Неудачный уик-энд

Аловы
Тишину прервал густой бас. Он раздавался с последнего этажа из двадцать третьей квартиры. «У-у-а-а», - заревел некто, потом еще раз крикнул, послабее уже и заткнулся... Опять тишина воцарилась во дворе шестиэтажного арбатского дома. Гуляли на подоконниках жирные сизые голуби, летал по двору и по комнатам белый, вызывающий аллергию пушок... А в квартире двадцать три, мертвым сном спал Корень, которому предстояло скоротать два выходных денечка - уик-энд. Он порой просыпался, ревел протяжно и вновь засыпал...
 
 Корень накануне зарплату получил и в половине четвертого слинял с работы. Раньше не мог никак, директор, гад, все ходил, высматривал, кто не на месте. А как в половине четвертого директор на базу поехал, так Корень и дал деру. Но когда к магазину нужному подошел, так злом и налился, проклял директора четырежды, обложил его словами всякими и про себя и вслух. Эх, кабы часочек назад очередь занять, так уж, глядишь в половине пятого и взял бы. А теперь...

 Высматривать начал Корень, глазки свои маленькие щурить, знакомых искал. Жирна, могуча была очередь. Шуршала и шелестела очередь, недовольством, злостью полная. А вот знакомых-то и не было. Занял очередь Корень, закурил, стал ждать терпеливо. Трезв был, зол.
 - Пооткрывали новые точки, вернее, старые, - заявил некто в футболке и с мощной грудью. - План-то горит. Но на кой хрен нужно было водку с двух делать? Глупость очередная.
 - Ладно, замолкни, - забасил один рыжий. - Ты вспомни, что прошлым летом делалось. Окочуриться можно, не похмелившись.
 - А ты вспомни, что делалось три года назад, - блестяще отпарировал некто в футболке. Очередь болезненно выдохнула. Три года назад не было бы вовсе никакой очереди. И водку, было время, с восьми утра продавали. И в любом магазине. И сколько хочешь. Прошли золотые времена!
 Что-то и Корень вякнул. Но, вообще-то он не увлекался разговорами. Чего болтать-то попусту? Надо просто взять и выпить. И трезвым не быть! Самое главное. Скучно трезвым быть, гадко. Но ничего, скоро возьмет!
 - Я тут занимал, - подошел паренек в белой кепочке, прыщавый, смурной и попытался встать впереди Кореня. Тут пришла пора и Кореню настоящее слово сказать. Сказал...
 - Ну зачем же так-то, ребята? - заступился за прыщавого некто в футболке.
 - А чо он?! - заорал Корень. - Я ему сейчас душу выну. Шакал, подлюка, ус моржовый, гнида... Стоял он... Занимал он...
 - Ты не возникай, - возмутился, наконец, и прыщавый, угрожать начал. - Здесь до тебя бабка с авоськой стояла, потом еще два парня, а за ними я занял. А теперь ни бабки, ни парней.
 - Молчи, сука! - взбесился Корень. Жарко было, вспотел он, надоело стоять, а тут еще - этот прыщ со своими разговорами. Ушел прыщавый в конец очереди, отчаялся правду здесь отыскать и потускнел, сник. Неприятен был с лица Корень, опаску вызывал. Широкогруд, плечист, а кулак, веснушчатый, пухом рыжим покрытый, чуть ли не с детскую голову величиной. Волосы мелким барашком кудрявятся, густые брови низко над злобными глазенками нависли. Противен Корень, опасен. Никому с ним связываться неохота. И в гневе он страшен. Как кулачищами начнет махать, и не остановишь. Слов он не понимает.
 Суть да дело, топтался Корень на месте, топтался, да к половине пятого и подошел к заветной двери. Скоро, скоро уж ... Кулачищи пудовые зачесались, нос тоже...
 - Нос чо-то зачесался, - в благости предвкушения решил пошутить Корень, - к выпивке видать.
 - Да, видать, не быть тебе сегодня трезвым, - поддержал его некто в футболке.
 И только Кореню пришла пора в дверку заветную входить, как подскакал к нему на своих тощих ножках дружок его, Учитель по кличке. Почему его так прозвали, никто толком и не знал. Ничего общего с учителем у него не было, однако все так звали, какая разница? Учитель несколько раз в больнице наркологической лежал, и чем его только не лечили, и гипнозом, и пилюлю ему вшивали, никаких вариантов! Суров и непримирим. Жена деньги в такие места запрятывала, сказать стыдно, а он все едино находит. Водки нет - лаком пользуется, жидкостью для волос, аптекой, политурой, да чем угодно, лишь бы трезвым только не быть. А тут, видать, подфартило ему. К самой раздаче пришел.
 - Корень! Во здорово! Ну мне везет! - плюгав Учитель, жидок в костях, по пить начнет - не остановишь!
 - Мне не везет! - озлился Корень. - Я стою час, а он, гад, привалил только! К раздаче, падла! Я за него стоять должен. Вали вон в конец очереди, ядрена корень!
 - Да я сколько раз стоял заместо тебя! Окстись, Корень! - обиделся Учитель.
 - Ладно, - притих Корень. - Пить-то как, на халяву пришел? Прослышал про получку мою небось, падла?
 - Почему, у меня чирик есть, -похвалился Учитель. Корень порадовался в душе. Быть делу.
 - Годится. Значит так, - зашебуршился Корень, - берем шесть чекушек. Пять сегодня съедим, одну завтра до одиннадцати на похмель.
 Все! В засаленной сумке Кореня весело громыхали шесть чекушек «Русской». Улыбался Корень желтыми своими зубами, будущий кайф спиной чувствовал. Дал он Учителю трояк, за закуской послал в колбасный отдел. Сам на улице встал, сигаретку закурил и стал мелко-мелко плевать на асфальт... Ща вмажем! Хороша погодка!
 Вот вышел на вольный воздух Учитель. Рубашка на нем грязноватая, рукава засучены, руки худющие, костлявые. Но перепить его - себе дороже. Корень перепивал порой, да не всегда. Чаще бывало иначе. Тут уж с Учителем шутки плохи! Встряхнул Учитель жидкой прядью волос, на лысину назад отправил, вздохнул облегченно:
 - Ну все! За дело?
 - Чо взял? - гаркнул Корень. - Сдачи давай!
 - Да сам понимаешь, ну там - сырку, колбаски. Все порезали, как в лучших домах... Хлебца черного полбуханочки.
 Все было на мази. Стаканы припрятаны у Учителя в надежном месте. Организовывать такие дела он мастер. Умеет, падла!

 ...Сели в зеленом скверике у "Диеты", на Плотниковом, разлили, молча вмазали. Отдельной колбаской закусили, потом закурили. Поговорить бы тут надо было, а сказать нечего. Налили еще по одной, пропустили. Опять закусили, покурили. Опять сказать нечего. Еще налили...

 - ...Убью, падла! - орал Корень, шагая по вечернему скверику, пугая прохожих, шарахавшихся в стороны. - Всех убью!
 - Зачем же так? - успокаивал Учитель. - Посидели по кайфу, зачем нарываться?
 - Все волки, твари позорные! Век свободы не видать! Всех давить!
 Дое...ался Корень до паренька с девушкой, сидящих мирно на скамеечке, скверностей им наговорил. Паренек с гонором оказался, дал Кореню по зубам, да еще и в глаз заехал. Но Корень калач тертый, кулак у него пудовый, отдубасил он паренька крепко и вдогонку матюками обложил, когда те по скверику чесали без оглядки. То-то, сволочь! Чтоб знал!
 Года четыре назад побывал Корень и на казенных харчах. За хулиганство сидел, два года, без напряжения. Как ни в чем не бываю. В колонии за баклана его держали. Паханы чуть намекнут Кореню, так тот кулачище свой кому надо и приложит. На побегушках у паханов был. Неглуп Корень, знает, с кем быть, против кого быть. И жил, не тужил... Вышел, как ни в чем не бывало, вкалывает себе, хавку кушает... И пусть его никто не трогает, кайф ему не шугает. И мимо проходит, когда веселится Корень. Вот такой человек Корень!
 Два раза всего попал паренек по физиономии Кореня. Один-то раз по зубам заехал вскользь - это пустяк, а вот второй раз фингал ему под правым глазом поставил, гад! И до понедельника не пройдет. Опять директор докопается, гадюка....
 Добрался Корень до своей двадцатой третьей квартиры, спать завалился...

 "У-у-а-а", - проорал еще раз Корень и встал. Спал он без брюк, но во вчерашней рубашке и в носках вонючих. Пошел на кухню, воды из крана хлебнул, потом в карманах брюк шарить начал. "Похмелиться надо", - первая мысль по пробуждении. Но в кармане - три рубля. А последнюю чекушку, помнится, с Учителем после драки и раздавили. Ни грамма не оставили. Потом что было, Корень почти не помнил.
 На улицу вышел Корень, затянулся сигареткой смрадной, напряг мозги свои, лобик многоумный наморщил... "К Сергеичу надо идти, сделать ему чего-нибудь, подкинет, богатый он..."
 Федор Сергеич жил в соседнем подъезде, но на третьем этаже. Отношения к Кореню не имел никакого. Он крови другой, благородной. То ли поэт, то ли артист - не разберешь, не наш человек, словом. Но иногда денежен и до спиртного крепко охоч. Жалел он Кореня, подкидывал ему порой на опохмелку, а Корень ему то замок починит, то дырки в стене просверлит, может и по телевизионным делам, да только у Сергеича не наш телевизор - иностранный, тут Корень не фурычит. Иногда за пивком по утрам, в прежние добрые времена, бегал Корень для Сергеича, иногда машину ему мыл. Всякое бывало. Если подумать, дел хватало. Вот и сейчас чего-нибудь обнаружится, наверняка. Вставал Сергеич ни свет, ни заря, так что к нему спозаранку можно.
 Позвонил. Не открывали долго. Но вот и Сергеич на пороге, кудри седые растрепаны, халат на волосатое голое тело надет. Хмур и небрит. Видать, тоже вчера не сок томатный употреблял.
 - Чего надо? - буркнул. - Занят я.
 - Дело есть, Сергеич. Пусти.
 - Ну проходи. Только ненадолго.
 Вошел в гостиную Корень. Застеснялся малость. Во люди живут... Видео что-то интересное показывает, на столе бутылка дорогого коньяка откупоренная стоит, на четверть опустошенная, две рюмки, а на кресле мужик какой-то, бородатый, черный как цыган и здоровенный как бык.
 - Федя, ну что такое? - пробасил черный, - Говорил же, не открывай. Работа есть работа, мы же и половины не сделали.
 - Перекурим пять минут. - буркнул Сергеич. - Говори, Корень.
 - Может сделать что надо? - несмело вякнул Корень. - По дому, по машине.
 - А, похмелиться тебе? - криво усмехнулся Сергеич. - Так денег нет, маэстро. Вот сидим, на хлеб насущный зарабатываем. Напишем, то что пишем - будут деньги, много денег... А сейчас нет ни хрена, в долгах весь, на бензин денег нет, в театр на трамвае без билета езжу, от контролеров бегаю. Тоска... Тебе и то легче, два раза в месяц государство тебе подкидывает на бедность. Так что, кому у кого просить?
 "Придуривается Сергеич", - ни единому слову не поверил Корень. - "Это у него-то нет... Кому другому расскажи" , - и оглядел роскошную, хоть и неубранную комнату, мускулистых каратистов на экране и с черной завистью - початую бутылку коньяка на столе. Сергеич поймал взгляд Кореня, усмехнулся, сделал вид, что не заметил.
 - Может, машину помыть, давно не мыли, Федор Сергеич - нудел Корень, не в силах оторвать взгляд от бутылки.
 - Мой на здоровье, только бесплатно или в кредит с рассрочкой на год. Ступай, брат Корень, отсюда восвояси, а то у меня и без тебя голова трещит, кредиторы с утра до вечера беспокоят, хорошо, что нет у нас долговой тюрьмы, как в романах Диккенса, а то бы гнить мне там до смерти, а Борис?
 - Долги есть нормальное состояние каждого интеллигентного человека, Федя, - успокоил его Борис, - так что, не прибедняйся, а лучше вот прими для успокоения.
 Налил себе и Сергеичу коньяка, выпил залпом. На Кореня он и не глядел. Корень сглотнул подступившую слюну. Весь обратился в желание. Насупился и набычился. Живут же люди, им и указ не указ, сидят, коньяк с утра глушат и говорят, что работают. "Мне бы такую работу", - мрачно подумал.
 Сергеич пить не стал, закурил, облокотился руками на стол, задумался.
 - Слушай, Борис, наша третья сцена никуда не годится. Это все вторично, третично, это миллион раз уже было. Нас просто засмеют... Сцену в ресторане я имею в виду! - вдруг заорал он. - Ты думаешь, зритель глупее нас с тобой? Что мы в открытую дверь ломимся? Или, полагаешь, наш зритель не знает, что кто-то варит, кто-то ест? Или тешить себя иллюзиями, что как раньше, будут хихикать и бубнить: "Как это остро, как актуально!" Прошли те времена, когда хоть словечко правды - уже сенсация. Наша пьеса рассчитана на малограмотных провинциалов, а мы на что замахиваемся!
 - Подумаешь, - процедил Борис, - ты что, других пьес не видел? И не такое на "ура" проходит. Ты зрителя не переоценивай, дураков-то побольше, чем умных. А малограмотные "провинциалы", как ты изволил выразиться - тоже зритель. И самый массовый, между прочим. Я твоего ницшеанства, вообще не приемлю, я за демократичность искусства!
 - Мы дискредитируем театр! - завопил Сергеич и вскочил с места, и при этом успел опрокинуть рюмку коньяка себе в рот. - Мы погрязли на уровне пьесок сороковых-пятидесятых годов. Мы конформисты и халтурщики! - он пнул ногой шлепанец с помпоном, стал топотать босыми ногами по паркетному полу на удивление Кореня. - Вся мораль нашей пьесы в том, что кто-то кое-где у нас порой... И это сейчас, в век перестройки и ускорения!. Раскованнее надо быть, смелее, забыть про все, что было до нас написано, помнить о жизни, о реальности, об экзистенции, Борис! Мы не пишем, мы пребываем в каком-то сомнамбулическом состоянии, мы живем на проценты от прошлого, мы паразитируем на самих себе. Нам приходят в голову глупейшие идеи, и мы носимся с ними, как будто открыли нечто сверхъестественное! А ведь все это было, было, было, и никому это не интересно, кроме нас с тобой, двух старых приспособленцев, дельцов от театра, от литературы!
 - Ну, началась агония! - вздохнул Борис. - Надо делать перерыв. Ты, Федя, успокойся. Да, третья картина действительно довольно примитивна, но за вторую я руками и ногами. А вспомни первую мизансцену. Это же блеск! Нет, ты впал в очередное самоуничижение, отец Федор...
 - Не знаю, не знаю, - Сергеич начал ходить по комнате словно маятник, заложив руки за спину. - Иногда мне кажется, что все, мною написанное - потрясающая халтура и удивляюсь, как это кто-то может ставить и печатать, порой же маниакальные идеи просто сменяют депрессивные... - Он взглянул на экран видео, где мускулистый китаец нанес здоровенному негру мастерский удар пяткой по голове с душераздирающим криком, чертыхнулся и выключил телевизор "лентяйкой". - Надоело это безобразие. Дубасят друг друга, от одного такого удара любой бы сразу загнулся, а этим хоть бы. что. Ты, Борис, забери-ка свои кассеты. Ты же знаешь, я таких вещей не выношу.
 - Ну и зря. Ты зациклился. Тебе необходимо разрядиться, отдохнуть. А такие вещи как раз бодрят.
 - Нет, нет, только не меня. - Он остановился, сел в кресло, надел шлепанцы и нащупал взглядом Кореня, словно окаменевшего на стуле и глядевшего в одну точку, в мертвый глазок телевизора. Во время бурной беседы коллег по искусству Корень наблюдал за поединками каратистов, а когда Сергеич телевизор выключил, продолжал тупо смотреть в темный экран.
 - Ты еще здесь? Чего сидишь? Ну чего ты сидишь? - обозлился Сергеич. - Тебе же сказано, нет у меня денег.
 Но Кореню очень хотелось выпить. Это был один из редких случаев, когда Сергеич отказывал ему. Он не вставал, сидел и сопел.
 - Вот жук, - указал на него Сергеич, призывая Бориса обратить внимание. - Ты на него погляди, какой жучара. Вот живет себе, как бог даст, дитя скалистых прерий и доволен себе. Никаких проблем, никаких забот. От получки, до получки, от бутылки, до бутылки. Тут вон, если подумать, все, вроде бы, для нормальной жизни есть - и работа, и друзья, и дача, и машина, и ....
Махнул рукой Федор Сергеич, налил полстакана коньяка, Кореню протянул.
 - Пей и уходи! Не до тебя Корень сейчас.
 Залпом выпил Корень и засуетился, заторопился, слова благодарности хотел сказать, но не успел. Вытолкал его за дверь Сергеич.
 Вышел из подъезда Корень, закурил, сплюнул на землю. Слегка взволновала его беседа с Сергеичем, не разговоры, понятно, о смысле жизни, а намеки на его какую-то неполноценность. И разговорчики туманные и нахальство Сергеича и его бородатого дружка, высокомерие их, и похмелье вчерашнее, все настроило его на лад воинственный. Но главной идеей пока была другая - срочно выпить, выпить, выпить... Он затянулся и поплелся домой к Учителю.
 - Это ты приперся?! - заорала толстуха - жена Учителя, загораживая перед Коренем весь дверной проем.
 - Тебя, заразы, тут только не хватало! Этот вчера на бровях притащился, лежит, квасом отпаивается, так ты опять его куда-то тащить хочешь. Пошел отсюда! Приперся он, видите ли, с утра не срамши!
 - Молчи, чего расквакалась-то? - проворчал Корень, слегка отступая от двери. - Дам щас! Я по делу. Работенка есть.
 - Какая такая работенка?! Квартиру лизать вашему писателю или машину драить? Холуи проклятые! Сами зарабатываете, так нет, все вам треклятым, пить да пить! А как водка подорожала, так еще хуже стало! Вас, паразитов, разве этим исправишь?! Вас, чертей, всех пересажать надо! А тебя, бугая проклятущего, первого! - Тут она сильно толкнула обеими руками Кореня в грудь и захлопнула перед его носом дверь. Корень озлился, стал ногами в дверь барабанить.
 - Я тебе постучу! Я тебе постучу, нечисть ты подзаборная! - завопила толстуха. - Я сейчас милицию вызову! Люди!!! Грабят!!! Тебе, уголовнику, еще годика три влепят! Сейчас не те порядки! Сейчас с вами, не как раньше! Раз, и за сотый километр!
 Твердым орешком была жена Учителя. Сдался Корень, угрюмо поплелся вниз, зашел в скверик, сел на лавочку. Сидел долго, курил до одурения, мозговал. Вдруг видит - толстуха с дочерью куда-то намылилась. Толстуха еще не остывшая, злая, что-то дочери шестнадцатилетней талдычит, уму-разуму ее учит, втолковывает что-то, ведьма. Подождал еще Корень, стал наверх ненароком поглядывать. Минут через пять из окна Учитель высунулся, чекушкой помахал.
 - Сохранил, падла! У, молодец! - Корень даже вслух засмеялся от радости. Он-то потерял в памяти последнюю чекушку, думал, что выпили они ее после драки. Значит, осталась последняя! Здорово! Ну молодец Учитель!
 Вмазал Корень первым, крякнул от удовольствия. Полилась кровь по жилам! Учитель тоже засадил, кваском домашним запил. Тут сынок его двенадцатилетний на кухню вошел, рожицу конопатую скривил, язык показал.
 - Скажу мамаше, чем вы тут занимаетесь! Ух и даст она тебе! - и рот щербатый ощерил.
 - Совесть-то есть у тебя? - сплюнул от досады Учитель. - Радуешься беде отцовской, сила окаянная?
 - Велосипед бы лучше мне купил, чем с Коренем деньги пропивать! - резонно заметил щербатый сынок.
 - Во-первых, не с Коренем, а с дядей Коренем, то есть, с дядей... - забыл Учитель имя Кореня и махнул рукой. Пропади все пропадом!
 - Куплю тебе велосипед, обещал же! С премии.
 - Обещанного три года ждут, а я уже пятый, с семи лет. Пять бутылок - вот и велосипед. А, папаша? - глазки его злом заблестели, рот скривился.
 - И точно, Учитель, чего жилишься-то? - вмешался повеселевший от водки Корень. - Пацану без велика не жизнь. Сам маленьким не был, что ли?
 - Мы в свое время о велосипедах не думали. Нам о другом думать надо было! Хлебнули бы с наше, знали бы!
 - Мы тоже с тобой хлебнули, - не унимался сын. - Так что, не попрекай своим трудным детством, а послушай Кореня и купи велик. А то сопру где-нибудь, тебе отвечать.
 - Замолчи! - рассвирепел Учитель н шарахнул кулаком по столу. Чуть чекушку не сшиб. Корень убрал вовремя, реакцию показал. Учитель бросился было за сыном, но тот улизнул, по пути словцо нехорошее обронив.
 - Вредный, собака, - заявил Учитель. - Весь в мать пошел. И младший такой же, хуже его даже. Вот дочка у меня хорошая, понимает. Подарок ей с премии куплю, а этим - шиш!
 - Маленькие еще, - снисходительно заметил Корень, вдохновляясь половиной чекушки, которую им предстояло выпить. - Хлебнули бы с наше, знали бы.
 Что, собственно говоря, имел в виду Корень под словами: "хлебнули бы с наше", знал только сам Корень. Все его беды и злоключения происходили только от глупости его - лобика узенького и кулачища пудового.
 Посидели, помолчали, налили еще, выпили. Учитель опять кваском запил, Корень рукавом утерся, не закусывал, не запивал, чего тут запивать-то? Смех один...
 Конец пришел чекушке. Голове легче стало, по впереди-то был целый день. Стрелка только к одиннадцати приближалась. Суббота, время самое то, что надо. Но... с финансами было скверно. Трояк в кармане у Кореня, на Учителя надежды никакой. Но плохо, однако, еще знал Корень своего друга Учителя.
 - Пошли, - сказал Учитель твердым голосом, суровея своим изможденным лицом. - Дело будет!
 Под злобные выкрики сына вышли Корень с Учителем на волю вольную. "Ну и стервец же сын у Учителя, точно в мать пошел, был бы мой такой, я бы ему дал", -подумал Корень. Но не успел он это подумать, как в арке показалась широченная фигура жены Учителя. Учитель успел спрятаться за детский теремок, туда же нырнул и Корень. Переждали опасность, заодно и малую нужду в теремке справили, закурили со смаком. "Ух, пронесло!", "Ух, здорово!"
 Перешли через дорогу, правил не соблюдая, бранясь потихоньку. Учитель молчал, больше курил.
 Корень шел смело, знал - Учитель не подведет. И точно. В скверике соседнего дома на лавке сидел плюгавенький обросший человечек. Корень знал его - это Петька, разнорабочий из "Смоленского".
 - Чо поздно так? - зашуршал Петька своим беззубым ртом. - Еще пять минут, и все бы раздал. Два всего-то осталось.
 - Есть два рубля? - спросил у Кореня Учитель.
 - Трояк есть.
 - Давай.
 Учитель дал Петьке трояк, и тот махонькой своей заскорузлой ручонкой вытащил из грязной сумки два флакона тройного одеколона. Ну, Учитель, с ним не пропадешь! Тройной! Такая роскошь в наше время! Сгинул малорослый Петька в подворотне, а Корень с Учителем на лавочке остались.
 - Откуда одеколон? - спросил Корень.
 - Тебе-то что? - ухмыльнулся Учитель. - Дают - бери. - Потом все же поделился тайной. - Он со склада вчера двадцать штук спер. Я как тебя домой проводил, его встретил. И договорились, понял? Молодец Петька! Удружил!
 - Во дает! - ощерился Корень, отвинтил пробку и глотнул пахучей жидкости. Крепка, зараза! Закурил сразу же сигарету на закуску.
 Сидели долго, смаковали изысканный напиток. Говорить было, как всегда, не о чем, каждый рассказал другому пару-тройку старых и прискучивших историй о людях хреновых, о себе хорошем, о жизни собачьей и тому подобное. Обменялись анекдотами, причем Корень рассказал такое, от чего даже видавший виды Учитель поморщился и сплюнул, чувствуя, что его тошнит. Флаконы были уничтожены, оставался у Кореня в кармане брюк мятый рубль, который Петька дал на сдачу и полдня свободного, так мучительно тянущегося времени. Что нужно делать, никто толком не знал. Выпили и поплелись в пивнушку у метро "Смоленская", надеялись там кого-нибудь из знакомых встретить, деньжат подзанять до получки или пива за чужой счет надуться. И вновь повезло! Ну денек везучий, всегда бы так! За одним из столиков сидел Юрка с автобазы с дружками, вино потягивал, жирную скумбрию яростно на куски разрывал, похохатывал чему-то. Корень с Учителем - подошли в наглую.
 - Налейте, мужики, по кружке, пить охота. Только у нас рупь на двоих.
 - А хрен с вами, садитесь! Налей им, Эдик!
 - На халяву пришли, граждане, - вякнул парняга в тенниске.
 - Да ладно, хлопцы, что мне для Кореня кружки пива жалко, что ли?! - загудел Юрка с автобазы, - Да мы с ним кореша!
 - Балдею, братцы! - заорал Корень, поглощая пиво глоток за глотком. - Кайф - пиво! Ништяк! В натуре!
 - Что мне для Кореня кружки пива жалко, что ли? - продолжал бурчать Юрка.
 - На халяву пришли, граждане...
 - В натуре!
 - Что мне...
 - Ништяк...
 Юрка наделил Кореня и Учителя куском жирной скумбрии, разорвали они кусок пополам, потек по небритым подбородкам жир, и пальцы все рыбьей слизью перемазаны, и ручки пивных кружек жиром этим перемазаны, воняет рыба, воняют ручки, воняют пальцы. Обсасывают со свистом косточки любители пива, бросают в пепельницу пузырь рыбий, закуривают, спичку в пепельницу кидают, там пузырь, там кости, коптится пузырь, лопается, смердит на всю округу, кости рыбьи по столу раскиданы, чешуйки - склизко на столе, грязно... Но кайф, лепота... Отдыхает народ после трудовой недели... Выходной день... Уик-энд...
 Зайдет сюда случайный человек - так и ахнет, и напугается, не в ад ли он попал и, забыв о всяком пиве опрометью побежит отсюда, а не побежит, так и пожалеет вскоре, покажут ему, где он находится, объяснят доходчиво. Разговорчик тут между матом идет - о людях хреновых, о жизни собачьей, о хитрости, ушлости своей, о Горбачеве - суке. Одно и то же, одно и то же... Вроде бы дела житейские, а вслушаешься, вдумаешься - страшновато...
 - Слышь, - гудел Юрка, наваливаясь мощной грудью на грязный стол. - Тебя почему Учителем кличут?
 - А он у нас умный, - скалился Корень. - Поучать любит.
 - А ты нас не поучай! - ершился Юрка. - Нас все. поучают... Пишут там... перестройка... Знаем мы эту перестройку!
 - Чего ты знаешь?! - возникал и Учитель. - Сопляк еще! Ты, небось не помнишь, как при Сталине люди-то жили? А? На прилавках - и икорка тебе, и осетрина. Каждый год - снижение цен. А пивных сколько после войны было! Пей рабочий человек, раз живой остался! Во была жизнь. Жили - не тужили. Вас, молодых, учить надо, чтобы не забывали, ерунду всякую не читали!
 - А что же по-твоему, врут все в печати? - спросил Эдик - А, конечно, врут, ты же тогда не жил и не знаешь! Сажали? Сажали! Расстреливали? Расстреливали! А кого? Тебя и меня, небось не тронули бы! Умников всяких, интеллигентов вшивых, жидов. А что, не правильно? Зато какой порядок был! Не воровали, не прогуливали, на работу опоздать боялись. А как же? Опоздал на пять минут - и годик тебе! Умел, умел, вождь людей в руках держать. Зато теперь, вот... - он показал костлявой рукой в неопределенную сторону.
 - А что вот-то? - хмыкнул Эдик.
 - А тебе не нравится? Не нравится? Катись тогда отсюда в Америку! Там тебе покажут козью морду, там ты попьешь пивка! Там вкалывать надо, понял?
 Эдик начал хмуриться, агрессивность Учителя не понравилась и Юрке. В суть разговора не вдумывались, но тот же на личности переходил. А пил на халяву.
 - Заткнись! Чего к человеку пристал? - сказал Корень. - Не нашего ума это дело. Пишут и пишут, не хочешь - не читай. Ты ешь пирог с грибами, держи язык за зубами. Без нас решат. А тебе пиво налили - пей и сопи в две дырки. - Затем улыбнулся скверно и добавил: - И впрямь Учитель, учит и учит, падла.
 Разрядка состоялась, нездоровый смешок повис над столиком. Учитель поерепенился и заткнулся.
 - Не, он все верно говорит, - вступился Юрка. - Порядка нет. Но не нашего ума это дело, это точно. На-ка, Учитель, пососи рыбки.
 Однако много на халяву не выпьешь, хоть и добр Юрка с автобазы, но ведь не с дочерью миллионера живет, хорошего понемногу... Тем не менее, вместе с коньячком Сергеича, чекушкой водки, тройным одеколоном и Юркиным пивом некий кайф в голове образовался. Так, что бы существовать можно было, чтобы не жарко н не холодно.
 Вышли, прокопченные, прокуренные, на воздух свежий, ненормативом прохожих обкладывая, рванули к дому. А куда идти-то еще? Некуда. День душный, жаркий, тоскливый, время улиткой ползет и в трезвом-то виде, а уж когда выпьешь - день словно год тянется...

 - Убью, падла! - опять орал Корень, шагая по закоулкам, подворотням грязным. Под ногами мусор, щепки, стройка, на ногах - ботинки пудовые, давно не чищенные чуть ли не белого от пыли цвета, брюки не глаженые, рубаха пропотевшая, на воротнике почти черная. Скверно вокруг, скверно внутри...
 Только во двор завернули, тут жена Учителя, как из-под земли и вынырнула. Выросла перед ними словно гриб поганый. И такие слова начала говорить, что видавший виды Корень рот свой открыл и долго закрыть не мог. Ну и чистила толстуха мужа своего какими только словами его не обкладывала. Пыталась даже вдарить по цыплячьей его шее, да тут маху дала, ловок Учитель, вертляв как угорь. Нырнул в сторону, в другую, попробуй, достань его, гада... Так с досады губы и закусила толстуха, вишь ты, ругать ругает, а ударить, ну никак не удается... Накося! Мы тоже не лыком шиты. Руки коротки... Это тебе не на картофеле или моркови покупателей обсчитывать, тоже наука...
 - Осатанела, курва, - хмыкнул Корень, на мерзость глядя, мелко-мелко поплевывая, - Стервозна до чего, падла.
 Недооценил ее Корень. На сей раз толстуха удачно развернулась и своей толстой как сарделька ручонкой стукнула его в могучее плечо. Удар получился неслабый, да еще Корень как на грех споткнулся о какую-то корягу и грохнулся оземь. Ну стыдоба! Ну сейчас будет тебе...
 Быстро-быстро приговаривая одно и то же гнусное слово себе под нос, стал вставать с земли Корень и сучить кулачищами пудовыми. Учительша оклемалась, смекнула, что не миновать ей реанимации и, пока не поздно, повернула оглобли свои от греха подальше. Бежала к подъезду, тряслась вся, будто студень поросячий и орала, да не слова какие-нибудь, а просто так: "А-а-а-...", а голос у нее изрядный, сильный, да такой визгливый и гадкий, что все прохожие в стороны шарахались и пытались невольно уши зажать. А чего орала, дурища, и сама не понимала. Опасности-то давно уже никакой не было, Корень как с земли сырой встал, так почти сразу и понял, что не климатит ему здесь, что с этой бой-бабой можно и на пятнадцать суток залететь, отряхнул для виду грязные свои штаны, их и брюками-то назвать неудобно, рявкнул ей на дорожку гадкое слово и поплелся восвояси. Повернулся, правда, глянул узенькими своими пьяненькими глазенками на Учителя, мелко-мелко сплюнул и пошагал к дому. Ох гнусно...

 ...Проснулся Корень рано, в сортир сходил, рожу свою холодной водицей ополоснул, ноздри прочистил, громогласно харкнул еще раза три-четыре, потом на балкон вышел, сигаретку выкурил, при этом весь дым в квартиру пуская, поглядел с шестого этажа вниз. "Сигануть бы туда сейчас", - мелькнула вдруг у Кореня вполне трезвая мысль. Сигать, однако, не стал. А, между прочим, настроение у него, несмотря на состояние похмелья, было бодрое. А бодрым было оно по той причине, что нацелился сегодня Корень на воплощение своей давней и единственной мечты. Тем и ознаменовано было это утро. Не успел он еще глаза открыть, как почувствовал, что именно сегодня пришла пора попортить настроение "бывшей" своей Лариске и мужу ее треклятому. Силы в себе Корень чувствовал необъятные, а потому и похмелье не слишком давила. Солнечный июньский денек, воскресенье, последний день этого уик-энда должен стать праздником его души. Надо же радость себе причинить. Сколько лет он мечту эту вынашивал. Пришла пора. Густо начистив ботинки гуталином вышел он на улицу. В кармане весело медная мелочь позванивала. Это могло испортить праздник. Ведь прежде, чем ехать, подзаправиться надо бы, а то, что за поездка без кайфа? Разве на трезвую голову отношения выясняются? Но где найти? А кто даст? Подумал-покумекал, поморщил лобик свой, да и решил - другого выхода, как к Сергеичу идти нет. Как головой в прорубь. Безвыходность. Денег не даст, так хоть стаканчик нацедит. Есть, поди, у него.
 - Ты что, осатанел совсем, Корень? - не на шутку подивился Сергеич, снова видя его перед собой. - Ты, никак, ко мне в товарищи записался. Что-то частенько стал ты меня визитами баловать, Я тебя, дорогой, сегодня, мягко говоря, не ждал. Так что, ты, давай-ка иди подобру-поздорову... Пока я совсем не рассердился. Не плюй, как говорится, в колодец...
 - Сергеич, помоги, сегодня очень надо, - доверительно заговорил Корень, непривычно тыкая Сергеичу.
 - Мне бы похмелиться. К Лариске я еду.
 - К какой такой Лариске? Мне-то что до этого? Ты, что, совсем из ума выжил от пьянства, Корень? Ко мне нельзя, понял ты?
 - Жена это моя бывшая, Федор Сергеич. Любовь у меня. Тоскую, поверьте. Я в лагере был, а она за другого вышла. Польстилась...
 - Ты? Тоскуешь?! Брежу я, что ли? Или ты меня за идиота считаешь?
 Кореню нестерпимо хотелось выпить, он носом чувствовал, что ему очень недалеко до стакана, но разжалобить Сергеича было очень непросто. И поэтому Корень пошел на крайние меры - стал говорить о любви, тоске, думал, что Сергеич, как человек интеллигентный, поймет, оцепит и нальет. Ради такого дела, по мнению Кореня, можно было и ваньку свалять.
 - Ты?! Ты же одноклеточное, Корень! Как ты смеешь о любви говорить? И кому? Мне!
 - Не брешу, гадом буду, Федор Сергеич. Женаты мы были, посадили меня, а она не дождалась, польстилась. А я все хочу выяснить отношения, поговорить, посмотреть ей в глаза.
 - А что же теперь говорить-то? Не дождалась, и это естественно. Зачем тебя дожидаться-то? Какой с тебя прок? Матюги да перегар - вот ты весь как на ладони. Или ты хочешь там набезобразить?
 - Не береди душу Сергеич, - насупился Корень. - Не буду я безобразить. Налей, я тебе целый месяц буду бесплатно машину мыть! Да что хочешь сделаю. Не береди душу!
 - Только ко мне могут ходить такие как ты! - обозлился Сергеич. - Только ко мне! Потому что я бесхребетный! Потому что я пью из любого корыта! Жди!
Вышел из передней в комнату, пробыл там минуты две, и снова вышел к Кореню со стаканом водки в руке. Двухсотграммовым, полным. Этого в самых смелых мечтах Корень не мог ожидать.
 - Пей! Жри! Хлестай! - разъярился Сергеич. - Вообще переезжай ко мне жить, пропишись постоянно. Другого такого дурака не то, что в нашем доме, во всей Москве не сыскать, как я! Может мне тебя усыновить?
 - Спасибочки, - принял стакан Корень, выдохнул, переждал секунд пять и залпом выпил. - Ох, хорошо! По жилам пошла! В кровь пошла. Ну, Федор Сергеич, дай бог здоровья, удружили!
 - Проваливай теперь! - крикнул вдогонку Сергеич. - Машину завтра вечером помоешь!
 - Сделаем, Федор Сергеич, дай вам бог здоровья! Сделаем, - шуровал по лестнице Корень, украшая ее плевками и чувствуя, как согревается его тело, как поднимается настроение. Поднимался псом побитым, спускается гоголем! Теперь и к Лариске можно. Теперь он с ней, сучкой, поговорит...

 ...Трясся Корень по июньской Москве в автобусе, кулаки свои пудовые, рыжие сучил, веселую встречу предчувствовал. Что там будет, толком он, разумеется, представить и предположить не мог, а тем не менее, радовался чему-то, улыбался, зубы свои желтые скалил. Сколько лет прошло, как видел он Лариску, а забыть обиду, нанесенную ему ею и мужем ее, халдеем, никак не мог. Так-то, уж если на то пошло, давно бы ему туда съездить, поговорить надо было, по все недосуг, настроение не то. Разводиться им с Лариской не надо было, ибо никогда они расписаны не были, имущества общего не нажили, все свое Лариска, когда от Кореня уходила, забрала с собой. А ключ от квартиры соседям оставила.
 Никаких точек соприкосновения. Тяготила его недоговоренность, неопределенность с Лариской. Любил Корень кондовую ясность и конкретность. А потому таил в душе надежду на объяснение. Всегда подсознательно чувствовал, что есть еще в его жизни какая-то недосказанность, и что надо все точки над "и" расставить. Чувствовал, что куда-то надо ему поехать, что-то надо сделать. И вот сегодня, в это воскресное утро понял Корень, что именно к Лариске ему надо пойти и высказать все, что у него на душе накипело.
 Мелькали перед окном автобуса деревья зеленые, люди нарядные, спешащие куда-то, по воскресному раскованные, веселые, смотрел на них из окна автобуса Корень, хмурил брови белесые, над узенькими глазенками нависшие, кумекал себе что-то. Мчал его автобус от центра в сторону кооперативные новостроек.
 Нос чесался у Кореня, кулаки чесались, набычился он, осклабился мрачно, представляя себе, как вмажет он по хлипкой голове Ларискиного мужа, хоть ни разу в жизни не видел его и вообще не мог его себе представить. Но уверен был в себе, радовался предполагаемому позору, видел в мечтах, как будет умолять его Лариска пощадить их и как он с гордой миной взглянет ей в глаза и скажет: "Не хотела жить со мной, честным человеком - на, живи с ним, холуем, живи!" Эта сцена была пределом мечтаний Кореня, он частенько рисовал ее себе. Это была его духовная жизнь.
 Вылез, значит, Корень из автобуса, почувствовал, что развезло его от тряски, что расплескалась в нем драгоценная жидкость, драгоценный кайф. Не было уже никакого настроения - начиналась жара, летал по ветру тополиный пушок, бродили туда-сюда одинокие прохожие. Скучно стало Кореню, сейчас бы еще грамм сто пятьдесят для куражу, да нет... Что делать, не назад же возвращаться. Собрался с силами и ринулся в глубь дворов, останавливая редких прохожих и дотошно расспрашивая их, где эта улица, где этот дом...
Объяснили кое-как. С горем пополам нашел. Настроение приподнялось. У места он. Все. Сейчас, сейчас...
 Прозвенел звоночек. Стала приоткрываться дверь и... Лариска пополневшая, забуревшая, важная... перед ним. Шесть лет ее не видел. Молчание, Долгое. Упорное. Лариска глядела в глаза Кореню прямо, люто, не мигая. Словно взглядом своим могла его испепелить, в ничто превратить. Не тут-то было - крепок Корень. Стоит перед ней и не исчезает.
 Горькая реальность, Корень глядел на Лариску, слегка приоткрыв рот. Она... Аппетитна, зараза. Одета в легкий халатик, груди выпирают, ноги голые из-под халата торчат, ох, сочна девка, бровь черна, взгляд орлиный... Хороша!
 Так стояли молча и глядели друг на друга. Первой очнулась от оцепенения Лариска и, придя в себя, немедленно попыталась захлопнуть дверь перед кореневским носом. Но Корень тоже не подарок, ногу свою чугунную подставил, не закрыть Лариске дверь... Та молча налегает - ни в какую... Крепка нога, упрям Корень.
 - Лариса, кто там? - голос из глубины квартиры.
 Эдакой густой, солидный голос.
 - Уйди зараза, уйди, зараза, - вдруг быстро, быстро зашептала Лариска.
 А Корень молчит себе, дверь ногой держит, сопит в две дырки. Глазками маленькими Лариску буравит. Весело Кореню.
 - Ларис, кто там, в конце концов? - на сей раз нетерпеливо, раздраженно звучал голос.
 - Сейчас! - крикнула Лариска и опять шепчет озлобленно, словно молится: - Уйди, зараза, уйди...
 Эка шельма! Как встречает!
 Тут уже супруг не выдержал и к двери подошел сам. Подивился на странную сцену.
 - Это кто же таков? - спросил он. Мужик высокий, солидный, в годах уже, с усиками маленькими и черными бакенбардами. Одет в шортики, голый по пояс, а грудь волосатая, колесом.
 - Да вроде бы, Корень, - несмело пожала плечами Лариска.
 - Корень? - переспросил супруг. - Запускай Кореня! - неожиданно скомандовал. Лариска напирать прекратила, но Корень ногу не убирал и в квартиру не проходил. Стоял в двери словно столб.
 - Проходи, проходи, Корень, - улыбнулся супруг, обнажая золотые фиксы. - Проходи и докладывай нам, зачем пожаловал.
 Не поправился Кореню барский тон хозяина, однако, делать нечего - прошел. Сначала в переднюю. Богато, красиво. На полу заграничный, видать, палас вишневого цвета. На паласе между Лариской и супругом - Корень, а ботинки гуталином воняют.
 - Чувствую я, Корень, что почистил ты сегодня свои ботинки гуталином, угадал? - спросил хозяин.
 - Ну! - отвечал Корень, мрачно глядя на него.
 - Снимай, однако, ковры у нас. Нельзя в комнату в обувке.
 Снял ботинки Корень. Затоптался в носках на паласе мягком.
 - Проходи, проходи, не стесняйся! - приглашал хозяин. Лариска скрестила руки на груди и закусила губу.
 Хозяин с Коренем прошли в комнату, Лариска - чуть позже. Огляделся по сторонам Корень. Богато! Куда шикарнее, чем у Сергеича. Все как надо. Лоск! Кругом хрусталь, зеркала, мебель вся полированная, ясно, что импортная, ковры, на тумбочке видак стоит. Люстра одна чего стоит. Лоск!
 - Садись, Корень, - пригласил хозяин.
 Плюхнулся Корень на кресло.
 - Ну, а теперь признайся честно, Корень, что носки ты сегодня надел вчерашние, сказал хозяин.
 Почесал Корень ногу об ногу, воздух ненароком понюхал, на Лариску сморщившуюся поглядел. Да, что верно, то верно, к сожалению, носки он забыл сменить, во вчерашних поехал. Досадно стало на себя.
 - Ну! - только и сумел вякнуть, подтверждая гипотезу.
 - Опять я угадал, - вздохнул хозяин.
 Как-то не с руки сразу стало Кореню. Неуютно в этой роскоши. Не знал он, что говорить, с чего начинать. А Лариска аж отвернулась липом к стене, до того ей неприятно все это было. А в это время из другой комнаты собачонка выскочила, маленькая, вертлявая такая, Кореня сразу возненавидела, так и затряслась вся, загавкала.
 - Фу, Патрик, - пожурил хозяин. - Сгинь! Собака не унималась. Корень вызывал у нее нехорошие эмоции. Пришлось вмешаться Лариске и унести собачку вон. Воцарилась непристойная тишина.
 - Ну, говори, Корень, честно, зачем ты к нам пришел? - нарушил тягостное молчание хозяин, ставя вопрос ребром.
 - А как вас, звать, величать? - заносчиво произнес Корень, чувствуя, что не в силах говорить ему ты.
 - Меня-то?! - подивился хозяин его вызывающему тону. - Меня зовут Кирилл Владимирович. Так как же?
 - Что как же?
 - Зачем ты к нам пришел? Я надеюсь, злого умысла у тебя не было? - он строго поглядел в глаза Кореню.
 - Да нет, - пожал плечами Корень, все больше теряясь в этой обстановке. - Просто так. Навестить. Как никак... - он попытался улыбнуться. Улыбка получилась более чем скверной, но Кирилл Владимирович и не заметил ее.
 - Тоже дело, - сказал, - я не против этого. Но ты выполнил свое желание? Навестил нас?
 - Да, - не понял намека Корень.
 - Ну и прекрасно. Тогда счастливого пути. У тебя, наверное, много дел, Корень?
 - Да, - как попугай талдычил Корень, ничего не понимая и совершенно не ориентируясь в обстановке.
 - Иди тогда с миром, Корень.
 Тут уж ему ничего не оставалось делать, как встать.
 - Куда идти-то? - почему-то спросил он.
 - А куда хочешь. Нам тоже пора. Мы, понимаешь ли, Корень, на дачу едем к приятелю, на пикник. Одевайся, Лариса.
 Лариса, с обреченным видом выслушавшая их диалог, мрачно поглядела на обоих и пошла одеваться.
 - Может, угостили бы чем-нибудь, - сухо заметил Корень.
 - Чем именно? - спросил Кирилл Владимирович удивленным тоном.
 - Ну хоть водочкой. Или коньячком.
 - Нет, нет, Корень, - замахал руками Кирилл Владимирович. - Невозможно. Никак не возможно. Я бы с удовольствием, но это совершенно неприемлемо. Ты понимаешь?
 - Понимаю, - ответил Корень, хотя совершенно ничего не понимал, просто находился словно под гипнозом.
 - А раз понимаешь, так иди. Иди, Корень. Честное. слово, нет у нас времени.
 Вышел Корень в переднюю, согнулся, стал завязывать шнурки от нагуталиненных ботинок. Кирилл Владимирович сумрачно стоял над ним скрестив руки на груди. Горестным взглядом смотрел на незваного гостя. Тот никак не мог разобраться со шнурками. Даже вспотел от натуги. Но, наконец, кончил свое дело, встал.
 - Я пошел тогда, - пробормотал басом.
 - Ступай, ступай. Только у меня к тебе одна маленькая, может быть, немного нескромная просьба. Можно?
 - Можно, - доверчиво пробормотал Корень.
 - Ты сюда больше не приходи. Пожалуйста. Я тебя очень прошу. Никогда не приходи, Хорошо?
 - Хорошо, - пожал плечами Корень, опять же находясь под гипнозом личности хозяина.
 - Ну тогда ступай! Ты молод, Корень, у тебя вся жизнь впереди, ты еще дел наворочаешь! Я верю в тебя!
 Захлопнулась дверь, поплелся Корень вниз. Только выйдя на свежий воздух, освободился он от власти гипноза, и только тут по настоящему оценил, что его вымазали в дерьме. И причем, перед Лариской, бывшей женой, хотя и гражданской. Это не входило в его планы, он, вроде бы, желал совсем обратного. Оклемался, решил подождать.
 Ждал долго, мялся у подъезда, сновал туда-сюда, дымил свои вонючие сигаретки беспрестанно, но все же терпеливо чего-то ждал. Два здоровенных парня восточного типа прошли мимо него в подъезд. Он после этого еще с полчаса ждал. Наконец, когда уже он чуть было не ушел восвояси, открылась дверь парадного, и на солнечный свет, в сопровождении восточных парней вышли блистательный Кирилл Владимирович в белых брюках и белой тенниске, эффектно облетающей его мощные загорелые бицепсы и Лариска в умопомрачительном фирменном платьице, открывающем всем смотрящим прелесть ее полных красивых ножек. Первым желанием Кореня было спрятаться куда-нибудь, но он просто не успел. Некуда уже было. И почему Кирилл Владимирович производил на него столь сильное впечат-ление?
 - Корень? - поразился Кирилл Владимирович. - Мы же договорились, что ты уйдешь.
 - Я хотел с Лариской поговорить, - промямлил обалдевший Корень. - Тогда, там у вас неудобно было...
 - С Ларисой Николаевной? - еще сильнее поразился Кирилл Владимирович. - Да зачем? Зачем тебе, Корень?
 Лариса покраснела словно помидор, до того постыдно была ей бывшая связь с Коренем. Сама себе удивлялась - как она могла, дуреха? Заваль такая! Стыдно было перед мужем, а он еще и шутить изволит.
 - Давай, проваливай! - не выдержала она условий комедии. - Вали, вали отсюда! Приперся, шут гороховый! Пошел вон! Явился он, скажите на милость, меня позорить перед людьми!
 Корень, набычился и как завороженный глядел на нее, не в силах что-то вымолвить.
 - Не кипятись, Лариса, не кипятись, погоди, - зашептал Кирилл Владимирович. Затем обернулся к парням, продолжая держать Ларису за руку повыше локтя. - Мурат, значит, к тебе такая просьба, ты свою систему уступи Валерию Ивановичу за пять пятьсот, ну я прошу, я тебя прошу, Муратик, ради меня, ради Ларисы, договорились, а? А ты, значит, Рафик, побеседуй насчет "вольвочки" с Охотником. Я завтра буду у него, как штык. Ну? Договорились, мальчики? Вы, значит, с нами не едете?
 Пошли в сторону железных гаражей, стоявших на некотором расстоянии от дома. Почему-то Корень плелся за ними. Сам не понимал, но почему-то шел. Никак он не хотел окончательно сдаваться.
 Открылся гараж, зафырчала в нем белая "Волга". Глядел на все это остекленелыми глазами Корень, даже приоткрыв свою зубастую пасть. Во люди живут! Ай да Лариска, век свободы не видать. Даже гордость зашевелилась в душонке Кореня от мысли, что такая женщина когда-то фактически была его женой. Во дела-то!
 - Садись, Лариса, садись! - суетился, закрывая гараж, Кирилл Владимирович. - Мы ведь опаздываем. Мы уже опаздываем на час. Там такие люди собрались, а мы... Счастливо, Муратик и Рафик! Муратик, умоляю, ради меня, Рафик - до послезавтра, подстрахуешь меня! В десять ноль-ноль. Да, ребята, я вижу, тут Корень стоит, сделайте так, чтобы он больше сюда не приходил, только аккуратно, аккуратно, не так, как в прошлый раз. Ну, пока! Села, Лариса? Все, поехали! - и уже сев в машину, добавил с горечью: - Подумать только, какая дешевизна души, какая низость помыслов...
 Надел в машине солнцезащитные очки, блеснул золотыми фиксами и нажал на газ. Умчалась машина, у гаража остались Корень и два восточных парня.
Они, не говоря ни слова, подошли к нему вплотную. Глаза их сверкали ненавистью. А почему? Что им-то он сделал? Он их в первый раз видит... Не успел подумать этого Корень, как удар ребром ладони по шее потряс его. Не успел дыхание перевести, как второй залепил ему ногой в челюсть. Это отключило Кореня, он был уже не в состоянии сопротивляться. Не соображая, что к чему, получил он несколько весомых пинков и затрещин, перелетая от одного бьющего к другому словно мяч. При этом ни единого членораздельного слова между ними тремя сказано не было. Лишь какие-то гортанные звуки извергались из уст восточных парней, а Корень невнятно бубнил себе под нос обычно такое грозное словцо. Прекратили неожиданно, словно по какой-то внутренней договоренности. Повернулись и тихо, как ни в чем не бывало, исчезли за поворотом дома.
 Около гаража в грязи и пыли валялся Корень. Дыханье перехватило, ныла челюсть, ныло все, из под носа текла юшка. Вот тебе и навестил! Вот тебе и мечта долгих лет! Чистая рубашка была в крови, брюки сразу же перестали быть парадными, и ботинки обрели свой обычный пыльно-желтый вид. Вот и все. Вот и конец истории. Поднялся из пыли Корень и поперся из этого двора восвояси, провожаемый любопытными взглядами гуляющих детей. Прохожие шарахались от него.
 Наконец, умудрился не угодив в милицию, добраться до родного дома. Бочком пробирался к подъезду.
 - Что это с тобой, Корень?! - крикнул из открытого окна Учитель. - Никак подрался?
 - А! - только и махнул рукой Корень. Ничего объяснять не хотелось.
 Корень на диване сидит, ноет челюсть, шея болит, в голове гудит от ударов. И весь он, словно кашей, позором перемазан. Во рту перегар, но трезв, до безобразия трезв. А нет еще и трех...
 А летом темнеет поздно, а летом светает рано...