Ночной город – это смесь темноты и бетона, в которой только темнота – вещь относительная. Ведь мы ничего не видим не потому, что темно, а потому что так устроены органы зрения. А мрак люди надумали себе сами, как и свет…
Но сегодня Вейс попал в ночь и хотел поскорее из неё выбраться. Для этого он избрал не способ сократить время, которое она длится, а способ перемещаться в пространстве, видимо, веря в теорию относительности. Будто бы чем быстрее он вернётся домой, тем быстрее кончится ночь. А вот ничего подобного!
Поэтому одиноко спешащий по тёмному бульвару человек у меня лично вызвал только приступ гомерического хохота. Да, уже не ходят трамваи и метро, да, у Вейса нет денег на такси, а живёт он на юге Москвы. Ну и что?! Остановись, друг!
Но Вейс меня не слышал. Он шёл быстрым шагом, стараясь не угодить во вчерашние подсохшие лужи, и при этом держал руки в карманах, спасая их от холода. От места своего появления на улице он прошёл уже километр, и не встретил пока ни одного человека. Он не присел отдохнуть на лавочку, а они ночью свободны, и можно было выбрать любую. Он бороздил ночной город без цели, без средств, без излишней необходимости. Но я заставлю его остановиться.
Вот он видит более тёмный силуэт, чем всё вокруг, понимает, что силуэт объёмный и замедляет шаг. Силуэт не отдаляется и не приближается – остаётся на месте. Очертания какие-то странные – человек, не человек – не ясно. Вейс закладывает крюк, чтобы обойти непонятное, но внезапно понимает, что это человек с мольбертом. Осознание этого чуть было не заставило Вейса перейти с шага на бег. Но потом Вейс одумался – любопытство взяло верх. Он впервые видел человека, рисующего ночью. Да, он раньше видел и людей, и ночь, и картины, но чтобы в таком сочетании…
Вейс затормозил и начал зигзагами заходить справа. Он не хотел потревожить художника, он просто хотел посмотреть, что же можно нарисовать ночью, когда ничего не видно. Художник, казалось, не слышал шороха Вейсовых кроссовок, и продолжал начатое дело. Он водил кисточкой по белому листу, на котором ничего не было видно из-за почти кромешной темноты. И Вейс, оказавшись за спиной дядьки, тоже ничего не разглядел. Хоть бы посветил кто, подумал он. Бедный, он же так мучается, глаза ломает.
Неожиданная идея поразила Вейса. Может, художник слепой, и ему всё равно, когда рисовать? Для него ночь слишком вечна, чтобы не обращать на неё внимание. Но с другой стороны, подумал Вейс, если ему всё равно, когда рисовать, то тем более всё равно, что рисовать. Он всё равно ничего не увидит! И поскольку любопытство переполняло Вейса, то он решил заговорить с рисовальщиком:
– Извините пожалуйста, вы слепой? – задал вопрос Вейс.
– Нет, – ответил художник и обернулся.
Типичность образа разочаровала Вейса. Обычный мужик с бородой.
– Может, вам посветить? – спросил Вейс.
– Мне и так всё понятно, – парировал художник.
– Вы видите в темноте? Как звери?
– Нет, я знаю, что я рисую.
– И что же?
– Посмотри, – художник отошёл в сторону.
Но как Вейс не приглядывался, так и не смог ничего разглядеть. Темно всё-таки!
– Я ничего не вижу, – обиделся Вейс.
– Ты всё видишь, просто ничего не понимаешь, – ответил художник и продолжил рисование.
Сконфуженный Вейс отошёл в сторону. Он сел на лавочку, чтобы дождаться рассвета и всё-таки посмотреть, что же нарисовал художник.
И Вейс дождался. Он не уснул и уже никуда не спешил. Появились первые проснувшиеся прохожие. Вейс снова тихонько подкрался к художнику, и теперь было всё видно. Удивлению Вейса не было предела – он увидел своё отражение. Художник нарисовал зеркало.