз машина наезжала на эти камни, буксовала, но с трудом все же ехала. Дорога заняла минут сорок, может чуть больше, и за все это время им по пути не повстречался никто. Ну, абсолютно никто.
- Макар, тут что все вымерли что ли?
- Я ж те говорил, Юр, это Летово, понял, Ле-то-во! Это убогий уголок, где нет машин, ярмарок, и даже нету школы. Ты не удивляйся, это так. Т.е. какая-то школа там стоит, у обрыва, но туда никто не ходит.
Опять машина забуксовала, еле выбралась.
- Да, забрели мы с тобой.
- Ну а че там то, в Гжатске, или в Смоленске? Скукатища одна. А здесь хоть посмеемся.
Машина въехала в село. Население будто вымерло, никого у дороги, или у домов своих нет. Однажды на глаза попался грязный на вид пацан, и увидев машину, он испугался и забежал к себе во двор. Гагарина это начало забавлять, т.е. не то чтобы он повеселел, просто не много проснулся, открыл глаза, начал озираться по сторонам, оборачиваться, и опять никого. Пустая деревня с домиками и лавочками. И кругом грязь по колено, даже по пояс.
- А выходить то как мы будем из машины? Нырнем в это грязище?
- Да брат, это тебе не Космос.
Первым долгом Макар его повел в сельский клуб. По слухам, в этом клубе всегда кого-то можно найти. И на самом деле, вот сидят там трое мужиков, курят, болтают. Рядом баба, чуть вдали паренек играл на губной гармошке. Макар представил им Гагарина, мол, знакомьтесь, это он, легендарный космонавт.
- Хто,…какой такой космонавт? Носят тут всяких…
Через минуту Макара и Юрия окружила толпа хуторян, и смотрела на них как на голую бабу.
- Глянь, Андреевна, комсонанты приехали какие-то. Ну как их земля-то носит а?
Гагарин полностью раскрыл глаза.
- Вы что народ, книжек не читаете?
Ему ответил их главный, Петрович, сухонький небритый старичок с грязным воротником и с папироской во рту.
- А мы мудры по жизни, мы не только в книги смотрим, мы и в глаза и в сердце тоже умеем смотреть.
- А как зовут то тебя а, отец?
- А я мил человек духовный, я не имею имени.
- А ты не слышал про космос? Про социализм, партию, про Брежнева.
- О Брежневе че то у меня в голове мелькает. Ну и че ж этот Брежнев-то? Похвалить его хошь? Про его заслуги не говори. Божеский слуга не имеет заслуг то.
- А кто их имеет тогда?
- Тот, кого нет.
Гагарина забавлял весь этот каменный век.
- А чем ты занимаешься, отец?
- Ничем. Сижу, смотрю и слушаю.
- И что же ты видишь и слышишь?
- А эт те не понять. Я всматриваюсь в то, че не видно, и слушаю то, че не слышно.
- А это как? Объясни пожалуйста.
- Ты мил человек привык к машинам. У тебя и сердце уже стало как машина. Тишину те не понять.
- Отец, а хочешь я тебе расскажу о небе, о Луне, о Марсе и Земле. Я это все видел сблизи, вот как тебя щяс вижу? Хочешь?
- Ишь, умный. А то мы не знали как жрать.
- Видимо не знали.
- Ступай прочь, ты видимо Бог, зачем ты говоришь с нами?
- Отец, я видел Луну, звезды и небо совсем близко. Даже рукой трогал.
- Ну и? Все мы когда-то увидим небо, мы оттуда пришли сюда в гости.
- Но я же небо видел щяс, при жизни. Это ж совсем другое. Я ж смотрел на вас всех оттуда, сверху.
Гагарин понял, что ему не удивить старика. Слишком языкастый.
Он подошел к другому старику, Никитичу. Про него шла молва, что ему около ста лет. Космонавту это стало интересно.
- Слышь отец, ты тоже ничего не слыхал про космонавтику? Про Гагарина?
- Нет сынок, ничо. А ты че читаешь то?
В руках Гагарин держал книгу Аристотеля. Он ее с собой принес из Москвы, дабы не скучать.
- Это отец, Аристотель. Ты наверное не слыхал про такого.
- Нет, не слыхал. Но я догадываюсь о чем он пишет. А он умер?
- Кто, Аристотель? Конечно. Давно!
- Ну, значит тогда ты читаешь мусор мертвых душ. Это всего лишь мусор…
Гагарина это уже раздражало.
- Слышь старик, ты хоть знаешь кто такой Аристотель?
- А мне нет надобности его знать. Он умер, ничего не объяснив людям.
- Что? Да что вы все здесь мелите. С ума сойти!
Гагарин начал смеяться, причем от души. Его остановил Никитич.
- А ты не смейся, ты пойми. Вот я конюх, люблю коней, они меня чувствуют и любят. Я уже 90 лет занимаюсь конями и лошадьми. Я знаю почему они ржут, виляют хвостом, встают на дыбы, бегут рысью. Я все это знаю. И все же до сих пор, а мне уже сто лет, я не могу их полностью понять и обьяснить это своим детям и внукам. Каждый раз даже щяс я нахожу шой то новое в конях, и не могу это понять. Вот я не знаю, почему конь зубы скалит именно по утрам. Уже 90 лет я не могу это понять. Наверное я умру так и не сумев обьяснить это своим дитям. А твой этот, как его то…Аристот…
- Аристотель.
- Ну да. Так он видимо пытался обьяснить людям жизнь? Я тут коня не могу понять, а он учит всех как жить. И ищо, вот раньше, до революции, в воздухе царил какой-то аромат, иная шо ли атмосфера, ну, чего-то такое, чего объяснить я не в силах до сих пор. Уже как 80 лет я пытаюсь это понять, но не могу. А твой этот Аристот оказа все понял.
- Так это ж отец Аристотель, великий философ. А кто ты, ты конюх. Всего лишь.
- Так и он не смог шой-то доказать то людям. Ты пойми, сынок, если бы он был бы великим, так он прожил бы на этом белом свете очень долго, где-то окала 100 лет. А умер то он наверное совсем молодым. Ты пойми сынок, ежли ты шо то понял, то ты никуда не будешь торопиться. Адам и Ной жили каждый по 700 лет.
- Так ты выходит отец уже великий, тебе ж уже поговаривают то годков то уже около ста?
- Нет сынок, я еще не великий. Я пытаюсь им стать.
- А не поздно ль?
- Человек всю свою жизнь говорит только две вещи: то мне рано, то поздно. То он ничего не делает, считая что еще рано начинать, еще мол, все впереди, то опускает руки, считая что уже поздно. И так вот жизнь заканчивается. Это сам Бог судья, поздно иль нет?
- Книги надо вам читать отец, книги, а не языком болтать.
- А ты много читал то?
- Много.
- И поэтому тебя в этот Космос послали?
-….Нет…. постой отец, выходит так, что ты уж теперь не умрешь что ли?
- А смерть и жизнь, это одно и тоже.
- Так почему же ты не умираешь (улыбаясь)?
- Да потому что, это одно и тоже.
Гагарину стало не по себе. Он вдруг почему-то опять вспомнил свой сон. В сердце будто наступила ночь, и он тут же вспотел так, что по спине побежала струйка пота. На него нахлынула мертвецкая скука, даже хандра, закружилась голова.
- Макар, пойдем выпьем.
- Без проблем.
Они направились в избу. Макар заранее предвидел это, поэтому был предусмотрителен. В избе запахло щами: тушеной капустой, мясом, лавровым листом. На столе красовалась водка, и черный хлеб.
- Да Макар, ну и народ тута.
- Да это еще шо, это ничо. Щяс вот мы погуляем малость, а потом опять погуляем. И так до конца.
- Нет Макар, Москву хочу. Надоело все!
Гагарину вдруг резко захотелось в Москву. Здешний тоскливый микроклимат, и в придачу мокрый снег, грязь, допотопная психология местных людей, все это еще больше усиливала его тоску.
- Нет и нет, все, в Москву, в Москву хочу.
- Хорошо, Юр, в Москву так в Москву.
Выпив водки граммов 200, Гагарин вышел на улицу. Снег кажется прекратился, но опять везде эта грязь. Он прошелся по тропинке, и внезапно увидел перед собой женщину. Она появилась неожиданно, резко, он остановил шаг. Женщина на вид не русская, такая черненькая кавказочка, лет 35-ти. Кто ж она, грузинка, осетинка что ли? Женщина подошла к нему как на свидание.
- Здравствуй Юрий Гагарин.
- ….Простите, а вы меня знаете?
- Конечно, обижаете. Кто ж не знает первого в мире космонавта?
- Но здесь меня не узнали, здесь даже многие не знают про Советскую власть. А ты кто?
- Меня зовут Амалия. Я азербайджанка, из Баку.
- А как ты сюда попала, что ты здесь делаешь?
- Эх Юра, Юра (вздохнула)…. В бегах я от закона. С колонии сбежала. Сидела в Пензе, за убийство, которого не совершила, вот и отсиживаюсь здесь. Жду, пока все утихнет. Кто сунется сюда, в такую глухомань?
- И давно скрываешься?
- Уже скоро год.
- А ты не боишься мне это рассказывать, а, Амалия? Ведь я ж близкий к правительству человек. Как мне это все понимать?
- А что ты скажешь, что? У тебя же у самого проблем по горло. Я что не вижу, что ли.
- А что ты видишь?
- Я вижу твой сон, который тебя мучает уже неделю. Ты испугался, не знаешь что делать. Разве нет?
Гагарин опешил. ''Ведьма, Мигера, что это … наваждение….нет, я кажется с ума схожу''.
Амалия угадала его мысли.
- Нет Юра, у тебя с головой все в порядке. Просто это очень плохой сон, очень.
- И что он означает?
- О, это сразу не скажешь. Но это плохой сон. Дальше подсказывать?
- И все же Амалия, скажите, что это за сон.
Он приблизившись к ней, тронул ее за руку.
- Это плохой сон, товарищ Юрий Гагарин.
- Ну а конкретнее?
- А вы не испугаетесь?
- Говорите!
- Когда человек во сне видит себя мертвым ребенком, которого оплакивают его родители, это не к добру. Да и шрам у тебя на лбу, тоже не хороший знак. Тем более, что это случилось, когда ты отдыхал с девками в Ялте, правильно? Шах, товарищ космонавт! Теперь ваш ход.
Гагарин ее испугался, он сделал от нее шаг в сторону и замер. ''Откуда она знает про мой шрам. Ведь это даже в газетах не писали. Даже дома не знают про историю этого шрама. Кто она?''
- Ты кто, гадалка?
- Нет (улыбаясь), не гадалка. Я умею многое видеть, и научилась я этому вот здесь, в Летово.
- Здесь, в этом убожестве?
- Товарищ космонавт. А вы знаете, что вы ничем не отличаетесь от этих доярок и конюхов. Ну чем ты отличаешься от них, а, чем, скажи? Тем, что ты полетел в космос. Да господи, кто-то должен был полететь, вот ты и полетел. Не ты, так другой. Какая разница? Выбор пал на тебя, как и сейчас он пал на твою жизнь. Скоро за тобой придут. Оттуда.
Она указала на небо.
- Я скоро умру?
- Мой тебе совет, не летай больше. Даже на самолетах. Тем более, что ты как летчик не опытный, у тебя всего 200-250 часов полета. Ты не можешь летать. Тебя даже когда-то исключили с 3-го курса летного училища. Ты уже исчерпал себя, полетев в космос. Что тебе еще нужно от неба? А, что? Не летай больше! Небо тебя не любит. Ты может и взлетел на небо, но не поднялся в глазах Бога. Ты понял это?
''Боже, боже, откуда она все это знает, откуда, а? Действительно, у меня всего около 200 часов полета, но об этом в стране не распространялись. Это ж не выгодно. Гагарин, и не опытный пилот. Там блин есть пилоты, у которых более 2000 часов полета, но их никто не знает. Ведь мне ж до них далеко. И про отчисление с училища…. Ведь это было так давно. Но откуда она знает это все? Откуда?!!!''
- Не летай больше, ты уже исчерпал себя на небе. И тем более, что (приблизилась к нему вплотную и тихо сказала) никакого Космоса и не было. Разве нет?
Гагарин опешил, как будто он увидел говорящую змею. Он попытался улыбнуться, но получилось что-то не понятное. Он еле вымолвил:
- Что…
- А что, Юра, ведь это знает только узкий круг партийных людей. Но от меня этого не скроешь. Ты ж ведь не летал в Космос, и я это знаю. Стране надо было выдумать космонавта, и она его выдумала. Вот и все. А снимки вы сделали на станции Байконур, там просто имитировали первый полет в Космос. Вот так вот, товарищ герой.
Гагарин закрыл лицо руками, и сквозь пальцы взглянул по сторонам.
- Да ты не бойся, я не скажу никому. Но не летай больше. Небо на тебя обиделось. У тебя на земле дел по горло. Не летай, Юра…
Гагарин ехал в Москву. Последние слова Амалии врезались в память. ''Не летай, не летай, а что делать то? Нет, это не женщина, это колдунья, откуда она знает про этот великий обман, про эту дикую мистификацию. Ведь она права, Космоса ж ведь не бы…. Нет, все, я герой, герой бля, и все! ''
27-го марта 1968-го года, Юрий Гагарин во время тренировочного полета на двух-местном истребителе МИГ-15, не сумев управлять полетом врезался в землю. Самолет взорвался. Рядом с ним находился инструктор по полету, полковник Серегин. Последнюю ночь они с Серегиным остались вместе. Прямо перед вылетом, Серегин успел сообщить товарищам, что Гагарин ночью бредил, кричал одно и тоже:
- Амалия, спаси меня,… они зовут меня в небо,… не знаю, ….у меня рука болит…они зовут и зовут, но Луна, Луна,…. она прекрасна….Амалия….
ГЛАВА 12
1975-й год. Эдвард Герек
Утром воскресного дня Еже Машталер проснулся дома от головной боли. Вчера он с друзьями обмывал свое 50-ти летие. Страшно напились, так сказать, дым коромыслом шел. Естественно сегодня надо похмеляться, иначе он не выдержит, он сам себе этого не простит. Как же без этого то? Ему в этот момент казалось, что голова его приобрела яйце- образную форму, или напоминала мяч от регби. Бум, бум, бум, шумела голова. Пока Еже спускался вниз, на уже ярко освященную солнцем улицу, трижды чуть не вырвал. Он вообще много вырывал, был склонен к этому. Есть же такие все-таки. В общем он пошел пить.
В то же утро Глава Польской Народной республики Эдвард Герек проснулся с каким-то странным ощущением. Он вспомнил все неприятности, случившиеся с ним за все эти годы правления страной.
''Да, мои грехи даже смерть не смоет. Не хорошо. Развалил экономику Польши, пляшу под советскую дудочку, торможу развитие своего народа. Мерзко, страшно. '' Он почувствовал себя очень жутко, не уютно. Надо бы в церковь сходить, вспомнить Бога. Причем сделать это надо не официально, без официоза. Ему захотелось ощутить себя в новой личине, в личине простого гражданина.
Переодевшись в обычного пана, Эдвард Герек вышел на улицы Варшавы. Было воскресное утро, потому и народа было мало. Благо и погода была приятная. Май месяц, все цветет, пахнет. Сзади и сбоку него, в метрах 30-ти, шла его охрана. Простым польским прохожим даже в голову не приходило, что мимо них проходит сам Эдвард Герек., 1-й секретарь Польской коммунистической партии. Герек со многими кланялся, снимая шляпу, и те отвечали взаимностью, хотя и не узнавали его. Лишь однажды двое граждан, раскланявшись с Гереком, пройдя метров 20, обернулись и посмотрели ему вслед.
- Слышь, Гжегош, как этот пан смахивает на Герека, нет?
- Мне тоже так показалось. Но нет, не может быть. Он сейчас сидит у себя во дворце, и думает, как еще пососать у народа крови. До чего он довел Польшу.
А Герек улыбаясь и наслаждаясь весенним воздухом, продолжал гулять, потом спустился к набережной, к реке Висла. Он посмотрел на Вислу. ''Вот бы потопить Варшаву, и потом смотреть на эти дома под водой, любоваться ими. Было бы интересно.'', думал Герек. И вдруг он натолкнулся на нищего. Тот был грязный оборванец, весь в лохмотьях, с седой бородой. У него тряслись руки, глаза были отчаянные.
- Панове, подайте бывшему дворянину на хлеб.
Герек протянул ему 50 злотых. Тот с изумлением взглянул на деньги, потом на отходившего Герека, и заорал:
- Сволочь, гад! Держите его, люди добрые, ловите. Вор он, вор!
Герек опешил. Ему впервые стало страшно. ''Как? Ведь он сделал доброе дело, а его позорят. Это же не справедливо! Неужели в жизни так бывает.'' От криков нищего прохожие стали озираться на Герека, который заспешил побыстрее ретироваться от этого места. В жизни все имеет свою цену, даже подачка.
- Ловите, ловите его! Это гад, гад!
Почти вся улица косо поглядывала на Герека. Он был страшно разгневан, ему даже показалось, что некоторые прохожие узнали его. Они оживленно шушукались между собой, показывая рукой на него. Герек так быстро удалялся по улице, что его охрана еле успевала за ним. Среди мелькавших мимо людей Герек узнал одну особу. Это была его старая знакомая, пани Кречковская. Она тоже узнала его. Она даже узнала бы его в Африке, среди туземцев. Они встретились взглядами буквально секунду, может две. Он быстро прошел дальше, а пани остановившись, обернулась вслед, прошептав про себя тихо: ''Господи, Эдвард. Что с ним?'' Ее раздумья оборвал неугомонный крик нищего?
- Сволочь, сука, гад!!!
Пани Кречковская перевела взгляд на нищего, потом опять на убегающего Герека, и опять ничего не поняла. '' Что происходит?''
Наконец-то Герек успел оторваться от этого проклятого проходимца, который спутал его с кем-то, обознался, а может нет. А может он узнал его, Эдварда Герека. Боже, неужели он в таком плачевном состоянии.
В таких горьких раздумьях он подошел к городской католической церкви. Хоть коммунисты были атеистами, все же он в подсознании своем были верующими. Его встретил священник в длинной черной сутане.
- Панове, прошу сюда. Вы хотите исповедаться?
- Если можно.
Герек воротником прикрывал подбородок, и туго натянул на голову серую шляпу, чтоб его не узнали.
- Панове, что вас беспокоит?
- Падре, может выйдемте на террасу. Там тихо, никого нет.
- Как пожелаете. Я отец Гжегош.
Они вышли в фасад, что находилось во дворе церкви, с ее задней стороны. Это был действительно божеский уголок. Церковь утопала в зелено-коричневом лесу. В шагах 50-ти от них пробегали олени, а на дереве после ливня пел счастливый соловей. Воздух был свежий, бархатный, в траве прыгали кузнечики. Гереку стало хорошо, легко. После этого проклятого нищего, который в течении почти пяти минут преследовал его и орал вслед, надо было отдохнуть. И сейчас он отдыхал от шума и нервов. Он сидел на каменной тумбе и слушал пение птиц. У птиц есть крылышки, а у человека ресницы. Не одно ли тоже это? Старый священник строго посмотрел на Герека.
- А я вас узнал, пан Герек.
- Тсс, падре, тсс. Цыц. Никто не знает, что я здесь.
- Они с вами? Он показал в сторону четырех мужчин в черных костюмах. Я так и понял.
- Падре, мне больно.
- Зачем?
- Понимаете, иногда даже совестно. Верните мне веру. Верните!!! Мне с верой легче будет подойти к палачу. Отдайте Бога мне.
- А Бога не смутит ваш партийный стаж?
- Не смейтесь, мне веровать стало все трудней.
- Неужели?
- Вы издеваетесь надо мной? Вы что-то хотите мне сказать? Хорошо, говорите. Не молчите, ради бога, говорите.
- Хорошо. Как изволите. Пан Герек, вы уже столько лет правите Польшей, вы довели ее до могилы. Сколько тут безработных, несчастных, покинутых людей. Вы ведете себя низко по отношении к своему народу, беспрекословно слушая только русских. Иногда вы из себя воображаете благотворителя, устраиваете всякие торжества, веселья. Но это же показуха. И вы сами это прекрасно знаете. Месяца два назад вы устроили демонстративные подачки беднякам, а потом бедные старики аплодировали вам и вашей акции, стоя на холоде. Вы даже не удосужились их отпустить по домам. Разве это по-божески? Спрашивается, зачем вы сюда пришли, зачем. Ведь вы же коммунист. Вы атеист! Каким путем и методом вы собираетесь замаливать свои грехи? Не знаю, пан Герек.
- Вы не правы. Я люблю свой народ. Что мне делать, я подчиняюсь русским. Они мои руководители.
- Это не оправдание. Никто не говорит, чтоб вы им не подчинялись. Но все надо делать с умом, и для блага своего народа. Здесь же могила ваших родителей, они же все видят, и они вам этого не простят. И все же Богу верить надо, пан Герек, так как жизнь уже дорожает.
- Перестаньте, отец Гжегош. Умоляю вас, прекратите. Вот поэтому то я и не посещаю церкви. Как прихожу, сразу начинается нравоучение. Поверьте, я для своего народа делаю все что могу.
- Пан Герек, если так дальше будет продолжаться, то экономика Польши рухнет, и здесь произойдет переворот. Вот увидите, не улыбайтесь. Я слышу об этом оттуда. Он показал рукой на небо. Вы все делаете чисто формально, для показухи. Это типичный советский метод руководства. Нужно иметь пустое сердце, чтобы многое туда поместить. Священник после этих слов как бы выпустил пар.
Гереку стало больно, обидно, гадко. Это называется, он пришел исповедаться, отвести душу.
- Извините меня, старого дурака, пан Герек. Я наговорил лишнего. Простите, ради Иисуса. Он перекрестился и ушел.
Герек опять остался один. Опять кругом стало тихо, спокойно, мирно и гладко. ''Ах, как хорошо.''
Он еще около часа побродил по пустынной аллее церковного двора. Все стало на свои места. Опять запел одинокий соловей, с церкви доносилась хороводное пение.
Он вышел из церкви с заднего двора, охрана четко обеспечила ему спокойное шествие. Но прямо перед выходом его ждал отец Гжегош.
- Товарищ Герек, простите меня, дурака. У меня маленькие внуки, не трогайте меня. Я просто не выдержал. Я часто общаюсь с Богом, поэтому правду говорить привык, кривить душой не могу. Простите, помилуйте. Не слушайте меня.
- Хорошо, падре. Ступай, не бойся.
Эдвард Герек вышел на улицу Варшавы. Он улыбался. Как ему было хорошо. ''Нет, он не плохой правитель. Иначе такой святой человек как отец Гжегош, не извинялся бы перед ним. Чего ему бояться? Значит он не плохой руководитель''.
Герек со своей идущей чуть сзади свитой шел по каменистым улицам польской столицы. А отец Гжегош после не простой беседы с ним, дабы успокоиться, вошел к себе в церковный кабинет. Там на столе его ждала дежурная водка, налитая в фужер. Рядом, как часовой, стояла молодая красивая монашка, ей было не больше 16-ти лет. Отец Гжегош осторожно сел в кресло, устало выпил водку, закусил черным хлебом, и тихо зевнув, сказал своей монашке: ''Ани, раздевайся быстрее, сегодня у меня мало времени.'' Ани, сжимая губы в ниточку, стала через голову снимать платье.
А Герек улыбаясь и вдыхая чистый воскресный воздух шагал по тихим улицам. Впереди, за углом красовался ресторан ''Польша''. О, какой это раньше был ресторан. Это было старое заведение, куда он сам ходил очень давно, еще до войны. Правда, потом этот ресторанчик переделали, перестроили. И все же это была известная точка на всю Варшаву. ''Зайду ка я туда, выпью по бокалу пива. А что, нельзя что ли?''
Он вошел в почти пустынный зал ресторана. Никого не было. Только в темном углу сидел бородатый мужчина лет 50-ти и пил водку. Герек уселся у окна, охрана рассыпалась по залу. Он заказал кроме пива жареную селедку с луком, квашеную капусту и конечно же выборную водку. Выпив граммов 200, закусив рыбой, а сверху еще добавив пивка, Герек развеселел. Ему стало очень приятно. ''Нет, я еще поживу на этом свете''. Он повернулся в сторону зала, где сидела его охрана и пила кофе. Его от них тошнило. Вдруг он заметил того бородатого клиента, который расплатившись собирался покинуть ресторан. Он был изрядно пьян, шатался, ''бил восьмерку''. Даже столкнулся со столом, где сидели двое сотрудников охранки Герека. Сблизи борода его оказалась рыжей, а ростом он был высоким. Герек захотел с ним пообщаться.
- Уважаемый пан, не изволили бы вы присесть и выпить со мной водки? Прошу вас.
Бородач искоса и недовольно посмотрел на Герека.
- Ну, если только по чуть-чуть…
- Пожалуйста, присаживайтесь.
Не успел он это сказать, как мерзкий бородач обеими руками схватился за край стола чтобы не упасть, и вырвал, ''блеванул'' на Герека все съеденное и выпитое до селе. Телохранители Герека не успели предотвратить это отвратное зрелище. Герек оказался в вырыганном виде, не понял, что произошло. Он сидел в страшно-мерзком состоянии, и представил себя на месте унитаза. Вся его голова, светло коричневый костюм, галстук утопали в гадкой слизи, желудочной грязи. Видимо этот бородач перепил. Гереку стало плохо, у него заболело сердце. Это как же бывает? Не успел он выйти на улицу в виде обычного такого пана, как его ругают, отчитывают, блюют, вырывают на него. Это что же такое получается? Это же полная беззащитность! Он сидел в страшном виде. Даже сотрудники охраны испугались, не решались что-то делать. Они топтались около его стола, брезгая подойти к нему. У них хватило смекалки только увести, вывести этого бородача из ресторана. Того бородача больше никто не видел, его убрали оттуда. Говорят, что его звали Еже Машталер , и его видели много лет спустя в варшавской психушке. Бедный. Так говорили, но это не важно. Герек осторожно, очень осторожно, как в замедленном кадре, повернулся в сторону своей охраны, неподвижными губами произнес очень тихо:
- В баню хочу.
Как он доехал до бани неизвестно. Кажется он сам затруднился ответить на этот вопрос. Одно ясно, что получасовая дорога в баню показалась Гереку вечностью. В бане он часа три, если не больше мылился и принимал горячий, даже кипящий душ. Потом ему естественно захотелось попариться. Так как было воскресенье, то желающих посетить баню было много, но все заранее было обговорено, договорено. На дверях городской бани, не смотря на недовольство толпы, любителей пара, неожиданно повесили вывеску: ''Ремонт''. Остальных, кого успели, вывели за шиворот на улицу прямо из душевой. Толпа, негодуя, стала расходиться. Герек потихоньку приходил в себя. ''Ну и денек. Нет, лучше уж у себя в резиденции. Там поспокойнее, поуютнее.''
Герек и двое его телохранителей с красными лицами и шлепая по полу банными тапочками, вошли в горячую парную. На верхней полке, на самом верху кто-то лежал и от удовольствия стонал.
- О…,о…
Герека в целях безопасности тут же вывели в предбанник, и охрана через секунду выяснила, что это единственный человек, который уже с самого утра здесь парится, поэтому его не успели отсюда попросить удалиться. По словам банщика, этот пан был педагогом варшавской школы, завсегдатай парной. ''Проблем нет, это свои'', заверил их банщик.
Герек очень осторожно, поглядывая на верхнюю полку, вошел в парную. На всякий случай дверь парилки оставили чуть приоткрытой. Незнакомец сверху проворчал:
- Закрой двери. Что не слышишь?
Один из телохранителей ответил
- Потише пан, не кричи.
Тот опять не выдержал и ворчал:
- Блин, ну и город, ну и страна, даже попариться невозможно. Ну и тупая страна.
В его словах чувствовался акцент. Может это иностранец? Скорее всего. Гереку стало интересно:
- Пан, а разве у нас в Польше так плохо? Неужели плохо?
- Мерзко тут, гадко. В гробу видел я вашу страну, в гробу!
- А вы собственно кто?
- Я то? Я истребитель тараканов, особенно польских.
- Странная должность.
Телохранители преграждали видимость Гереку, поэтому он слышал только его голос. Самого его не было видно. Да и густой пар не давал глазам возможности присмотреться.
- И все-таки, уважаемый пан, неужели в Варшаве так плохо?
- Ужасно, ужасно.
- Простите пан, а как вас величат?
- Какая тебе разница? Пришел мыться, вот и мойся.
Один из телохранителей не выдержал:
- Полегше, пан, полегше. А то пожалеешь.
- Да ты что? Неужели?
Герек разозлился. Он вспыхнул, накалился как провод, он захотел проучить этого незнакомца. Ничего себе. Не зная кто перед ним, он еще не боится. Гереку захотелось увидеть перед собой испугавшееся, изумленное лицо этого человека, когда он узнает кто перед ним. Ему вдруг приспичило устроить здесь, в бане, небольшой психологический театр, и он вступился за своих телохранителей.
- Пан, а почему вы такой уверенный? Вам не кажется, что вы сию минуту можете очень сильно пожалеть о своей грубости.
- Слушай ты, задница. Может заткнешься?!(крикнул он вниз, всматриваясь в пар)
Внизу все разом смолкли, разговоры прекратились.
Герек не выдержал, хотя и понял его характер. Он сделал знак своим телохранителям доставить его на ковер. Ковром был предбанник. А сам выйдя в душевую и приняв холодный душ, пошел пить пиво, ожидая этого смельчака. Через три минуты в предбанник с шумом ввели краснощекого мужчину лет 60-ти, у которого было свирепое лицо. Он возмущался, что его держат за руки, и отпустили только перед Гереком. Герек усмехнулся:
- Отпустите его. Так, отпустите. Хорошо. А теперь оставьте нас. Да, да, выйдите. А знаете ли вы, невоспитанный пан, кто перед вами? А, знаете?
- Да я срать на вас хотел, пидоры долбанные. Вы ответите за это, морды славянские.
- Да ты совсем обалдел, сволочь поганая.
За дверью телохранители слышали небольшую ругань, а потом все стихло. Все, глухо, будто никого там не было. И вдруг телохранители не поверили своим ушам. Это был голос Герека:
- Извините, простите, ради Христа, простите.
- Не подобает вам, товарищ Герек, напиваться так. Даже не знаю, что сказать?
Дверь открылась, и этот таинственный незнакомец прошелся мимо обескураженных и растерявшихся сотрудников управления охраны. В принципе, этот незнакомец и сам выглядел растерянным. А Герек, о,…, этот Герек сегодня многого натерпелся и навидался. И все-таки всем стало интересно, кто же этот любитель бани, перед которым сам Эдвард Герек стал извиняться. Полковнику Жмуде, которому доверял безгранично, Герек тихо признался:
- Товарищ Герек, а кто же это был?
- О, Ян, Ян. Я совсем с ума сошел. Это генерал КГБ Кулагин. Он приехал вчера из Москвы, его прислал Брежнев. Я должен был с ним встретиться завтра, у меня с ним записан прием. Что он теперь доложит обо мне в Москву? А, плевать.
На следующий день, в понедельник, Эдвард Герек был злой. Сидя у себя в кабинете он рассматривал официальные бумаги, и тут же издал указ об аресте одного местного писателя по фамилии Дубовски. Писатель был родом из Кракова, писал антисоциалистические и антиправительственные романы. Указом Герека его засадили в тюрьму на 4 года.
''Вот так им, сволочам. А то совсем уже я раскис. Не успел я выйти на улицу, как на меня наезжают, вырывают. Хватит, все!'' Далее он издал указ о повышении цен на продукты, сказав, что ''у меня все по желудкам рассчитано и забронировано, все, до последнего рта.'' В дальнейшем это привело к массовым протестам.
А ночью ему снился сон. Точнее сказать, это было продолжение сна, которого он видел накануне. Ему приснился сам Иисус. Лицо у него было красивое, а на плечах сидели ангелы. И он сказал Гереку:
''Эдвард, в прошлый раз я тебе посоветовал ощутить себя простым человеком. Ты послушался и вышел погулять в город как обычный человек. Я надеялся на тебя и ожидал от тебя другого результата. Ведь такие советы я давал немногим, и так поступал когда-то я сам. Такие прогулки как правило бывают полезными, но для тебя от них нет никакой пользы и значения. Ты не извлек выгоды. Прощай.'' Иисус исчез, а Герек стал звать его, просить его, чтобы тот дал ему еще один шанс, но Иисус так и не появился.
Эдвард Герек проснулся утром в бодром настроении. Ему было хорошо. Он сделал зарядку, выпил яблочный сок, а потом поехал к себе в резиденцию. В тот день он подписал указ на аресты трех польских диссидентов, которые писали антисоветские стихи. Потом он еще раз повысил цены на продукты. Весь этот произвол со стороны Герека привел к тому, что в 1980-м году его отстранили от поста главы Польши.
И почти в тот же период ему опять приснился Иисус, где он Гереку посоветовал многое, но последний запомнил только то, что ему Иисус сказал: ''пиши, пиши о себе, о своей жизни. Пиши. Хотя бы сейчас послушайся. ''
И Герек послушался. Переехав в Катовице, он полностью отошел от политической деятельности и начал писать мемуары. Причем писал он постоянно, даже когда чувствовал свой конец, так сказать, писал наперегонки со смертью. Выращивал розы и писал книги. Вот и все. Возможно, поэтому он прожил 90 лет. Умер он от силикоза (по официальной версии) в 2001-м году. Да, кстати. За пару дней до кончины Герек сидел на веранде под осиной и читал Конфуция. В этот момент в калитку постучались. Так как садовник стоял вдалеке, Герек сам направился узнать кто этот посетитель. Открыв калитку, Герек увидел перед собой нищего, он просил денег. Герек полез в карман достать мелочь, как этот нищий ему сказал, ''это вы?'', на что Герек удивленно ответил, ''да, а что''. Нищий не взяв денег быстро удалился. Герек посмотрел ему вслед. ''Где же я его видел, а?'', сказал сам себе Герек.
Вернувшись на веранду он долго думал, вспоминал: нет, я его точно раньше знал. Когда бородатый садовник прошел мимо него, Герек закричал.
- Вспомнил, вспомнил. Это же он, Еже, рыжая борода.
Он выбежал на улицу и начал сильно бежать, насколько позволял ему возраст. Но след этого Еже простыл. Вечером от нагрузки на сердце Гереку стало плохо, а через два дня он скончался.
ГЛАВА 13
1980-й год. Об иранском Шахе (точнее, о его жене).
На холодной нью-йоркской улице лавочник Али первый раз увидел Шаргию, свою землячку из Ирана. Он пытался ухаживать за ней, даже думал о том, как переспать с ней. Уж больно Шаргия была хороша собой. Али давно переехал в штаты, он уже здесь обосновался, адаптировался. Но Шаргия приехала сюда недавно, часто озиралась по сторонам, все было для нее дико, утомительно. На ее удивления и робость Али снисходительно улыбался. Он влюбился в нее с первого взгляда. Будто на свете есть еще и другая любовь. Он удивился бы, даже охренел бы еще больше, если узнал бы что это самая Шаргия является женой иранского шаха, шахской вдовой. Но ему не суждено было это узнать. Человеку положено знать то, что ему положено, не более. Тем более лавочнику.
18-го января 1979-го года иранский Шах Мохамед Реза Пехлеви отрекся от престола. После этого он одно время жил в США, у сына, у законного своего наследника. Его сын Мохаммед-младший в то время учился в Техасе и готовился стать военным летчиком. Пожив у своего сына некоторое время, бывший Шах Ирана, Реза Пехлеви, скончался в июле 1980-го года. Его похоронили в Каире в мечети Эр-Рифаи.
Супругу покойного Шаха звали Шаргия. Ей было чуть больше сорока лет, и она все еще была красива, не утратила барские замашки и грациозность. После смерти мужа, она опять переехала в Штаты, к сыну. Но с сыном не жила, они сильно повздорили, крепко и надолго поссорились. В тот период вокруг шахской семьи было много шуму. Было установлено, что Шах после побега из Родины прикарманил около 50 миллиардов долларов, и хранил он их неизвестно где. Потому то за ней, за Шаргией, шахской вдовой, было установлено наблюдение. Выяснялись ее связи, круг общения. Якобы она хранила у себя банковские чеки на десятки миллионов долларов, а также другие секретные бумаги Ей нужен был помощник, или умный советчик. Одна она пока не предпринимала никаких шагов. За ней плотно следили. Причем первыми к наблюдению приступили сотрудники КГБ. Сама Шаргия чисто владела английским, и ей не составило большого труда поселиться в одном из жилых зданий Нью-Йорка. Это была осень 1980-го года. Она потеряла все: мужа, семью, деньги, власть, влияние. Когда-то она, жена иранского шаха, общалась с женой Кеннеди, Жаклин, с женой Брежнева. А сейчас Шаргия была вынуждена иногда беседовать даже с лавочником. Тем более, что она скрывала, кто она есть на самом деле. ''Зачем мне лишние проблемы, и так их полно. Лучше будет, если я поживу спокойно. Надо еще показаться врачу. У меня уже давно болит левая грудь.'' Ее беспокоили сильные боли в груди, но она стеснялась идти к врачу, она раньше этого ни делала. Врачи, разумеется, сами приходили в шахский дом.
''О Аллах, что происходит, все перевернулось вверх дном, все погибло. Нет уже в жизни моей радости. Я владела всем, владела почти всей Азией, а сейчас за мной пытается ухаживать этот лавочник, что живет по соседству.''
За ней действительно в последнее время приударял этот лавочник, который жил по соседству. Он часто открывал ей двери в парадную здания, галантно помогал ей поднимать тяжелую сумку, часто улыбаясь предлагал свои услуги. Она ему нравилась. Еще бы, Шаргия была красива, такая вся беленькая как вата. Его звали Али, он тоже был иранец, переехал в Штаты давно, лет 10 назад. Он был младше Шаргии намного, ему было лет 28, не больше. Естественно, как я уже отмечал выше, Али и понятия не имел, что живет он по соседству с шахской вдовой. Он знал, что Шаргия переехала из Ирана, но подробностей не знал. И тем не менее он все настойчивее добивался ее сердца, он хотел ее, на свой страх и риск перед своей стервой-женой.
Шаргия только улыбалась, благодарила его, и попрощавшись с ним, быстро ныряла в свою квартиру.
''Вот пристал а, вот пристал. Теперь мне только не хватает претензии его жены. О Аллах, до чего ты жесток к Шаргие, как низко я пала.''
Через два дня она пришла от врача. Диагноз ужасный, даже не верится. Ей сказали, что ''тебе осталось жить где-то месяц, не больше.''
Причем сказали это все с улыбкой, мол, вот вам еще одно место скоро освобождается. То, что человек смертный, это совершенно нормально. Страшнее всего то, когда он об этом узнает внезапно. Шаргие стало страшно. Хотя нет, ей уже было все равно.
Прошел день. Стало противно все, ну почти все, все что она видела на этом свете. И в один миг ее осенила мысль. Она решила покончить с собой. ''А что, зачем ждать, зачем? Жизнь-это вечное ожидание той минуты, когда дальнейшее полностью зависит от твоего одного шага. Всего один шаг, не два, не три, и все, ВСЕ!''
Она купила себе поташ (медленно действующий яд), положила его перед собой на журнальный столик среди газет, и долгое время смотрела на него. Сосредоточив свое внимание на яде, она попыталась ясно представить себе смерть. А что такое все-таки смерть? Смерть внушает нам страх, она подкрадывается к нам отовсюду, держит нас за ворот. Какими только уловками не пользуется смерть, чтобы захватить нас врасплох. И все же, что такое смерть? Она думала, думала, и этим самым хотела полюбить смерть, влюбиться в нее. Суицид, это единственное средство, которое полностью, на все 100% зависит от самого человека,.
''Интересно, удастся ли мне узнать, что такое жизнь после смерти. Может я попаду в рай, а может в ад. Кто знает? Говорят, что самоубийство грех. Но Аллах меня не осудит, ибо я покидаю этот мерзкий, гадкий мир, где кругом царит подлость и зависть. Возможно я вернусь в жизнь много позже, 10 или 20 лет спустя, и опять увижу эти гадкие скучные улицы, эти мерзкие лица людей, эту гадость и людскую злобу. Тогда зачем вообще возвращаться? Смерть кажется страшной издалека, а когда она рядом, то уже не страшно. Это как мысли о тюрьме. Каземат нам кажется ужасным, но оказавшись там, человек привыкает и к нему. Со смертью дела будут обстоять не иначе.''
Поташ пролежал на ее столе еще около недели, она трогала, щупала его, нюхала, хотела понять приближающуюся смерть.
И в конце-концов все-таки решилась. Поташ тоже яд, но он действует на человека не так молниеносно как допустим цианистый калий, а постепенно. Таким образом, она хотела запечатлеть у себя последние мгновенья прощания с жизнью. И в этот октябрьский вечер она наконец пошла на это.
Погода стояла отменная. Кругом тишина, грачи прилетели, скворцы чирикают, и воздух был теплый, даже слишком теплый. Умирать было приятно. Вдалеке игрался вальс, а по улице прошел жонглер, метавший в руках огненные шарики, и приковав этим внимание прохожих и внимание Шаргии. Она смотрела из окна. Окно было открыто, и она в последний раз взглянула на все вокруг. На улице царила праздничная атмосфера. Вдруг ее взгляд столкнулся со взглядом Али. Он стоял рядом со своей лавкой, у обочины, и смотрел ей в окно. Он даже не подозревал, что только что Шаргия приняла большую дозу поташа, и уже готовилась умереть. Али ей улыбнулся снизу, помахал рукой, а она отошла от окна. Ни Али, и не Шаргия даже не думали о том, что за ними обоими следит один молодой хорошо одетый парень, сидевший напротив здания в кафе. Он пил кофе и читал газету.
Шаргия горько усмехнулась, подумав об Али. ''Вот жизнь глупа. Я тут умираю, а он мне бросает многозначительные взгляды. Кому что. А может стоило бы его попробовать, а? Напоследок. Нет, нет, его жена. Мне не подобает базарить с женой лавочника. А что сейчас уже говорить? Уже поздно. Это все вчерашний день, да нет, это все осталось в прошлой жизни. Я ухожу. Все.'' Она уже почувствовала сильное действие поташа. И боль в теле куда то исчезла. Эта боль как бы сказав мир прекрасен, умчалась восвояси. В ушах стоял сильный свист, перед глазами разлетались искры. Становилось одиноко, и дышать уже трудно. ''Ну вот, вот она, смерть. А она не такая уж и плохая.''
Она упала на ковер.
Перед ее взором предстала светлая картина: белый пароход разрезал волны, юность вернула ее на теплый юг, где на пляже был золотой песок. Кругом был праздник, дельфины стаями кружились по волнам. Потом она вернулась в какой-то дом, где было очень светло и тепло. Кто-то (а кто, она не узнала) очень тихо коснулся ее руки. Потом она резко очутилась в лимонном саду, где играла органная музыка. Дальше было еще приятнее. На берегу моря прохладной ночью разожгли костер, где весело трещал огонь, и все весело с улыбкой на лицах грели свои руки. И вдруг МРАК!!!!!!! Боже, что это?
Она спускалась, или ее ввели куда-то, в какое-то помещение. Она оказалась на суде. Ну, это наподобие суда. Все люди в белом, кто конкретно, опять не знает. Некоторых людей в белом она узнала, это были ее родственники, которые умерли давно. Но мужа своего там она не увидела. Эти родственники говорили ей что-то недовольным тоном, упрекали ее, но что конкретно они выговаривали, не понятно. Затем появился перед ней ее покойный дед, и со словами ''тебе еще рано, уходи'', рукой строго указал куда-то в сторону. И ее повели. Начали спускать в подвал, где она услышала стоны людей. Приближаясь стоны усиливались и она увидела ЭТО, как потом она об этом скажет. Это был ад. Ну, по ее словам. Перед глазами было очень много крыс красного цвета, их цвет она запомнила. Крысы что-то пищали, кричали и убегали. Короче говоря, там, в подвале, ну, или похожем на подвал помещении, висели головой вниз тела, или души. И они, эти души, тоже кричали. Крики были ужасные, будто плачут дети, которых пытали. Там было очень жарко и душно, они хотели выпить воды, просили об этом, но никто им воду не давал. Смотритель, или контролер, не важно, был с плеткой в руках. Повернув голову в ее сторону, сказал только это, она это запомнила: ''я же вам сказал, это не она.'' Потом опять ее вели. Она очутилась в длинном и темном коридоре. Услышала звуки ангелов, которые подлетая сверху звали ее, приглашали ее. Куда, не понятно. Но они звали ее сладко, как бы мурлыкали, или пели песню. В конце коридора оказалась дверь. Она запомнила блестящую ручку, за которую схватилась. Начала дергать, дверь чуть приоткрылась, но полностью не поддавалась. И оттуда в темный коридор посыпался свет, яркий такой свет, и она захотела еще пошире открыть дверь, но дверь упорно не поддавалась. Ее манило туда, она уже была готова, но вдруг все. Мрак! Черно-белое кино. Все темно и холодно.
Она открыла глаза. У ее изголовья стояла женщина в белом халате. Женщина нагнулась к ней и прошептала: ''добро пожаловать в ад''.
- Где я? Сказала Шаргия неподвижными губами.
- Это психушка. Дом скорби. Не слышали про ''Ребеку''. Так вы здесь, в ''Ребеке''.
- Что, Ребека?
Нет, этого не может быть. Она слышала про это страшное место, но еще не могла поверить в это. Жена бывшего шаха не могла смириться с черной реальностью. Ей сказали, что когда она очнулась от комы, она стала испускать пронзительный, страшный крик. Это был крик новорожденного, крик младенца.
Оказывается, дело было вот как. Ее сосед, лавочник Али, увидев странный, нечеловеческий ее взгляд из окна, решил посетить ее. Постучался в ее дверь, но бесполезно. Потом, припав ушами к двери, услышал какой-то странный шум, доносящийся из квартиры. Будто несколько людей громко топали в квартире и говорили о Боге. Наверное душа Шаргии извивалась в муках. Ему все это не понравилось, и Али решил взломать дверь. Когда он вошел в квартиру, то кроме лежавшей на ковре Шаргии, он никого ни увидел. Она лежала без сознания с открытыми глазами. Глаза у нее как бы высохли, выгорели, и в тоже время будто там была жизнь, будто туда вернулась жизнь. Он решил вызвать полицию. Она пролежала в таком состоянии около суток.
- Где я? Повторила она вопрос.
- Милочка, я же тебе сказала, в психуш-ке. Это ад при жизни, это хорошо. Зато когда умрешь, то попадешь в рай. Тот кто видит ад при жизни, его место в раю, его уже там ждут. В ад его не пустят, он уже там все знает.
''Нет, она шутит, какая еще психушка. Это ад, самый настоящий. Все тут мрачно, мерзко, холодно и одиноко.''
Таким образом, супруга иранского Шаха, Реза Пехлеви, оказалась в знаменитой лечебнице для умалишенных. Это было что-то страшное. Она постепенно начала осознавать реальное, то, что с ней происходит. Особенно было страшно по утрам, когда она после сладкого сна просыпалась. Психически больные люди спят очень крепко, и сон у них как обычно бывает здоровым, в отличие от остальной части суток. Она просыпалась с улыбкой на устах, и сразу же, еще лежа в больничной постели, получала ''удар'', приходила в себя, тут же осознавала всю свою ничтожность. Она в психушке! ''Ай Аллах, где я? Куда я попала? За что? Хотя видимо есть за что. Скольких людей мой муж сгноил в тюрьмах и в таких же вот психушках. Это расплата! Расплата за все.''
Она почему-то вспомнила жену Хрущева, Нину, потом самого Хрущева, когда Никита Сергеевич, принимая их у себя в Москве, ухаживал за ней. Все это как скорый поезд проехал в голове. Как все было хорошо.
Когда однажды она захотела встать, то поняла, что еще находиться в смирительной рубашке. Ей не доверяли ее же собственную жизнь. Смешно! После долгих уговоров, медсестра наконец сжалилась над ней. Ее развязали.
Постепенно она начала прохаживаться по коридорам этого страшного заведения. Психушка намного хуже тюрьмы, намного. В тюрьме поведение любого заключенного заранее прогнозируемо, так как в тюрьме действуют определенные тюремные законы. Здесь, в психушке, никаких законов нет. Любой псих может подкрасться сзади, и топором бабахнуть по башке любому. Хлобысь, и все, ты труп. Это страшно. Постоянная жизнь в напряжении.
Прошел месяц. Шаргия уже успела познакомиться здесь с одной пациенткой. Ее звали Николь, она мулатка из Филадельфии. Ей около 40-ка лет, нигде не работала раньше. Попала сюда за обвинение в убийстве, которого не совершала. Хотя кто ее знает. Но в общении Николь была обаятельна, даже мила. Не любила говорить о своем прошлом, да и Шаргия ей не напоминала об этом, ей нравилось с ней общаться. Николь была остроумная и хитрая женщина. Они вечерами уединялись и долго болтали, курили, иногда пили вино.
- Николь, а что такое сумасшествие?
- Это когда у тебя свой мир, и ты там живешь, тебе больше ничего не нужно.
- И у тебя тоже есть этот мир?
- Нет, его у меня к сожалению нет.
С соседней палаты послышались крики. Женщины дерутся. Шаргие стало жутко на душе, ей не хватало воздуха. Одно ее успокаивало, скоро она умрет. Ведь об этом даже здесь никто не знал. Тем лучше. Ей ужасно захотелось подышать воздухом. Выйдя в коридор, она увидела, как одна из больных женщин, задрав юбку кверху, сидит прямо в коридоре и писает на пол.
''Это ужасно, ужасно. Что такое человек? Ведь это же маленький и нежный механизм, который в любой момент может остановиться, и тем более испортиться. О Аллах, прими мою душу поскорее.''
Она вышла во двор больницы. Стоял холодный декабрь, лежал снег. Ей стало холодно, но она не хотела возвращаться в палату. Скрестив руки перед собой, она прошлась по снегу.
- Мисс, вы простудитесь.
Это был санитар. Он посмотрел на нее, потом, покачав головой, вошел в здание. Зачем ее трогать, пусть умирает. Не надо заботиться о тех, кто уже обречен, это бессмысленно.
Она вернулась в палату, легла в свою постель. Перед ней прошлась Николь.
''Хорошо что она есть. Будет кому похоронить меня.''
- Николь, скажи, почему Бог так жесток, ему разве не жалко этих несчастных?
- Бог на то и Бог, что он создал не только добро. Если бы он создал только добро, то он был бы не так могуч. Его уже никто не боялся бы.
- Николь, а может Бог это только воображение.
- Ты знаешь, все может быть.
- Николь, у меня к тебе три новости. Одна плохая, вторая хорошая, а третья так себе. С какой начать?
Николь искоса взглянула на нее.
- Начни с плохой.
- Я скоро умру.
- Все мы скоро умрем.
- Нет Николь, у меня опухоль груди, так что скоро в путь дорогу.
- Не поняла. Ты это серьезно?
- Вполне.
- Так, хорошо. Это значит плохая новость. А теперь давай хорошую.
- Хорошее известие то, что ты мне нравишься. Ты поняла? Ты хорошая.
- А вот это уже другое дело. Я давно жду от тебя этих слов.
Они обнялись, и поцеловались в губы. Долго и смачно целуясь, решили переспать вместе. Хотя Шаргия ни это имела в виду, но ей уже было все равно. ''Не все ли равно, и так я на финишной прямой''. Николь пригласила ее к себе, она оставалась в одиночной палате. Это была незабываемая ночь. Они объединили свои кровати. Шаргия искала новые ощущения, она как бы хотела в последние свои дни испробовать все, и это она получила сполна. Николь частично заменила ей мужчину, хотя в процессе полового акта с ней, Шаргия несколько раз вспоминала лавочника Али, но это все в прошлом. Было видно, что Николь опытная лесбиянка. Она навалилась на Шаргию, мяла ее под собой, а вместо мужского члена она использовала банан и морковку. По крайней мере, шахской вдове это понравилось. Она стонала под ней, и Николь была вынуждена изредка ей шептать: more silently my darling, tss, break off, us will hear. Потом они лежа молча курили.
- Послушай, Шаргия, а что за еще новость ты мне хотела сообщить? Забыла уже? Ах какая ты зараза.
Припала к ее губам.
- Ну, я слушаю тебя.
Шаргия не хотя освободилась от ее поцелуев.
- Николь, ты вообще знаешь кто я?
- Нет. Мне это не надо.
- Нет, кто я вообще Николь? Ты хоть знаешь кого ты сейчас по…ла?
- Говори, говори, уже интересно.
- Я супруга иранского шаха реза Пехлеви. Ты поняла? Ну тот, кого свергнули года два назад, в Тегеране.
- Ну и что? Я уже лет семь как жена Джона Кеннеди.
- Ты мне не веришь, Николь?
- Послушай меня. Шаргия. Я тебе верю, почему я не должна тебе верить. А в принципе, ты даже чем-то похожа на шахиню. У тебя манеры высокие.
- Да, это точно. Правда настолько не реальна, что в нее трудно поверить.
- Послушай меня, моя красотка. Я тебе расскажу одну сказку, я ее никому еще не рассказывала. Однажды, очень давно, в одном королевстве, злой колдун захотел отравить народ. Он посыпал отравой единственный колодец, которым пользовались тамошние люди. И все люди испив воды, сошли с ума. Все королевство кроме Короля, в один миг стали идиотами. Только предусмотрительный король, не пил этой воды, у него в загашнике был свой, чистый колодец. Сошедший с ума народ начал требовать, чтобы Король оставив свое королевство, убрался бы оттуда прочь. Взбесившаяся толпа шумела, ломала стены, и поставила немедленный ультиматум всей королевской семье. И в результате, Король был тоже вынужден испить той же воды с отравленного колодца. И все после этого стало на свои места. Народ успокоился, и каждый вернулся к себе. Король превратился в такого же умалишенного, каким был его народ. В королевстве надолго воцарилась тишина. Так что, мой тебе совет, живи в своем выдуманном мире, и наслаждайся.
''О Аллах, о чем это она? Видимо я тоже уже рехнулась, иначе не переспала бы с этой негритянкой. Как низко я пала. Хотя, какой сейчас в этом смысл, тем более что мир основан на грехе. Ведь Адам и Ева были брат с сестрой, но жили как муж с женой. Этот мир ничей, он не стоит даже одного доллара. Я скоро покидаю тебя, мой мир. Ну и что? Ничего страшного, мой Реза уже пол года как там. И ничего, ему там хорошо, иначе он вернулся бы обратно. Все мы рано или поздно возвращаемся обратно в жизнь. Листья деревьев каждый год желтеют и выпадают. И что же? От этого дерево не страдает, деревья к весне заново зарастают новыми листьями. Вот и я прилипну к какой-то жизни, к какому-то телу''.
Прошел еще месяц. Но Шаргия почему-то не умерла, смерть не торопилась. Она выписалась из больницы. Какая бы в жизни предвзятость ни была бы, в конечном итоге торжествует справедливость. Шаргию признали психически нормальной.
И вот уже она идет по своей старой нью-йоркской улице, где ее не было почти три месяца. Многое изменилось за это время. Первым делом изменилась она сама. За тот срок в психушке, она научилась пить, курить, и… завела любовницу. Она не хотела сейчас об этом думать. Вспоминая Николь, улыбалась.
''Странная штука эта жизнь. Все мы ходим на грани, по тоненькой полоске. Чуть влево или вправо, и все, ты не знаешь где окажешься в один миг, в один час. Ведь любая лесбиянка была прежде нормальной женщиной. Она им становится потом. Рождаются только Шахом, или принцем, а лесбиянкой, грабителем, взяточником или убийцей становятся после, при обстоятельствах. Все люди начинают хвалить только того, кто добился результата, кто имеет что-то. Только лишь! Только после этого его называют талантливым, даже гениальным. Карл Маркс 2 года не мог напечатать свой ''Капитал''. Знаменитые критики Англии, Франции, Германии, Голландии, Италии, еще задолго до выхода в свет трудов Маркса, обрушивали ярость на эту рукопись, не понимали, не соображали, называя Маркса идиотом. Благо, Энгельс оказался рядом, он профинансировал ''Капитал''. И только после этого весь мир признал Маркса и его ''Капитал''. А ведь Энгельс мог бы и не оказаться рядом. Тогда что? А ничего! Будь ты хоть трижды Марксом или Эйнштейном, но никто не будет обсуждать неудавшийся талант, который затух, не проявив себя. Он никому не нужен, пусть даже это гений. Мало ли в жизни неудавшихся Марксов? Только результат! Я это поняла в гадком дурдоме, где больные физики играют между собой в шашки, и проигрывая начинают плеваться друг в друга, а после этого обсуждают проблемы квантовой теории поля. Среди них были бывшие ученые, лауреаты различных премий. Кому они сейчас нужны? Николь! Умная женщина, даже философ. Но жизнь жестока и тупа. Спрашивается, зачем судьба наделила закоренелую психопатку и лесбиянку способностями мыслить. Зачем? Ведь она всю жизнь будет гнить или в тюрьме или в дурдоме. Где она применит свой мозг? Даже педагоги Университетов не умеют так нестандартно, неординарно мыслить, как Николь. К чему ей такие мысли? Странно, это что, насмешка Аллаха? Ведь умалишенные люди крайне ни интересны обществу, с ними абсолютно не интересно, противно. Это морально убитый люд, и это безусловно большое горе. ''
В таких раздумьях она вошла к себе в квартиру, и естественно не заметила элегантного молодого человека, который, стоя у обочины напротив ее парадной двери, молча курил сигару. Ей было не до этого. Она ленивым взглядом поискала лавочника Али, но его как раз таки не было.
Через три-четыре дня, посетив врача, ей сообщили ошеломляющую новость. Оказывается, повторный анализ показал, что опухоль не злокачественная. Представляете? Шаргия будет жить! Но она очень устало, лениво восприняла свой вроде бы второй день рождения. Ее сердце было окутано и перевязано грубой изолентой. Ей так казалось. У нее только горели глаза. Опять она вспомнила Николь. Интересно, как там она, и в ней начали просыпаться желания. Она начала уже пить вино, курить сигареты.
К ней уже начал захаживать Али. Они беседовали на фарси.
- Ханум, как вы? Как вы себя чувствуете? Я так беспокоился, волновался, наводил справки, но бес толку. Никто не знал где вы? Честно говоря, я уже думал о плохом.
При этих словах Али тихо заплакал. Слезы покатились по его щеке. Шаргия его испугалась. Она отшатнулась от него, ей стало почему-то страшно. Когда плачет женщина, это ничего, это вода, даже сопли, но когда плачет мужчина, в нем чувствуется сила, мощь.
- Ханум! Я пришел в этот мир отыскать вас в толпе, и хотел взять вас за руку, забыв что нельзя….
'' Он славный, хороший. Может переспать с ним. Своему супругу пока я изменяла только с женщиной. Настал черед и классической измены. А для кого держу я свою честь? Все равно меня здесь никто не знает, кто я. Да и узнав, не поверят. Прости меня Аллах. Кем я была, а кем стала. Лучше все-таки умереть молодым, даже маленьким. Только тогда ты не успеешь мучиться былыми воспоминаниями. И вообще, в детстве со смертью бороться легко. Ребенок смерти не боится, он же ведь не давно оттуда. Но такое божеское счастье умереть ребенком дается далеко не каждому.''
- Спасибо тебе Али. За все спасибо. А ты можешь зайти ко мне завтра, вечерком. Может, не много выпьем, поговорим.
При этих словах она хитро улыбнулась, посмотрев в сторону.
- О-о-о, ханум, Я как ждал этого. Я люблю вас.
Он хотел к ней приблизиться, но Шаргия гордым видом указала ему на дверь. В ней проснулось давно забытое шахское восприятие мира.
- Завтра, Али, я сказала завтра. А теперь иди, я хочу отдохнуть.
Али заметил в ней барские замашки.
Они не подозревали, что их разговор прослушивался из соседней квартиры. За стеной сотрудниками КГБ проводилось мероприятие ''Т''. Установив в стене подслушивающее устройство, майор Гусейнов и подполковник Гуляев уже неделю как прослушивали разговоры в квартире Шаргии. Теперь уже было ясно, что она переспит с лавочником Али. Оба КГБ-эшника готовились к завтрашнему дню. Разложив перед собой гамбургеры, пиво и шнапс, они обедали. Эту квартиру они приметили давно, и наконец временно экспроприировали ее для оперативных целей.
- Ну что, Фаик, завтра мы с тобой услышим, как будут там мяукать и стонать.
Отпив пива, и взглядом указав на стену, заявил Гуляев.
- Да Вадим. Тем более, что шахиня не плоха собой, нет?
Они продолжали обедать, пить, смотреть телевизор, где пела Дона Саммер.
- Хорошая певица.
- Согласен.
Чекисты молча обедали. Они тоже боялись говорить что-то лишнее, часто осматривали потолок и стены. ''В этой сранной Америке могут и тебя подслушать''.
И вот наступило это завтра. На улице было холодно, шел густой снег. Целый день Шаргия не выходила из дома, говорила по телефону. Иногда на фарси, бывало и на английском. Внизу за Али была установлена слежка, и вот под вечер, закрыв свою лавку, он исчез на пол часа, потом появился переодетым в черный костюм, и с цветами в руках. У него был нарядный вид. Он буквально вбежал в парадную дома, где жила Шаргия.
- Ну что Вадим, порнуха начинается. Щяс такое услышим. Главное, в таком деле переводчиков не нужно, и так все ясно.
- Да, верно. Язык секса это международный язык, он всем понятен. Оба жадно закурили ''Марльборо''. Гуляев посмотрел в окно.
- Небоскребы, небоскребы, а я маленький такой…
- Ладно, тихо.
В квартире шахской жены появились первые стоны. Благо чекисты понимали на фарси. Они оба уже были красные от возбуждения, все дальше слушая сексуальные охи и ахи.
- Слушай, что она творит, а? Он перед ней пацан какой-то.
- Тише, дай послушать.
И опять оба молча курили, слушали, и старались не смотреть друг на друга. До их ушей доносились такие слова:
- Мой милый мальчик. Я тебя вспоминал даже в больнице. Давай, глубже, глубже…вот ох хорошо …так, так, да, ой…мой милый цветочек…
Слышен был только голос Шаргии, Али только ''работал'', старался удовлетворять ее. Так прошло минут 30. Гуляеву уже надоело слышать иранскую порнуху.
- Да ну их.
Он с сигаретой во рту подошел к окну, посмотрел через окно и вздрогнул.
- Фаик, Фаик, сюда, быстрей!
Фаик подбежал.
- Кто это стоит там? Ты узнаешь его?
- Да. Нн-ет, как это. Это же Али.
На улице, почти под их окном стоял Али. Он иногда поглядывал на окно Шаргии. Была заметна печаль в его поведении.
- Ну… Тогда с кем она там еб…я?
- Не знаю? Точно что не со мной.
- Слушай, хорош шутить, дело серьезное. Нам же сообщили, что он с цветами вошел в блок.
- А мы же его не видели! Это соседний блок, откуда нам знать, зашел ли он в квартиру, или нет.
- Ладно, все, давай выяснять кто там.
Они тут же сообщили вниз, ''своим'', что личность объекта не известна. Пошла выясняловка. Секс еще продолжался минут десять, потом все утихло, заиграла иранская мелодия, пела Гугуш. Потом приглушенная беседа.
- С кем же она там, с кем?
Через час они прощались. Шаргия плакала, причем громко, просила не забывать его. Чекисты засуетились. Выбежали из квартиры на улицу, подбежали, к их блоку, и стали ждать. И, вот он, этот парень, выходит из парадной и направляется в сторону вокзала. Он был явно иранец, ее земляк, лет 20-ти не больше. Симпатичный темненький высокий паренек.
- Ну вдова, а, соблазняет детей. За такое в СССР четвертуют.
- Да подожди, Фаик. Кто же он?
Парень сел в желтое такси и уехал.
Гуляев и Гусейнов еще минуты две постояли на холоде. Они ждали устную сводку сотрудников наружного наблюдения. Стоял безветренный нью-йоркский вечер. Снег молча падал на них, они переминались с ноги на ногу.
- Как в фильме Рязанова, надо меньше пить, надо меньше пить.
- Да, колотун.
К ним подбежал сотрудник ''наружки'' Амосов, тот самый элегантный молодой человек, следивший за Шаргией. На кепке и пальто его лежали хлопья снега. Он был страшно удивлен, даже озадачен. После небольшой одышки изрек:
- Я не понял ребята. Вы хоть знаете, кто это был?
- Нет. Ну и кто же он.
- Это ее сын. Наследник престола. Реза Пехлеви младший. Как вам это?
Лицо у чекистов вытянулось. Пауза.
- Это тот, который только что уехал?
- Да, и которого вы подслушали.
- Саш, это точно, ошибки нема?
- Век воли не видать. Это сын. Я уже год топаю за ним, мне ли его не знать.
Гуляев и Гусейнов переглянулись.
- Ни хрена себе. Ты что ни будь понял?
- ?...
Прошло минут 15. Они все еще вдвоем стояли на заснеженной улице Нью-Йорка. Говорить было не о чем. Даже снег был какой-то скучный, бесцветный, без искры.
- Слушай Фаик, у меня идея. Давай пойдем в русский ресторан, на Манхеттен. Че то мне пить захотелось. Да чего-то русского блюда поесть хочу, пельмени, или борща. Соскучился я по России. Не воспринимаю я хреновую заграницу. Вся гниль, мерзость и пошлость только здесь, за рубежом. Ничего святого. Лучше нашего советского дома нет нигде. Даже этот снег шепчет нам, мол, люди, езжайте ка к себе домой.
Гуляев разозлился, повернулся в сторону одного из небоскреб, и заорал:
- Идите вы все на хер, пид…., ганд…ы., еб-л я ваши законы и права !!! Пошли все на х….!!!
На него с удивлением взглянули несколько местных прохожих, но они не поняли классическую русскую брань. Да и торопились они, не до этого им.
Гуляев и Гусейнов молча направились в русский ресторан пить водку, топая по глубокому снегу.
ГЛАВА 14
1982-й год. Поминки Брежнева
На поминках Брежнева сидел весь бомонд партийных работников СССР. К Андропову нагнулся его соратник по КГБ небезызвестный Федорчук.
- Юрий Владимирович, может не надо а? Все таки такой день…
- Мне лучше знать что надо а что нет. Этого Чурбанова надо наказать, пришло время платить за все. Это время всегда приходит.
- Нда…
- Ты что не слушаешься что ли?
- Нет, нет!!! Будет исполнено.
- Выполнять.
10 ноября 1982-го года скончался Леонид Ильич Брежнев. А уже 12 ноября, через два дня, в квартире Леонида Ильича в поселке Усово, что на Рублевском шоссе, сидели высокие гости, сидел весь партаппарат СССР. Они ели и пили за упокой души Брежнева, которого похоронили сегодня днем. Во главе стола сидел Андропов, слева от него был Черненко, рядом с ним Громыко. Справа от Андропова сидел Шолоков, рядом его зам., Чурбанов, зять покойного. Далее сидели Щербицкий, Куликов, Кунаев, короче говоря, весь политический бомонд того поколения.
Все значит молча пьют. По правде говоря, многие делают вид что пьют, по настоящему пил только Юрий Чурбанов. Андропов зорко следил за всеми, кто как себя ведет. Глава МВД СССР Шелоков, категорически не пил, ссылаясь на больной желудок. А Андропов в это время размышлял: '' Этот Шелоков думает, что он здесь ведя себя трезво зарабатывает передо мною очко. Думает, что отказавшись от водки он зарекомендует себя трезвым и серьезным человеком. Наверное умный стал. Дудки! Нет уж, поздно уже! Во-первых, я знаю что он старый алкаш, а во-вторых, его время уже подошло. Пора его снимать. Все надо делать своевременно.''
Юрий Чурбанов перед этим застольем вошел в комнату разбитый и подавленный. Ничего себе, конечно! Теперь, после смерти его тестя, положение становится шатким. Кому он теперь нужен? Бездарный, тупой, к тому же успел себе заработать много врагов. Что же делать то? Ему становилось страшно. Все краски жизни вдруг резко стали для него черного цвета. Но выпив пол литра посольской водки, и закусив его черной икрой и жареной осетриной, он вдруг посмотрел на гостей, на первых секретарей союзных республик. Они все сидели такие смешные, прикидывались, делали вид, что переживают эту утрату, а на самом деле теперь они бояться за свою дальнейшую судьбу. Чурбанову стало хорошо.
Нелепо оплакивать, что через 100 лет тебя не будет в живых, точно так же как то, что ты не жил за 100 лет перед этим. Это глупо. На реке Гипанис обитают крошечные насекомые, живущие не дольше одного дня. Есть среди них умирающие в 8 утра, а есть и старые, которые умирают в 5 вечера. Брежневу повезло, он успел состариться. А может это все таки 8 утра?....
Чурбанову стало хорошо. Желудок приятно обжигала водка, туман в голове рассеялся, перед глазами все расплывалось, все кружилось, его закрутило. Он заявил во всеуслышанье: ''нет, кажется жизнь налаживается!'' На него посмотрели. И он посмотрел на всех. ''Блин, здесь сидят одни светилы, даже электроэнергия не нужна, можно осветить всю Москву.''
Перед Куликовым стоял грязный хрустальный стакан. На дне его было немного водки, а по краям он был весь запачкан, зализан слюной, сигаретным пеплом. Куликов долго смотрел на этот стакан. ''Да, вот и жизнь моя грязная и мерзкая как этот стакан. Вся моя жизнь так же в слизи и выпивке. Прислуги, обновляя на столе посуду, поменяли и его стакан. Вместо грязного, поставили перед ним новый, блестящий сверкающий фужер. Куликов снова взглянул на него. ''Нет, все таки жизнь хороша. На душе стало как-то чисто и спокойно. Даже водку стало пить из него удобнее и лучше. ''
Громыко сидел весь такой напыженный и напряженный, как будто проглотил указку. Черненко взглянул на него:
- Ты че Андрюша, расслабься. Белый медведь и так белый, и не надобно его перекрашивать в белый цвет. Цвет уже заранее известен.
- Да, рано вещун я послушав тебя завязал. Двум смертям не бывать, а одной не миновать.
Прошел час. Были слышны приглушенные слова гостей, тихие разговоры, и звон посуды. Потихоньку выяснялось, что кроме Чурбанова пил также Федорчук и Щербицкий. Последние двое уже начинали куражиться, стали чокаться, стучать бокалами, улыбались. Даже минут через 20, Куликов круто обернулся и услышал разговор между ними двоими:
- Давай в съезд поиграем.
- Давай.
- Кто за ветер, прошу голосовать.
- Я, ха-ха-ха.
- Тсс, тише. Все таки поминки.
- Хорошо. А кто за этот трамвай, прошу выразить мнение.
- Я! Гмм.
- Хорош, хорош.
- А кто вот за этого старого пидора, прошу поднять руки. Ха-ха…
- Да тише ты, алкаш.
Куликов строго закачал головой, посмотрев в сторону Андропова. Тот зорко следил за поведением каждого присутствующего. Щербицкий вышел в туалет поссать. Зайдя в темную уборную, он не знал где включить свет. ''А, хрен с ним, поссу так. Как ни будь попаду в унитаз''. Мощная струя как из шланга пошла в сторону, где примерно должен был быть унитаз. Шррр. И вдруг он услышал в темноте перед собой: ''О, ..ты что,…ты на кого ссышь, сука…'' Щербицкий обомлел. Это был голос Тихонова, зам. Сов.Мина. Оказывается он, Тихонов, втихаря тоже изрядно напился и тоже захотел отлить, но зайдя в сортир, он упал и так и заснул. Минут пять он храпел, но его разбудила украинская моча Щербицкого. Тихонов приняв ''душ'', с мокрыми от мочи волосами и брезгливо растопырив руки отправился мыться в ванную. Щербицкий даже протрезвел, и с хмурым лицом обратно вошел в зал, к гостям.
А теперь, я приступаю описывать главную сцену этого застолья. Это так сказать гвоздь программы. Под вечер, когда уже откровенно слышался звон искрящихся бокалов, а в зале играл свет больших свечей, Андропов подозвал к себе Федорчука. Тот наклонившись, услышал всего два слова: ''уже пора''.
- Прям щас, Юрий Владимирович?
- А когда же? Конечно щас! Я уже тебе сказал. Выполняй.
- Но….
- Без каких либо но! Выполнять я сказал.
Получив своеобразную лаконичную установку, Федорчук подошел к совершенно пьяному и даже веселому Чурбанову.
- Юра, есть разговор. Выйдем, покурим.
Они вышли в большой светлый коридор, а оттуда на широкую веранду. Стоял холодный вечер, было темно. Кругом окна жилых домов светились желтым цветом. Чурбанов смотрел на Федорчука мутным взглядом. Тот приготовился, как актер на сцене, набрал побольше воздуха, задержал дыхание, будто готовился нырнуть в набегающую волну, и начал:
- Юра, какое горе, какая беда. Бедный Леонид Ильич, бедный…
- Да уж…
- Да жаль, жаль. Прекрасный был человек, просто прелесть. Многое мог бы еще сделать для людей, многое.
- Да уж, да…
- И должен остался он некоторым людям…Так сказать унес с собой кое что.
- Чего? Что ты мелешь?
- Я серьезно говорю, Юр! Должок за ним остался.
- Кому должок?
- Мне, мне он остался должен.
- Тебе? Ты что ох….л, что ли? Кто ты, а кто он?
- Да уж Юра, именно мне. Бриллиантовый комплект я ему лично давал, месяц назад. Это дорогой подарок, на сумму минимум 100 тысяч рублей. Это был аванс для моего назначения. Он собирался отправить меня послом в Англию. Так что, сам подумай в каком я положении?
- Ну а что ты от меня хочешь?
- Как что, как что, Юр? Изделие я свое хочу обратно получить. Больше мне ничего не надо.
- Ты что, совсем еб….ся? Ты кому давал его, мне? Нет! А если нет, то какого х ..я от меня хочешь?
- Слушай, ты здесь не ругайся. Не хорошо, все-таки поминки тестя. А комплект надо бы вернуть. Время пришло старичок отвечать за базар.
- Послушай Федорчук, я и так тебя всю жизнь ненавидел, а теперь оказывается, мы тебе еще должны.
- Ты свои чувства попридержи при себе, Чурбанов. Все баранку свою гнешь. А на счет ненависти я тебе вот что скажу. Ненависть друг мой тоже надо заслужить. Ненависть тоже чувство, это лучше, чем равнодушие. Люди, не имеющие врагов, ничего не стоят. Кто говорит, что он со всеми в прекрасных отношениях, значит он не нужный материал.
- Слышь, Федорчук, ты здесь философию не разводи. В общем, вот так. Ни про какие бриллианты я не знаю, да и не верю.
- Так, товарищ Чурбанов, значит так, да? Значит вы отказываетесь вернуть долг?
- Да что ты пристал? Вот доеб…я! Какой долг? Какой на х… долг?
- Бриллиантовый комплект говорю, понял!! А если не вернешь, то я доложу об этом Юрию Владимировичу. Тогда уже пеняй на себя, чурбан деревянный.
- …Ты че? Ты это че?
- А че, я ничо.
- …Допустим ты говоришь правду. Ну? И откуда ж я тебе этот хренов комплект достану?
- Это не моя забота, родная ты моя милиция.
После упоминании имени Андропова, Чурбанов явно скис. По спине пробежал мороз. Он понял, что Федорчук ни с того ни с сего не будет пользоваться его именем. Это явно происходит по указке того. Федорчук заметил в глазах Чурбанова нерешительность. Было бы странно, если бы он это не заметил. Иначе, какой он чекист.
- Ну че, Чурбанов? Где мой товар?
- …Ладно…Давай завтра.
- Что завтра?
- Увидимся завтра, вот что!
- Лады.
Довольный Федорчук подпрыгивая вошел в зал, и с радостью пропустил еще граммов 200 водки. После того как принял на грудь, он сделал мучительное лицо, и жадно закусил. Рядом сидел Тихонов, и на его вопрос ''за что пьем'', Федорчук одобрительно кивнул головой (рот был набит едой), и очень серьезно ответил: ''за приказы начальства, которые всегда приятно выполнять''. При этом он не очень ловко закусив черной икрой, не успел донести ее ко рту, и уронил часть икры на пиджак Тихонова, от которого почему-то пахло мочой. И главное Тихонов не удивился, а лишь улыбнулся, а потом тихо сказал:
- Вот сейчас мы заживем, а, Федорчук. Вот хорошо будет.
При этих словах у него было совсем другое выражение лица. Он с таким оптимизмом смотрел вперед и радовался будущему, будто у него договор с Богом, и он проживет на свете еще как минимум 30 лет.
На следующий день около трех часов дня, на берегу Москвы-реки, встретились Федорчук и Чурбанов. Последний передав ему большой сверток, уехал. Федорчук при Андропове раскрыл содержимое, где оказалось пол миллиона рублей. Андропов из под очков взглянул на стоящего справа от него Федорчука:
- Ну что генерал, заслужил ты должность председателя КГБ СССР. Заслужил. Отдыхай.
Федорчук военным шагом вышел из его кабинета. Андропов про себя размышлял.
''Так, этого мало, очень мало. Ловко Федорчук его нае…л. Какие на х… бриллианты? И все же содрать с их семьи надо бы еще. Вот чтобы такое придумать, чтобы шума не было, а? А может все-таки хватит. Ведь баранов надо стричь, а не кожу сдирать.''
ГЛАВА 15
1989-й год. О Николае Чаушеску.
Сын Николае Чаушеску Мариус занюхал в нос кокаин, глаза расплылись, он заулыбался. Ему стало хорошо. Рядом в постели лежала красивая румынская девушка, Ирина. Она была голая, без лифчика, вся мощная грудь на показ. У него появилось желание, и он набросился на нее как голодный тигр. Не знал тогда Мариус, что эта его случайная связь с Ириной сыграет роковую, даже страшную роль в жизни всей их семьи, семьи Чаушеску.
В 1974-м году Николае Чаушеску был избран Президентом Румынии, и объявил себя пожизненным Президентом. Этим самым он окончательно развеял демократические иллюзии румынского народа. Многим известна знаменитая брезгливость Чаушеску, когда рядом с ним ходил его камердинер с флаконом спирта, которым Чаушеску вечно протирал свои руки. Всех своих родственников он привел к власти. Достаточно сказать, что его супруга Елена руководила румынской спецслужбой ''Секуритате'', а также занимала пост 1-го зама премьер Министра Румынии. В доме у них унитаз был из мрамора, а посуда из драгоценного металла. Но 1989-й год стал роковым для Чаушеску. И все началось с мелочи, с какого-то цыгана.
Летом 89-го, в июле месяце, Чаушеску отдыхал у себя на даче. Она находилась за городом, близ виноградных полей. Под вечер, когда наступили голубые сумерки, Чаушеску попросил охрану не следовать за ним. Он хотел остаться один, у него прижало сердце, что-то его беспокоило. Выйдя на пустынную проселочную дорогу, он закинув руки за спину начал спокойно прохаживаться, дышать воздухом. Чаушеску смотрел на небо, улыбался появившимся звездам, приветствовал луну. Вдали играла скрипка, исполняя народную музыку. И вдруг перед ним возник один цыган, он как будто с неба свалился. Чаушеску его заметил уже совсем близко, в шагах 5-ти от себя. Тут же охрана оцепила этого цыгана, но Чаушеску рукой подал знак оставить их двоих. Он был спокоен, тут не пахло террором. Террор имеет свой запах, свою прелюдию. Здесь было другое. Ему понравились глаза этого цыгана, они были какие-то древние, старинные. Было такое ощущение, будто этому цыгану около 300 лет. Цыган его не узнал, откуда ему его знать. Глаза цыгана привыкли видеть поля и луга.
- Как тебя зовут цыган?
- Стефан, мой господин.
- А сколько тебе лет? Откуда ты родом?
- Я из Плоешти, добрый человек. А возраст я свой забыл, не помню уже.
Какие у него были глаза… Они были толи мертвые, толи пустые, толи старые, а быть может никакие. Чаушеску с вытянутым лицом уставился на него. Цыган заметил на руках Чаушеску красивый браслет.
- Мой господин, я вижу у вас браслет хороший. Подарите мне его. Для вас этот браслет ничего не стоит, вы богатый, вы не пожалеете. Меня зовут святым Стефаном. Раз повстречав меня и не обидев, люди становятся счастливыми. Не обижайте меня, для вас этот браслет мелочь, а для меня он все.
Чаушеску недовольно посмотрел на этого цыгана, потом на свой браслет, покачал головой. Этого было достаточно. Его охранка взяв под руки цыгана Стефана, исчезла вместе с ним. Чаушеску вернулся домой грустным. Он думал про Стефана. На следующий день он справился о нем у своих людей, но никто о нем не знал. Через неделю он велел разыскать его в том винограднике, где видел его. Но опять все безрезультатно. Ночами он перестал спать, часто ругался с женой Еленой.
- Ну и сдался тебе этот цыган. Совсем уже с ума выходишь.
- Нет, надо было ему отдать этот браслет. Не нужен он мне.
- Ну и отдал бы. Зачем он тебе?
- Не знаю, почему-то я не решился отдать ему браслет. Не решился и все.
Именно после этой встречи с цыганом у Чаушеску дела пошли на смарку. Он начал часто
болеть, ссориться с родственниками. А его сын Мариус начал принимать наркотики, нюхал героин. И вот однажды Мариус находясь под кайфом, влюбился в замужнюю девушку по имени Ирина. Ей было чуть больше 20-ти лет, она была замужем уже три года, но детей у нее не было. И естественно она от этого страдала, мучилась, по ночам плакала. В тот знойный июльский вечер Ирина вместе с подругами отдыхала у моря. Мужа не отпускали в отпуск, не сидеть же ей одной в Бухаресте в такую в жару. Мариус вместе с друзьями вальяжным видом начали обход по пляжу с целью розыска хороших девиц. Мариус был страшным бабником. Интересная вещь, эти женщины. Мужчина рождается от них, т.е. выходит из влагалища, а потом, всю жизнь хочет войти обратно туда, во влагалище. Интересно. Это были его мысли. И вот он увидел полногрудую беленькую девицу, сидевшую на песке. У нее были длинные-длинные волосы, до самой попы. Рядом с ней были ее подруги, но не такие привлекательные. Их взгляды сцепились. Он Ирине тоже приглянулся. Такой уверенный, смелый, стройный. Только глаза какие-то вечно красные и тупые. В общем, они познакомились. Ирина понравилась Мариусу, и он начал сыпать, поливать на нее деньги, как поливают водой деревья. Мариус изумлял ее своей платежоспособностью, закрывая на ночь дорогие рестораны у моря. Откуда ей было знать, что за ней приударил сын Николае Чаушеску. Друзья Мариуса хотели было отговорить его от такой не нужной затеи, мол, девок тут полно, зачем так транжириться то, но она ему понравилась. Особенно ему понравились ее пышные груди. ''Ребята, это фантастика. Ей всего 20 лет, а какая у нее грудь. Ымм! Просто смерть! Даже у топ моделей нет таких буферов.'' А груди у Ирины действительно были что надо, где то 5-й, или 6-й размер, настоящее вымя. И это при ее возрасте. Подруги Ирины почтительно отходили, не мешая их курортному роману, хотя в душе понимали, что это все временно. И вот однажды, сидя вечером у моря, Ирина призналась Мариусу, что она глубоко несчастная девушка. С мужем ей скучно, не интересно, да и детей то у них нет. Хоть бы дети были бы. Мариус узнал только, что мужа ее зовут Флорин, и он военный. Все, больше к теме мужа они не возвращались. Всего два дня пришлось Мариусу ухаживать за Ириной. Потом они переспали. О, какая это была ночь! Она конечно была не такая опытная, тем более что Мариуса этим не удивишь. Но опять груди, будь они не ладны. Воистину, красивая женская грудь, это символ привлекательности, это визитная карточка. Он во время полового акта кусал и мял ее груди как мнут тесто, не взирая на ее крики. ''Твой муж слепец, он что, не видит такой алмаз!'', говорил он ей в постели. К утру вся грудь Ирины была в черных синяках. Она рассматривала их, сидя перед трюмо, и через зеркало глядела на спящего Мариуса. ''Боже, что я натворила. Бедный Флорин.'' В общем, через день Мариус уехал в Бухарест, а месяца через полтора, уже к сентябрю, Ирина забеременела, и естественно от него, от Мариуса. Муж с ней уже не жил. Надоело ему поливать дерево, которое не дает плодов. А еще через месяц одна из подруг Ирины, Мария, сообщила ей потрясающую новость. Оказывается, Мариус-это сын самого Чаушеску, и его недавно показывали по телевизору. От этой новости у Ирины чуть не произошел выкидыш. ''Что!? Это фантастика. Переспать с принцем, и не знать это. Вот это роман!''
А у самого Николае Чаушеску дела все ухудшались. По ночам снился ему этот проклятый Стефан, и почему-то сверкая своими золотыми зубами, говорил ему: дай браслет, а, дай Николае! Чаушеску тут же просыпался. Ну и хренов цыган. И каждый раз после таких снов с ним происходили страшные события. То на ровном месте умер его брат Георгий, то с ним самим случился инфаркт. А в конце концов, т.е. 18-го декабря 89-го года началась революция. Чаушеску со своей женой Еленой оставив дома буквально все, даже свои носки и туфли, бежали из Бухареста. Но их очень быстро арестовали и поместили в камеру на военной базе в Тяговисте. Суд над ним длился всего два часа, его приговорили к расстрелу.
Но его сподвижники готовили побег для Чаушеску. Все было готово для этого. Расстрел был назначен на 25-е декабря 89-го года. Купили почти всех: конвоиров, часовых, начальника камеры, даже командующего базой. И возможно, что Чаушеску удалось бы
убежать с этой базы. Но что за рок!?! Это судьба. Один из его конвоиров оказался не кто иной, как муж Ирины Флорин. Почувствовав готовящийся подвох, он буквально не отходил от Чаушеску, и объявил всем, что он лично расстреляет Президента Румынии. Ведя Чаушеску на расстрел, он шепнул ему: на том свете передайте привет своему сыну, Мариусу. Скажите от Флорина, он сам поймет. Чаушеску не понял этих слов, но это уже не имело значения. Он лишь заплакал. Запах железа, собачий лай. Это был темный финиш Президента Румынии. Он был расстрелян вместе со своей женой. Картина была трогательна. Муж с женой крепко сцепились друг в друга. Их расстреливали четверо солдат, в том числе и Флорин. Длинные автоматные очереди превратили их тела в дуршлаг. И в этот момент как по заказу в синеве махнула крылом белая птица.
В июне 90-го года Ирина родила красивого мальчика, и назвала его Адрианом. Это была точная копия Мариуса, но он родился с парализованным позвоночником, был обречен. Ирина его сохранила, она не избавилась от него, пусть даже на этом настаивал ее муж Флорин. Адриан до сих пор живет в Бухаресте, передвигается в коляске. Но дело ни в этом. Однажды Ирина проснувшись утром, рассказала всем о своем сне. Она видела во сне какого то цыгана. Он улыбался, а в руках у него был какой-то браслет. И буквально через день Адриан, ее сын, начал ходить, он вылечился. Это мистика, но факт.
ГЛАВА 16
1995-й год. О Горбачеве.
Московскому журналисту Александру Суетину надоело писать ерунду. Не то чтобы он искал сенсаций, нет. Но просто он хотел запомниться, высунуться из толпы, заработать себе имя, славу. Вот что хотел от журналистики, да и вообще от жизни Саша Суетин, корреспондент газеты ''Московский день''. Но как это сделать, как? Писать о том, что кто-то где-то почему-то тявкнул, гавкнул, или пернул, это разумеется не серьезно. Нет, конечно, это ежедневная работа журналиста, так сказать его хлеб, деньги. Как говориться, журналистика, это очень древняя профессия, … ну, в общем, это вторая древняя профессия. В общем…
И в тот день, 13 сентября 95-го года, в это бархатное московское утро, когда еще не осень, но уже и не лето, в этот приятный день, Саша понял, его осенило. Эврика! Он понял, он действительно понял, что надо сделать, чтобы стать знаменитым, известным журналистом и писакой. Он вышел на балкон и начал орать с 9-го этажа вниз: я понял, слышите вы, люди, я понял!!! Боже, как сверху люди кажутся маленькими! Старушки-сплетницы сидели на скамейке и подняли свои головы кверху, но ничего не увидели. Саша опять забежал в комнату. Он был сегодня одержим.
Боже, как это я раньше то не догадался, а? О!!! Черт, черт, черт! Это же элементарно, это так просто, что даже можно и не заметить. О чем думают писатели, поэты, журналисты, когда пишут свои книги, статьи или трактаты. О чем? Ведь они же пишут ахинею, херню, дребедень. Вот она, истина! Ведь это так явно, будто сама жизнь постоянно подсказывает это человеку, а человек не понимает. Во истину мы живем в 3-м измерении, большинство из нас тупые. Они не видят то, что явно, что стоит перед ними и просит, мол, возьми меня, а человек принципиально не берет, он просто не хочет развиваться, идти вперед. Его сердце любит покоя, отдыха, хотя этим самым оно, это сердце, обманывает человека, дезориентирует его. У каждого человека в голове целая монархия, поэтому не нужно заниматься чем-то нарочно. Ну, блин все, к делу.
А догадался Саша вот о чем. Оказывается, по его мнению, есть очень простой метод для творческого человека стать известным. Вы случайно не знаете этот метод? А вот он. Это значит, что бы вы писали о знаменитостях, о великих, ну, или известных личностях. И журналист должен брать интервью именно у таких, он должен общаться именно с такими. Ибо на их плечах, на плечах знаменитых людей, на их шее, очень легко выделиться. Вас обязательно заметят, запомнят, зафиксируют. Вы попадете в обойму. Он имел точное представление о том, что надо конкретно сделать, а не просто сказать или болтать языком. Это точно, сказал сам себе Суетин, и решил, что первым его объектом будет Михаил Сергеевич Горбачев. Почему? Да потому, что он сегодня как никто нуждается в поддержке, во внимании. Он сегодня в опале, не у дел, так что Горбачев точно не откажет ему в интервью.
Расчет Саши оказался точным. Михаил Сергеевич действительно не отказал ему, и они встретились у него дома, в доме Горбачева. Первый и последний Президент СССР встретил Сашу на редкость тепло. Он крепко пожал ему руку, Суетин даже не ожидал. Хотя квартира Горбачева удивила Сашу своей простотой. Он со своей камерой и диктофоном присел в роскошном кресле, и пока Горбачев исчез на минуту, он стал разглядывать его обиталище. На стене висела всего одна картина известного художника, на полу был дорогой ковер. И еще в квартире были две прислуги, старые женщины. Вот и все, что успел пока заметить Саша, так как в комнату вошел Горбачев.
- Ну, молодой человек, значит так сказать вы и есть тот самый журналист. Так вот значит, да?
- Да, Михаил Сергеевич, это я, Александр Суетин, из ''Московского дня''.
- Так, так, хорошо. (Задумался) Так, ну что, я значит вас слушаю, Александр.
- Можно просто Саша.
- Хорошо, Саша. Говорите.
- Первый вопрос, Михаил Сергеевич. Расскажите о своем детстве. О том, как провели вы свое детство.
- Нет, так не пойдет. О своем детстве рассказывать очень нудно и трудно, годы многое проглотили. Но я помню одну историю, случившуюся со мной, когда мне было 12 лет. Хочешь расскажу?
- О чем речь. Конечно хочу, пожалуйста.
- Ты знаешь, Саша, я еще тогда, в детстве, долго думал о том, а могут ли животные мыслить, размышлять. Ты не думал об этом? Вот видишь, а я тогда размышлял. Я точно знал, что любое животное, даже корова, или свинья имеет душу, она прекрасно понимает человека, но не может говорить. А может даже не желает говорить с человеком. Что с ним говорить то?
- А с чего вы взяли, что это так, мол, животное умеет мыслить.
- Мы жили тогда в Ставропольском крае, в Красногвардейском районе, в селе Привольное. В километрах 10-ти от нас, в предгорьях, протекала большая река. Зимой бывали частые наводнения. И вот в тот день случилось это самое наводнение. Река бурным потоком все смывая на своем пути грозно и шумно устремлялась вниз. Нам сообщили, что нашу скотину, т.е. корову и трех маленьких телят, тоже река уносит вниз по течению. Мы поспешили туда, наверх, чтобы помочь им, увидели, что многие скотины провалились в этот страшный поток, их уносило течение. Их головы несколько раз всплывали, потом опять терялись в воде. Стало известно, что один наш теленок тоже попал в этот поток, и его уносила и било об камни. Я вместе с нашей коровой, с матерью этого теленка, бежали по берегу, пытаясь рукой достать его, и извлечь из воды. Так вот эта корова, к твоему сведению, рычала, плакала, мычала, и вместе со мной пробежала около 2-х километров. Она прекрасно понимала, что ее теленок в беде, но в тоже время не спасала его, боялась. Ведь она чувствовала, что стоит ей прыгнуть в воду, ее ждет смерть. Она просто бежала со мной рядом, переживала, но не жертвовала собою. Она это понимала, ибо у нее есть душа. Бездушному животному было бы все равно, тонет ее дитя или нет. Мы спасли этого теленка, он потом вырос в огромную корову.
- Да, хороший рассказ.
- Понравился?
- Конечно.
- Михаил Сергеевич, скажите, вот говорят, что вы продали СССР, я извиняюсь, мол, сами продались американцам, и таким образом развалили Советский строй. Что вы можете сказать на это?
- Дорогой мой Саша, я так и знал, что ты задашь мне этот вопрос. Ну как ты думаешь, Саша, разве Советский Союз представлял из себя картошку, или мясо, а? Вот видишь, нет. Тогда как его можно продать, а, Саш? Как? Мне надоело, и вообще скучно отвечать на этот вопрос, так как люди все равно не поймут меня.
- А в чем же все-таки суть? Я постараюсь понять. Что явилось причиной распада мощной державы?
- Ты знаешь, это сложный вопрос, я сразу не смогу ответить на него. Одно я скажу, что я не хотел так просто уходить в отставку. Надо уметь уйти. Надо во время уйти. Многие это
не поймут, ибо они тупые, им не дано это понять. Ты знаешь Саша, что Пеле стал королем футбола в основном из-за того, что он во время ушел с футбола, он не поехал на Чемпионат мира в ФРГ, в 1974-м году. Он тогда уже был не тот, и если бы он туда поехал бы, то весь мир разочаровался бы в нем. Во время уйти это искусство, которое не каждому
по плечу. Саша, ты поверь, я по своей сути лидер, я вожак. Я не мог так просто уйти. Я бросил вызов всему миру, всей системе, всему земному шару, тем более, что это было на руку нам, русским, славянам. Зачем нам кормить бездарные республики? Правда, и они нам давали кое-что, но больше все-таки мы им. И главное, бросив вызов кому-то, или чему-то, ты не должен дать им опомниться, как бы придти в себя, как бы подготовится для ответного удара. Брось вызов, и все, добей их всех. Ведь развалить СССР хотел еще и Хрущев, и Брежнев. Да, да, вот видишь, ты это не знаешь. Но они как бы начинали, делали несколько шагов, и все, тормоз. Больше ничего. Ведь все же знали, что еще с 50-х годов в СССР начался спад. Стало все хуже и хуже. Самое лучшее время было при Сталине, где в бочках продавали черную икру. При Хрущеве было намного хуже, и это произошло не случайно. Хрущев хотел развалить строй, но не решался. При Брежневе стало еще темнее, вспомни, вспомни времена застоя, вспомни талоны, там еще что-то, понимаешь ли. Вот так вот. Ну вот. Я тоже мог бы сдержать, сохранить строй. Кто говорит, что СССР-это утопия, тот ничего не смыслит в политике. Ведь какой-то Китай, или какая-то Куба, Корея или Албания, до сих пор сохранили этот социалистический строй, который мы им посоветовали, внедрили, согласись, мы, именно мы. А сами жили в дерьме. Так что, все зависит от своевременных реформ. Я на эту тему много раз говорил и с писателями, и журналистами, но мало кто меня понимал. Им не дано это понять, а знаешь почему? Чтобы понять, необходимо иметь способность к пониманию, необходимо быть просвещенным человеком. А вот этой способности и просвещенности у них нет, образование тут не причем.
- Михаил Сергеевич, вас сейчас вспоминают старые друзья, или они забыли вас.
- Естественно мы общаемся уже не так часто, но это нормально.
- А вам не обидно от этого?
- Нет, зачем. Ты знаешь мое любимое время года?
-…?..
- Это осень. Я люблю осень. Так как только осенью познается, какие листья более слабые, а какие более прочные. Слабые листья выпадают с деревьев очень быстро, при первом же холодном ветре.
- Хороший пример.
- Многие простые чиновники испытают это все на своей шкуре, когда будут в опале. Это для них в будущем, а для меня это уже вчерашний день. А в опале будут все, запомни это Саша. Я это увидел и ощутил года три назад. Теперь я уже отхожу, у меня так сказать отходняк. Я прихожу в себя, и уже пришел. А им, этим Президентам, Министрам еще предстоит пройти 7 кругов ада. Предстоит, это закон, мало кто подыхает в кресле Президента, очень мало.
- А кому ни будь вы завидуете, Михаил Сергеевич?
- Конечно да. Так ведь зависть это ж ведь нормальное явление. Не завидует только труп. Просто есть люди, кто умеет гасить свою зависть, ловко маскировать ее в своей гнойной душе. А многие не могут с собой справиться, не могут и все. Кому охота в этом признаться, разве нет?
- А не могли бы вы так вот просто уйти, ну, без шума и пыли. Не могли?
- Мог бы. Но ведь я же тебе сказал, что по своей натуре я вожак, я первый. Всегда надо быть первым. Жизнь ведь она не моя, Саша, ее мне подарили, причем даром. Это арена, сцена, где ты должен сыграть сложную роль. Хотя многие предпочитают стоять за кулисами. Когда у власти дурак, то и народ живет хорошо. Я умный, а от умного добра не жди. Около людей часто происходят исторические события, но они их не замечают. Они думают, что большие события должны сопровождаться с каким то шумом, с войной или музыкой. А когда уже это событие произошло, то все равно человек не верит в случившееся. Мол, почему все так тихо. Если я отдал бы всего 10 или 20 % того, что я имел, то не вошел бы в историю. Надо всегда отдавать больше, отдать где-то 80% того, что имеешь. Тогда история твоя. Т.е. в историю я вошел
бы в любом случае, но не так запомнился бы. А сегодня я лауреат Нобелевской премии мира. Разницу чуешь?
- Чую.
- Ну, вот видишь как хорошо.
- Михаил Сергеевич, а как вы относитесь к войне?
- К какой войне?
- Ну например к войнам на территории СНГ. Там, между грузинами и абхазами, армянами и азербайджанцами, и т.д.
- Ты знаешь, Саша, эти нации воевали всегда. Они всегда держали пальцы на курке, а я просто создал возможность, и они нажали на этот курок. Т.е. рано или поздно они начали бы воевать. Это уже вчерашний день. Просто на просто, то что происходит сейчас, не верно.
- А что именно?
- Ну например то, что в Баку по телевизору открыто показывают зверства армян на территории Азербайджана. Этим азербайджанцы якобы готовятся к войне, мол, поднимают свой патриотический дух. Это же вздор. К войне так не готовятся. Показывая такие душераздирающие сцены азербайджанская молодежь начинает бояться армян, пугаться их. Это не правильно. Вместо того чтобы снимать про Горбачева детские фильмы или мультфильмы, будет лучше если в Азербайджане повысят патриотизм, сделают его принудительным, как хотя бы в Китае, Израиле или в Турции. Тоже в равной степени касается и самих армян. Там, в Ереване, уже долгие годы ведут пропаганду о зверствах турков, о том, как много лет назад турки вырезали, именно вырезали много армян. Ты поверь Саша, этим армяне еще больше начинают бояться турков, и постепенно утухают. Армянин боится турка как ягненок волка. И в этом безусловно виновата неправильная агитация, построенная на чрезмерной жестокости и дикости врага. Когда по телевидению показывают кровь и трупы, то человек дрожит, это от него не зависит, он же человек. В крайнем случае армяне будут ненавидеть турков, не более того, но в тоже время будут страшно бояться их.
Кстати, о турках. Страны Кавказа, ну, например тот же Азербайджан, должен наконец понять, что вечное их счастье зависит от России, от русских. Ведь это понять не сложно, поверь мне Саша. Даже перепады в погоде, циклоны, ветер и снег, дождь, и всякое там другое полностью взаимосвязано у России с Азербайджаном. В Москве идет снег, и тут же в Баку становится холодно, там это отражается. А Турция граничит с Азербайджаном, находится совсем рядом, а вот климаты у них разные. Т.е. Бог все распределяет системно, по своей структуре. Я знаю, щас в Азербайджане идет мощная протурецкая пропаганда, мол, азербайджанцы доказывают всему миру, и первым долгом самим туркам, что у них с турками одни корни, один и тот же исток, одно так сказать родовое начало. Может быть и так, я не спорю. Но это уже политика, и эти азербайджанцы не понимают, что это ровным счетом ничего не значит. Абсолютно ничего! Все равно у них с турками ничего не будет клеиться. Это разные нации, это совершенно другая психология. Они вечно будут улыбаться друг другу, обниматься, называть себя братьями, я знаю, а в душе, в самой глубине сердца, будут отталкиваться друг от друга как бильярдные шары. Им вместе не интересно. Ведь посмотри, ни один азербайджанец никогда не женится на турчанке, и наоборот, ни один турок не женится на азербайджанке. Может это и случится, но это будет очень редко, это будет эпизод, и эти редкие браки будут носить скорее финансовый интерес, там будет подоплека карьеризма, или еще чего-то, так сказать. Вот так вот. А даже щас, вот сегодня, в Азербайджане местные парни женятся на русских. У меня есть
такая информация. Какой там у них может быть интерес? Это же не политика, это уже взаимная привязанность. Ни один азербайджанец не напишет книгу на турецком языке, это ему не нужно. А на русском языке в Баку говорят так свободно, будто ты в России. Любой азербайджанец, даже дикий абориген, будет говорить, хотя бы понимать на русском. Азербайджанцы очень долгое время варились в одной кастрюле с русскими, так что вкус этой еды еще долго будет во рту у наших народов. Один родовой исток ничего не значит. У нас, у русских, с сербами, с поляками, тоже один и тот же исток, но мы разные, понимаешь Саша, РАЗ- НЫ-Е!!! Это психология.
Суетин беседовал с Горбачевым уже минут 30. За это время служанка принесла поднос с чаем и кремовыми пирожными. Отпив чаю и поев пирожных, Саша как бы сдобрел и успокоился. Он стал улыбаться.
- Ну вот, видишь Саша. Вот мы и с тобой вместе поели. А это свято, Саша.
- Михаил Сергеевич, расскажите какой ни будь смешной случай из вашей жизни. Ну что ни будь такое юморное…
- Это можно. Значит так. Дело было давно, это я еще учился в институте, жил в общежитии. Так вот там, у нас в комнате, устроили настоящую дедовщину. Старшекурсники ничего не делали, все за них проделывали мы, молодые студенты.
- А что допустим делали?
- Ну что, что… Допустим, гладили им брюки, чай заваривали, за хлебом или водкой шли.
- И вас посылали?
- Нет, меня заставили заваривать для них чай. Я оставался со студентами 5-го курса и до последних из студенческих дней, пока они не окончили учиться, я для них заваривал чай. Раз было отказался и один из них ударил меня по щеке. Больно было. Ну и все, я стал заваривать для них чай.
- А вы не ответили своему обидчику?
- Я им всем ответил по-другому, по-своему.
- А как?
- Это уже было в июне, когда они все оканчивали институт, защищали дипломы. Они хотели на мажорной ноте уйти, и вызвав меня, ласково поговорили со мной, мол, извини, здесь был такой порядок, заваривать для нас чай. Дескать, не обижайся мол, и мы когда были молодыми, также заваривали чай для старшекурсников. Ну вот, а я им тогда и выложил, что сполна с ними расквитался, мол, мы в расчете. Когда они удивленно спросили, каким это образом, то я ответил, что каждый раз я в их заварку писал,
добавлял туда свою мочу. И они это пили, они же не знали этого.
Суетин начал смеяться, даже ржать как лошадь, нагнувшись до колен.
- А они что, Михал Сергеич?
- А что они, что они то? Один из них, Славка Подолян, из Киева, зарычал на своего товарища, что ''я же говорил, чай он нам подает какой-то не такой, с каким-то привкусом, а ты заявил, что он цейлонский, мол, это заграничный товар. Идиот!'' В общем, они еще раз меня оттузили, и понурив голову ушли. Больше я их никогда не видел.
Саша Суетин минут пять смеялся.
- Михаил Сергеевич, а можете ли вы ответить на вопрос, как стать умным? Как им быть?
- Сейчас я тебе расскажу один случай про моего однокурсника, Колю Аужинова. Так вот этот Коля учился на 1-м курсе, и во время занятий по физике заметил на доске пару нерешенных задач. Он тяжело слышал, можно сказать был полу глухим, и подумал, что эти задачи задал нам на дом наш педагог. Ничего не разузнав он 4 дня мучился и решил одну из этих задач. Какого же было удивление педагога физики, когда он ему показал решение одной задачи. Оказывается, эти задачи наш педагог уже неделю обсуждал с немецкими физиками, и они никак не могли найти решение. А Коля не зная этого решил одну из задач. Вот так вот.
В эту самую минуту дверь резко и с шумом распахнулась и в комнату вошла дочь Горбачева Наташа. Она выглядела очень вульгарно. Мини юбка, ритузы, шпильки, к тому же она была пьяна. После развода с мужем она уже с ума сходила. Бесчинствовала, беспредельничала, безобразничала. Саша смотрел на нее как на инопланетянку.
- Ты что меня позоришь а, Наталья? Здесь же люди, ты что?
- Ой папа. Хватит, хва-тит, я у-же, ус-тала.
- Вон, вон отсюда, бесстыдница.
- Ой папа, не учи меня жить.
Горбачев повернулся в сторону Саши. У него глаза залились слезами. Видно было, что он
не справляется со своей бесстыжей дочерью.
- Ну что ты будешь с ней делать а, Саш, что? Она ж с ума сходит, позорит меня. Пошла вон, дрянь!
Наташа абсолютно не обращая никакого внимания на крики отца, развернула на столике малюсенький бумажный пакетик. Саша заметил там что-то белое. И она, Наташа, перед изумленными от ужаса глазами Горбачева и Саши (особенно эти глаза были у Саши), понюхала героин, а может кокаин. Она насыпала немного на кисть с тыльной стороны и втянула, сильно вдохнула порошок в нос. Горбачев взяв за руку обалдевшего Сашу произнес только это:
- Саша, я не могу, пойдем отсюда, пойдем. Я ее ненавижу, меня от нее тошнит. Ты не
думай, у меня была хорошая семья, у нее было хорошее воспитание. Ведь ее же воспитывала сама Раиса Максимовна. Наталья потом испортилась. Кстати, пойдем в комнату Раисы Максимовны, я тебя познакомлю с ней. Какая у нее мать, и какая она, это дрянь. Пройдя большой зал, они завернули в сторону комнаты супруги Горбачева. Михаил Сергеевич постучал в ее дверь.
От сильного и нервного стука (Горбачев уже нервничал), дверь поддалась, и они оба машинально вошли туда. Перед их взором стояла странная картина. Она, Раиса Максимовна, полностью голая позировала перед художником. Она расселась в кресле и выглядела очень сексуально. Тело белое, груди пышные, ножки стройные, волосатый лобок. Саша раскрыв рот смотрел на нее. Супруга Горбачева в свои не молодые годы выглядела достаточно аппетитно. Годы не помеха, когда человек очень хочет кому-то понравиться. Усатый художник увидев их, тут же спрятался под стол на четвереньках. Оттуда видны были только пальцы его рук. Раиса
Максимовна же взяв халат выбежала прочь. Кажется она постеснялась только Сашу.
Саша осторожно посмотрел на Горбачева. Он стоял белый как мука. Михаил Сергеевич уставился в потолок, или на карниз, и тихо вымолвил:
- Как ты не во время, парень.
Семье всемирно известной личности нечего и некого стесняться. Они уже на сцене, зачем им уходить за кулисы, это бесполезно. Они на виду, их все видят, их пороки вызывают только интерес, даже симпатию, а иногда и подражание. Хотя те же пороки у обычных людей никому не интересны, даже противны. Так устроен свет.
Саша понял, что надо рвать когти. Он не помнит как он вышел оттуда. У него голова была чугунная, он буквально летел к себе в квартиру. Ему хотелось выпить водки, спокойно посидеть, покурить, подумать о происшедшем, об увиденном. А потом написать, но не статью, а книгу, или брошюру. По дороге он понял, что дома ничего нет пожрать, и он поднял голову. Так ведь он же рядом с родительским домом. Он шел по Садовой улице, где был расположен их дом, и где прошло его детство. ''Мама шас дома, шас нажрусь, напьюсь, и отдохну. О, что это было, блин. Ну и семейка у Горбачева.'' Он вбежал на 3-й этаж, и своим ключом отпер дверь, вошел внутрь. В коридоре запахло жаренной картошкой с мясом. Запах шел из кухни. Он прямо в туфлях направился туда, и…
Что это, фотоэффект, обман зрения, или что? Может это сон? Он кольнул, сильно ущипнул себя, но не помогло. На кухне, прямо перед тарелками и кастрюлями, при запахе еды Игорь Аброськин, старый его друг, аккуратно уложив на стол ее мать, Сашину мать, трахал ее. Саша не видел лица своей матери, он слышал ее голос. Она закинув свои ноги на плечи Игоря охала под ним. Спина Игоря была волосатой, такой черный мех, будто зверь какой-то. Такой, пес махнорылый. Детишки увидев это, т.е. его волосатую спину на экране, точно ох…ли бы. Чайник кипел, даже свистел, с крана бурлила вода, да и стол скрипел, поэтому стоны ее матери не так хорошо были слышны. Но самое главное, что удивило Сашу Суетина на самом то деле, его матери на тот момент было больше 50-ти лет, и все туда же. Хотя конечно его мама следила за собой, она выглядела гораздо моложе своих лет. И что удивительно, они были так заняты, что даже не заметили его. Он, стоя на пороге кухни увидел все это в течение секунды, ну, две, не больше, и тут же убежал с квартиры.
Он голодный и злой прибежал домой. Горбачев и его семья как-то вылетели из памяти. Он заснул на диване прямо в одежде. А разбудил его телефонный звонок, это звонила его мама.
- Сашка, Санек, как дела родненький? Папа только что приехал из командировки. Я приготовила твой любимый бивштекс с кровью, мы будем ждать тебя. Подожди, с отцом поговори. Саш, привет, как жизнь. Че ж ты мать свою не наведываешь, а? Я в командировке уже неделю, а ты всего один раз был у нас. Бесстыжий ты. Может ей что ни будь нужно. Балда! А ну давай к нам, а то мама обидится.
Саша повесил трубку, и отключил телефон. Присев на кровать он закурил.
''Какой на х… из меня писатель или журналист. Читатель я, обычный такой читатель, не более того. Литература – это тина или капкан, который затягивает многих к себе, а потом захлопывается, а еще дальше она расставляет всех по своим заслуженным местам. В принципе, в жизни происходит то, что по большому счету должно произойти. Иначе не бывает.''
И налив сотку водки с размаху выпил и врубил телевизор. На экране выступал Горбачев. Показывали старые кадры времен перестройки. Суетин не выдержав вышел на улицу. Его душа натянутая струной кричала, звенела, он просто шел и не знал куда, и вдруг перед ним он, Игорь Аброськин. Они столкнулись носами. Он выглядел отдохнувшим, приятно уставшим. Игорь спросил Сашу
- Ты куда, Саш?
- А куда глаза глядят. Поверни меня назад, и я пойду назад, куда ты скажешь.
- Мой тебе совет. Иди всегда вперед, причем иди быстро. Ты дома один?
- Как всегда со всеми и ни с кем.
- Ничего, время лечит, браток. Время лучший терапевт.
Не угадать бы того, что умом не понять, и не услышать бы стона, что не для меня, кто бьется в горячей подушке у ясной свечи.
ГЛАВА 17
2000-й год. Тур Хейердал
На городском пляже Шихово, в Баку, стоял вечер. Пляж был почти пустынным, никого уже не было. Было около 10 - ти вечера. Солнце уже закатилось, начинало темнеть. Вдали стояла красная «девятка», а совсем рядом купались два друга. Они изрядно напились, и уже собирались домой. Но надо было освежиться, и еще разок хотелось нырнуть, окунуться в воду, уж больно море ласково приглашало к этому. Один из друзей вальяжно лежал на песке, а другой поплелся в море. Тот который лежал на песке через минуту услышал пронзительный крик своего товарища. Он резко поднялся на крик, и увидел как его друг с ужасом в глазах бежит обратно к берегу, разрезая ногами воду.
- Акула, акула!!!! Фарик, честно, клянусь говорю, акула! Я ее видел!
- Ты че, совсем что ли ох-ел? Последняя рюмка была лишней, тебе пить противопоказано, брат.
- Фарик, боюсь, что мне никто не поверит. Я почти протрезвел. Посмотри на меня.
- Слышь, какая акула? Это ж Каспий. Ты совсем ****-ся?
- Я говорю честно, я уже трезв. Это была акула.
Он действительно был уже трезв. От него даже не пахло водкой.
Семья Крутиковых проживала в Баку около 100 лет, уже третье поколение. Отец Виталий Крутиков, 50-ти летний педагог по военной подготовке в средней школе, жена его, Маргарита Петровна, была детским врачом, и двое детей, сын Валера и дочь Татьяна. Валере было 23 года, а Тане не было и 20-ти. Они жили в поселке ''Монтино'' (район Баку), и ничего не понимали на местном азербайджанском языке. Эта семья игнорировала местный язык. Тут пахло шовинизмом. Они вообще не хотели изучать этот язык, ибо он им был не нужен, это было для них не важно. В принципе это естественно. Был бы на их месте автор этих строк, поступил бы точно также. Зачем изучать азербайджанский язык, пусть даже ты живешь в Баку. Зачем? Ведь в Баку даже местный колхозник, любой абориген, будет стараться угодить иностранцам, будет криво, косо говорить, или стараться говорить на русском языке. Это уже менталитет. По крайней мере, семье Крутиковым сильно повезло, что они проживали в Баку, а не в Ереване, или Тбилиси. Там они были бы вынуждены изучать местный язык, иначе они не смогли бы даже купить в магазине хлеб. Это факт. В общем, дело ни в этом. По вечерам семья собиралась за ужином вместе, потом к столу подавали чай, и они долго обсуждали произошедшие за день события. Виталий Палыч читая местные газеты высокомерно отзывался о поведении бакинцев, уважал только иностранцев. Его жена и дети были полностью с ним согласны, одобряли каждый его аргумент. Они терпеть не могли смотреть местные каналы по телевидению, смотрели только НТВ, ОРТ, РТР, читали только русскоязычные газеты, короче говоря, игнорировали местный микроклимат, презрительно относились к Азербайджану, да и вообще планировали в дальнейшем уехать из Баку навсегда. Но куда, куда же ехать? Валерий Палыч хотел действовать наверняка. Он имел огромнейшую силу воли, так как он имел конкретную цель. И вот судьба сама предоставила им такую возможность.
В июне 2000-го года, в Баку приехал сам Тур Хейердал, знаменитый исследователь, мореплаватель, естествовед. Мне кажется, Хейердал не нуждается в дифирамбах. Целью приезда Хейердала в Азербайджан был поиск корней древних людей, а также он хотел поближе изучить Каспий, это необычайное море. О его приезде стало известно семье Крутиковым. Дело не только в самом Туре Хейердале. С ним в Баку приехал его внук, Андре. Андре было 22 года, он был не женат. За счет дедушки колесил по всему миру, изъездил пол земного шара, был любознателен. Об этом, т.е. об Андре, тут же узнали Крутиковы. Они не хотели упускать такой шанс, и норовили поскорее выдать за Андре свою дочь Татьяну. Таня была не плохая девушка, хоть и не далекая. Иностранным она не владела, литературой и искусством не интересовалась, ходила на дискотеки. Была симпатична, такая высокая, стройная, длинные локоны, румянец на щеках.
Короче говоря, ее матушка, Маргарита Петровна сообщила ей о будущем женихе.
- Это же семья Хейердалов, ты не слышала? У, дура! Нечего тебе со шпаной ходить, тусовать. Сиди дома эти дни.
Таня действительно не слышала о Хейердале. Но слова матери для нее было законом, так что она ждала своего норвежского жениха с большим нетерпением. Так как Валерий Палыч был пронырой, живчиком, то он через Норвежское посольство в Баку вышел на Хейердала. Как известно в то время супруга посла Норвегии в Азербайджане Олафа Берстада, была русской. Так вот через нее Маргарита Петровна пригласила к себе домой внука Хейердала. Она с мужем подошла к зданию посольства, что в старой крепости Баку, и увидела в приемной посла высокого молодого норвежца. Супруги Крутиковых очень обрадовались, когда узнали, что молодой иностранный гость, внучек знаменитого Хейердала, ломано, с большим акцентом, но все же говорит на русском. Это что-то. Проблем с языком не будет, худо-бедно, объяснимся.
- Ура, как хорошо! Приглашаем вас к нам домой на обед. Поняли, понимаете? Ну очень хорошо.
Иностранный гость действительно не много понимал на русском. Его звали Алан, он тоже был норвежец. Он был земляком Хейердала, но родственных связей с семьей Хейердалов он не имел. Поэтому он был крайне удивлен такому назойливому гостеприимству со стороны местной русской семьи. Но приглашение он принял, нельзя обижать людей, тем более как он понял, что его хотят познакомить с их молодой дочерью.
И вот Виталий Палыч на своей ''шестерке'' привез Алана к себе домой. Стол был уже накрыт. Так как стояло лето, стол ломился от изобилий свежих фруктов и овощей. Посреди стола на подносе красовался жаренный поросенок с яблоками и черносливами в пузе, и конечно же большой графин русской водки. Ведь водка для русских, это не просто спиртной напиток, это не просто выпивка, это настоящая русская национальная идея, мысль. Алан как любой европеец любил пить за счет других. За свой счет иностранцы всегда трезвенники. Ему представили Татьяну, которая вышла к нему как молодая княжна, вся такая официальная, строгая, чуть надменная. Но вскоре ей Алан понравился, потому, что он не обращал на нее никакого внимания, а просто ел и пил. Как говорится, а Васька слушает да ест. Женщина по-своему претворяет в жизнь закон обратной реакции. Крутиковы по-отечески ухаживали за ним, пичкая в его большую тарелку мясо, картошку, наливая водку.
- Ну что Алан, вкусно?
- О, ошен, ошен вкусно. Вери гуд, экселент.
Он нажирался всеми яствами, что было на столе. Он прям нырял в кушанья как ныряют в воду, и делал это второпях, будто куда-то спешил.
- Не торопитесь, сэр Алан, жуйте спокойно, медленно. Пусть хорошо перевариться ваша пища. Мягко сказала Маргарита Петровна, чрезмерно рано войдя в роль тещи.
Через минут 40 Алан был уже готов. Он икал, ковырялся с зубочисткой во рту, и налитыми глазами пристально смотрел на Татьяну. Она ничуть не смущаясь тоже ела, и по наказу матери улыбалась ему. Наконец Алан не выдержал и сказал:
- Мей би я не мношко поковорить с Татьяной.
- Конечно, конечно, милый Аланчик, конечно родненький. Мы цивилизованные люди, мы не какие ни будь азербайджанцы. Мы все понимаем, все!
Через минуты две Алан оказался в отдельной комнате с Таней. Он был настолько пьян, что ему казалось, что он находится в своем родном Ставангере. Таня была похожа на одну из его норвежских девиц. Комната была большая, с огромной кроватью и трюмо. Это была Танина комната. На подоконнике играл магнитофон, пела Аллегрова. Алан смотрел на Таню одним глазом, второй глаз у него закрылся от хмели. Он шатаясь подошел к Тане, привлек ее к себе и начал целовать ее в шею. От нее пахло французскими духами. Он возбудился еще больше, Таня не сопротивлялась. Через минуту они уже лежали в постели и с их комнаты в гостиную доносились Танины стоны:
- О Боже, Алан, ты что делаешь, ну что ты делаешь, а….
Было ясно, что Алан не плохо справляется со своей обязательной программой. Через час он вышел оттуда еще больше пьяный, будто он там не сексом занимался, а пил. Таня осталась там отдыхать, он ей понравился. Да и вообще она стеснялась пока выходить к людям.
Дома, в освещенной от солнца комнате была только Маргарита Петровна. Виталий Палыч уже ушел по делам, не стал мешать молодым, все прекрасно понимая, а Валерки и вовсе не было дома. Так что матушка Тани осталась одна ухаживать за норвежским гостем, и будущим зятем. Она улыбнулась Алану, когда он шатаясь вышел из комнаты ее дочери, и налила ему крепкий чай. Алан справился о ее муже, о Виталии, и узнав, что его нет дома, уже внимательно посмотрел на Маргариту Петровну, на будущую свою русскую тещу. Теща была в ударе. Ей не было и 50-ти лет, где-то 47, 48 лет, но она строго ухаживала за собой. Систематически стриглась, красилась, наводила марафет. Короче говоря, теперь и она понравилась Алану. Он выпив чаю, взглянул на ее пышный бюст и белые руки, приблизился к ней, и приманил ее за талию к себе.
- О, Алан, вы что, Таня увидит, тише.
Она слабо сопротивлялась, но Алан понял, что этот бастион он сейчас возьмет, ибо у него опять появилось желание. Его член встал трубой и уперся о ее живот. Она это почувствовала и покраснела.
- О Марго, я фас любить, ошен любить.
Она еще больше покраснела, и тихо, очень медленно начала водить его к себе в спальню. Обычно так за уздечку ведут лошадь или коня. Теперь уже со спальни Маргариты Петровны доносились звуки.
- О, Аланчик, тише, успокойся, о,…я сама, сама.
- О Марго, я любить тебя, любить…
- Тише, Аланчик, а, ,..ты что,…а,….
В общем минут через 30 Алан вышел оттуда весь потресканный. Его в гостиной комнате ждал Виталий Палыч. Он ему улыбнулся и встретил его чуть ли не с приветственными возгласами, предложил выпить, и Алан естественно не отказался. Он принял на грудь еще 100 граммов, посмотрел на хозяина квартиры и подумал: ''может и его изнасиловать''. А хозяин смущенно улыбался ему, и клал ему в тарелку картошки. Алан взгрустнул. Никакой цели уже нет, все достигнуто, все сделано, никакого стимула. Вдруг на пальце Виталия Палыча он увидел красивый перстень. Одинокий бриллиантовый камень блестел на золотой оправе.
- Потарить мне это кольцо, мей би? Мне она нушна. Мей би?
Виталий Палыч ни чуть не смутившись снял с пальца кольцо и надел его на безымянный палец Алана.
- Аланчик, родной, не спрашивай ничего, бери все что хочешь. Ты же человек, ты не просился в жизнь, ты родился не по своей воле, ты пришел в жизнь даром, ну вот и живи без всяких условностей. Ты же не раб, ты европеец, и тем более ты мой зять. Обручального кольца уже не надо, считай, что это твое обручальное кольцо. Понимаешь?
Алан любовался своим кольцом, надетым на свой средний палец, облокотившись об стол, начал собираться уходить.
- Фсе окей.
- Ну вот и хорошо. Так, а теперь когда нам тебя ждать? Может заехать к тебе в посольство? Ты говори, что нам теперь делить, теперь уже все общее. Говори, не стесняйся, будь даже наглым, наглость это счастье. А то в жизни все пройдет мимо. В основном ноги (он пальцами изобразил ноги), они шагают, ходят, идут, бегут, и главное все мимо. Будь наглым.
- Посфонить в посольство, сафтра.
- Ну вот и условились. Пойдем, я тебя отвезу.
- No, dont must!
- Ну и ладненько. Ну пока, до завтра.
Тур Хейердал усиленно исследовал азербайджанскую землю. Он упорно искал эти корни, смотрел в свои дневники. Побывал в Гобустане (пригород Баку), потом уехал в Шеки (горный район Азербайджана), потом опять вернулся в Гобустан. Поселок Гобустан находился рядом с Каспийским морем, и Хейердал начал сравнивать кое-какие свои наблюдения и заметки. Года три назад побывав на Мальдивских островах, в Индийском океане, и будучи на острове Пасхи в Тихом океане, он долго думал, а не применить ли этот эксперимент уже в море, причем в маленьком, отрешенном от океана море. И вот момент настал. Через два дня Тур Хейердал вызвал к себе Алана. И сказал:
- Ну что, сделал?
- Да, сэр, все как вы говорили.
- Как они себя почувствовали? Спокойно, или как? Успел заметить?
- Да вроде бы нормально.
- Если этот эксперимент удастся, то это будет фантастикой.
- Мне кажется он уже удался.
- Иди отдыхай.
Через три дня Алан уже прогуливался по улицам Осло. Перед городской ратушей, в кафе, его поджидал профессор зоологии Томас Янсен.
- Ну что Алан, вы сделали это?
- Да.
- Что думает по этому поводу Тур?
- Не знаю, он сказал, что все хорошо.
- А как ты думаешь? Как по-твоему, опыт удался?
- Сэр Томас, я думаю что акулы это такие хищники, что они найдут себе убежище не только в Каспии, а в любом пруду.
- Дело не только в самих акулах, дело в реакции людей. Ведь это же узнают рано или поздно. Такие хищники долго скрываться не смогут. Они будут нападать на тюленей, на людей, на шлюпки. Да, мы получили за это деньги, но дело ни в этом. Одно дело акула в океане, другое, что она в Каспии. Это разные вещи.
- Мы сделали все точно по регламенту. Я выполнил свое задание.
- А я вижу ты там преуспел У тебя хороший перстень. Это откуда?
Алан чуть покраснел. Он взглянул на свой перстень. Бриллиант ярко отражался на солнце.
- Хороший город Баку. Вы знаете, сэр Томас, очень хороший. Там людей кормят, поют, женщины отдаются, а потом еще бриллиант дарят. Просто я не совсем разобрался, это связано с излишним гостеприимством или с тупой расчетливостью? Не знаю.
- Так ты там развлекался? Молодец. Мы здесь решаем важные природные задачи, а он там прохлаждается.
Через 10 минут Алан шел по берегу реки. Опять взглянул на перстень. Он улыбнулся. ''Нет, действительно Баку хороший город, такой слишком добрый.'' В тот вечер он сильно напился. Он не помнил как он дошел домой, но рано утром разбудил его телефонный звонок. Это был междугородный звонок, такой противный и бесперерывный. Ругаясь про себя Алан поднял трубку. Через секунду его глаза, точнее ресницы, стали расширяться, раскрываться, как раскрывается цветок. А услышал он вот это:
- Аланчик, это я Маргарита Петровна. Как дела, мы так переживали, ты так исчез, думали, не случилось ли что с тобой. Аланчик, я уже купила билет на самолет Танечке и себе. Ты нас встретишь завтра? Хорошо?