Церковь и власть

Церковь и власть

(попытка исторического анализа)

Прежде всего договоримся о терминах. Что такое «церковь»? В изначальном значении «церковь» («экклесия» по-гречески) - община, собрание верующих. Как и любая общественная организация (если иметь в виду не сакральную, а только внешнюю сторону, то Церковь таковой и является), она имеет свою иерархию, свой «электорат» и т.п., а также свои позиции в обществе и, если это не секта, не может пребывать в вакууме, не влияя на окружающий мир и не испытывая влияния извне. Это теоретическое определение на материалистическом, если можно так выразиться, уровне, и на этом уровне Церковь формально равноправна с другими - политическими, экологическими, культурными и прочими общественными организациями. С равным успехом можно рассматривать проблему взаимоотношений любой подобной организации и государственной власти в любых её проявлениях, т.к. каждая организация в принципе может быть как преследуема властью, так и служить власти, или вообще находиться, что называется, «у руля».

Но есть и другая, мистическая сторона вопроса, и если даже для всего окружающего мира эта сторона не будет значимой, для Церкви она всегда останется доминирующей. Суть в том, что Церковь (cейчас мы оперируем понятием некой «идеальной» Церкви, т.е. не учитываем разнообразие конфессий - пока в этом нет необходимости; если в процессе работы появится необходимость выделить какие-то специфические особенности отношения той или иной конфессии с государственной властью, мы это сделаем) - «народ Божий», для которого задача-минимум - жить по Его заповедям, задача-максимум - преобразовать мир в соответствии с замыслом Творца. Выдающийся русский философ Владимир Соловьёв так раскрывает этот аспект: «Сущность истинного христианства есть перерождение человечества и мира в духе Христовом, превращение мирского царства в Царство Божие (которое не от мира сего [курсив наш - Н.П.]). Это перерождение есть долгий и сложный процесс (...) Это перерождение есть процесс духовный (...) в нём должно непременно участвовать само человечество своими собственными силами и своим сознанием». Итак, Церковь имеет своей задачей-максимум преобразование мира, причём преобразование прежде всего духовное. А это уже должно накладывать серьёзный отпечаток на деятельность Церкви в миру, в том числе на её отношения с власть имущими.

Существуют две крайне противоположные точки зрения на эту проблему: а) Церковь никоим образом не должна вмешиваться в дела государства, тем паче взаимодействовать с государственной властью; б) Церковь должна активно влиять и на жизнь (социальную, политическую) государства в целом и на действия государственной власти в частности. Каждая проблема имеет два полюса решения, и эти полярности всегда находят своих сторонников, а те в свою очередь находят аргументы в защиту своих позиций.
Исследователь не может себе позволить примыкать к радикалам, но и механически следовать правилу «золотой середины» он тоже не может. Хотя бы потому, что последнюю ещё никто не находил - и к счастью, ибо однажды найденная и обозначенная «золотая середина» сама становится полюсом именно в силу своей «найденности» и «обозначенности».

Поэтому нам ничего не остаётся, кроме как «составить повествование о совершенно известных между нами событиях» «по тщательному исследованию всего сначала», т.е. сделать обзор истории взаимоотношения Церкви с государственной властью (особенно, конечно же, в России), приняв к особому вниманию Священную историю и то, что по этому поводу говорит Священное Писание, ибо именно оно должно являться для Церкви главным документом, определяющим её курс в отношении как ко власти, так и ко всему остальному. А уж сопоставив все детали, попробуем сделать некоторые выводы...

В Священной истории проблема отношения Церкви и государственной власти впервые встаёт во всей своей остроте в момент помазания на царство первого израильского царя – Саула (см. 1-ю Книгу Царств). До этого, а точнее - до окончательного оформления древнееврейской государственности, такой проблемы и не могло возникнуть: сначала патриархи (главы племён, они же духовные лидеры), затем военные и религиозные вожди (постепенно намечалось и увеличивалось разделение этих функций), наконец, судьи и священники достаточно успешно осуществляли координацию духовной и социально-политической жизни народа, который до закрепления в Земле Обетованной являлся и вполне монолитной религиозной общиной. Эта религиозная демократия и впредь оставалась «политическим идеалом религиозных учителей Израиля, как свободный союз верных, для которых единственным авторитетом являлся Закон Божий. Это была (...) теократия, но теократия не в смысле правления духовенства, а в смысле подлинного Боговластия. (...) В теократическом правлении, заложенном Моисеем, уже находились зародыши религиозной общины ветхозаветной Церкви и одновременно такого общества, которое построено не на произволе монарха, а на конституции и законе» (А.В. Мень. История религии в 7-ми т.т., т. 2 «Магизм и Единобожие». - М., 1991. С. 261).

Как известно, пожелание народа установить у себя монархию, т.е. создать систему государственной власти по «мировому» (языческому) стандарту, встретило резкое неприятие со стороны духовных лидеров, и лишь необходимость централизации власти перед лицом вражеского нашествия вынуждает пророка Самуила пойти на уступку в этом принципиальном вопросе:

«В Ветхом Завете монархия приемлется лишь как терпимое зло, как несовершенное установление, порождённое грехами и слабостью людей. Она допускается для того, чтобы народ Божий, который не смог осуществить свободной теократии, не погиб от руки врагов, обессиленный раздорами. (...) Религиозный Завет оказался слишком слабым объединяющим началом для израильских колен. Возникла нужда в «сильной руке», в светской власти. В Библии Бог говорит Самуилу: «Не тебя они отвергли, но отвергли Меня, чтобы Я не властвовал над ними» (1 Царств 8:7). И тем не менее Ягве благословляет избрание царя ввиду несовершенства и слабости народа» (А.В. Мень. Магизм и Единобожие. С.262).
Николай Бердяев ещё более категоричен в оценке церковного освящения царской власти:
«Признание религиозно-догматического значения за самодержавной монархией (...) представляется мне самой настоящей ересью, за которую мы терпим жестокую кару. Это ересь (...) обоготворения относительного и преходящего, воздаяния кесарю божеского, переходящего в идолопоклонство. (...) В Священном Писании нет оснований для религиозно-мистической концепции самодержавной монархии и есть много убийственного для этой концепции. [курсив наш - Н.П.]. Библейское понимание происхождения царской власти очень неблагоприятно для религиозного обоснования самодержавия. В Евангелии нет ни одного слова, которое могло бы обосновать самодержавную монархию».

В нашей работе речь идёт, разумеется, не только о государственной власти в форме самодержавия, однако тема отношений Церкви и монархии весьма существенна, особенно если учесть, что большую часть своего исторического пути Россия прошла именно с такой формой правления (годы диктатуры можно присовокупить туда же, т.к. диктатор - тот же самодержец). Кроме того, первый исторически зафиксированный конфликт Церкви и государственной власти возникает именно на стадии формирования монархии, и это не случайно: пожалуй, ни против какого «перекоса» власти Церковь не протестовала так активно, как против присвоения чрезвычайных полномочий отдельным человеком, против культа личности этого человека и других проявлений человекобожия - главной антихристовой черты... и никогда Церковь не падала так низко, как когда «освящала» власть узурпаторов.
Прежде, чем перейти непосредственно к российской истории, мы должны внимательно рассмотреть ещё два архиважных момента: во-первых, возникновение новозаветной (собственно христианской) Церкви и отношение к государственной власти её Основателя, Иисуса Христа; во-вторых - как формировалось отношение этой Церкви к государственной власти, особенно в эпоху Константина Великого, когда, на наш взгляд, и привились к церковному организму все основные «недомогания» на почве власти.

История циклична. В этом мы ещё раз убеждаемся, оценивая религиозно-политическую ситуацию в Иудее конца I в. до Р.Х. - I в. по Р.Х. Как известно, Иудея тогда была автономной провинцией Римской империи, а ветхозаветная Церковь той эпохи включала в себя весьма пёстрый спектр различных течений: государственная церковь (саддукеи), ортодоксы, на словах полемизирующие с иерархами, но на деле сотрудничающие с ними (фарисеи), национал-экстремисты (зелоты), протестанты (самаряне - жители Самарии чтили Ягве, как и Иудеи, но не признавали Храм как единственное место богослужения и отвергали многие ортодоксальные установления иудейской общины, что роднит их с протестантами Нового времени), сектанты-фундаменталисты (ессеи). Сколько раз подобная картина повторялась в истории Церкви в разные эпохи в разных странах! Декорации меняются, а люди всё те же. Так что Основателю Нового Завета пришлось действовать в довольно-таки «типовой» ситуации.
Как известно, Своё служение Иисус начал после того, как выдержал искушения дьявола. Соблазны искуситель подсовывал в порядке усиления: сперва предложил превратить камни в хлеб (т.е. использовать Божественную силу для приобретения материального благополучия), затем - спрыгнуть к крыла храма и не разбиться (т.е. по сути устроить мистическое шоу при большом скоплении народа, тем самым приобретя популистскую славу), и наконец, когда два первых искушения не подействовали, самое сильное: власть над миром, если Иисус поклонится ему (Мф. 4:1-11, Лк. 4:1-13. У Луки порядок искушений иной, нежели у Матфея: искушение славой «чудотворца» идёт после искушения властью. Выходит, один из евангелистов ошибся в порядке изложения, и на наш взгляд это Лука, поскольку искушение властью, несомненно, гораздо сильнее). Ответ Спасителя известен: «Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи». Толкование этого фрагмента всегда было однозначным: тот, кто стремится к абсолютной власти - продаёт душу дьяволу. В другом месте Христос Сам говорит: «Какая польза человеку, если он приобретёт весь мир, а душе своей повредит?» (Мк. 8:36, Мф. 16:26)

Широко известен эпизод хождения по воде, однако мало кто задумывается над причинами этого события. А предшествовала чуду проза жизни: «Иисус же, узнав, что хотят прийти, нечаянно взять Его и сделать царём, опять удалился на гору один. Когда же настал вечер, то ученики Его сошли к морю и, вошедши в лодку, отправились на ту сторону моря...» (Мк. 8:36, Мф. 16:26), после чего Спаситель под покровом ночи пришёл к ним по воде, миновав таким образом восторженную толпу, дежурившую под горой. А в параллельных описаниях этого случая мы читаем, что Иисус понудил учеников войти в лодку и отправиться на дальний берег (Мф. 14:22, Мк. 6:45), поскольку те тоже разделяли общее настроение. Настроение же было таково, что в Иисусе, называя Его Христом, видели земного мессию, который, приняв земную власть, должен был привести Израиль к независимости и внешнему господству - в общем, то, что называется вульгарным мессианизмом. Уже делившим места у трона Мессии ученикам Он внушал: «Вы знаете, что князья народов господствуют над ними, и вельможи властвуют ими; но между вами да не будет так: а кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою; и кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом; так как Сын Человеческий не для того пришёл, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих» (Мф. 20:25-28). Итак, Иисус Христос Сам отказывается от светской власти и предостерегает от этого соблазна учеников.

При этом власть Его очевидна всем. Он учит, «как власть имеющий» (Мф. 7:29; Мк.1:22), каждое слово Его «было со властию» (Лк. 4:32), так что и первая попытка ареста не удалась из-за того, что храмовая стража была покорена властью Его слова (Ин. 7:44-46). Мы не говорим уже о власти Христа над духовной и материальной природой, но, попадая в руки государственной власти, Он не желает воспользоваться Своим могуществом (Мф. 26:53, Лк. 22:53, Ин. 19:10).

На допросе у Пилата Иисус не отрицает, что Он - Царь, но поясняет: «Царство Моё не от мира сего» (Ин. 18:36), подчёркивая тем самым духовную природу Своей власти и подтверждая отказ от власти мирской. Христос - Царь народа Божьего, который суть Церковь, и её Он благословляет опять же на духовную власть, которой она должна преобразить мир, подобно тому как закваска квасит тесто (Мф. 13:33, Лк. 13:21). При этом преображение мира должно начаться с самих верующих: «Царство Божие внутрь вас есть» (Лк. 17:21).

Что же до отношений верующего с земной, светской властью, то позиция Иисуса чётко проявилась в том эпизоде, когда фарисеи спросили его о допустимости выплаты подати кесарю. Вопрос был весьма лукав: при положительном ответе Иисус был бы выставлен в глазах народа как коллаборационист, при отрицательном - в глазах власти как бунтовщик. Но слова «отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу» (Мф. 22:15-22) - больше, чем просто остроумный ответ: здесь, если можно так выразиться, руководство к поведению каждого верующего: жить по заповедям Божьим, выполняя при этом все гражданские обязанности, если только те не противоречат вере, что является весьма существенным условием и в дальнейшем нередко становилось поводом для острых конфликтов между Церковью и властью.

Так апостолы, которым власти под угрозой репрессий запрещали проповедовать Воскресение Христа из мёртвых, отвечали: «Должно повиноваться больше Богу, нежели человекам» (Деян. 5:29). Но при том они всё равно наставляют молодую Церковь в духе лояльности по отношению к светским властям, делая главный акцент на духовной борьбе за нравственное, культурное и вообще  религиозное преображение мира: «Итак будьте покорны всякому человеческому начальству, для Господа: царю ли, как верховной власти, правителям ли, как от него посылаемым для наказания преступников и для поощрения делающих добро, - ибо такова есть воля Божия, чтобы мы, делая добро, заграждали уста невежеству безумных людей, - как свободные, не как употребляющие свободу для прикрытия зла, но как рабы Божии» (1 Пет. 2:13-16, ср. Рим. 13:1-10), «потому что брань наша не против плоти и крови, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных» (Еф. 6:12).

Итак, Церковь должна оставаться лояльной по отношению к государственной власти до тех пор, пока та вдруг не становится воплощением тех самых «духов злобы», т.е. пока не принимает такие решения, которые в корне противоречат убеждениям верующих, а то и являются кощунственными в их глазах.

Может быть, римской власти ещё долго бы не было никакого дела до Церкви, кабы не был принят закон о божественности власти императоров, о воздаянии императору божеских почестей и т.п. Естественно, что христиане никак не могли позволить себе выполнять все связанные с этим законом установления, а отказ исполнять оные немедленно повлёк за собой обвинения в государственной измене, сепаратизме и т.п., ибо фигура императора в многонациональной Римской империи являлась ещё и символом государственного единства. Именно неприятие Церковью обожествления императора повлекло первые гонения и сразу надолго сделало христиан изгоями римского гражданского общества.

Гонения то вспыхивали, то прекращались, христианство то запрещалось, то допускалось как терпимое зло, но независимо от этого Церковь развивалась, и развитие это можно признать здоровым: «До Константина Великого предполагаемая близость конца мира, с одной стороны, а с другой - ещё более близкая возможность мученичества поддерживали тогдашних христиан на известной духовной высоте и не позволяли практическому материализму брать верх. (...) Возможность мученичества всегда и везде висела над христианами и придавала очищающий, трагический характер их жизни. Важное преимущество тех веков перед последующими состояло в  том, что христиане могли быть и бывали гонимыми, но ни в коем случае не могли быть гонителями. Вообще же принадлежать к новой религии было гораздо более опасно, чем выгодно, и потому к ней обращались по обыкновению лучшие люди с искренним убеждением и одушевлением» (В.С. Соловьёв. Об упадке средневекового миросозерцания).

Как известно, ситуация кардинально стала меняться после издания в 313 году Константином Великим Миланского эдикта. Этот документ в частности гласил:

«Ещё ранее полагая, что свободы в религии стеснять не должно, что, напротив, нужно предоставить права заботиться о божественных предметах уму и воле каждого, по собственному его произволению, повелели мы и христианам соблюдать веру, согласно избранной ими религии. (...) Итак, мы постановили, руководствуясь здравым смыслом, чтобы вообще никого не лишать свободы следовать и держаться соблюдаемой у христиан веры, и чтобы каждому была дана свобода следовать той религии, какую сам считает наилучшею для себя...» (М.Э. Поснов. История христианской церкви до разделения церквей в 1054 г. - Брюссель, 1964. С. 258).

Как видим, Миланский эдикт устанавливает равенство всех религий и свободу каждого гражданина беспрепятственно следовать какой угодно религии. Но равноправие сохранялось недолго по причине того, что государственная власть, провозгласившая на словах паритет всех религий, на деле представлена живыми людьми, которые сами не могут бесстрастно оставаться над всеми верованиями. Император Константин, не принимая сам крещения (он принял его перед самой смертью), всё ж явно симпатизировал христианству, имея среди своих приближённых несколько епископов. С 313 по 323 г.г. был издан ряд указов, предоставляющих христианским общинам невиданные доселе права и льготы, в результате чего христианство стало привилегированной религией. Это неизбежно повлекло за собой мощный приток новообращённых, который качественно сильно изменил ситуацию в Церкви вообще и её отношение к государственной власти в частности. «Лица, вступившие в Христианскую Церковь естественно не могли сразу отречься от своего прежнего быта, различных государственных, общественных и политических воззрений. Римляне язычники привыкли смотреть на государя, как на высшего представителя не только в делах управления, но и религии [курсив наш - Н.П.]. Это воззрение римляне, делаясь христианами, автоматически переносили и на императора христиан: он для них по-прежнему объединял в себе высшую светскую и духовную власть.

Такое понимание дела противоречило христианскому принципу разграничения «кесарева» и «Божия» (М.Э. Поснов. История христианской церкви до разделения церквей в 1054 г. - Брюссель, 1964. С. 258)

Со смутным сознанием нераздельности светской и духовной власти и их объединения в лице римского Кесаря вступали в Христианскую Церковь и на Востоке, и на Западе. Христианское учение разделяло обе власти, однако исторические обстоятельства и характер наций далеко не одинаково дали возможность провести в реальную жизнь указанный принцип...» (Там же, с. 265)

К сожалению, Церковь в массе своей не смогла устоять перед соблазном приближения к власти, вхождения во власть (ибо и Церковь составляют живые, слабые люди), хотя некоторые её лидеры не раз напоминали о разной природе светской и духовной власти. Так, Иоанн Златоуст говорил: «Иные пределы власти государственной, иные - иерейства, одна ведает гражданскими (publica), другая - религиозными (sacra) делами; император получил власть распоряжаться делами земными и больше этой власти не имеет ничего, а престол священства утверждён на небесах и иерею вверено устроять тамошние дела; императору вверены тела, иерею - души». Иоанн Златоуст жил уже тогда, когда императоры не только запретили все языческие верования и сделали Церковь государственной, но и сами активно вмешивались в церковные дела...

Оценивая этот поворотный период в развитии Церкви, философ солидарен с историком: «Прекращение гонений и признание новой религии сначала полноправною, а затем и господствующей произвело в самом деле разительную перемену к худшему. К христианству привалили языческие массы не по убеждению, а по рабскому подражанию или корыстному расчёту. Явился небывалый прежде тип христиан притворных, лицемеров. Он ещё более размножился, когда при Феодосии, а окончательно при Юстиниане язычество было запрещено законом и, кроме горсти полутерпимых евреев, всякий подданный греко-римской империи принудительно обязывался быть христианином...» (В.С. Соловьёв. Об упадке средневекового миросозерцания. С.343) «Когда языческий мир принял христианство (...) большинство новообращённых хотело, чтобы всё оставалось по-старому. Они признали истину христианства как внешнего факта и вошли с ним в некие внешние формальные сношения, но лишь с тем, чтобы их жизнь оставалась по-прежнему языческою, чтобы мирское царство оставалось мирским, а Царство Божие, будучи не от мира сего, оставалось бы и вне мира, без всякого жизненного влияния на него...» (Там же, с. 344). «Кодекс Юстиниана есть в сущности лишь подкрашенное христианскими словами законодательство языческой Римской империи» (Там же, с. 347).

Так кто более виноват в столь плачевном итоге официального признания христианства - государство или Церковь? С одной стороны, нельзя же было императорам запретить принимать христианскую веру - как и все граждане, они вольны избирать ту или иную религию (в соответствии хотя бы с тем же Миланским эдиктом). И как можем мы сегодня судить, насколько искренним было обращение того или иного правителя?.. С другой стороны, можно понять и предстоятелей Церкви в их заинтересованности иметь влияние на власть, дабы избежать рецидива гонений и вообще укрепить позиции Церкви в обществе... Вот тут-то мы и напарываемся вновь на «краеугольный камень»:

«Правительство всё-таки есть порождение своего общества, органически с ним связанное, и если общество имело преобладающий языческий характер, то государству не было никакого побуждения заботиться о христианском направлении публичной жизни» (там же, с. 347).
А о чём же тогда заботилось государство, создавая Церкви условия, которые иначе как «золотой клеткой» и не назовёшь? Государство заботилось о государственной идеологии, и Церковь, по простоте ли, по малодушию ли, по конъюнктурному ли расчёту своих руководителей став государственной, приняла на себя функции политбюро. История циклична, циклична история!.. Самое же страшное в этом то, что государственной церкви, как и государству, также стало не до забот о христианском направлении публичной жизни, ибо появились другие заботы. Выступления отдельных проповедников, святая жизнь отдельных подвижников стали, увы, лишь исключением из весьма неприглядного правила.

Много веков спустя философ, подводя прискорбный итог деятельности одной из крупнейших и древнейших государственных церквей (равно и церковного государства), напишет:

«Государство христианское есть условная символика, которая превратилась в ложь и стала невозможной» (Н. Бердяев. Ответ на письмо монархиста. С. 375). Итак, оглядим «этапы большого пути» взаимоотношений Церкви и государства в России.

В России у Церкви было считанное количество шансов стать независимой от государства, и ПРАКТИЧЕСКИ ВСЕГДА ЭТИ ШАНСЫ ВОЗНИКАЛИ В КРИТИЧЕСКИЕ МОМЕНТЫ РОССИЙСКОЙ ИСТОРИИ: во время монголо-татарского ига, в Смутное время XVI века и в 1917 году - вот, пожалуй, и всё. Это те исторические моменты, КОГДА ГОСУДАРСТВЕННАЯ ВЛАСТЬ БЫЛА ЛИБО МАКСИМАЛЬНО ОСЛАБЛЕНА, ЛИБО ВОВСЕ РАЗГРОМЛЕНА. Но стоило власти укрепиться, как Церковь сразу попадала в зависимость от неё, начинала служить ей, а то и вовсе ставилась на грань полного уничтожения - вспомним царствование Ивана Грозного, вспомним петровские реформы, вспомним сталинские репрессии. Но рассмотрим всё по порядку.

Уже само Крещение Руси произошло, как известно, «сверху». До 988 года христианство уже достаточно глубоко проникло в Киевскую Русь, однако до времени оно оставалось религией, если можно так выразиться, просвещённого меньшинства - части купцов и княжеских дружинников. Одной из первых христианок была и княгиня Ольга. Основная же масса населения исповедовала традиционный языческий культ. Насколько нам известно, тогда отношения Церкви и государства были взаимно вполне лояльными и близкими к принципу разделения «кесарева» и «Божия». Всё резко поменялось, когда в эти отношения вмешалась политика. Ситуация развивалась по греко-римскому варианту, как впрочем и вся церковно-государственная система была в готовом виде импортирована из Византии.

К моменту монголо-татарского вторжения Православие уже успело стать национальной религией Киевской Руси (хотя для большинства населения христианское исповедание имело преимущественно внешний, обрядовый характер, а также весьма распространённым было двоеверие), и когда раздробленные русские княжества были разгромлены армией Батыя, представители власти в большинстве перебиты, а народ деморализован - тогда Церковь явилась едва ли не единственной хранительницей национального самосознания и культуры, а пришло время - идейно, духовно возглавила национально-освободительное движение. Хорошо известна роль преподобного Сергия Радонежского, который имел огромное влияние практически на всех своих современников, так что по одному его слову могли закрыться все храмы в том или ином княжестве, правитель которого отказывался поддержать собирательную политику Москвы. При этом преподобный Сергий неоднократно отклонял предложения занять трон московского митрополита, отдавая себе отчёт в том, что в этой должности сам будет зависим от князя. Но Радонежский святой также и не вмешивался в детали государственного управления, мощно поддерживая либо отрицая лишь те проявления княжеской власти, которые могли иметь действительно всенародные последствия, касались экзистенциальных проблем Руси. Влияние Сергия Радонежского было духовным, было по большому счёту и чрезвычайно благотворным. В его лице Церковь имеет один из достойнейших примеров своих отношений с государством, весьма близкий к евангельскому идеалу.

По мере укрепления власти московских князей, а позже - царей, Православная Церковь всё более становилась зависимой от них, и даже окончательное оформление автокефалии по сути имело скорее государственное, нежели церковное значение. В то же время (XV век) борьба Новгорода за независимость от Москвы не случайно сопровождалась обильным возникновением всевозможных ересей. Наивысшей степени закабаление Церкви достигло, разумеется, при Иване Грозном, тогда же имел место один из первых в российской истории примеров гражданского мужества и принципиальности - имеется в виду подвиг митрополита Филиппа.

Учреждённое при Борисе Годунове в 1589 году патриаршество мало что прибавило к самостоятельности Церкви. «Нет ничего более ошибочного, чем взгляд, будто т.н. патриарший период в истории русской церкви, совпадающий с XVII веком, был эпохой особого могущества и независимости церкви как таковой. Напротив, приобретя новый, более ослепительный, чем раньше, внешний блеск, церковь в области управления и даже культа превратилась, в сущности, в один из московских приказов...» (Н.М. Никольский. История русской церкви. - М., 1985. С. 114). «Инициатива учреждения патриаршества исходила от царя. Первый патриарх Иов был предложен на кафедру царём. Собор для приличия предложил царю кроме Иова двух других кандидатов, но царь утвердил Иова. (...) Таким же порядком «избирались на Соборах епископы, и уже попросту назначались царём игумены и даже протопопы. Мало этого, «избранные» таким образом иерархи должны были управлять при помощи назначенных царём чиновников» (Н.М. Никольский. История русской церкви. С.118).

Хаос и Смутное время заставили Русскую Православную Церковь (РПЦ) вспомнить роль национального духовного лидера, но, внеся большой вклад в воцарение Романовых, Церковь довольно быстро вернулась на круги «не своя», вновь став придатком государственной власти. Похоже, что пассивность перед властью у РПЦ внедрилась к тому времени уже на генетическом уровне. Между тем в кругах ревнителей веры нарастал протест против столь плачевного состояния как Церкви, так и, кстати, духовно-нравственной жизни народа в целом. Назревала необходимость церковной реформы, во главе которой встал настоятель Новоспасского монастыря, впоследствии патриарх Никон. Однако никоновская реформа из попытки установить паритет церковной и государственной власти, отделить «Божье» от «кесарева», довольно скоро превратилась в попытку установления папизма, т.е. концентрации в руках патриарха высшей, в т.ч. и мирской власти. Государство оперативно устранило Никона (в 1667 году он был осуждён на Соборе, низложен и сослан в монастырь), а уже достигнутые результаты реформы (например, установление единообразия в богослужебных чинах, централизацию церковной власти) не преминуло использовать в своих интересах. Таким образом вместо независимости РПЦ получила ещё более жёсткое закрепощение в системе госаппарата. Возникшее во время реформы движение раскольников явилось внешней по отношению к церковно-государственной машине оппозицией, неспособной качественно повлиять на положение дел. Оно просто было подавлено и вытеснено на периферию российской жизни.

Упразднение патриаршества и учреждение Святейшего Синода окончательно оформили РПЦ как государственный институт. «По существу реформы Петра, несмотря на их непривычную для тогдашнего общества фразеологию, лишь завершили процесс огосударствления церкви, начавшийся ещё в середине XVI века, и дали ему совершенно точное и ясное юридическое оформление» (Н.М. Никольский. История русской церкви. С. 189). Впереди были два с лишним века стагнации  и прилежной службы кесарям. Государство вело себя вполне в духе Юстиниана: эксплуатируя РПЦ, оно жёстко отрицало, а порой и преследовало все прочие, в том числе и христианские исповедания. Печально известный обер-прокурор Синода Победоносцев так формулировал эту позицию: «Государство признаёт одно вероисповедание из числа всех истинным вероисповеданием и одну церковь, исключительно покровительствует и поддерживает к предосуждению всех остальных церквей и исповеданий» (там же, с. 429). Только манифест от 17 октября 1905 года впервые ввёл в обиход российской жизни такое понятие, как свобода совести (и это, как все хорошо знают, тоже было следствием ослабления существующей государственной власти), замаячили и перспективы всеобъемлющей внутрицерковной реформы. Но время, увы, было упущено. Законсервированная государством Церковь сильно отстала от русского общества, пережившего в XVIII-XIX веках глубокую эволюцию.

Правда, падение самодержавия дало было Церкви шанс восстановить свою независимость от государства и вернуть себе роль духовно-нравственного руководителя народа. Очень большие надежды возлагались на открывшийся 15 августа 1917 года Поместный Собор, который первым делом восстановил патриаршество, избрав - впервые за многие века действительно избрав! - на этот пост Тихона. Решения Собора с воодушевлением были встречены многими лучшими представителями русской общественности. Так, поэт и мыслитель Максимилиан Волошин опубликовал в 1918 году свою статью «Вся власть патриарху», где в частности писал: «В жизни народов есть смутные эпохи, когда они погружаются в периоды государственного сна и хаоса и выходят из них, повторяя вкратце основные творческие моменты своей прошлой истории. Так было в эпоху Смутного времени, таково же положение России и теперь.
(...) И снова для нас должна повториться эпоха московского собирания русских земель. И нет сомнения, что при этом проявятся старые зиждительные силы русской истории. Сила, объединившая русскую землю вокруг Москвы, была не только в скопидомстве «Золотого мешка» Калиты, но и в морально-духовной силе, которая шла от св. Сергия Радонежского, из Троицкой Лавры, из деятельности московских митрополитов и патриархов.
Не случайно русская церковь в тот момент, когда довершался разгром русского государства, была возглавлена патриархом. (...) При развале русского государства патриарх, естественно, становится главой России.
(...)
Это всё вполне согласуется с исторической ролью патриарха, который всегда принимал на себя временный распорядок светскими делами в эпоху смут и междуцарствий...»

Такое настроение разделяли самые широкие слои русского населения, но, повторимся, время было безнадёжно упущено: большевики крепко взяли власть в свои руки, и для новой власти христианство стало чуждым исповеданием, поскольку эта власть пришла со своей «государственной религией» - коммунизмом. Начались репрессии, аресты и расстрелы представителей духовенства и простых верующих. Показательно, что многие из жертв этих репрессий воспринимали их как справедливую кару Божью за предыдущие века сервилизма Церкви по отношению к государству, за оставление ею своего истинного призвания - духовно-нравственного преображения общества.

В годы диктата Сталина Церковь влачила жалкое существование. Только во время Великой Отечественной войны, когда советская власть, желая мобилизовать население против агрессора, стала меньше говорить о защите идеалов коммунизма и больше взывать к национальным чувствам, жёсткая хватка режима была ослаблена. В сентябре 1943 года Сталин принял митрополита Сергия и разрешил собрать архиерейский Собор, на котором тот был избран патриархом. После смерти Сергия, на следующем Соборе в феврале 1945 года новым патриархом был избран Алексий (I). РПЦ восстановила свою иерархию и право иметь епископа во главе каждой епархии. Там же был принят новый Устав Церкви. В те же годы были восстановлены духовные академии и семинарии в Москве и Ленинграде, возобновлено издание «Журнала Московской Патриархии», открыто довольно много новых церквей (храмов).

Тем не менее Церковь была поставлена под строгий надзор. Совет по делам православной Церкви при Совете Министров СССР, учреждённый якобы для посредничества между Церковью и государством, на деле являлся контрольно-фискальным органом, тесно связанным с КГБ. Также советская власть пыталась использовать Церковь в интересах своей международной политики. Православным иерархам было разрешено устанавливать отношения с внешним миром при условии, что они будут выступать в духе советской пропаганды, особенно в тех кругах Запада, на которые мало влияли коммунистические партии.

При Хрущёве маятник пошёл в обратную сторону, и Церковь снова попала под колесо гонений, которые, хоть и с меньшей интенсивностью, продолжались и в брежневские годы. Иерархи оставались совершенно пассивными перед властью, а борьбу за права верующих возглавили простые священники, среди которых наиболее известны Дмитрий Дудко, Сергий Желудков, Александр Мень и ряд других. Все они столкнулись с карательным аппаратом, некоторых посадили...

После развала советской системы и краха коммунистической идеологии РПЦ оказалась, к сожалению, неспособной взять на себя роль духовного лидера нации, хотя разные силы, начиная государством и кончая некоторыми экстремистскими организациями, были бы не прочь воспользоваться её моральным авторитетом, который за последние годы несколько вырос, но в этом скорее заслуга духовного вакуума, в котором оказалось население РФ, а также солидного исторического багажа Церкви, нежели её истинного обновления, которое на сегодня имеет довольно-таки частный и локальный характер и идёт, опять же, от рядового духовенства, поскольку иерархи в большинстве остаются в состоянии хронического пиетета перед государственной властью и в лучшем  случае не мешают действительному возрождению духовной жизни. Воздержимся от прогнозов относительно дальнейшего развития отношений между Церковью и государством (хотя признаем, что они были бы довольно пессимистическими)…

А завершить данную работу хотелось бы словами Бердяева: «Я не придаю принципиального значения внешним формам государственной власти. Более существенно думать о том, чтобы не форма, а содержание жизни общества и государства определялось истиной Христовой веры, чтобы все движущие мотивы нашей жизни были подлинно христианскими. Вопрос о форме государственной власти есть вопрос технический, а не религиозный. Религиозный же вопрос есть вопрос о том, какой дух движет властью и определяет жизнь общества» .


СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Библия (любое издание).
2. Н. Бердяев. Ответ на письмо монархиста. «Путь», 1926, № 3.  В репр. изд.: Путь. Орган русской религиозной мысли. Кн. 1 (№№ 1-6). - М., 1992.
3. М. Волошин. «Жизнь - бесконечное познанье». Стихи. Проза. Публицистика. Воспоминания современников. - М., 1995.
4. А.В. Мень. История религии в 7-ми т.т., т. 2 «Магизм и Единобожие». - М., 1991.
5. Н.М. Никольский. История русской церкви. - М., 1985.
6. М.Э. Поснов. История христианской церкви до разделения церквей в 1054 г. - Брюссель, 1964.
7. В.С. Соловьёв. Об упадке средневекового миросозерцания. Собр. соч. в 2-х т.т. - М., 1990.