Я вскакиваю в поезд, и двери с грохотом захлопываются за мной. Еще один день прошел, а я даже не помню, как он начинался…
Всегда в черном, всегда в безупречной белой рубашке с расстегнутой верхней пуговицей. Всегда в движении. Прислоняюсь к двери и окидываю уставшим взглядом вагон: много опустевших мест, но садиться не хочется. Поздно, от смертельной усталости это все равно не спасет. Приятный стальной голос женщины объявляет мою станцию… Впрочем, моя ли она? С такой же легкостью я могла бы выпорхнуть и на предыдущей, и на следующей станции. Плохо, когда некуда идти.
Вышагивая по пустынным сумеречным улицам, изредка кидаю взгляд на витрины: мне улыбается ребенок. Тот самый, которого я упорно скрываю под этим строгим костюмом и чрезмерным безразличием. Странно, но иногда я забываю, зачем я это делаю. После очередной витринной улыбки моего отражения сажусь на тротуар. Асфальт еще теплый: хорошо, наверное, что в город ворвалась сумасшедшая весна и сломала жизни сотен людей. На мгновение замираю и чувствую, как это смотрится со стороны: стоптанная женщина сидит на тротуаре и крутит в руках папиросу, вероятно, желая размять табак. Механическое движение успокаивает меня, я останавливаюсь и прислушиваюсь к себе.
… По жаркому и пыльному июльскому городу скользило сиреневое облачко, похожее на кусок растрепавшейся сладкой ваты. Но это если смотреть издалека. Приблизившись, из очертаний можно было нарисовать образ лирической героини… Нет, лучше простой девчушки. Ребенка, радующегося лету, и не думающего о том, что уже в следующем году она возненавидит весь этот мир и попытается от него убежать. Но это было потом.
Я делаю последнюю затяжку. И сигарета, та самая сигаретка, так необходимая любому пишущему человеку, легким движением руки отправляется к своим соседкам по работе. А я спешу дальше.
Оранжевый уют кофеен, подчас слишком приторный, втягивает меня в одно из помещений. Это конечно не «Клюни», но и я не Тель, впрочем, меня никто не беспокоит. Как будто вокруг моего столика весь мир растворился. Тишина машинально нарушается шуршанием красной юбки официантки и стуком отполированных каблучков. Ненавижу этот глянцевый и чересчур правильный мир! Я допиваю зеленый чай с жасмином, расплачиваюсь по счету и ухожу, растворяясь в темноте неприветливого города.
В комнате горит три электрических солнца, никого и никогда не согревающие. Я заправляю чистый лист в старенькую американскую печатную машинку. В пепельнице дымится непотушенная сигарета. Дым обволакивает меня, как будто желтый в синюю крапинку дракон укутывает своими кольцами – так, наверное, и рождается настроение. Пальцы отстукивают по клавишам, изредка заедающим и сопротивляющимся моим усилиям. Буквы складываются в слова, слова – в предложения… и плевать я хотела на всю эту деконструкцию и на Аббиша с Хайдеггером. Ставлю точку. Глаза невольно пробегают по только что напечатанному тексту.
Раздражение.
Я зашел в подъезд и вбежал по лестнице, обходя маляров и пытаясь задержать дыхание, чтобы не чувствовать запах краски. Под ногами скрипела штукатурка. Неужели не могли найти другого времени для ремонта! На улице и так духота, а здесь еще эта грязь! Взобравшись-таки на свой второй этаж вставил единственный оставшийся на связке ключ в замок и сделал один поворот.
В квартире немного прохладнее. Что это за запах? Черт, это ее духи. Неужели она осмелилась придти, да еще и остаться здесь? Вбегаю в комнату. Но там пусто – только вещи покоятся на полу и кровати. Ну и, слава богу, не придется звонить и унижаться, прося ее вернуть все мои вещи. На полу стопками стоят книги. Неужели она их все действительно прочитала? Да, повыпендриваться и похвастать своим умом она любительница. Письма, сколько же она мне писала тем летом. Я невольно присел на постель и начал перебирать истертые листки. Неровный от волнения почерк, кляксы от слез разлуки и любви и запах, ее запах. Так. что у нас здесь еще. Кассеты, диски, журналы, рубашка… В тот вечер она сидела на подоконнике в этой рубашке и что-то читала. Короткая стрижка, еще угловатая фигура – она была похожа на мальчишку. Но она была такой женственной, такой нежной… Я со злостью забросил рубашку в дальний угол комнаты. Нащупал под рукой маленькую коробочку. Она вернула и кольцо. Как она тогда плакала, не могла поверить в то , что я действительно ее люблю и хочу скрепить наши отношения… А что это за записка? Опять глупые мольбы о прощении, она же знает, что я все это терпеть не могу. Но это не ее почерк: «Посмотри, все ли здесь вещи. Если чего-то не хватает, позвони. Я не знала, что она хотела тебе отдать. Она не успела сказать…». Листок выпал у меня из рук. Я сел на пол и заплакал.
… Приветливый стальной женский голос объявил мою станцию, и я вышла из поезда. Улыбнулась уходящему дню и поприветствовала новый, который должен был наступить через пару минут. Я выпустила ребенку и позволила снова стать ему главным, пусть играет. Глядя в витринное отражение ловила свою улыбку и дарила частичку ее холодным витринам, пусть и им будет хорошо.
Придя домой, сонная легла досыпать. Завтра тяжелый день. Но это будет потом, а пока
Стоп. Камера. Снято.
И больше ни слова.