В Городе

 
 

Город, как и вся страна в те времена, соблюдал приличия. Те, кто создавал его тело, его душу, осознавал и выражал его дух, вложили в него принцип Самоуважения, как один из основополагающих принципов его жизни. И Город до сих пор следует ему, распространяя на все, с чем соприкасается. Достаточно заглянуть в одну из его приоткрытых дверей, чтобы почувствовать это.

Образ Князя отвечал запросам эпохи: пятидесяти восьми лет, крупный, крепкий, волевой, жизнерадостный, скрытный, бессовестный; адепт потребительской морали, сформированной трудным детством; манерно игривый, что свойственно многим князьям социального декаданса; бывший полковник милиции; один из стаи, которая не любит спотыкающихся, а каждое падение превращает в безотходные поминки.

Однажды зимним вечером он клевал носом перед телевизором . Вдруг кольнуло в сердце, еще и еще ... . Он встал и рухнул на пол. Мир пульсировал глухо, мощно, неравномерно.

- Что это ? - подумал он и щутил себя. Приоткрыв глаза увидел спину убегающей женщины.

- Жена, - вспомнил он слово. Она суетилась и что-то говорила.

- ... скорую помощь..., - прозвучало вдруг очень громко. Он сделал глотательное движение и подумал:

- Нет, нельзя. Сожрут.

Он тяжего дышал и видел дождь.За занавеской из дождя висело лицо жены. Он не понимал его выражения. Это нагнетало губительную тревогу. Сознание хватало все подряд и бросало, не находя опоры. В ушах переливался тихий звон.

- Позвони Васе, - прошептал Князь.


В одиннадцатом часу вечера в квартире Научного Сотрудника зазвонил телефон. Сотрудник снял трубку и ровным голосом, сдержав раздражение при помощи любопытства, сказал:

-Да ?

Сотрудник год назад сотворил очередного кумира и обрел очередной, кажется, четвертый по счету смысл жизни. Поэтому каждая секунда его существования была на счету его холерической деловитости. Красавец-мужчина, спортсмен, эстет, человек широких интересов и глубоких субъективных взглядов; натура порывистая, легкоуязвимая, неуравновешенная, болезненная, то воспаряющая к свету, то скатывающаяся на край темной бездны, материализовавшееся порождение гения его великого земляка. Взрослеть он начал очень поздно, и до сих пор, дожив до тридцати пяти лет и породив кучу детей, не смирился с этой необходимостью. Такая непримиримость в сочетании c незаурядным интеллектом и ориентированным на порядочность воспитанием заставляла и заставляет его искать идею большой социальной значимости, которой он мог бы и хотел бы посвятить свою жизнь. Эгоист-честолюбец, не забывающий об окружающих и страдающий в непреодолимом относительном-бесконечном. Юношеское увлечение Сотрудника физиологией и биологией, претерпев несколько профессионально-компромиссных метаморфоз, реализовалось в научной работе в области спортивной медицины. В настоящее время за это государство дает ему fanny papers – разрешение откусывать от общего пирога.

- Здравствуйте, Сотрудник, - сказала телефонная трубка мужским голосом полным достоинства и армейского акцента.

- Здравствуйте, - с не меньшим достоинством ответил Сотрудник.

- Полковник звонит, - голос в трубке обрел криминальные интонации. - Нужно срочно сделать ЭКГ. Аппаратура есть. Если вы согласны, - я за вами заеду.

- Сейчас !?

- Да. Не пожалеете, мой друг. Все будет.

- Хорошо, я жду, - быстро сказал Сотрудник, ощутив дискомфорт. Потом он повесил трубку и произнес нецензурное слово. Дело в том, что его душа располагалась на позициях бескорыстия, как следствия любви к людям. Оно (бескорыстие) культивируется экстрасенсами, проникло в медицинскую среду и заключается в том, чтобы не думать о вознаграждении, не говорить о нем и не отказываться от него. Труднее всего дается первое. Иногда, в основном из-за невежества собеседников, не выполняется второе. Третье выполняется всегда. Научный Сотрудник считался хорошим массажистом и имел солидную по понятиям обывателя клиентуру, общение с которой постепенно стерло в нем врожденную робость перед титулами, но не успело стереть уважение к ним. Полковник, доктор медицинских наук, профессор военно-медицинской академии был одним из его клиентов.


У подъезда монументального здания, к которому подошли Полковник и Научный Сотрудник их встретил высокий человек, похожий на генерала, потерявшего армию: в расстегнутой шинели, без шапки, несмотря на падаюший мокрый снег. Лицезрение сего явления бросило бы бойца социалистического реализма, томящегося от дефицита разрешенной художественной правды, в битву за создание живописного шедевра под названием "Стреляй, гад".

-Здравия желаю, товарищ генерал, - приветствовал его Полковник, - вот: достал отличного специалиста.

Генерал медленно осмотрел обоих и медленно проговорил:

-Спасибо, Полковник. Я этого не забуду, - и встав во главе новой боевой единицы, скомандовал:

-Пошли.

Промелькнула тяжелая дверь с номерным замком,мраморная лестница, милиционер рядом с настенным телефонным аппаратом и дверь квартиры, в которой мужественно боролся за сохранение состояния равновесия оступившийся Князь. Холеная некрасивая женщина громко зашептала:

-Ну, что, Вася ?

-Все хорошо, Княгиня. Приехал врач, - ответил Генерал.

 Не в первый раз ситуация позволяла Сотруднику проявить великодушие.

"Сам Князь меня позвал. Он любит меня сейчас как часть феноменальной жизни, которую боится потерять. Он ждет от меня помощи, и он - в моей власти, но не о чем ему беспокоиться: он для меня - один из многих и, в то же время - единственный во вселенной, и я сделаю все что смогу и сумею, чтобы ему помочь", - примерно так можно было бы выразить состояние души Сотрудника. В это время он снимал куртку в прихожей и шел по коричневому паркету мимо коричневой мебели. Войдя в спальню он увидел бледного беспомощного человека, и сразу включился в работу.

Были в жизни Научного Сотрудника времена, когда он нуждался в своей профессиональной необходимости конкретным людям. Правда, теперь его конкретное честолюбие достигло той степени удовлетворенности, которая позволяет, иногда, этой необходимостью пренебрегать, но, конечно, не в подобных случаях.

Сотрудник подключал и настраивал аппаратуру, измерял пульс у больного и проводил психотерапевтическую обработку:

-Так: пульс хороший, - быстро говорил он.

-Как вы себя чувствуюте? Более-менее ? Ну, что ж, сейчас кардиограммка скажет определеннее. Судя по пульсу, у вас все в порядке. Надо, просто, немного отдохнуть, - и так далее...

ЭКГ, действительно, оказалась без видимой патологии, чем Сотрудник поспешил успокоить присутствующих. Затем он рекомендовал Князю двух-трех-дневный постельный режим и небольшой лечебный комплекс упражнений, написал по его просьбе номер своего домашнего телефона и, попращавшись, поехал домой вместе с Полковником.

-Будем ждать награды - весело сказал Полковник, гоня машину по пустынным улицам Города.

-М-да, - промолвил Сотрудник, максимально использовав свой тонкий музыкальный слух, владение голосом и истонченное годами упражнений чувство юмора. Потом было воспроизведено иронически-деликатное покашливание и разговор прекратился.
“Причем здесь награда?” - думал Научный Сотрудник,- “а Полковник - то, господи ... ! Профессор, доктор наук, не меньше пятисот в месяц, тьфу.” Но где-то в пучине души зрело любопытство художника и консолидировался стыдливый намек на скромную надежду временно поправить свои финансовые дела.


При выборе места для строительства Города была совершена ошибка. То, что было выбрано, менее всего подходит для проживания людей. И этот плод цивилизации с течением времени превратился в культурную ценность, веху на шатком пути человечества. Большинство жителей Города не задумывается о досадной ошибке и живет либо в неосознаваемом страдании, либо с печальным наследством неосознаваемых страданий своих предков.
Сегодня, как всегда в это время года, Город не обращал внимания на холодную сырость. Он зажег фонари и заставлял мчаться по проспектам и набережным, мимо мертвых черно-белых деревьев светящиеся потоки. Многообещающий свет витрин - безуспешная попытка создать уют - подчеркивал его мрачность. Город подавлял людей строгостью и величавостью, и они искали друг у друга сочувствия и защиты, обреченные на демократичность, предупредительность и вежливость. Город охлаждал сердца, шлифовал умы, заставлял ценить широту души и изощренность юмора. Его сторожа и дворники увлекались китайской философией, изучали иностранные языки; водители общественного транспорта во время остановок извещали пассажиров о последних достижениях в области хороших манер или делились с ними городскими новостями. Толпы его жителей бежали по его промерзшим тротуарам и так же, как и он сам не обращали внимания на холодную сырость, потому-что почти для каждого их них он нашел место, в котором были: или зеленый холм под солнцем, или теплое море под луной, или трехлитровая банка с пивом перед телевизором, и где витала лишь дымка его мрачности, строгости и величавости. За это они его любили, и это было его тайной, и каждый, кто ее постигал, в него влюблялся.

В одном из светящихся потоков несся уазик с княжеским номером. В нем, кроме Водителя, сидели не осознающий своих страданий Полковник и отмеченный печатью неосознаваемых страданий своих предков Научный Сотрудник. Все ближе и ближе заветная цель. Все меньше машин мчится по улицам и все меньше людей бежит по тротуарам. Исчезли большие дома и освещенные витрины. С обеих сторон потянулись железобетонные заборы, прерываемые темными пустырями, усыпанными обломками имперской цивилизации. Они ехали по грязным аристократически разлагающимся задворкам Города. Научный Сотрудник был молчалив и угнетаем необходимостью созерцать эстетически неприемлемый пейзаж, способствующий существованию одноименных деяний. Пустая спортивная сумка скромных размеров лежала рядом, на сиденьи. Полковник относился к жизни прагматичнее – на его коленях лежал вместительный баул. Оба были немножко возбуждены, но старались не показывать этого, играя внимание к происходящему на дороге и комментируя его с позиций правил дорожного движения. Водитель выступал в роли непредвзятого арбитра и ментора.

- Смотри-ка , что делает! – восклицал Сотрудник.

- Ему можно, он – автобус, – шутил Полковник. Водитель удовлетворенно хмыкал.

И вот открылись невзрачные ворота; уазик въехал в полумрак. Пошел снег. Мир освещался единственным фонарем, качающимся от ветра на столбе. Приземистое кирпичное строение без окон стояло перед приехавшими. В темноте угадывались еще несколько таких же. Открылась маленькая дверь, и на тусклый свет явилась фигура в тулупе, валенках, в шапке-ушанке с классически торчащим одним ухом вверх. Она подошла к машине, принеся сизую небритую физиономию, запах водки и лука.

- Здорово, Водитель, – проскрипела она.
 
- Здорово, Витек, – почему-то вполголоса сказал Водитель.

- Обслужи ребят. Они – от светлейшего.

- Ясно. Пойдем, ребята, – заговорщицки проскрипел Витек.

- Вперед, мой друг, – жарко зашептал Полковник, хватая баул и выскакивая из машины. Научный Сотрудник понял, что эти люди боятся, и ощутил ответственность за происходящее. Схватив сумку, он побежал за Полковником.

За дверью в полумраке вдоль стен тянулись полки от пола до потолка. А на полках ...

- Боже мой !

- Черт побери !

- Трах-тарарах !

 Большинство граждан империи выразилось бы именно так, попав сюда и увидев то,чем эти полки были забиты. Самый изощренный имперский гурман мог бы удовлетворить здесь свое гастрономическое чувство. Плоды Евразии, Африки и Латинской Америки лежали и стояли на них, а небритый хмельной волшебник Витек широким жестом и коротким скрипом “Выбирай” позволял всем пришедшим от светлейших, преподобий, превосходительств открывать свой Сезам. Через пять минут никто из близких родственников, друзей, знакомых Полковника и Сотрудника не узнал бы их в двух бегающих или карабкающихся вверх с полки на полку людях, судорожно набивающих свои сумки бесплатным съедобным дефицитом.

- И такое породила Империя! – негодующе воскликнули бы ее честные апологеты.

Сотрудника все-же что-то покусывало. Он определял это что-то как совесть. В глубинах сознания мелькали образы уважаемых предков. Но где-то в тех же глубинах вопрос “Тварь ли я ...?” решался в пользу “ ...право имею. “, и Научный Сотрудник брал. Жаркий шепот и выпученные глаза Полковника заставляли Сотрудника искать ему оправданий. Шуршала бумага, трещала фанера...

- Крабы, крабы есть ? – выдыхал военный врач.

- Здесь, – скрипел Витек. Банки сыпались в баул.

- А коньяк, коньяк ? Есть коньяк ? “Арарат” есть ?

- “Арарат” кончился. Есть “Двин”, - не хуже, – бутылки следовали за банками.

- Сотрудник, коньяк нужен ? - пытался туже затянуть узел круговой поруки Полковник.

- Нет, – не соглашался тот. Научный Сотрудник не пил даже пиво.

- Что это за коробка ? – шептал Полковник – печенье, английское что-ли ? Одна коробка. Тебе надо ? Нет ? - он не расслышал ответа. Коробка исчезла в бауле. Были там сушеные кальмары, бразильские орехи, финская колбаcа, икра всех цветов и происхождений, чай, пиво, фрукты и такое, о чем они никогда не слышали, чего никогда не видели и о чем не имел понятия даже Витек. Разговоры прекратились. Каждый с увлечением занимался своим делом.

- Ребята, быстрее, – заскрипело вдруг.

- А-э, – дернулся Полковник – Сотрудник, ты готов?

- Готов, – бодро ответил тот. Они побежали к двери, волоча подарки.

- Ребята, трахнуть хотите? – заскрипел вдогонку Витек и вынул из-за пазухи “початую” бутылку “Столичной”, – только закуси нет. Открыт и добр простой гражданин-труженик .

Сотрудник отказался. Полковник остановился ...

- Так, так, так, так, так, – шелестел истеричный шепот, – закусь, закусь, закусь...

Вращались глаза, вращалась голова. Нравственный закон внутри Полковника подвергался искушению.

- Выпей, выпей, выпей, – бубнил Дьявол.
- Без закуски ? – строго вопрошал нравственный закон.
  Вот какая дилемма рвала на части биологическую сущность Полковника.

- Аа-а-э-эх, – выдавил он наконец, – давай . Дьявол улыбнулся. Запрокинув голову, доблестный воин с сердцем льва и мудростью змеи влил в себя треть содержимого бутылки, схватил палку финского сервелата и размашисто воткнул в свою пасть. Раздался треск разрываемой оболочки. С обломком колбасы в одной руке, с туго упакованным баулом – в другой, с забитым ртом, желудком и карманами, что-то мыча и с сожалением оглядываясь на полки, Полковник выскочил за дверь вслед за Научным Сотрудником.
 

Почти триста лет каменные ступени попирались ногами всех желающих и потеряли половину своего объема. Стены, колонны, капители, антаблементы, кариатиды, ограды, решетки, ворота и двери с десюдепортами времен барокко, рококо, ампира и классицизма более ста пятидесяти лет выдерживают натиск ветра, воды, солнца и естественных потребностей. Здесь, в Городе, воплощенный в камне, металле и дереве человеческий дух противостоит природе и, все же, сдает свои позиции, опустившись сначала до эклектизма, затем - модерна и далее - до голого функционализма. Вектор общественной духовности достиг опасного минимума, ниже которого общество лишается инструмента духовного восприятия, и плоды духовной культуры воспринимаются им как груда безделушек. Традиция пока еще помогает сохранять созданное. Кто или что победит в этой борьбе?

Несметные богатства не помещаются в стенах дворцов. На них можно наткнуться в самых неожиданных местах: на чердаках и в подвалах жилых домов, во дворах, на помойках и свалках, прямо на улицах.

Многоэтажный дом, где жил Научный Сотрудник, стоял на одном из самых больших островов, на которых построен Город. Войдя во двор, Собеседник в очередной раз порылся в грудах книг, оптом выброшенных кем-то совсем недавно на одну из помоек и нашел “Историю философии” Роберта Льюиса 1886 года издания. Иногда он посещал эту помойку вместе с Научным Сотрудником, общаясь там с Достоевским, Толстым, Пушкиным, Гоголем, Чаадаевым, философами, публицистами, учеными. Картина заваленного объедками и экскрементами общественного сознания давала некоторое представление о состоянии сознаний индивидуальных.

С книгой под мышкой Собеседник поднялся по стертым ступеням на третий этаж и позвонил в дверь.

- А-а-а-а, Собеседник ! – сегодня Научный Сотрудник был рад его видеть и они совершили обычный в таких случаях ритуал, осмотрев друг-друга и высказавшись по поводу увиденного. Вся семья Сотрудника была в сборе. Собеседника посадили за стол, на котором расчистили место для чашки с чаем, а Научный Сотрудник в махровом халате возлег на один из диванов, потеснив бельевые кучи. Комната, выполняющая функции детской была буквально завалена вещами и вещицами. Передвижение по ней было связано с риском раздавить или повредить. Вся квартира, к интерьеру которой Сотрудник приложил руки, находясь в состоянии художественного аффекта, являла собой нечто среднее между только что лопнувшим банком, натюрмортами Снейдерса с Ван-Гогом впридачу и творениями Джотто. Сотрудник понял свою ошибку, когда состояние аффекта уже прошло и творческая энергия иссякла. Но уничтожить свое произведение – означало: обречь себя и семью на роль погорельцев. На путях творчества расставлено много ловушек.

Собеседник слушал, а Научный Сотрудник рассказывал.

-Для меня это было необходимостью, - сказал он, завершая повествование, и хлебнув чая, поставил чашку на потрепанный том сказок Жуковского издания конца 19-го века.

-Я взял, может-быть, на тридцать, а он, Полковник,- на все сто.

“Оправдывается”, – подумал Собеседник, но промолчал.

За окном плакала природа, и зима брела по лужам среди дворцов и каналов. А они вспоминали южную ночь, дыхание моря, теплые и сухие стволы кипарисов и таинственную мглу полнолуния.



1990 - 2003