Твой голос, кукушка,
Так много сказавший мне
В ночную пору, -
Смогу ли когда-нибудь
Его позабыть я?
Сайгё
Госпожа Кукушка жила за бывшим колхозным коровником, в маленьком редком лесочке. Но много ли надо почтенной и уже не молодой птице? Главное, место было уютное и тихое, особенно вечером и с западного края. Госпожа Кукушка любила западный малинник, гусениц и уединение. И не любила соловьев.
Не было у хваленых певцов ни вкуса, ни чувства ритма, ни воспитания. Они горланили всю ночь, совершенно не тревожась о покое окружающих. Кукушка ворочалась с боку на бок, зарывала голову в пуховой матрас, но все равно жизнерадостные трели рушили хрупкую дрему, и она ругалась, жалея, что не родилась совой или какой-нибудь другой гнусной полуночной тварью, и не может проучить хулиганов.
Правда, сама она тоже когда-то засыпала на рассвете, но то было совсем другое... Совсем другие ночи - ярче, ароматнее. И ее слушал поэт. Он не отвлекался ни на соловья, ни на глупых женщин, хихикавших и шуршащих шелковыми одеждами в галерее перед сном, он внимал. И она старалась! Видит Великий Певчий Бог, старалась. Если была не в голосе, клюва не открывала. А соловьи? Сорвут голос, но все равно орут.
А ведь она до сих пор сохранила редкостную звонкость и сильное дыхание. Но - так проходит мирская слава! - давно уже не пела она для кого-то. Только для себя.
Ежедневно в самый жаркий час, взлетев на самое высокое дерево, она творила, и разомлевшие от жары соседи не прерывали ее глупым гомоном. Иногда ее даже слышали люди.
- Слышь, Ляксевна, жить те сто тридцать лет
- Отстань, дурная. Избави Боже от такого счастья. Вот внуков в школу сдам, и хватит. Устала я, пусть без меня привыкают.
- Опять поссорилась? Че случилось-то?
-Да ну их к бесу...
Определенно, это были не поэты. Кукушка задумалась - обрадоваться ей, что пела для публики, или расстроиться, что опять не поняли. Решила расстроиться, но не успела - прямо у нее под ногами кто-то робко откашлялся.
- Многоуважаемая госпожа! Могу я осмелиться... Позвольте обратиться к вам!
Внизу стоял Петух - молоденький, крайне вызывающего окраса. Он приоткрыл клюв и почтительно помаргивал. Кукушка молчала.
- Простите меня... Мою дерзость! Но я слушал вас... У нас, знаете ли, очень культурный двор, каждый день слушаем радио, иногда даже записи классической музыки, но... Никогда ничего подобного! У вас такой чистый, такой мощный голос! И просто уникальный тембр!
Кукушка хмыкнула. Чувства цвета у Петуха не было, иначе он не отрастил бы себе такой хвост. Пижон!
- Я пришел сюда из самой деревни, несмотря на всяческие опасности, которые, - он огляделся, - меня здесь подстерегают. Меня привлек ваш голос! Больше всего я боялся, что вы замолчите, и я останусь без путеводной нити, подобно... К-кхм. Я восхищен.
Кукушка вздохнула. С другой стороны, такой вежливый молодой петух... И за хвост, в конце концов, отвечают родители.
- Как вы держите дыхание? Так долго - наверное, какие-нибудь особенные упражнения? Понимаю, секреты мастерства, понимаю... Если бы я только мог стать вашим учеником! Понимаете, - он смущенно ковырнул когтем землю, - я, в некотором роде, тоже... балуюсь... В смысле пою. И если я только смею... Ваше время, вероятно, расписано по минутам... Но... Вы послушаете меня?
Кукушка важно, с несколько ироническим оттенком, кивнула.
Петух откашлялся, прикидывая, как ему прокукарекать - обычным способом или так, как он придумал позавчера, с одной штучкой, которую до сих пор никто (он был в этом почти уверен) не использовал. Решил, что вряд ли Кукушка разбирается в таких тонкостях, тем более что завитушку он еще не совсем отработал, и решился на классический вариант.
Как мощно он начал! Первая низкая нота напугала Зайца, обедавшего в кустах, он подавился и откашлялся только на другом конце леса. От финальной россыпи нот под старой елью за рекой проснулась Лисица. Потом она рассказывала сестрицам, какой чудной сон ей приснился - будто в гости к ней пришел Петух, а она не может его съесть, повинуясь законам гостеприимства. Петух, к своему несчастью, не знал, какое сильное впечатление произвел на местных жителей. Вся округа потом еще два дня сплетничала о полоумном пересмешнике, который дразнил госпожу Кукушку.
Допев, он не сразу открыл глаза и еще немного постоял, вытянув шею. Его сердце колотилось - это был уникальный момент. Благословит? Не благословит?
- Так... - произнесла, наконец, Кукушка хорошо поставленным голосом. - Диапазон широкий... Редкий диапозон. Давно такого не встречала, - Петух приосанился. - Тембр, правда, небогатый. Неинтересный, я бы сказала. Да, и слух. Слух. Со слухом, у вас, юноша, явные проблемы. М-да. Будь вы музыкальны, многое можно было бы простить - и вот эту вашу хрипотцу, и форсирование звука... Но чего нет, того нет. Уж извините старуху за прямоту, певцом, юноша, - даже средним - вы никогда не станете. Не расстраивайтесь, вы еще молоды, можете выбрать себе дело по душе. Прощайте!
И она улетела, чувствуя, как блаженство заполняет ее всю, включая седенькое перо на кончике хвосте.
Петух вернулся домой в очень мрачном настроении, и встревоженным Курочкам понадобился целый час, чтобы хоть чуть-чуть успокоить Предводителя.
- Скушайте зернышко! Поцелуйте наследника! Или спойте! Спойте, доставьте нам такое удовольствие! - умоляли они все разом, отчего у Петуха закружилась голова. Он не снисходил до ответа, только меланхолически щелкал клювом, но мысли его светлели с каждой минутой: «Куры... Что они понимают? Душа творца... С другой стороны - глас народа...» И он решил, наконец, что, дав себе слово никогда больше не петь, поступил опрометчиво.
- Грустно, - сказала Лена. - Даже петухи кричат по-осеннему... Кончается лето.