В то лето мне исполнилось десять. Гости, явившиеся на праздничный обед, подарили мне набор фломастеров, белобрысую куколку из Германии, детские духи «фиалка», альбом для рисования, носовой платок с вышитым петушком , букет ромашек, коробку конфет и ракетки для бадминтона с маленьким пушистым воланом.
Но главный подарок мне сделала мама. Вечером, когда поздравляющие наконец разошлись по домам, она извлекла из сумочки два продолговатых листка, со значением потрясла ими, и торжественно сказала:
- Цыпленок! Завтра ты увидишь море!
На следующий день мы улетели в Сочи. Оттуда маленький запыленный автобус доставил нас в тихую приморскую деревушку с грубоватым названием Варданэ. Через час блуждания по узким улочкам, стесненным буйной зеленью персиковых деревьев и груш, нам удалось отыскать пристанище - небольшую комнатку в двухэтажном коттедже.
Его владелица – толстая тетка Зарина повела нас по своим владениям, показывая удобства: маленький обколупавшийся от времени холодильник, предназначенный исключительно для курортников, душ, сколоченный из грубых и неплотно сходящихся досок, и туалет примерно того же качества.
- А здесь Ваша девочка может кушать витамины, – сказала она маме, указав на огромный стол под гигантским деревом, сплошь усыпанном синими ягодами.
На столе уже подпрыгивал длинноногий мальчик, срывая упомянутые витамины с веток, и засовывая в свой перемазанный рот. Пока мама обсуждала с Зариной детали оплаты, я решила воспользоваться ее предложением. Внизу все ягоды были уже общипаны, и я залезла на стол. Но и оттуда их было не достать. Видя мои затруднения, мальчик подпрыгнул и сорвал для меня пару зернистых пирамидок.
- Это шелковица, от нее чернеет язык. – сказал он, и в доказательство продемонстрировал свой – длинный и черный с фиолетиной.
Нисколечко не струхнув, я проглотила обе ягоды. Оказалось, что они имеют приторный вяжущий вкус с едва заметной кислинкой. Попутно я выяснила, что мальчика зовут Сережей, ему двенадцать лет, а в Варданэ он приехал отдыхать с мамой, отчимом и сестренкой. Наше общение было в самом разгаре, когда мама и Зарина, наконец, вспомнили обо мне.
- Слезь со стола немедленно! – закричала мама.
- Ну вот, уже подружились! – пробасила Зарина и улыбнулась нам с Сережей во всю ширину своих толстых, поросших густыми черными волосами губ. А потом успокоила маму:
- Зачем нервничать? Этот бандура не для еды, а для ног!
И я осталась на "бандуре", а мама с Зариной ушли за бельем. Мы с Сережей жевали шелковицу наперегонки, и увлеченно болтали обо всем и ни о чем, и к тому моменту, когда мама пришла звать меня на море, мы чувствовали себя так, словно были знакомы всю жизнь.
Лежа на рябом песке и грея на солнце свою белую и на тот момент абсолютно плоскую грудь, я слушала шипение волн и тихо радовалась тому, что у меня так быстро завелся новый друг. С ним можно опробовать новые ракетки, которые мы привезли с собой, сыграть в салочки, …да мало ли что можно сделать вдвоем?!
Вечером, встретившись с Сережей под шелковицей, я предложила ему партию в бадминтон, но он лишь махнул рукой: «успеется!», и повел меня во тьму хозяйского сада. Когда мы достигли картофельных посадок, он заставил меня пригнуться и, ткнув пальцем в направлении флигеля, чернеющего на другом конце поляны, страшно зашипел мне в ухо:
- Смотри! Здесь живет колдунья!
В его зловещих интонациях мне послышался подвох. Решил взять на испуг? Думает, если мне десять, я с воплями убегу к мамочке? Не выйдет!
- Ерунда… – ответила я, вложив в короткое слово весь яд иронии, который скопила за свою юную жизнь.
- А вот и не ерунда! Натуральная ведьма – косматая и в лохмотьях. Сейчас выйдет – сама убедишься… - обиженно парировал Сережа, и легонько шлепнул меня по макушке, заставляя стать еще незаметнее.
Я покорно пригнула голову и замерла, стараясь слиться с чернотой южного вечера. Прошло десять мучительных минут, прежде чем на крыльце флигеля замерцал тусклый огонек фонаря. Его держала в руках черная согбенная фигурка. Издали она казалась скорее жалкой, чем страшной.
Я фыркнула в кулак. Сережа ткнул меня в бок, но было уже поздно – старушка учуяла присутствие посторонних и подняла фонарь повыше – слабенький луч выхватил нас из темноты. Одновременно он осветил и ее самое, и я с ужасом заметила у ее ног какое-то существо, которое, едва лишь его коснулся свет, метнулось назад в дом. Оно передвигалось на двух ногах, а размером не превышало кошку!
- Так-так, - прошелестела бабуля, направляясь к нам. Точнее у нее получилось что-то вроде «Тэк-тэк».
Сережка дернул меня за руку и прошептал «бежим!», но я вросла в землю, как та картошка, возле которой мы устроили свой пункт наблюдения. Меж тем старушка приближалась – довольно шустро для своего возраста.
Словно завороженная, я всматривалась в ее побитое временем лицо. Морщин было столько, что из-за них не было видно ни глаз, ни рта этого древнего существа. Ей было лет сто – не меньше!
- Тэк-тэк, – повторила она, подойдя вплотную, и уставившись на наши подернутые дрожью лица одним глазом. Для этого ей пришлось приподнять пальцем дряблый наплыв, когда-то служивший ей веком.
– Не рановато ли вы штали шовершать ношные прогулки, молодые люди? - прошамкала бабушка, покосившись на наши сплетенные руки.
- Шнаете ли Вы, што от таких прогулок рошдаютша дети? – спросила она, посмотрев на наши голые, в комочках земли коленки.
Она мрачно взирала на нас, ожидая ответа, а мы молчали. Она смотрела, а мы молчали, молчали, молчали… и все то время, пока мы не говорили ни слова, лицо ее в свете фонаря потихоньку наливалось кровью. И тогда я решилась подать голос, ведь сумасшедших, как известно, лучше не злить:
- Мы слишком маленькие, бабушка, чтобы у нас завелись дети. Дети появляются только у взрослых любящих людей, когда они вступают в законный брак. – отбарабанила я некогда полученную от мамы формулировку.
- Ха-ха-ха!!!! - сказала бабуля. Точнее она сказала «кра-кра-кра!!!». Но я поняла, что она засмеялась, и захихикала тоже, чтобы окончательно задобрить чокнутую старушенцию.
- Какая шмелая и удивительно шамоуверенная девощка! – прошамкала она, и в шамканьи этом мне послышалось одобрение. – Но ты ошибаешьшя, милая, и я докажу тебе это!
Старушка нагнулась и выдернула из земли ближайший картофельный куст. Отделив от корневища самую большую картофелину, она очистила ее от грязи и передала мне.
- Шейчаш вы пойдете на берег моря, шделаете в картошке дырку, и штряхнете туда по две капли крови. Вначале ты, – она кивнула на Сережу, - потом ты, - она посмотрела на меня.
- Потом вы зароете эту картошку в мокрый пешок, и шереш шорок пять минут из нее выраштет ваше совместное дитя. Вше понятно? А теперь идите! – она махнула рукой, и я ощутила, как с ног моих спадают невидимые узы, а мышцы наливаются щекочущей силой, побуждающей немедленно пуститься вприпрыжку.
Мы с Сережей переглянулись, развернулись, и бросились прочь со всей скоростью, что придал нам бабкин наказ. Так быстро я не бегала никогда. Достигнув шелковицы мы остановились, чтобы обсудить дальнейший план действий. Но спокойно поговорить нам было не суждено. В наших конечностях словно завелись гусеницы, сотни гусениц, которые, стоило нам замереть, - начинали переползать с места на место и щекотать изнанку наших икр своими щетинистыми шкурками.
- Выброси ее нафик! – сказал Сережка про картошку, переминаясь с ноги на ногу так, словно ему нестерпимо хотелось в туалет. – Она заколдованная!
- Не могу, - пожаловалась я, отплясывая чечетку. - Я пыталась избавиться от нее еще по пути сюда, но она словно прилипла, видишь? – я потрясла рукой, в которой намертво была зажата злополучная картофелина.
Сережа попытался вырвать ее у меня, но его попытка разжать мои пальцы не увенчалась успехом.
- Бесполезняк! – резюмировал он, выбрасывая очередное коленце. – Пока мы не закопаем ее на берегу, покоя нам не будет. Похоже, это колдовство.
Хорошо, что было темно. Никто не заметил две маленькие фигурки, стремительно несущиеся к пляжу - ни милиционеры, ни бандиты, ни бдительные граждане отдыхающие. Мы беспрепятственно достигли берега, и там, возле огромной, маслянисто поблескивающей в лунном свете туши моря, нам стало чуть легче.
Картошку мы решили закопать под пирсом. Его остов чернел впереди, похожий на скелет древнего ящера, который когда-то подошел к воде, чтобы напиться, да так и мумифицировался в этом положении.
Достигнув точки назначения, мы по очереди надрезали пальцы битым стеклом и оросили вскрытую картошку каплями своей девственной крови. Затем, обдирая ногти до мяса, выкопали небольшую ямку у одной из заржавленных свай, и бросили картофелину туда. Соприкосннувшись с чревом земли, она запульсировала и стала стремительно деформироваться - я очумело смотрела, как картофельные бугры ходят ходуном, потихоньку выпячиваются, выпирают, образуя корявые отростки будущих ручек, ножек и головы нашего ребенка.
- Ее нужно закопать! Забыла?! – зло прошептал Сережа и начал зашвыривать плод песком.
Очнувшись, я помогла ему довершить дело до конца. Когда все было сделано, мы выползли из под пирса, и в полном изнеможении рухнули на песок. Влажный, и колючий, он тут же промочил нашу одежду насквозь, но нам было не до удобств – волшебная сила, выданная ведьмой авансом, иссякла, совершенно опустошив наши тела.
Мы смотрели в южное небо, звезды на нем были рассыпаны так щедро, что от их сияния болели глаза, мы вдыхали запах мокрого железа, сырого дерева и гниющих креветок, и не могли даже разговаривать. А минуты шли, и, хотя у нас не было часов, о том, что время рождения нашего первенца настало, мы узнали одновременно. Даже сквозь рокот волн было слышно, как скрипит под пирсом песок, словно кто-то крошечными ноготками расцарапывает песчаный пласт изнутри.
- Ему надо помочь, - сказала я, приподнявшись на локте, - он же маленький, ему тяжело… Сейчас…сейчас, детка…
Я поднялась, и пошатываясь побрела к пирсу, но сзади внезапно налетел Сережка, сделал мне подсечку и я упала, разодрав колени о песок.
- Ты что, с ума сошла? – лихорадочно зашептал он, перевернув меня на спину. – Только ребенка нам не хватало! В наши-то годы! Мне что, о себе подумай – кому ты будешь нужна с этим картофельным уродом?! Оставим его здесь, может помрет к утру от холода, а?
- Что ты говоришь? Что ты такое говоришь?! – я с изумлением вглядывалась в его узкое мальчишеское лицо, искаженное нешуточным страхом. От омерзения у меня свело живот. – Он же МАЛЕНЬКИЙ!
Я вырвалась из его цепких худых рук и поползла к пирсу. Малыш почти выбрался наружу. Осторожно, ребром ладони, я сняла тонкий слой песка, отделявший его от поверхности, и он обнажился во всем своем уродстве. Это был мальчик. Да, он был страшен – бугристое личико, кривой пенис, узловатые конечности – но он был мой!
- Смотри, какой прикольный! – я протянула его Сереже, в надежде, что созерцание беззащитного младенца разбудит в нем отцовские чувства.
Он взял его на руки, и медленно пошел по берегу. В чудесной благодати, снизошедшей на меня после рождения первенца, я не заметила, что он постепенно сокращает дистанцию между собой и линией прибоя. Когда пенистые барашки коснулись его ног, он размахнулся, и швырнул нашу детку далеко-далеко в море.
Что было потом, я не помню. Кажется, мы подрались, и я в кровь расцарапала ему щеки. В дом Зарины мы вернулись порознь, и мне хорошо досталось от мамы за позднюю прогулку. Я легла, окунув в тощую подушку зареванное лицо, и заснула. А через пару часов пришли они. Картофельные люди и старуха. И я рассказала им все.
***
На следующее утро я проснулась от шума. Слышались рыдания и разноголосица, хлопали двери, топали ноги. Выглянув в окно, я увидела маму, сжимающую в объятиях маленькую, покрасневшую от слез женщину.
Чуть поодаль толпилась группа людей, лица их были полны какого-то болезненного любопытства, особенно глаза.
Я смотрела на них до тех пор, пока из дома не вышли врачи с носилками. На носилках этих лежал Сережка – с лицом, белым как мука, и такими же белыми волосами.
Все взоры были прикованы к белому Сережке, и никто, кроме меня не видел, как черноусая Зарина всплеснула руками, и стала быстро-быстро креститься, а потом побежала в направлении флигелька, побежала и скрылась за кустами акации.
Она скрылась, и не видела, как Сережку погрузили в скорую помощь, как следом залез его толстый отчим, и как машина уехала, обдав всех любопытных мощной струей выхлопного газа. А я видела.
А потом моя мама зашла в комнату – вся в плотном валериановом облаке, и сказала:
- Как это страшно, когда умирают дети.
И мы заплакали, вступив практически одновременно.
Каждая - о своем.