Олег Гладченко
Родство с пустыней
С некоторых пор у меня возникло сильное чувство близости с одиночеством. Оно родилось во мне посреди шумных улиц и повсюду снующего человеческого бытия. Одиночество не пришло ко мне по вине всегда неопределённых человеческих отношений и не было мне ниспослано какой - нибудь великой внешней силой за мои грехи. Я сам пришёл к нему через желание святости. Небольшой период моей жизни меня неуёмно тянуло к согласию и миру среди людей, хотелось святости. Но одним дождливым днём, разглядывая из окна бегущих от дождя людей, я понял, что кроме человечности у меня ничего нет, а святость вся без остатка находится у Бога на небесах. Ещё немного подумав над спасением души и великом предназначении человека, я взял и отрёкся от всего, впустив в сердце пустоту и одиночество. Но как все разуверившиеся, я не стал заливать пустоту греховными излишествами, а, напротив, принялся разглядывать и изучать свою пустыню. Убивая в себе всевозможные жалости, я становился одиноким во всём, отвернувшись от всех близких и неблизких, навсегда зарёкся общаться только с пустотой.
Деревья, постройки и животные во мне выжглись беспощадным солнцем презрения ко всему человеческому, и моя душа превратилась в пустыню, где сознание летало и, не находя препятствий, могло ускоряться до немыслимых скоростей. И тело, позавидовав скорости мысли, тоже начало искать скорость. Я пока ещё не говорил, но у меня была семья из жены и ребёнка, любовь к ним меня утомляла, но тело, выбрав скорость, подсказало мне верный путь. Я нашёл нужный мне ускоритель и с его помощью разлюбил всё.
Мой ускоритель белый и горький, но ускоряет как надо. Если его принять, то за один день с ним, как неделю без него. Всё внутри меня ускоряется, а всё вокруг перестаёт иметь значение. Раньше я мог без него, но теперь без него никак, слишком уж всё медленно вокруг, да и во мне, без него. При помощи ускорителя я своё физическое тело разогнал до скорости сознания, несущегося по пустыне моей души. Теперь у меня не было преград, и всё внутри меня ликовало от восторга.
Моя жена сказала мне, что больше не может выдерживать моих резких движений, а я ей сказал, что она слишком медленна для меня, и мы расстались. Когда ты ускоряешься, то не остаётся времени на всякие воспоминания и ненужные попытки понять кого-то ещё, кроме себя. Честно говоря, понимание - медленная штука и поэтому отсутствует во мне напрочь. Спать мне не хочется, жалеть о чём-то тоже. Меня прельщает лишь постоянно ускоряющийся немигающий ландшафт пустыни и отсутствие страха торможения. Моя душа бессмертна, а тело нет, поэтому игры с ускорителем для него опасны. Но я ввязался в игру, поэтому знаю, как лучше, и что будет дальше, лишь одному ускорителю известно, а что касается меня, то мне всё равно.
Когда ушла моя жена, я, смотря ей вслед, узнал, что больше мне не нужна любовь, но я забыл про то, что судьба живая и не лишена человеческих качеств и тоже любит посмеяться. И в ту же ночь, когда она ушла, мне приснился один занятный сон.
Приснилась мне одна девушка, с которой я как-то давно имел несколько телесных слияний. Я давно о ней забыл, потому что ничего никогда к ней не чувствовал. Но во сне я к ней чувствовал любовь. И снилось мне, что она беременна и чуть ли не на последних месяцах. Мы с ней занимаемся любовью, и её ребёнок участвует в этом. Я чувствую его движения внутри её живота и прихожу в восторг от этого.
Мы слились в единый кусок. Весь сон кишел множеством откровенных моментов, но это не главное. Важно другое, важно то, что я влюблён в неё во сне, просто без ума от неё, вот так.
Когда я проснулся, то понял, что любовь никуда не ушла, наоборот, только усиливается во мне с каждой минутой. И я, как человек с пустыней внутри, принял много горького ускорителя и отправился искать её.
Я испытал много неприятных моментов, восстанавливая разрушенные отношения со старыми друзьями. И наговорил много качественного вранья, чтобы узнать, где моя любимая. И когда узнал всё, меня интересующее, то снова пришёл ко всем, у кого спрашивал о ней, и им в лицо отрёкся от их дружбы.
Оказалось, что она год назад вышла замуж за какого-то весьма и весьма религиозного человека и уехала с ним на край земли, чтобы жить любовью к мужу и к непонятному богу.
В наше время развелось множество разных религиозных течений, и было видно, что она попала под влияние одного из них и попала весьма сильно. Пробежав по нескольким полуподпольным религиозным собраниям, я нашёл нужное мне. И продав квартиру, пожертвовал все деньги этой общине с условием, что они возьмут меня с собой в своё поселение свободных людей. Они согласились! И очень скоро я, прихватив тёплую одежду, в стареньком, битком набитом «святым людом» автобусе, под покровом ночи выехал в неизвестном направлении. Люди бежали прочь от налитого человеческими страстями города, а я тихо смеялся, глядя в их глупые улыбающиеся лица.
Мы ехали долго и только по ночам, а днём разбивали лагерь в каком- нибудь дремучем лесу. Всю дорогу мужчины горланили какие-то религиозные песни наивного содержания и наскоро отпускали бороды. А женщины напялили на головы тугие платки и облачились в длинные, до пят, абсолютно закрытые платья. Они кичились друг перед другом количеством и здоровьем своих детей и добратой своих мужей, большего от них услышать было нельзя, по крайней мере пока все находились в пределах видимости друг друга. Как я понял, среди этих людей был разлит почти забытый в наше время образ жизни ранних христиан. Есть то, что даёт природа, заниматься сексом только для зачатия ребёнка, жить в суровых условиях для тела, чтобы смирить дух. И тогда, как они рассуждали, в судный день Бог их всей толпой загонит в рай, а все остальные заблудшие людишки будут гореть и гореть, всегда, вечно. Чушь, да и только, да они сами в это смутно верили, а бежали скорей всего от долгов и врагов. Да я лично за нашу двухнедельную поездку соблазнил парочку самых привлекательных девиц в этом автобусе. Вначале одну, потом другую, ну, а дальше они двое и я один, и уж поверьте мне, миссионерскими позами и не пахло. А мужчины (вот сборище барадатых осталопов;) в тайне от святого вожака резались в карты на свой утлый скарб и проигрывали и выигрывали друг у друга бесконечные библии и инструменты для постройки своих келий. Я тоже подсел к их игре, и вскоре мне удалось лишить их почти всего ценного и стать самым богатым в этом глупом автобусе. Но что бы они ни делали, как бы ни грешили, по мере приближения к заветной цели религиозные настроения всё сильнее овладевали народом, и они брались за руки и бесконечно молились или бесконечно пели. Меня всё это очень веселило, и я внутри себя смеялся так, что вся моя пустыня сотрясалась песчаными бурями.
Ну вот, наконец прошли две недели нашего пути, и когда мне казалось, что я прирос к этому автобусу, мы наконец прибыли на место. Этим местом оказалась наскоро сколоченная деревня, по которой расхаживали братья и сёстры, желающие жить как в старину.
Для начала нас всех определили в здоровенный сырой барак, и сказав, что это временно, указали на лес и с улыбкой на лице предложили построить себе дома самим, как это сделали все до нас. Все мужчины с невероятным рвением бросились рубить деревья, а я с не меньшим рвением отправился на поиски своей любимой. Но всё оказалось не так просто, мои расспросы настораживали людей, и они ни в какую не хотели припоминать молодую брюнетку с родинкой на губе. Мои расспросы ни к чему не привели, и когда я вечером вернулся в барак, за мной пришли. Меня спросили двое мужчин, одетых как-то уж очень по старинке. У каждого за поясом торчал лёгкий топор с длинной рукояткой, приспособленный, конечно, не для повала деревьев, разве что для рубки мяса. Они сказали, что меня хочет видеть преподобный вожак, и я пошёл за ними, предвкушая интересный разговор. Мы шли молча, чмокая грязью размытой дороги, и очень скоро пришли к цели. Нашей точкой прибытия оказался крепкий двухэтажный дом без окон на первом этаже. Очевидно, чтобы никто не забрался в дом или не подглядел, чем это они там занимаются. Сопровождающие меня мужички открыли неприметную дверь и предложили мне войти. Я покорно вошёл, и они захлопнули за мной дверь. Я оказался в кромешной тьме и интуитивно выставил руки по сторонам, будто терял равновесие. Темнота не даёт равновесия, но я быстро определился в ней, нащупав две параллельные стены узкого коридора. И так, расставив руки, я сделал несколько шагов вперёд. Пол скрипел подо мной, оповещая невидимых врагов, затаившихся в темноте. Как мне показалось, половицы были специально так устроены, чтобы оповещать своим жутким скрипом о моём нахождении. Сколько я ни старался разглядеть хоть что-то, мне ровным счётом ничего не удавалось. Абсолютная тьма, закрывай глаза или открывай. Но вот и стены, за которые я держался, закончились, и мой разум начал развлекать меня видениями всяких изощрённых пропастей, которые, как ему казалось, ждут меня за следующим шагом. Но я шагнул, и ничего, тот же поющий пол, правда, стон его теперь был немного тоньше. Я снова расставил в стороны руки, пытаясь хоть что-то нащупать. Но вот моя левая рука будто бы коснулась чего-то, но может мне и показалось. И мои руки задвигались в том месте, стараясь снова коснуться хоть чего-то. А мозг снова за своё, и какие только картинки он мне ни выдавал, от огнедышащего дракона до бешеной оскаленной сабаки огромных размеров, последняя его выдумка и вправду была жутковатой. Но на самом деле это оказалась ещё одна стена, а в двух метрах от неё и ещё одна. Это был вход в очередной коридор. Мне даже стало казаться, что я немного запутался в своих поисках наощупь и просто напросто наткнулся на те стены, в сопровождении которых я сюда вошёл. Я даже перепроверил, но это оказалось не так, я и вправду нашёл две совершенно другие стены. А когда щупал их, эти самые стены, то обнаружил, что они не заканчиваются, а ломаются на 90 градусов и уходят в темноту в своём новом направлении. Немного поразмыслив, я пришёл к выводу, что нахожусь в центре перекрёстка из четырёх коридоров, и следом возник следующий вопрос: какой путь выбрать, ведь я один, а дорог четыре. Да ещё ко всему теперь я совершенно запутался и не мог точно сказать, откуда я пришёл. Но я не успел как следует огорчиться, потому что меня вдруг ослепил яркий свет, и я преклонился перед ним под тяжестью рези в глазах. Прямо по центру перекрёстка на потолке оказался люк. И когда глаза более или менее привыкли к свету, то я увидел голову человека, смотрящего на меня сверху. Он лежал на верху, высунув ко мне только свою косматую голову и подсунув под подбородок руки, лениво разглядывал меня свысока.
- Ты чего улыбаешься? - неожиданно спросил он у меня.
- Я счастлив, - ответил я.
- Ляг на пол, так тебе будет удобнее разговаривать со мной, - посоветовал он.
Я лёг, и положив за голову руки, стал разглядывать его. Лицо его
было круглым и красным, нос большим, губы толстые и неприлично выставленые вперёд, будто для поцелуя. Глаза его, напротив, были маленькие и казались двумя смеющимися щёлками. Помимо всего этого у него была большая рыжая борода лопатой и длинные кудрявые волосы.
- Кого ты ищешь в нашем селении? - снова как-то неожиданно спросил он.
- Девушку. которую люблю,- ответил я.
- И давно ты любишь её?
- Нет, недавно, мне приснилось, что я люблю её, а когда проснулся, любовь никуда не ушла.
Косматый человек опустил немного голову вниз и откровенно начал
вглядываться в меня. Это продолжалось минуты две, а потом он сказал:
- Любовь выбирает разные пути, и та дорога, по которой она пришла к тебе, говорит, что ты бежал от неё. Скажи, зачем ты убегал от любви?
- Я выбрал пустыню,- ответил я.- Но любовь всё-таки нашла лазейку и высадила свой колючий куст в моих бескрайних песках.
- Ты рад тому, что любовь настигла тебя?
- Мне всё равно, если я буду радоваться ей, то возненавижу себя за это.
А если буду отрекаться от неё, то произойдёт то же самое. Поэтому мне всё равно. Главное - противоречить себе во всём, тогда тебе не будет ни конца ни края.
- Ты странный человек, - пробурчал косматый, и как-то хитро улыбнувшись, продолжил:
- Но что ты скажешь на то, что ты в моей власти. И тебе некуда
пойти, кроме как по трём путям, устроенным мною для тебя?
Я обернулся и увидел освещённые светом из люка двери в глубине
каждого из коридоров.
- За одной из этих дверей, - продолжал преподобный, - тебя ждёт смерть, за другой - свобода, а за третьей плен. Куда пойдёш?
Я встал, и подняв к нему глаза, сказал:
- На всё это я могу тебе только пожать руку, - и протянул наверх ладонь.
Вождь селения засмеялся, радуясь своему уму, и протянул мне руку. Наши руки сжались, и я почувствовал его тёплую, широкую и сухую ладонь в своей. А дальше я всем весом повис на его руке и стащил его вниз. Еле успел отскочить от летящего навстречу своему поющему полу мудреца. Мужичок упал весьма и весьма неудачно, прямо на голову, пробив ею пару досок в полу. Он сломал себе шею и сразу умер. Но смерть подшутила над ним, заключив его тело в смешную позу. Он лежал на животе, поджав под себя руки, а голова его была пропихнута под пол и выглядела точно как минутой раньше только вот этажом ниже.
Убивать я его не хотел, но о сделанном не жалел. Смерть приходит к каждому в свой срок, вот и к нему пришла со мной под ручку. Мы зависели друг от друга, а теперь мы свободны. Подумать только, мы с ним проживали разные жизни, разной длины, в разных местах, чтобы встретиться здесь на краю земли и освободить друг друга от взаимной обязанности. Моей задачи убить его. и его задачи умереть от моих рук.
Для мужичка путь был закончен, а для меня пока ещё нет, поэтому нужно было как-то отсюда выбираться. Я начал слышать слабые голоса, но доносящиеся до меня не откуда-то извне, а рождающиеся у меня внутри, где-то в душе. Это меня догоняли мои человеческие чувства, всякие там разочарования, угрызения совести, короче говоря, было пора ускориться. Я съел немного горького ускорителя, и голоса отдалились, а через пару минут и вовсе отстали.
В какие двери пойти, я долго раздумывать не стал, и шагнул прямо к той, к которой в данный момент находился лицом. Будь что будет, дверь поддалась моему толчку, и я вошёл внутрь. Выбранный мною путь оказался верным, и я вышел на свободу. Передо мной открылся вид на небольшое поле, а за ним еле разлечимую в сумерках стену чёрного леса, к которому я, не откладывая, и побежал. Что делать дальше, я не знал, свою любимую я здесь тоже не нашёл, да и ещё ко всему прочему меня скорее всего будут искать за совершённое мною злодеяние. Но я выбрал нужную дверь, свободу, это мне говорило о многом и наделяло безграничной радостью за мою удачу.
Лес оказался не просто дремучим, а совсем непроходимым. Он просто
кишел всякими звуками, так всё вокруг и шелестело в темноте, просто какой-то балаган, устроенный лешим. Я конечно, понимал, что в этом месте могу наткнуться и на медведя, но всё равно продолжал проламываться вперёд, всё дальше удаляясь от селения. Так я шёл, не останавливаясь, всю ночь, а на утро, когда вставшее солнце только в некоторых местах скудно пробивалось ко мне через плотную листву, я начал понимать, что я в западне. И в тот момент, когда я полностью осознал смысл своего невесёлого положения, то кое-что понял про выбор, предоставленный мне кудрявым гуру. Получается, что в жизни, каждый раз выбирая из трёх путей лучший, свободу, избегая смерти и плена, мы сразу же попадаем к следующему распутью состоящему из тех же дорог. Будто бы в понимании природы этого явления, свобода - это свобода выбора и не больше. Свобода всегда одинакова, потому что она – выбор, а вот смерть и плен могут быть разными, правда только с виду, смысл - то у них никогда не меняется. Больше этого никогда не было и никогда не будет дано, вот так.
Но останавливаться ни в коем случае нельзя было, даже плен или лес, если хотите, тоже когда - нибудь заканчивается. Не заканчивается только смерть, она продолжается всегда, она конец. Поэтому я всё равно пошёл вперёд, потому что делать было нечего, и ещё я не чувствовал усталости благодаря ускорителю. Но вдруг мне послышались какие-то голоса. Я остановился и прислушался, но больше ничего не услышал, как бы ни напрягал слух. И тогда я снова пошёл. Когда сучья под ногами затрещали, озвучивая моё продвижение, мне снова послышались голоса. Я притих, и опять ничего. Тогда я снова пошёл, и вновь голоса. Тогда я не стал останавливаться, и голоса усилились, стали ясней, мне даже казалось, что я могу расслышать отдельные слова и уловить их смысл. И когда голоса были уже совсем рядом, и вот только я раздвину эти кусты, как за ними увижу людей, у меня вдруг закружилась голова, и стало тошнить, а в следующую секунду я потерял сознание.
К тому времени, когда моё сознание покинуло меня, я не спал неделю и почти ничего не ел, держась исключительно на ускорителе. Так что могу с уверенностью сказать, голоса в лесу были лишь моими слуховыми галлюцинациями, предвестниками обморока.
Не знаю, сколько я находился без сознания, но когда я пришёл в себя, то весь был покрыт насекомыми, и вокруг меня ходили дикие животные. Я был полностью истощён, и казалось, что не могу пошевелить ни одним мускулом. Но через боль и лень, разлитую по всему моему телу, я всётаки встал, распугав всё зверьё, и кучи жужжащих насекомых спорхнули с меня, превратившись в огромное живое облако. Всё во мне ныло, и каждый шаг давался с трудом. Хоть у меня и был ускоритель, применять его я не рискнул, боясь просто напросто умереть. Я прошёл метров сто, не больше, прилагая все усилия, и, о чудо, лес оборвался. Передо мной лежала нескончаемая зелёная долина, и кое - где вдали на ней виднелись чёрные квадраты недавно вспаханной земли. Это счастливое освобождение от когтей леса предало мне сил, и я поковылял довольный прямо через поле в поиске людей. Вскоре вдалеке я увидел жёлтую извивающуюся змею сельской дороги и направился к ней. По этой дороге я шёл ещё часов пять. Пока не пришёл в небольшую деревушку. В голове у меня страшно пульсировала боль, ног я не чувствовал и, казалось, вот - вот умру, но я дошёл, всё-таки дошёл до выбора, а значит, буду жить пока его не сделаю.
В деревушке жилых домов всегото штук пять и было. А населены эти домишки были дряхлыми стариками, которые молча смотрели в окна, когда я колотил в их ворота. Никто, ни один человек не впустил меня. Мной овладела такая злость, что я всех их обложил благим матом и забросил дюжину камней в их дворы, метя в цепных псов, оглушительно лаявших на меня. Но злость, пусть и на короткое время, дала мне сил, и я, отряхнув прах от ног, пошёл прочь от этих злых людей. Сразу за селением высился большой холм, который закрывал собой весь горизонт. И, что самое плохое, дорога, по которой я пришёл, доходила до его половины и там заканчивалась. Я оглянулся назад, посмотрел вслед уползавшей вдаль жёлтой змее и понял, что я пошёл не в ту сторону, ища людей. Здесь, на этом холме всё заканчивалось, дорога, селения, людской дух. Но я не вернулся, а смело пошагал на гору, уверенный в своей удачи.
Я целую вечность взбирался на этот огромный горб, а когда взобрался, то увидел нечто впечатляющее. Холм, на котором я стоял, плавной линией спускался вниз к подножию маленького чёрного, с почти провалившейся крышей, домика, рядом с которым я разглядел маленькую беленькую фигурку ребёнка, который возился в земле у порога. Дальше за домом зелень начинала рядеть, и кое - где из - под неё пробивался жёлтый песок. Ещё дальше песка становилось всё больше, и трава росла как бы маленькими островками. Но а ещё дальше, почти у горизонта, была видна чистая, незасорённая растительностью, пустыня. По её краям были видны синие полосы леса, но чувствовалось, что где-то они заканчивались. Я находился у подножия залива, здесь начинались песчаные просторы. Мне было понятно, что там, где заканчивается дорога, начинается пустыня. В восторге я закричал:
- Я нашёл тебя!
Моя внутренняя пустыня радовалась встрече с братом. И внутри меня
поднялась песчаная буря из восторга и радости. Я сорвался с места и помчался вниз. предвкушая крепкие объятья. Но когда я пробегал мимо дома и попытался перепрыгнуть через ребёнка, неожиданно оказавшегося у меня под ногами, то в прыжке я краем глаза увидел то, что заставило меня остановиться и почувствовать досаду от того, что люблю. Это дерево посреди моей пустыни, называемое любовью, оказалось внушительных размеров. И я не рассчитывал даже увидеть его за тысячу лет моих скитаний по пустыне, но оно оказалось у подножия. В дверях покосившегося домика стояла моя любимая.
Мы замерли, вглядываясь друг в друга, она. пытаясь понять и узнать, я - чтобы уловить и подумать. Но вот вечность мгновения истлела от старости, и на наших лицах засияли улыбки. У неё – потому что узнала и, может быть, поняла, у меня - от того, что уловил и предумал. Мы с ней подашли друг к другу и обнялись как старые друзья, и сердце моё забилось сильно, а пустыня внутри прекратила свою бурю, обиженно укладываясь в барханы.
Я вошёл к ней в дом, и она, усадив меня и накормив, принялась рассказывать свои горести. А я ей рассказал про то, почему я здесь, она рассмеялась, и я вместе с ней, а потом, когда наступил вечер, мы пошли спать в одну постель. Там, в её объятьях, я насытился, а она вспомнила старое. Потом мы уснули, может, она нет, а я точно.
Пока я там сплю, могу вкратце рассказать её злоключения. Всё началось как и всегда, во всём, с любви. И вот она влюбилась в человека, как я уже говорил, весьма религиозного и по инерции, данной любовью, переняла от этого человека все его надежды и религиозные взгляды. Потом она забеременела, а он утащил её к чёрту на кулички, «чтобы жить, как надо». Там она родила и по причине отсутствия всяких санитарных условий чуть не умерла. Но всё-таки она выкарабкалась и продолжила жизнь, уже сомниваясь во всём её окружающем. Прошло немного времени, и сомнения полностью взяли над ней верх. Она разлюбила своего мужа, разлюбила его веру, чем сделала жизнь для себя невыносимой. Её пригласили к вождю, и он предварительно её изнасиловав, доходчиво объяснил, что у неё теперь есть два выхода. Один- смерть, а второй - жизнь на краю пустыни со своим отродьем и никуда с этого места не деваться. Она, понятно, выбрала второе, надеясь бежать при первом удачном моменте. Но это ей не удалось, несмотря на то, что её здесь никто не охранял. Много раз она собирала себя и ребёнка в далёкий путь и шла по жёлтой змее не один день. Но всякий раз жалость к ребёнку и уверенность в нескончаемости дороги останавливали её. Тогда она говорила себе пускай лучше я столько же дней пойду назад и дойду до своей лачуги, чем забреду вперёд настолько, что обратно будет не дойти.
Я думаю, не стоит её считать слабой, напротив, она очень сильная, всё дело в её материнстве. Жертвовать собой она могла, но ребёнком не имела никакого морального права. И она шла назад, чтобы не погибло её дитя, которое было её светом и надеждой. Этот чёртов вожак хорошо всё это знал, и поэтому позволил ей жить. Вот так она бедная и ждала спасения, а тут и я пробегал. Но я как только услышал её историю понял, что свобода снова привела меня в плен. И я внутри понадеялся очистить свою пустыню от жиденькой травы, которой вдруг начал заростать её безграничный песок.
Но встав на следующий день, я помылся, и забыв о себе, принялся за них, униженных и оскорблённых. Первым делом я пообещал, что мы обязательно отсюда уедем, но позже. А сейчас надо подготовиться к долгому пути и раздобыть силы и провиант. В этом Богом забытом месте нам, кроме как на себя, рассчитывать было не на кого. И я, затолкав ускоритель в щель, которыми кишел этот старенький дом, принялся за дело.
Строить, собирать, выращивать, вот что нам приходилось делать с ней почти год. После первого своего появления в деревушке за холмом я больше туда не заявлялся. Услышав рассказы своей возлюбленной о том, как они на неё голодную, замёрзшую, с ребёнком на руках, грозились спустить собак, я возненавидел их. И каждый раз, видя любопытные человеческие фигурки верхом на холме, я грозил им кулаком и орал, что сожгу их чёртову деревушку вместе с ними.
Прошло много тяжёлых месяцев, прежде чем мы смогли обеспечить себя всем необходимым к долгому походу. И вот наступили сутки, на утро после которых мы решили начать свой путь. День прошёл длинно, но спокойно, мы ничего не делали, берегли силы к походу. Наступил вечер, и уложив ребёнка, мы от нечего делать начали копошиться в наших душах, пытаясь вытащить наружу что-нибудь послаще. К тому моменту, когда ночь уже некоторое время существовала над нами, наш разговор становился всё интересней, а сон даже и не стучался в наши двери. Мы говорили обо всём, но больше говорила она, а я слушал. Вскоре её язык, изсерпав все темы о себе, принялся рассказывать о ребёнке и особенностях деторождения. Интересные вещи она рассказывала, но одно её повествование особенно въелось мне в душу. А речь шла вот о чём.
Когда родился ребёнок, все её чувства были обострены, и ещё некоторое время после родов она могла чувствовать ребёнка как себя, его тело как своё. Она говорила, что не глядя на ребёнка, могла его кожей почувствовать, где ему неудобно, и в каком месте складка грубого одеяла давит на его маленькую спинку. Она чувствовала всё и какоето время действительно жила как бы в двух телах одновременно.
Дальше её рассказ был ещё интересней.
- Ты знаешь, - говорила она. - Я чувствовала его нутро даже тогда, когда из всех его ещё неразвитых чувств особо сильно работало два. Чувство злости и непонимания всего происходящего вокруг. И ты знаешь, что я поняла. Я поняла, что ребёнок, не имея ещё никаких впечатлений и ни к чему ещё толком не привыкнув, постоянно испытывает стресс из-за одиночества.
Эта её фраза меня передёрнула.
- Ты знаешь! - продолжала она, - ребёнок, когда я его кормила, спокойно
пил молоко из моей груди, и всё нутро его было спокойно, как я в начале ошибочно думала, от того, что он ест и насыщается. Но когда я, покормив его, уходила, он начинал тревожиться и плакать. Я не понимала, почему: он был сыт, и ему не о чём было горевать. Но мои попытки понять умом ничем не увенчались. Тогда я начала пытаться уловить его ощущения через особые чувства, установившиеся между ним и мной, между матерью и ребёнком. И очень скоро мне удалось понять его, почувствовать его тоску. Все его слёзы были от того, что каждый раз, когда я к нему приходила, он привыкал ко мне и начинал ощущать моё материнское существо, в котором он так нуждался. А когда я уходила, он терял меня навсегда и до следуещей моей с ним встречи оставался беспощадно и навсегда одиноким. Ты понимаешь, что у него память никакая, и почти ничего в ней нету, а всё, что приходит, вскоре навсегда уходит, потому что не способно задержаться в его ещё неразвитом мозгу. На сколько бы я ни отлучалась, я отлучалась навсегда, а придя через пять минут, была ещё невиданным существом. Но конечно, это длилось недолго, ребёнок очень быстро растёт и развивается, очень скоро он стал меня узнавть, и я впечаталась в его детском мозгу первой записью.
Мне же во время её рассказа заложило уши от того, что что-то забытое и большое зашевелилось во мне, переворачивая своим пробуждением всё моё нутро. Я вспоминал, что когда-то мечтал о нескончаемых просторах пустыни и об одиноком беге в мире без преград. Я не понимал, как я мог так неожиданно для себя потерять связь с пустотой. Мне не верилось, что у пустыни во мне не было корня, и она с лёгкостью была вырвана из моего сердца налетевшим ветром. Я почувствовал себя предателем и в отчаянии бросился из дома прочь, предварительно вытащив из щели этого дома почти забытый ускоритель. Под удивлённые взгляды моей любимой и плач разбуженного ребёнка выбежал на улицу. Там в свете начинающегося дня я увидел порядком заросший залив пустыни, и не секунды не откладывая, ринулся навстречу пустоте. Внутри меня поднялась буря, с силой вырывающая тысячелетние песчинки моей пустыни, запертые в плен корнями вековых деревьев. По мере моего безумного бега навстречу неосквернённой пустоте, песок внутри меня побеждал леса, сметал города и безжалостно уничтожал всё живое. Чтобы быть сильнее и быстрее, я принял много горького ускорителя и полетел телом за неутомляющейся мыслью.
Я шёл много дней и ночей, а тот залив, с которого я начал свой путь и на берегу которого осталась удивлённая любовь, уже находился на таком расстаянии, решись на которое и поверни назад, у меня бы точно не хватило сил. Это обстоятельство меня успокаивало, и чувство преданной мною любви уже не мучало меня. Я окончательно понял, что путь назад невозможен.
Я шагал и любовался своей «родиной». Пустыня оказалась тем местом, которого я жаждал и о котором мечтал. Днём здесь жарко, а ночью холодно, повсюду неприветливые, шипящие, кусающиеся жители. Но я брат всем блуждающим в пустыне животным. Они узнают меня, едва завидев вдалеке, и выползают ко мне, чтобы поприветствовать. Я целовал змей в их смертоносные пасти и спал в шелестящих одеялах из живых скорпионов. Ничто не мешало мне радоваться моему родству с пустыней, и я был наполнен счастьем. Много дней я не ел и не пил, но это не мешало мне шагать к центру пустоты. Когда я еле передвигал ноги, то знал, что уже близко. Когда я полз, то знал, что центр пустыни за этим барханом. И когда я из последних сил забрался на него, то увидел в метрах ста от себя человека, сидящего у костра. Меня это не порадовало, столько бежать от людей, для того, чтобы снова с ними столкнуться. Отчаяние и гнев забрали у меня последние силы, я почувствовал, будто на меня рухнула ночь, и я потерял сознание.
Когда я пришёл в себя, то подумал, чтобы увидеть что-то стоящее для себя, нужно долго идти, и когда все силы окажутся на исходе, перед вами обязательно предстанет какая - нибудь преграда, преодолев которую увидите то, к чему шли. Рядом со мной сидел старик, рядом с ним горел костёр. А от моих ног до самого несчастного холма тянулись два желобка, оставленые моими пятками. Старик, очевидно, тащил меня, но выглядел он так дряхло, что мне как-то в это не верилось. Я поднялся на локтях и спросил его:
- Ты кто?
- Я старик, - ответил он мне, улыбаясь беззубым ртом.
- Что ты делаешь здесь, старик?
- Я, сынок, пришёл сюда умирать.
- Зачем так далеко зашёл, умер бы себе дома, в тепле и уюте.
- Нет, сынок, уюта и тепла в доме.
- А в пустыне что ли есть?
- Пустыня, она обездоленная земля, ничто не растёт на ней, никто не
живёт на ней, жаль мне её, плачет она, и воет от одиночества. А я пришёл, чтобы приютить её своими старыми костями. Мне, сынок, приятнее, что я хоть кому-то могу дать своё тусклое тепло моего старого и умирающего тела.
- Пожалел, значит, ты пустыню, старый.
Старик снова улыбнулся и подкинул в огонь немного сухих палок, которые достал из своего мешка. Он принёс дрова с собой, здесь их негде раздобыть. Старик потёр свои шуршавые руки и спросил у меня:
- А тебе что в пустыне делать, такому молодому - пересекаешь её, что ли?
- Нет, пустыня родственник мне, я пришёл сюда, чтобы быть с ней.
- Это к смерти, сынок.
- К чему?
- Ты ищешь не пустыню, а смерть. Желание умереть в тебе спрятано
под одежды твоих призрачных желаний. И чтобы обмануть себя, ты выращиваешь чувство родства с пустыней. И твоя душа, обманываясь, следует за твоим замыслом. Ты можешь это отрицать, но когда-то где-то в прошлом ты решил убить себя в будущем. И ты тогда кинул зёрна пустоты в свою душу, зная. что посадил сорняк. Каждый день ты рос, менялся и становился другим, как и все в этом мире, и тот ты, который решил убить себя, затерялся в прошлом навсегда, заметя следы своего замысла. Те зёрна, посаженные в тебе, уже давно проросли а ростки стали могучими деревьями, смотря на которые, ты не можешь поверить, что они- зло, ведь они такие красивые. с великолепной пышной листвой.
- Ты всё врёшь, старик, - вспылил я. - Откуда ты можешь это знать, ты
что, видишь это дерево за моей спиной?
- Нет, сынок, я вижу твою молодость, обманутую смертью. Пойми, что
живя или нет, молод ты или стар, ты то. что есть, и не больше. Когда ты зародыш в чреве матери, то ты именно зародыш, когда ты ребёнок, ищущий мать плачем, то ты ребёнок, и ничего больше. Когда ты старик, то ты старик. А если ты мёртв, то ты труп. Но ты молод, а значит, не можешь желать смерти, если ты пришёл в пустыню весь измождённый, чуть ли не при смерти, знай, какие бы высокие мысли тебя сюда ни привели, ты обманут, и этот обманщик - смерть. Ты слишком молод, чтобы искать пустыни.
Всё время, пока говорил старик, я пытался вставить своё словечко и только и делал. что качал головой с ехидной улыбочкой на лице. Но когда он закончил. то я поверил ему и испугался за себя и почувствовал тоску по жизни и по своей любимой. Старик заметил это и сказал:
- Дерево обмана в тебе увядает, - и снова улыбнулся своей старческой
улыбкой.
Я ничего больше не говорил и только сидел понурый, желая одного-
выбраться из этой пустыни и дойти до той, которую люблю. Но как это сделать, ведь у меня совсем не осталось энергии на обратный путь. А старик, не отводя глаз. смотрел на моё отчаяние сквозь наступающую ночь. И казалось, что он просто высохшая мумия, захороненная в этих местах много лет назад, а теперь ветер смел слои песка, покрывающие её, и она показалась на свет в своём страшном виде.
Но я устал бояться и думать, и даже сам не заметил, как уснул. Когда я спал, мне снилось, что что-то большое и тяжёлое село мне на грудь. Я не мог вдохнуть и выдохнуть, и вскоре тяжесть на моей груди продавила меня и увлекла куда-то вглубь, в темноту, в вечность. Потом я вдруг увидел себя со стороны, как бы из глубины пустыни. Я чувствовал себя уютно в темноте, окружающей меня, и с интересом наблюдал за небольшим костром в пустыне, у которого лежал на боку я, и старик руками разгребал писок. Он делал это старательно и очень долго. Когда он выкопал уже довольно большую яму, то подошёл ко мне и стал, напрягая все свои силы, перекатывать моё закоченевшее тело к яме. Вскоре ему удалось докатить меня и свалить в яму. Очевидно, я умер, думалось мне в темноте, но меня это нисколько не страшило, а наоборот, как-то даже веселило. Потом старик начал забрасывать яму с моим телом на дне песком и когда закончил, то сел, утёр пот с лица, и подтянув свой мешок с хворостом, начал подбрасывать в огонь ветки. Огонь стал разгораться и ярче осветил морщинистое лицо старика. Я ясно увидел, что глаза смотрят в мою сторону. Потом он резким движением выхватил из сумки что-то и начал протягивать мне. В его руках оказалась большая бутыль с какой-то жидкостью и хлеб. Он зашвырнул всё это в мою сторону и пополз на карачках к моей могиле, где лёг и, очевидно уснул.
Весь этот странный сон я силился проснуться, но никак не удавалось, и я уже совсем было подумал, что это вовсе и не сон, а самая настоящая загробная жизнь. Но нет, когда старик лёг на песок, я почувствовал, что просыпаюсь и порадывался за себя. Отткрыв глаза я увидел солнце и почувствовал, что всё моё тело ноет и страдает. Рядом со мной лежал мешок старика, и дымил почти потухший костёр. Метрах в десяти от меня, уткнувшись лицом в песок, лежал старик. Я поднялся и пошёл к нему. Подойдя. я ткнул его в бок, тело старика было твёрдым и мёртвым. Тогда я перевернул его и увидел, что глаза раскрыты, а в широко раскрытый рот набилось много песка. Не откладывая, я начал копать рядом с ним яму. И пока разгребал песок своими бессильными руками, всё думал о том, что сказал старик. Моё сердце радовалось тому, что я встретил его.
Вскоре я выкопал достаточно большую для старика яму и свалил его тело туда. Когда я его закапывал, то снова думал о его словах, и мне стало очень легко от того, что я тот, кем на данный момент являюсь. Когда я его наконец закопал, то пошёл к мешку и достал оттуда бутылку воды и хлеб. Слегка перекусив, я засунул всё обратно, и перекинув через плечо свою походную суму, пошёл прочь из ненавистной мне пустыни. К лесам, заполненным зверьми, и к городам, заселённым людьми.
www.sterwec@ one.lv