Обожженные быстрым бегом легкие при вздохе наполнялись зловонием какой-то тухлятины, лежащей в мусорном контейнере, за которым он прятался уже более часа, а на выдохе, казалось, проваливались в его разбитое тело, отчего каждый раз возникала мысль, что грудная клетка приклеится к спине и никогда больше не подымится. И хотя медленно, как добросовестно сделанный мед, тянулись минуты, а за забором не переставали орать по-лицейские сирены, как бабы-скандалистки, которых легко воспламенить, но трудно успоко-ить, осознание безопасности и чувство безнаказанности мало-помалу заставляли его сердце сбавить темп. Тук-тук. Тук-тук. Когда смолк голодный вой сирен и перестали рычать, как дикие звери, моторы машин, возникшую из неоткуда тишину прерывало только это равно-мерное тук-тук, которое, как ему казалось, разносилось эхом на несколько кварталов; белый, прожектерский свет, собранный в правильный, замкнутый круг, попадание в который для преступника равносильно смерти, сменился полумраком и рассеянными всюду частичками луны, отражающейся в лужах на мокрой земле, что означало для человека, находящегося вне закона, наступление удачной поры - тихой ночи, времени расцвета его анархической жизни.
Когда, наконец, после многочасового сидения он выпрямил ноги и чуть не остался без бо-тинок, которые с наступлением ночных заморозков застыли в противно хлюпавшей днем грязи, то не побежал, как многие поступили бы на его месте, лишившись терпения, а закоул-ками, переулками, где надо даже заборами и крышами, медленно, как терпеливая ищейка, идущая по следу, но не как трусливый заяц, пробегающий километры на одном дыхании, лишь бы только спрятаться в норе, добрался-таки до своей цели, до своей «норы» без при-ключений.
Длинная, как туннель, и такая же узкая комната с синей краской на стенах, разодранной ближе к полу детскими руками, чуть выше обсыпавшейся по естественным причинам долго-летия, а у потолка потрескавшейся из-за сырости, в годы дееспособности типографии была задействована под склад бракованных изделий. А сейчас в ней жили, спали, скрывались от полиции около двадцати людей, неизлечимо больных чумой 21-го и, пожалуй, 22-го веков, обретшей с течением времени красивое название - смерть от греха. Когда ученые решили, что могут создавать детей в лабораторных условиях, то в безумной смешке на радостях со-брали сперматозоиды у миллиарда мужчин, допустив невероятную ошибку, не проверив, здоровы ли они, потому что считали, что победили все вирусы, существовавшие когда-либо на планете, вот и действовали без опаски. Но оказалось нет… И сотни детей родились преж-де, чем эта тайна раскрылась. Человечество, жившее тогда, лишь чтобы тостеру было для ко-го поджарить хлеб, стиральной машине чью одежду постирать и чтобы просто был тот, кто выключит телевизор при наступлении часа сна, вдруг осознало, что не желает покидать этот мир, в котором, правда, все решают без него, и решило отловить больных, посадить на один звездолет и отправить на далекую планету, благо космос в те дни люди освоили достаточно. В поисках были задействованы не только военные, но и обыкновенные граждане, которые, кстати, приносили больше пользы. А все от чего? Подлая натура человека, трясущегося только за себя любимого, не задумываясь, сдавала армии соседей, лучших друзей, словом, тех людей, кто был так когда-то близок и кто, по счастливой ныне случайности, рассказывал тайны души. Задумывались ли мужчины, загонявшие в угол ребенка, чтобы накинуть на него сеть, что он мог быть сотворен из их спермы, ведь сдавали-то все? Задумывались ли над тем, что больше виноваты не подростки, а именно один, всего один мужчина? Почему чаще бес-причинная злость охватывала людей, когда затравленным взглядом на них смотрел одичав-ший от скитаний ребенок, и они, лишенные жалости к близкому, поднимали камень или пал-ку, чтобы защитить себя? И разве не видели они, от кого собираются защищаться? И неуже-ли самозащита подразумевает нападение на безоружного?
Когда Амин, подросток семнадцати лет, скрывавшийся от Отдела по очистке населения начиная со своего рождения, вполз в узкую комнату через вентиляционную трубу, поскольку входная дверь после бомбежек войны Восточного и Западного полушария обвалилась окон-чательно, то, перешагнув через спящих на полу людей, уселся за картонной коробкой, что отделяла его от остальных. Булькающий храп раздавался в дальнем, левом углу и, отскакивая от стен, как сладкие ноты колыбельной песни, наполнял помещение. Рядом с Амином за-шуршала куча полиэтилена и картона, раздался сухой кашель, затем из-под наваленного хлама вынырнула голова с обвисшими седыми прядями.
- Амин, - заговорил шепотом старик, - ты почему так долго? Старая Берта волновалась.
- Меня чуть не поймали, - глядя, как паук, облитый лунным светом, случайно попавшим в их темное царство через трещину на потолке, ползает по искрящимся нитям паутины, от-ветил Амин. – Я был в районе звездопорта, хотел узнать, когда рейсы на Вегу.
- Ты твердо решил лететь туда? – с беспокойством спросил старик.
Амин, не отвечая, кивнул.
- Молодец, - с какой-то отцовской гордостью в голосе произнес собеседник, и на секунду их разговор показался Амину беседой отца с сыном, когда последний рассказывает о сво-их победах, а пожилой родитель радуется за успехи отпрыска. – Молодец, - вновь повто-рил старик. – Не многие в твоем возрасте решились бы.
- А разве есть другой выход? – холодно осведомился Амин. – Это общество ненавидит нас. И если так и будет продолжаться, то либо мы их всех заразим, либо они нас всех истре-бят.
- Верно мыслишь, Амин, но я бы не советовал тебе лететь на Вегу.
- Почему? – удивился парень. – Там прекрасные условия для переселенцев.
- Для здоровых переселенцев. А ты другой. На Земле или на Веге, какая, по сути, разница, если тебя будут окружать люди, смертельно боящиеся тебя? Разве их страх даст тебе си-лы и преимущество перед ними? Скорей наоборот.
Маленькая зеленая мушка не заметила паутины, и паук, успевший уже спрятаться, появился вновь, умело скользя толстыми лапами по тонким нитям, направляясь к дергающейся жерт-ве.
- Что же тогда? – зачарованный легкими движениями паука, спросил Амин.
- Вот. Держи, - старик протянул ему потертую тетрадь. – Это старый атлас Запрещенных Планет. Выбери любую и лети туда смело, но советую все же лететь на Илон.
- Что за Запрещенные Планеты? Никогда о них не слышал…
- Послушай меня, мой мальчик. Галактика скрывает еще больше тайн, нежели наше прави-тельство, и не все они раскрываются сразу, потому доверься старику, который плохого не посоветует. Лети на Илон, там поймешь.
- Но почему ты сам не летишь?
- Я экономлю деньги на свои похороны. Хочу заказать удобный гроб.
Легкий холодок прошелся по спине Амина. Вот она, отвага, обреченного человека, с улыб-кой заглядывающего в черную пропасть смерти.
Сказано – сделано. Поразмыслив над словами старика, что в окружении здоровых пересе-ленцев жизнь его в лучшую сторону действительно не изменится, Амин собрал средства, скопленные для полета на Вегу, и отравился в самый захолустный звездопорт на отшибе го-рода, состоявший из зала ожидания с потрескавшимися окнами и двух-трех звездолетов, давно уже списанных в утиль, однако ж, прекрасно совершающих межпланетные рейсы. Он оглядел зал – нескольких, как и он сам, подростков, доедающих еду пальцами из кульков, вероятно, найденных на близлежащей свалке, двое храпящих в унисон мужчин и, должно быть, сумасшедшую старуху, разговаривающую разными голосами. Отбросы общества, мчащегося на скоростном поезде в неизвестном направлении и, не сбавляя ходу, выбрасы-вающего ненужных ему людей из вагона, в котором и без них тесно. Думали ли оставшиеся в вагоне люди о судьбе тех, кого по своей же воли исключили из нормальной жизни? Нет, они ни о ком не думают, кроме себя, если вообще в этой жизненной спешке, электрическом су-ществовании, окутанном проводами, Интернетом, техникой, успевает хоть какая-то четкая мысль промелькнуть в их сознании, но даже, если такое и случается, то вряд ли задумывают-ся они над ней, рассуждают, развивают ее. Юноша вздохнул, сел на оставшийся в целости стул, среди ряда разбитых, поломанных собратьев, и невольно сравнил людской мир с этими стульями, среди которых есть и поломанные, и старые, и починенные, и даже новые, но ведь все они находятся в одном зале, все они существуют вместе и вряд ли поломанные как-то влияют на жизнь целых. Отчего же люди так не могут? К тому же, как тогда, темной ночью, так и сейчас, Амин не понимал значения употребленного стариком слова другой. Плохо это или хорошо быть таким? Быть другим… Означает ли это обрекать себя на муки среди людей, нутром чувствующих в тебе это и, выходит, сознательно огораживающих свои интересы от твоих, отделяющих свою жизнь от твоей, проводящих жирную черту, как приговор, между собой и тобой, как будто ты не человек? А кто? Кто же ты? Ты ведь человек, а не животное, ты хоть и другой, но тот же человек с костями, кровью, слабостями. Неужели животное и другой стали синонимами в этом мире?
Амин так и не нашел ни одного ответа на все возникающие вопросы, даже когда звездолет уже приземлился на планете Илон.
- Здравствуйте! – бойко заговорил вошедший в зал молодой человек, где собрали всех прибывших. – Добро пожаловать на планету Илон! Добро пожаловать в наши ряды!
Наши звонко ударилось о стену непонимания в сознании Амина, воздвигнутую размышле-ниями о значении слова другой.
Им всем раздали ключи, объяснили, как пройти до предоставленных квартир, и отпустили. Амин вышел как во сне из стеклянных дверей на залитую солнцем террасу, вокруг которой росли высокие деревья. От газона с цветами веяло мягкостью и нежностью. Амин растеряно остановился, озираясь по сторонам, не понимая, то ли он еще спит, то ли их старый звездолет разбился, и он уже в раю.
- Молодой человек, - рядом оказался гид, приветствовавший их в наших рядах, - вам по-мочь?
- Скажите, что это за планета? Почему здесь так, - он, замерев, вновь огляделся, подыски-вая нужное слово, но на ум не пришло ничего, кроме хорошо.
Гид улыбнулся.
- С какой вы планеты? – спросил он.
- Земля.
- Вы, должно быть, убежали от Отдела по очистке населения?
- Да, но… Откуда вы знаете?
- Потому что, - с улыбкой отвечал тот, - здесь все такие…
А дальше, как ребенок открывает подарки на Рождество с расширенными глазами и бью-щимся сердцем, шел Амин по улицам, натыкаясь в своих серых одеждах на веселых детей, бегающих с цветами, на прекрасных девушек в светлых платьях, испуганно чувствуя на себе беззаботные, счастливые взгляды, как вдруг услышал смех, отчего остановился как вкопан-ный. Да, да, это был настоящий, живой смех, зарождающийся в недрах души и стремительно, живо вырывающийся наружу. Смех – явление, которое на своей планете он в последний раз слышал еще в детстве, но запомнил на всю жизнь. На Земле сейчас уже никто не смеялся… И миллионы вопросов, звонким роем кружили в его голове, а он все стоял и смотрел на смеющуюся девушку. Почему? Почему здесь люди смеются? Почему здесь люди счастливы? Почему им доступна радость? Ведь это те же люди, у которых на Земле, затравленный взгляд, жизнь без иллюзий и мечтаний! Ведь это они – другие! Но почему здесь они вовсе не другие, а такие же, как все вокруг? Почему человечество там, за миллионы световых лет от-сюда, вычеркнуло из своей жизни этих людей, ведь они такие радостные и веселые? Может быть, эти больные люди, не имевшие надежд на будущее там, обрели их здесь? Может быть, они-то и забрали веселье с собой? А на Земле оставили только злость, обиду, ненависть? По-чему человечество, желая оградить себя от опасности и высылая эту опасность на другие планеты, обрекло само себя на безрадостное существование среди нагромождения пластика и металла, лишив своих же детей растений из-за пренебрежительного поведения ко всему, что досталось природой? Почему там так, а здесь так? Почему…
- Привет! Ты новенький? – раздался голос рядом с ним.
Улыбающаяся девушка держала букет цветов и, склонив голову, разглядывала его.
- Ага, - кивнул он.
- Пойдем, я провожу тебя. Не нужно стоять на одном месте, - хихикнула она.
Она провела его до маленького, увитого розами домика, ключ от которого ему вручил гид. Она помогла ему купить продукты и рассказала о сезонных скидках в магазинах. Она была всегда рядом и всегда что-то говорила, и ближе к вечеру он, наконец, пришел в себя и разго-ворился.
- Куда бы ты хотел сходить завтра? – спросила она, уходя.
- На природу, - ответил он шепотом. – Мне кажется, я никогда не налюбуюсь ей.
- Хорошо, - сказала она и захлопнула дверь.
На следующий день она повела его в ее любимое место – на высокий обрыв над морем. Они лежали в мягкой траве, разглядывая проплывающие облака.
- Знаешь, когда я была здоровой, - тихо сказала она, - то перед сном любила мечтать о своем будущем, о будущем целого мира. А сейчас я ложусь со страхом, что больше не проснусь, и это, пожалуй, самые тяжелые минуты моей жизни…
- У нас на планете пили таблетку, чтобы мигом заснуть. Теперь я понимаю почему, ведь они не умели мечтать. Но ты! Разве все твои желания исполнились?
Она приподнялась, взглянув строго в его глаза, желая в них прочесть ответ, издевается он над ней или как.
- Что такое? – спросил он.
- Ты...
- Что? – не понимая, переспросил он, тоже приподнявшись.
- Ты разве не понимаешь? – быстрым шепотом заговорила она. – Я обречена. Какие у меня могут быть мечты и желания здесь??
В его глазах блеснула ярость, он вскочил и, взяв за руку, поволок к обрыву.
- Смотри, - говорил он, перекрикивая шумящее море, - неужели ты хочешь туда?
Испуганно, сжавшись, схватившись за его руку, она стояла на самом кончике обрыва, под-талкиваемая им сзади.
- Ты хочешь туда?? – кричал он, - Давай же! Я все устрою, никто не узнает!!
С истеричным криком, плачем, она вырвалась, но не заметила камня и растянулась на сухой траве. Он приблизился к ней, и она, дрожа, закричала:
- Уйди! Ты сумасшедший! Оставь меня! Я хочу…, - и внезапно смолкла, зажав рот рукой.
Со вздохом он сел рядом, скрестив ноги, наблюдая за ней.
- Ну что, довольна? Не стоит подстраиваться под те мысли, которые нам внушали на тех планетах. Обречены все, смерть наступает везде, зависит только от сроков, ведь так? Но сейчас ты жива и как только что призналась, хочешь жить…
Еще всхлипывая, сбитая с толку его рассуждениями, она подползла к нему. И не известно сколько времени они сидели молча, но когда красный диск солнца стал медленно исчезать в пушистых зеленых подушка деревьев, он прошептал:
- Странно…
Словно очнувшись, как бдительная супруга даже сквозь сон услышит бормотанье мужа и, также находясь во сне, переспросит: «Что?», так она, не поворачивая головы, тихо сказала:
- Что?
Он же долго не отвечал, будто действительно заснул, но затем проговорил:
- Господи, неужели я умер? Словно нахожусь в раю…
- Нет, ты еще не умер, да и кто сказал, что ты попадешь в рай? – с хитрой улыбкой спро-сила она.
И он знает, что еще жив, но жив здесь в окружении тех, кто обречен, но не поддается стра-ху перед смертью, кто живет полноценной жизнью, любит окружающих и не выделяет ни-кого среди них, потому что кругом и так все такие же, здесь нет других.
Здесь все одинаковы. Здесь все обречены. Здесь все обречены одинаково…