Похвала собственной глупости

 
 
 ЗАПИСКИ СОВКА
 
 Николай Изгорь

 В.Костиков: ...Знаете, одного деятеля Великой Французской
 революции спросили, что он делал все это бурное время...
 Так вот, он ответил: "Я жил".
 ЛГ,10 марта 1993,ст.11.

 1. Пролегомены:

 APOLOGIA PRO STULTITIAE MEA,
 или
 ПОХВАЛА СОБСТВЕННОЙ ГЛУПОСТИ.

 Глупость - это не отсутствие ума, а такой ум.
 Генерал А.Лебедь

 
 Недавно я понял, что я дурак. Открытие созрело исподволь. Когда-то было невдомек. Просто не видел, как бревна в собственном глазу. Потом вроде бы начал догадываться. Со временем усердно принялась подсказывать жена. Прослышал и со стороны о нелестных отзывах обо мне. Но только под конец своей жизни додумался сам. Дошло. Дело в том, что вначале я полагал, что я умный. После уж засомневался, долго не доверяя своим подозрениям, тем более мнению других, а раз громче всех рассмеялся, скрывая растерянность, когда мой друг Фишман однажды в компании во всеуслышание оспорил мою репутацию, передразнивая кого-то голосом: "Маслин - умный! У-умный!" Но вот пришло время - и я сам окончательно убедился, что не умен на самом деле. Как всякий путь познания, столь трудное понимание приносит удовлетворение. Будто нашел среди людей свое исконное место, вписался в жизнь, очистился от ложного, просветлел душой. Хм, легко сказать! Не ступенечка, а целая чкаловская лестница в нашем городе пролегла от подножия постижения до его результата, каковой и обозначил на верхней площадке у Георгиевской башни летчик на пьедестале застывшим жестом, натянув рукавицу по локоть на согнутую руку. Внизу же, на первом марше лестницы, еще дерзко заносишься со своим умом и искренне веришь, что только усталости, излишества, помехи делают тебя менее умным. Там я остро переживал свою временную неполноценность. В дневнике от 25 апреля 1967 года у меня записано: "Я стал гораздо тупее. Понизилась разрешающая способность моего мозга. Я как негр из джунглей перед высшей математикой". Однако тогда я думал, что стОит мне включиться, вникнуть, отрешенно сосредоточиться на одном, самом важном, как, если верить Стендалю, умел делать Наполеон, и - всё проницательно схватишь, обнажишь суть, сформулируешь эффектные выводы так, что все признАют твой превосходящий ум, способный открыть хоть порох, хоть Америку. А вот теперь ты - на верху лестницы, не имея мотивов радоваться восхождению вниз, да и достигнув лишь уровня Гани Иволгина. Помните? Ладно, лучше напомнить: он принадлежал к разряду людей обыкновенных, однако осознавших свою ординарность. Только я при этом испытываю не его злость, а смирение.
 
       Согласен, в резиньяции большую роль сыграло то, что одновременно со мной нечто похожее поняла вся моя страна, моя любимая родная страна дураков. От этого легче. Все-таки ты не один! Нас много. Очень много. И почти все мы - крепкие добротные лучшие в мире дураки! Пусть те, кто не хочет слыть ими, валят друг на друга, изворачиваются, увиливают. Я же не отрекаюсь, что я - совок, сиречь дурак особого советского сорта. И я готов продолжить душевную работу, чтобы полностью завершить метаморфозу в плутарховского Грилла, которому понравилась его судьба: превращенный волшебницей в свинью, он отказался расколдовываться. Я тоже не собираюсь жаловаться, заканчивая свою Одиссею.
 
       Ну и что дальше? Понял и помалкивай. Не печатать же книгу об этом? Кому, чай, интересно знать, что ты - живой натуральный дурак? Брать тебя и тобой пруд прудить? Увы, не получается молчать. Подмывает писать. Говорят, что ныне у каждого пятого грамотного русского человека свербит зуд исписывать бумагу с целью поведать всему белу свету свои бесценные мысли, но, как сказал Руссо, "Я хорошо понимаю, что читателю не очень нужно все это знать, но мне-то очень нужно рассказать ему об этом". И Герцен потакал: "Всякая жизнь интересна, не личность, так среда...", отказываясь осуждать тех, кто вооружился пером, ибо  никто не обязан читать то, что они настрочат. "Вот и не читайте. Смелее мимо!" - вставлю я свое слово, чтобы шугнуть оппонентов, а для любопытных продолжу: не сильнее ли нужды в избавлении от бремени собственных мыслей - искупительная идея солидарно слиться со всеми подобными мне людьми и вопросить: "А чем мы, дураки, хуже умных?" Почему мы должны столбенеть перед их интеллектом, почему должны внимать высоколобым мужам, которые толкуют мир так, как подходит им, избранным, должны претворять в жизнь их планы, ощущать себя чужаками во время их любомудрых бесед, должны восхищаться книгами, которые писатели пишут для продвинутой публики, заодно хвалить фильмы и спектакли, которые режиссеры ставят для режиссеров, чувствовать себя невежами, читая научные статьи, понятные только ученым? Вчера обязаны были верить вождям и идеологам, которые перековывали нашу обывательскую натуру, сотворяя из нас идеальные неземные существа, на чью долю выпало великое счастье быть строителями коммунизма, а сегодня годится вторить политикам и публицистам, которые наущают создавать совсем другое общество так, чтобы лучше жилось сперва умному и инициативному меньшинству. Да так должны почитать, поклоняться, руководствоваться и так далее, чтобы еще при этом каяться в своих недомыслиях и заблуждениях даже перед своим же братом-дураком, который, забравшись ногами на плечи предыдущего поколения, что-то там разглядел за нашим горизонтом и указывает: "Э-э! Да вы не туда пошли! Вы не так сделали!".
 
       Авось проживем по-своему! Развязка близка, за умными не угонишься, стыдиться живота своего не приспичило, историю лепты лепят, свой векторный шаг в будущее и мы сделали, попутно облапошили не нас первых, наши превратности в общую копилку - жизнь во все времена была подменной. Что же касается нашего тугодумия, то, по физическому закону вечного сохранения глупости, мы были, есть и будем неизводимым подавляющим большинством среди населения. Такие и сякие, от мала до велика, со своим праздником 1 апреля. Прислушайтесь, как на каждом шагу вокруг только и звучит перекличка: Дурак, Дурень, Дурик, Придурок, Полудурок, Дурогон, Дуролом, Отпетый дурак, Кретин, Идиот (чтобы с князем Мышкиным не спутали - Безмозглый Идиот), Дундук, Козел, Осел, Баран, Дятел, Чучело, Чурбан, Чурка, Пень, Пентюх, Бревно (так больше об эмоциональных дураках), Болван, Балда, Балбес, Раздолбай, Долбик, Долболоб (так, если перекличка при дамах), Обалдуй, Оболтус, Остолоп, Олух, Лопух, Истукан, Дубина стоеросовая, Дуб (пореже - Дуботол), Дебил, Децил, Додоха, Дегенерат, Слабоумный, Полоумный, Пустоголовый, Простофиля, Профан, Примитив, Головотяп, Самодур, Серость, Бездарь, Недотепа, Недоумок, Межеумок, Тупоумок, Тупица, Бестолочь, Маразматик... Глупый - это, пожалуй, уже ласково. А если еще по фене ботают? Блатные умаляют дурака по-своему словом Валет. И все это только по-русски в мужском роде да и то без мата. И это не считая жестов, вроде покручивания пальцем у виска или гулкого постукивания костяшками кулака по своей же голове с показательно разинутым ртом. И еще опуская всякие образные выражения типа “дурак дураком и уши холодные”, “куриные мозги”, "толоконный лоб", "умы по головам не считают", "одна извилина от фуражки" или "валенки из прогноза погоды" (было такое анимационное вступление к телевизионным метеорологическим предсказаниям снегопада: на экране под музыку по будущему снегу шагали пустые валенки).
 
       Обилие дураков даже удручает. Не сотни, не тысячи, а сплошные дураки, как в сотИ. Приходится уже среди дураков, толкаясь, искать свое место. Такое впечатление, что дурак - любой другой человек. Поскольку не привились обращения "Господа!" или "Сударь", самое время вводить обращение Дурак вместо отмененного Товарищ. А чтобы в ответ не схлопотать, заранее договориться, что дурак - это человек, который думает и делает не так, как ты. Только и всего! Или начать называть новорожденных именем Дурак, как было в старину. В одной челобитной, например, подписано: «К сему приложил руку Дурак Трифонов» - здесь Дурак собственное имя, а не самообличение.

    После этого впору приосаниться. Но я знаю в чем моя досада. Пояснить не трудно. Правда, красивее Дантона не скажешь: "Всем не хватает денег, но никто не жалуется, что ему не хватает ума". Так вот я жалуюсь: мне и денег не хватает и ума не хватает. Не-хва-та-ет! Мучаюсь, как собака, которую и поощряют и бьют, а она не может отличить круг от эллипса. Когда ума совсем нет - это медицинский казус, болезнь олигофрения, с таких и спроса нет. А тут вот ум есть, а маловато. Недодумываешь. Мысль в пустоты проваливается, блуждает по коридорам, где все двери закрыты-заперты, среди пробелов плутает, а пробелов как на тельняшке. «Февраль», - сказал, в казаковском рассказе, о Кире его отец, намекая, что в феврале двух дней недостает. Еще говорят: шарики не все. Или грубее: недоделанный. В общем, выходит, что при сборке ума хоть одна деталь да утеряна. Ключ, например.
 
       Обидно чувствовать себя инвалидом, которому не уступают мЕста. Порой хочется разобраться: что же такое ум, чего у меня в нем не хватает, и чем же другие взяли? Положим, ум – это способность преодолеть любую озадаченность. Тогда для примерки нет ничего проще уровневой модели ума. Исходный уровень - мой симпатичный наивный ясноглазый сокОл, который ворочает редкими сольными мыслями как глыбами, если их у него несколько, а то так в голове и не убирается более одной мысли. По биогенетическому закону Геккеля этот уровень запрятан в зародыше у всех высокоорганизованных особей - отсюда потенциально все и есть угнетенные дураки. Любой смертный хоть раз в жизни был прорвавшимся дураком. Даже глобальный разум - дурак. Это он, упорно принимая часть за целое, грозит жизни гибелью. Но тем не менее кажется, что некий умный поднялся на уровень выше порогового, ушел от прямолинейности, думает отвлеченнее, ширяет мыслью подальше. Более умные поднимаются на уровни повыше, мыслят изощреннее, виток за витком по спирали, искрят инсайтами, выхватывают части покрупнее, узнают больше, чем могут прочувствовать. Вдруг иные иногда поднимаются с уровня на уровень - мобилизация заставила. Особенно высоко взмывают, когда оправдаться надо. Потом вновь опускание. Одного лишь раз в жизни да осенит, если он не круглый дурак, а кто-то так и обитает на высших уровнях, витает там, упиваясь сложными словесами, посвящая им всю свою жизнь, только не забывай его кормить. Но такой и теряет от простоты, я хотел сказать, забывает саму первозданную простоту. Даю тому семь пядей во лбу, кто не избыл ее! Иначе пропадать ему в эзотерическом мире абстрактных химер трансцендентных категорий. "Всякая мудрость хороша, если ее кто-нибудь понял" - записал Хармс. Во всяком случае, если простой смертный вздумает разобраться со своими делишками при помощи философии, он вряд ли сойдет за умного. Вот и приехали: опять все - дураки разных рангов, а самые главные дураки - умные дураки. Нет, уровневая модель тоже успокаивает, придется сделать попытку зайти с другого боку.
 
       Макиавелли, не мудрствуя, делит умы на три рода. Во-первых, есть умы самостоятельные. Во-вторых, умы легко усваивающие мысли других. В-третьих, есть умы, которые и сами соображают туго и обучению плохо поддаются. Убедительная схема. Жаль, что от вопросов не избавляет. Осмелюсь спросить: если ум что-то придумал в темноте самостоятельно, а оказалось, что это уже давным-давно известно, почему такой ум насмешками лишают льгот первого рода? Во втором же роде гнездятся, я бы сказал, робкие умы. Они способны на новые идеи, но не смеют выдвигать их и стеснительно ждут, пока не появятся подкрепления в чужих рассуждениях. Куда отнести юного Кронига, не рискнувшего выступить с идеей спина, если его нельзя поставить в один ряд с Джорджем Уленбеком и Самуэлем Гоудсмитом, которые потом отважились её выдвинуть? С другой стороны, не видно никаких оговоренных препятствий для включения во второй род всех тех, кого объединяют емким словом посредственность. Не тесно ли будет?! Для кого-то чернь, стадо биологических машин, они довольно легко и быстро усвоив расхожие мысли, все остальные мнения - дружно вытопчут. А для кого-то речь идет о могучей породе обыкновенных людей, чья обыкновенность сродни гениальности, как показалось Пастернаку. И сколько их все-таки? Неразличимая масса, все людское месиво? Или из них посредственны только те, кто из кожи лезет вон, чтобы быть необыкновенным, честолюбиво домогаясь первородной славы? Так или иначе, но эти умы не тянут на первый разряд, однако и к третьему их не отнесешь. Хоть отдельную квоту для них вводи! Что касается третьего рода Макиавелли, если его понимать дословно, возражений нет, но опять смущает одно подозрительное обстоятельство: уж слишком многих норовят к ним спихнуть, чуть ли не всех нас туда. И все мало! Хоть бы ленивые умы пожалели. Обломовы сами рады попасть в третью группу, лишь бы их не понукали. Они - явные симулянты. А кто из нас не Обломов? А есть еще умы спящие, их сначала побудить хорошо бы, а уж потом сортировать. Сильные, но медленные умы о-очень похожи на дураков. Но самое-то главное, незнамо куда девать энергичных умных дураков, тех, у кого горе от ума. До сих пор спорят: глуп или умен Чацкий? Если Александр Андреевич глуп: понятно - нечего бисер не к месту метать, профанировать заморские достижения. Если Саша умен: опять все в порядке - живой темпераментный молодой человек, просто умен по-европейски, как мольеровский Альцест... Напрашивается догадка: а, может быть, он и умен и глуп? А Макиавелли жесткий сухой рационалист, диалектика же в том, что с головой и у умного и у глупого все одинаково до поединка на поле соревнования. Тогда стоит одному возгордиться своим умом, как сразу жди от него ляпсуса. Реши дурак, что он ничего не знает - блеснуло умом. Получается психология вместо умометрии.
 
       Со временем как раз психологи будут измерять умственный дар очевидными единицами, как физики описывают электрический ток кулонами, амперами, вольтами. Не удалось оценить серое вещество, взвешивая мозг в килограммах, подсчитывая нейроны, перешли к синапсам, ионным каналам, нейропептидам, подобрались к нервным сетям и циркулирующим по ним биотокам - и найдут убедительные параметры, на то и водятся умные. Все разложат по полочкам с калибровочной скАлой: способность к анализу и синтезу, владение логикой, вычислительные и вербальные задатки, гибкость мышления, его сосредоточенность, пространственное воображение, эрудированность, скорость мыслительного процесса, построение стратегии - всего и не перечислишь сразу, уже с сотню факторов нашли. Главный конструктор "квадратных мозгов" Гилфорд в своей кубической модели интеллекта начертал 128 ячеек, имеющих самостоятельное значение. Коль Гоголь отметил, что "Щедр человек на слово: дурак... Довольно из десяти сторон иметь одну глупую, чтобы быть признану дураком мимо девяти других хороших", то естественно предположить: если у меня только одна из 128 ячеек - я уже не полный дурак? А если у другого 127 ячеек, но нет моей - он в чем-то не умнее меня? Эврика! Может быть, дураков вообще не существует! Пустых мозгов не бывает. У одних они заполнены профессиональными знаниями и прочей интеллектуальной начинкой, зато другие знают все цены во всех магазинах и имеют полные сведения о личной жизни соседей. Нашли, что у людей сообразительных более разветвленная нейронная сеть, чем у тех, кого выгнали из школы за неуспеваемость. А вопрос остается: причина это или следствие эффективного или неэффективного использования мозга. Мне по душе предложение ученых из МГУ, которые уверяют, что всё для ума есть у всех, только развертывается у каждого по-разному, как веер: одни какие-то полоски случаются широкими, а другие - узкими. И "Раскройся, веер, плавно вей, Пусти все планки в ход...", так, кажется, сказано у Михаила Кузмина.
 
       Да только как бы ни изучали ум, вместо него не вложишь наставление про то, как надлежит думать, хотя при обращении с умом инструкция по технике безопасности не помешала бы. Здесь, как и в электротехнике, тоже есть своя изоляция и свое заземление, потому что, бывает, ну не входит в истинного дурака ничего умного, а уж если вошло, обратно не выходит, исчезает как в землю. Вдруг покажется, что вошло и выходит, ан на поверку оказывается выходит-то не совсем то. А когда совсем не то, так может быть довольно оригинально, тогда можно расширительно применить наблюдение Пастернака: не только обыкновенность сродни гениальности, а и особенный дурак сродни гению. Как-то, в далеком 1903 году, приехал к Крупской в Женеву один социал-демократ из Киева и, расспрашивая о разногласиях между большевиками и меньшевиками, спросил: "А какие изменения в технике привели к расколу в партии?" Как ни привыкла Надежда Константиновна к видению марксизма глазами Владимира Ильича, но тут и она опешила. "Вы разве не разделяете положение Маркса о соотношении базиса и надстройки?"- в свою очередь удивился собеседник. Сегодня бы этот киевлянин создал новую науку, конкретную, с формулами, с названием что-нибудь вроде техноферологии, изучающей техноференции. Если бы его у нас не оценили по достоинству - уехал бы в американский университет преподавать, увезя в США вместе с собою вчистую всю свою науку имярек. И большой беды не было бы. В последнее время таких всё больше и больше. Интеллектуальные бомжи собирают по помойкам выкинутые идеи, переиначивают их. Успеха это им не приносит, но для существования хватает. Однако, беда, если крепкий дурак понял! Упрется, как компьютер. Он после этого гнилую стену лбом прошибет. Пока умники над ним посмеиваются, он может, не больно задумываясь о последствиях, такому колоссу как Старая Россия быстренько шею свернуть, а может социализм построить так, как он его понимает, на одной шестой части земной суши (А.Агеев, Б.Данилов, С.Кургинян, С.Липкин, В.Прохватилов, Э.Радзинский, Г.Шурмак и иже с ними несть им числа, даже умеющий считать физик Абрам Иоффе, отводят полигону территорию побольше - в одну шестую от планеты). Тогда уж не спокойнее ли, когда мой дурак не понимает?! Кстати, настоящий дурак толерантен к когнитивным фиаско, то есть не страдает от того, что не понял. Это умный мучается, когда столкнется с непонятым. Бедняга это что-то странное изучает-изучает, и так и сяк прикладывает к известному, сравнивает, стараясь постичь, бьется, заклиненный, пока наконец это нечто непонятное не обзовет новым термином и, преуспев, утихомирится на время. А для рядового дурака новое понятие - дополнительная умственная пытка. Вот: время, о котором я собираюсь поведать, уже определено Галковским: "...это преимущественно эпоха интровертного инферно..." (примечание N 793 "Бесконечного тупика"). Он, может, уже все сказал, что я еще тщусь сказать, и sapienti sat. Умному достаточно, а мне-то нет. Никак не пойму: о чем он?  Чувствуется только, что речь идет о чем-то ужасном, поскольку у Данте глава об аде называется "Inferno". А тут еще не я в аду, а ад во мне. Может быть и так, но придется самому разбираться и с собой и с советской эрой, моей родительницей. Мы философских факультетов не оканчивали, но кой-каких вокабул тоже нахватались. Первый читатель моих записок неодобрительно сказал, что сложных фраз у меня в превеликом избытке наворочено, с Нордау сравнил, обрекая на неуспех. Хорошо, что я опять не знаю о ком речь, а то вдруг пришлось бы рвать рукопись. Оставил ее для тех, кто последует совету Слуцкого: "Надо книги трудные читать". А Зоя Журавлева еще категоричнее выразила свое глубокое убеждение: «Читать только то и нужно, что не понимаешь». Мол, лишь активное непонимание стимулирует – понимание, читать же то, что полностью понимаешь – даром время терять.
 
       Вообще-то, переборка всех примет дурака растянет мою "мениппову сатиру" до скуки, никакая ирония не поможет. Эразму Роттердамскому понадобилась сотня страниц, чтобы Глупость поведала о своих родителях, спутниках со спутницами и профессиональных носителях. Да после этого почитай полтыщи лет глупость модернизировали. Зафакаешься описывать. Я лучше потом по ходу записок добавлю, что уразумею. Тем паче, что на сегодня многое остается загадочным для меня. Кто ответит на вопрос: почему дурачина чувства юмора не имеет, а ржать любит? Хотя умные слова тут как тут: для глупости - морИя, для дурашливости - мОрия. А механизм-то каков? Почему ему одной шутки на всю жизнь хватает? Или возьмем Лету: один из нас ничего запомнить не в состоянии, а другой, бегло прочитав один раз страницу текста, отвернувшись, шпарит его наизусть. Или примется умножатьделитьвозводитьвстепеньизвлекатькорень, как ЭВМ, хотя сам изобрести не может ни бинома, ни логарифма. Зато обыграть вас в шахматы может. С хитростью не все ясно. Хитрый - это умный что ли? Из топора суп сварит? Вроде бы хитрованом может быть и дурак. У Грибоедова упомянуты лукавые простяки. В "Апреле семнадцатого" об адмирале, который разваливал Балтийский флот: "лукавый и глупый". Шолохов утверждает, что у большинства дураков хитринка на уме, а Фазиль Искандер даже видит в этом закономерность: слабый ум вынужден развивать хитрость, чтобы выжить. Но вот читаю о новейших исследованиях американских психологов. Они прямо различают детей с самых ранних лет: вот эти говорят правду и только правду, даже когда им грозит наказание за это. Дело гиблое, перед нами поросль примитивных людей, подрастают дураки нам на смену. Способные дети - это те, что лгут. Значит, у них развиты воображение, интуиция, прогнозирование и еще чего-то там. Так что, если ваш отпрыск обманывает вас, радуйтесь - у вас растет перспективный ребенок. А я что-то сомневаюсь в этом. Я-то в детстве врал, а все равно не горазд умом. Неясно здесь. Хотя и не ново: Ракитин у Достоевского тоже говорил, что некоторые люди только потому и честны, что недалекие. А здравый смысл кому отдать? Современная физика показала, что умным людям здравый смысл лишь помеха. Или новая премудрость сама станет здравым смыслом, когда мы попривыкнем к ней? Полно загвоздок! Раневская предупреждала, что есть дураки летние, которых сразу видно с первых же их слов, и дураки зимние, с которых сначала одежки надо снять, чтобы их распознать. Одно могу твердо свидетельствовать: внешне мы не отличаемся от умных людей. "Если бы дураки ходили с погремушками!" - сетует Марина Бродская в рецензии на мою "Похвалу". Поэтому читающие в лицах физиономисты напрасно не боятся подвоха. Доцента еще удавалось раскусить, но попробуй распознать дурака в импозантном профессоре! А в другом случае, смотришь, неандерталец оказался толковым человеком и башковитым малым. Учебник здесь - жизнь.
 
       Вот я и засел писать о сермяжной жизни. Джавахарлал Неру написал мемуары уже в свои сорок пять лет, а Павел Флоренский начал их даже в тридцатичетырехлетнем возрасте. И хотя я не в тюрьме в одиночке и не в келье с аналоем, зато мне за шестьдесят в своем затворе, и пора начинать, помолившись. Есть такая молитва, кажется, у Монтеня, а может быть у Ларошфуко, проще сказать, не помню у кого: "Господи, дай мне мужество отказаться от дела, с которым не справлюсь. Господи, дай мне сил для дела, которое я могу исполнить. Господи, дай мне мудрости отличить одно от другого". Не слышу ответного гласа на мольбу. Молчание - знак согласия. Да еще Кокто нашептал как-то: "Не следует путать ум... с тем неведомо где помещающемся органом, который непрошено указывает нам границы наших способностей... развернуться в этих пределах и есть признак таланта". А что? Не противоречит. У Ойзермана есть фраза о том, что талантливые люди очень часто неумные люди. А талант, как прыщ, вскочит где угодно, хоть на заднице, шутила Раневская. Может быть, у меня в веере вербальная полоска пошире, а подкорка умнее коры. Я и пишу отдельно - думаю отдельно, а вместе то и другое - не могу. Решено! Мир изговорился, но не наговорился, рты шевелятся и шевелятся, говорят и говорят. Включите радио: молотят и молотят языками, не умолкая. Некоторые только тем и знамениты, что участвуют в говорении, высказывая свои соображения - профессия у них такая. И среди перепроизводства высказываний еще немножко ахинеи не переполнит словоблудия. Другой мой умный друг, жалеючи, сказал мне: "Кончай ты эту художественную писанину!" Грустно сознавая, что ему-то уж точно ничего нового не сообщу, тем более что у него уже есть любимый литературный дурак, бравый Иосиф Швейк, я промолчал, но показал кукиш в кармане: "Нет, друг, не брошу". Не поступлюсь поступком. Не все еще свои ошибки я сделал. Но главные ошибки уже позади, и еще одна - ничего существенного не привнесет. Как пошутили в довольно известном комедийном фильме: одна ложка дегтя в бочку меда, две ложки, - какая разница? Пусть я споткнусь на своем постулате, что совок не хуже любых других людей, а этот возникший мир и им принадлежит на равных: луг с цветами и нам был в утешение, и мы робели пред твердью со звездАми. Буду уповать на то, что Дарвин, доказывая, что человек произошел от обезьяны, априори прав, потому что все мы, и совки и несовки, пока еще как раз те обезьяны, от которых произойдет человек. Произойдет, если успеет. И надеюсь - без образования двух биологических видов человека, когда умные и дураки будут лишь сородичами среди приматов, как сейчас являемся мы и шимпанзе, которые тоже в своем стаде имеют друзей и врагов, могут мучиться от ревности, способны строить карьеру по иерархической лестнице при помощи хитрости. Еще изменить у нас всего один процент генов - и второй филогенетический шаг от шимпанзе к супершимпанзе. Но и без евгеники в человеке поубавилось пещерного начала. Уже почти исчезли каннибализм и промискуитет с кровосмесительством, стало осуждаться любое убийство человека человеком, Обозначился конец второбытного общества, забрезжило новое мышление, одержала первые скромные победы безоружная мораль над свирепыми витальными силами, справедливость обнаружила, что она без любви - простое наказание. Уже слегка кокнула по башке, смещая мозги, виртуальная реальность. А еще прокатят грядущие столетия - и приблизится время, когда, достигнув калокагатии и в человецех благоволения, в паузе до нового всеобщего брожения умов, будут буделяне, выбившаяся в люди неопопуляция землян, снисходительно поминать нас,жалких родственников. Нас, кто с тысячу лет назад, обуреваемые инстинктами, талдычили каждый свое, не слыша друг друга, зарились на чужую собственность, были волосаты, туманили голову алкоголем, курили табак, лопали мясо животных и ходили в мехах. Нас тех, кто по складам бемекали Нравственный Закон, зато спесиво называли себя Homo sapiens.
 
       Эк меня повело! Аж стиль сменил. Вот так у всех авторов исповедь торено катится в проповедь. Чую быть отповеди на мою испроповедь. Дескать, еще один в писатели-пророки подался! Интересничает, желает выделиться, егозит на своем шестке. Но это потом, коли плод моего самовыражения критику заслужит. А пока лежит перед тобой чистый лист бумаги, что-то прет из души, просится в строчку. Боже, хорошо-то как! Никто не перебивает на полуслове, и бумага все стерпит! Лепота! И ниспосланное вдохновение, подгоняющее писучесть у графомана, такое же подлинное как и у Пушкина осенью в Большом Болдине, и более того, творческая эйфория чище чем у Пушкина, который лихорадочно тогда писал там, калымя на свадьбу. Вот само написанное разделит пишущую братию: у этого - гениально, а это - шаровщина (Слово заменимо. Это - по фамилии автора романа «До и во время» из журнала «Новый мир» за 1993 год в №№ 3 и 4). Разница начинается, правда, пораньше, когда еще из невнятицы толпящихся за спиной отрывков воспоминаний, обрывков знаний, неясных образов и знаков - чу! пошел отбор того, что интересно именно тебе, и что потом закрепляется намертво буквами, из которых окажется сшитым отобранное странным ситом. Выразить себя опасно, своё может быть убогим и мелкотравчатым. Однако провижу, что в моем случае, если цельно получится, при всей моей ограниченности все равно будет ненароком создан изнутри образ автора-резонера, до которого в третьем лице ни один классик не доберется, если нашумлю побольше Репетилова ("Я жалок, я смешон, я неуч, я дурак"). Ну как тут не похвалить свою глупость! Исполать тебе! Собственные или присвоенные мысли, литературно или безграммотно (Sic! Не слово, а видеома), талантливо или бездарно, увлекательно или нудно - все мы черпаем из одного алфавита. Когда меня берет тоска от предчувствия, что я не успею закончить "Записки совка", я успокаиваю себя мыслью, что теоретически они уже написаны, потому что все буквы всех алфавитов уже составлены в любом порядке, и все возможные книги уже есть в "Библиотеке Вавилонской" у Борхеса. И как сказал сэр Эддингтон: "Если бы стадо обезьян стало беспорядочно барабанить на пишущей машинке, то в принципе они могли бы написать все книги хранящиеся в Британском музее". Кто обезьяны - я уже упоминал, так что знай перемешивай, запуская в оборот, со ссылками - в научный, без ссылок - в художественный, за аллюзию сойдет, на худой конец, за реминисценцию. Литература кончилась, потому что в сущности всё сказано. Любое слово – плагиат, потому что уже было употреблено до тебя. Не ты же его придумал! Писать продолжают, но читать уже скучно. В лучших произведениях вечные сюжеты-темы-мысли с очередным маскарадом. Перебирают четки из архетипов. Специалисты насчитали всего 36 оригинальных литературных сюжетов от Египта без пирамид до наших дней. В китайской «Книге перемен» расписаны всего 64 ситуации, которые могут случиться за жизнь, – опять не развернешься. Остается по-особенному сказать уже сказанное, заменяя стертые слова неологизмами. Бесконечный поиск истины, которая как амеба с ложноножками: надоела одна - выпячивается другая. Последний златоуст всегда прав. Современное ноу-хау: если чужое только местами поменять, то получится новый текст. Поди, отличи постмодернистский дайджест от метатезы, то есть от выше мною помянутого отбора таинственным ситом из сора видений. Спрашивается: какая разница между ними? По-видимому, во-первых, оригинальный текст забыть надо напрочь. Рассказывают, композитору Шуберту попалась его песня, которую транспонировал копировальщик. Просмотрев ноты, Шуберт воскликнул: «Какая славная песенка!» и спросил: «Кто её сочинил?» Еще пример от Конецкого: старому Шкловскому хвалили книгу "Марко Поло", а он слушал, кивал, а потом спросил: "А кто автор?" Похожий случай был и с академиком Нечкиной. Её ученица обнаружила важный документ декабристского движения. Патронесса велела подготовить рукопись к публикации, но тут выяснилось, что документ уже давным-давно издан и прокомментирован самой М. В. Нечкиной. Вот так забыть надо! Не забыл - голое цитирование, манипуляции с текстом, как у Бизе, который свою Хабанеру нота в ноту списал у одного испанского гитариста, а Моцарт мелодию финала Реквиема позаимствовал у Онфасси. Но забыл - погружение, скрещивание, кроссинговер и транслокация как у хромосом. И чтобы с трудом всплывало. Тогда из бетховенского Турецкого марша у Глинки получится Марш Черномора. Тогда и на отца похож и на мать похож, но - hiin Enkelte, и хорошо бы этот кьеркегоровский Единичный был не в один бит информации, а в одно меме, достаточное для распространения идеи, чтобы она и проделала путь, знакомый по трансформации от "своеобразный", "самобытный" через "занятый только собой" до жительного "идиотический". А если скажут: "Было", так и ответ был: первый портной хуже Тришки шил. Ведь даже то, что всё уже сказано, тоже уже сказано еще в ХV1 веке Лабрюйером. Видать, времена так же высокомерны как и люди.
 
       В отповеди мне обязательно будет сказано: ущемленный! Да уже произносилось. Что ж, раскусили, черт возьми! А зачем ущемлять? По кой шут, мать вашу за ногу?! Куда ни сунься, все закрыто, никуда не пускают. Ни в ресторанную дверь, ни на страницы журнала. Невольно подозреваешь, что за редутами слишком много умных, столько и не бывает. Опять обидно. Когда я недавно опробовал перо, заговорив как Валаамова ослица, вы видели какие вежливые усмешки проступали на лицах: ну чего может сказать НАМ этот из лазарета? А с какими уничижительными взглядами и издевательским уважением встречали меня в издательствах и редакциях, по которым ходишь как изобретатель вечного двигателя по патентным бюро! И какие там физиономисты сидят, если бы вы знали! Все видят сразу насквозь, не читая. Печатают только стОящее. С рекомендациями. Вослед шутят негромко между собой: "Все пишут, никто не читает". - "Чукча не читатель. Чукча писатель". Для нас, пишущих без разрешения, ворующих воздух, слово есть - «самотёк». Что-то вроде напасти. А уж если кто явился за свой счет издавать - тем более держи ухо востро, ничего путного не принесут. Ладно, повезло, напечатано - теперь и ниже себестоимости не продашь. Книжные магазины не берут. Вместо многословной беседы книгопродавца с поэтом, разговор с книгопродавщицей у меня занял одну минуту. "Мы лучше на это место ценную книжку положим", - издали зорко разглядев макулатуру, рассудила она здраво, как Санчо Панса, и такая же широкая как он, а выпроводив меня из кабинета, зычно продолжила разговор с приятельницей: "Да... Так вот она вошла и спрашивает: Ну, суки, кто же из вас моя мать? ... Интересная книга! До конца первого тома неясно кто. Замечательная!..." А я вновь согласен. Даже не стал парафразить: "Книгопродавцем можешь ты не быть, а гражданином быть обязан". Понятно, не мешало бы отказывать поинтеллигентнее, но, без учета учтивости, претензий нет - трезво поступают, знают свое дело досконально. Испокон веку так, все писатели через это проходят и потом жалуются. И сколько наныли! Капнем чугунную слезу в общую лужу. Следующие ущемленные дебютанты, я люблю вас, будьте готовы! Для начала выбросите из головы факельную мысль, что вы написали нечто такое, отчего завтра все задохнутся от восторга. Люди живут совсем другими заботами - им не до нас. И все ж таки уныло, что культуртрегерам в суете недосуг и невмочь держать все время в виду всю пирамиду: чтобы заявился один рентабельный гений - должны толпиться у кассы сто талантов высокой пробы, чтобы выделился один Мастер - нужно подкармливать сто мастаков художественного слова, чтобы пришел один хороший доходный беллетрист - должны пройти через открытую дверь сто посредственных ремесленников, чтобы поднаторел один кустарь - должен произрастать куст из ста несручных бумагомарак, чтобы потерпел крах один неудачник - пасутся сто мечтательных бездельников, не ударивших палец о палец, и чтобы один только околачивался около литературы - жертвенно переживают где-то про себя сто бескорыстных почитателей, но чтобы был один болельщик - обязательно найдется не сто, а тысяча равнодушных и безразличных, и не знаю, добрался ли я до основания пирамиды. А в нее хотелось бы еще вкрапить ловкачей с дутыми авторитетами, которые кому угодно голову заморочат, имитируя талант. Кого-то реклама раскрутит. А кто-то и власть употребит. Конечно, тут же и шизики шастают. А главное, не сразу поймешь: кто есть кто. И пирамида эта не цементирована, она сложена из гладких подвижных шустрых шариков. Но вынь мой шарик - вся пирамида осядет. Уж в такой динамичный мир мы попали. И у этой пирамиды нельзя обрывать ни одну экологическую цепочку.
 
       Так что меня без смирительной рубахи не остановить. Еже писах, писах. И чтобы не мучила рукопись, которую переделываешь и переделываешь в тоске по совершенству фразы, чтобы она отпустила тебя христа ради и дала писать дальше - откуплюсь, напечатав своим иждивением и мизерным тиражом то, что успело излиться на эти страницы, как уже раз издал один свой опус. Ничего стыдного здесь нет. Осип Мандельштам сейчас классик, а первый сборник стихов издал на свои деньги. Даже Достоевский в зените славы публиковал "Дневник писателя" за свой счет. Кьеркегор все свои сочинения издал на свои средства. Вот только теперь стало дорого, а отец мой чулками не торговал. Как вычислить прохожего, к которому бы подвалить с просьбой: "Дай пару лимонов!"? Чего притворяться? Не хочется писать по воде. Руку на сердце положа, признаюсь, господа: хочется внимания. Самого малого. Не публики, так спонсора, из родных дураков. Из тех, кто продолжает думать, что писатель тот кто пишет, а не тот кого читают. И хотя на любую книжку найдется толстогубый Петрушка, который, водя пальцем под строчкой, будет удивляться, что из букв смысл получается (если не авангардиста читает) - в миру больше шансов прослыть писателем у того, чьи книги читают жадно, нарасхват. Серьезных писателей читают меньше. Правда, их чаще перечитывают. Но и перечитывают двояко. Если перечитывают по душевной потребности - тех писателей на века хватит. Ими: как хлебом единожды не наесться, как водой единожды не напиться. Будут читать и читать, и каждый раз вновь вскакивать потрясенными, хватаясь за голову, бегать по комнате, восторгаясь: "Ай-ай-ай!" А иные перечитывают - чтобы хоть что-то выхватить у бессмертного и потом во время разговора на модную тему, щегольнув цитатой, сойти за умного. Помню, был джентльменский набор: билет в Таганку, кожаная куртка и пара фраз из Бахтина. Здесь все заменяемо: и тусовка, и прикид, и фаворит, но у любого авторитета кабы чего с лету не перепутать. Давно как-то вычитал: "Однажды Уильяма Фолкнера спросили, что бы он посоветовал тем, кто прочитал «Шум и ярость» 2-3 раза и все-таки не разобрался в романе. «Прочитать четвертый раз» - последовал лаконичный ответ". Напугали так, что я этот роман вообще боюсь читать, аще без комментариев попадется. Вот чтобы не пугать, не пополнять штабели книг, к которым не притрагиваются, в литинститутах учат, что следует чем-то зацепить читателя, сразу завлечь его, как у мэтров играючи получается. Для вящего успеха я и секрет занимательности вроде бы знаю: выдать авантюрную интригу с любовной историей. Все равно ведь и в обычных мемуарах приврать пришлось бы. А тут закрутить бы все в замысловатый сюжет. Я уж было и начало фабулы придумал в стиле магического триптиха:
 
       "На Сенной трамвай, рассыпав из-под дуги длинные искры, со скрежетом повернул направо у парикмахерской, ютившейся близко от рельс в мазанке с завалинкой, и поскакал вниз, круто под гору. В прицепном вагоне болтало сильнее - пассажиры в нем стоя вихлялись, вцепившись в ременные поручни. Плясала сигнальная веревка, протянутая через весь салон и дальше сквозь отверстие в первый вагон, а берущая начало у места, где крепко сидела кондуктор с огромным дерматиновым ридикюлем. Промчавшись мимо оврага с мутным потоком под классическим названием Речка-Срачка, трамвай потерял скорость у Белых Домов, и с последней подножки на деревянный мосток поверх канавы сбежал паренек, без оглядки зашагавший мимо косогорого пустыря на Полевую.
 
       Но трамвай - "двойка" с кольцевым маршрутом. Минут через сорок, за которые по городу успел пройти ливень, на Сенной у смытой парикмахерской, трамвай со скрипом повернул направо, рассыпав из-под дуги мокрые искры, и понесся вниз, обгоняя ручьи, а пассажиры заскользили седалищами с отполированных задами деревянных кресел. Форсировав лужу на Ковалихе у засыпанного оврага, трамвай с отрицательным ускорением поднимался у Белых Домов, когда около провалившегося бревенчатого настила через канаву - спрыгнул с подножки юноша, который пошел на улицу М.Горького.
 
       Начало вечереть. На улицы заползли сумерки. Сделавши еще круг, на Сенной трамвай, занося круп, с железным стоном завернул направо и, рассыпав из-под рогов ворох искр, полетел, как сорвавшийся фуникулер, вниз к неказистым хозпостройкам на месте прежнего оврага, а у покрашенных охрой Белых Домов, около одинокого бревна через канаву, с задней подножки, отжав придержанную дверь рижского вагона, неодобрительно косившегося смотровым зеркальцем, - соскочил молодой человек, который тоже направился восвояси, мимо младой рощи, разросшейся на месте пустыря".
 
       Смекаете? Речь об одном и том же герое. Место действия одно, а периоды разные. Время можно тоже сжать. Тогда получится приблизительно так:
 
       "В городе был такой случай. Пронырнув выровненный дорожниками перепад от Сенной к Первому Проезду, трамвай сумел разогнаться у Белых Домов, когда с подножки вагона сиганул парень, который поспешил на улицу Койкакую, а среди пассажиров вдруг исчезли три человека: молодой субъект с богатой шевелюрой, чернявый, похожий на аида; еще один, схожий с первым, постарше, стоявший на площадке самоуверенно ни за что не держась, покачиваясь на ногах поставленных на матросский манер косолапо на ширине плеч; и еще - лысеющий мужчина, в таком возрасте, когда люди уже не знают про себя, что они еще очень молоды. Только что этот здесь сидел, обняв пузатый портфель, очкарик, задумавшийся о чем-то, глядя в окно.
 
       А, если присмотреться, то людей исчезло числом и поболее."
 
       Заманчиво! Будь помоложе да полон сил, так бы и продолжил в этом ключе до конца, до последней точке, всякое лыко в строчку, наивно полагая, что, поломав голову, толкуя каждое слово словно толмач, зато разобравшись в тесном тексте, читатели поняли бы, что они всю жизнь воюют сами с собой, как в нанайской борьбе, и нет надобности в переселении душ в постороннее тело, чтобы побывать в другом человеке. И даже те, кто не исчез из трамвая, оставшись в коконах мирков, все-таки связаны с тобой через разделяющую бездну подземными соками, как сообщающиеся сосуды, особенно если твоя тоскующая душа алчет товарищества. Даже случайно мелькнувший в толпе - близок тебе уж тем, что остальная прорва людей никогда не попадет в поле твоего зрения, так и пройдет одновременно с тобой далеко посторонь, бесследно растворив тех, кто унес пыль твоего взгляда. Теперь-то я ученый: знаю, что никто не только вживаться в написанное не станет, а в лучшем случае, полистав, сунувшись в начало, в середку, в конец, успев посмотреть и выходные данные на последней странице, отложит брошюрку в сторону. Нечего и пыл тратить на криптограммы, нашпиговывая текст интеллектуальными пословицами и начиняя его смысловыми рифмами. Буду-ка попроще. Лет к суровой прозе клонят. Добавим еще одни "Детство. Отрочество. Юность. Зрелость. Старость...". Торопиться надо. Смерть всегда рядом. Вон Альбер Камю не успел: начал роман в жанре лирической автобиографии и - бац! автомобильная катастрофа, на месте которой из грязью загвазданного портфеля извлекли рукопись в 144 страницы, на которых он не успел миновать детства в Алжире. А был помоложе меня. Сколько успею: "завершить труды наши нам не дано", - записано в талмуде.
 
       Жаль что, я не отмечен жарким эйдетическим даром ярко и метко живописать быт, нажимаю как бы не на те педали, зато, может, защищаясь, подразнить удастся, позадорить шибко умных, а на худой конец, сгодится и в гуманитарный архив: все равно что-то единственно свое вспомню. Вот тут собака зарыта. Если полагаться лишь на свою память, мало чего наскребешь. Да и когда человек начинает помнить? Целый ценный пласт выпадает. Детская амнезия. Хотя один из Цингеров, Олег Александрович, художник, рассказывает, что помнит самый момент своего появления на свет. Наум Коржавин, уступая пальму первенства Льву Толстому, помнившему как его пеленали, все-таки и сам помнит, как его баюкали, завернув в одеяло. Давид Самойлов точно подсчитал, что его память началась ровно с 8 месяцев от роду. Ольге Ульяновой было полтора года, когда её тяжело больной дядя скончался, но племянница помнит, как незадолго до смерти он ласкал её. А Ариадна Эфрон помнит материнские руки, полные блеска серебряных перстней и браслетов, руки, которые вертели её как хотели (кому Цветаева, а кому мама). Мм, завидный удел! Это несомненно повивальная талантливость. Я же, убей, ничего подобного не припомню. А ведь было, было! Как в насмешку вспоминаю, как, покакав, убегал с горшка, спасаясь от матери, которая приближалась подтереть мне попку. Очень мне не нравилась та процедура. Так это я, улепетывая на шатких ногах, уже семенить ими умел! Пишут, что ребенок на самом деле хорошо помнит то, что взрослым помнить не будет. Долг родителей позаботиться, чтобы чада сохранили свои ранние восприятия до зрелых лет, а для этого папе с мамой надлежит побуждать детей рассказывать о свежих впечатлениях: "Что было у бабушки?" - "Я видел кОня..." или "Я видела лошадку..." - басит или щебечет дите и крепче запоминает всё своё, допустим, первое путешествие в деревню. Иначе оно будет молча отодвигаться, перепутываться с другими, погружаться все глубже в погреба памяти, под спуд новых переживаний - пока совсем не сгинет, и тогда, вспоминая, сочиняй себе, что правдой уже не будет, а переврет, как перевод англоязычного студента, осваивающего русский язык: "Поехал в деревню на бабушке". Предложенная метода тоже не решает всех проблем. Если рассказ зазубрить, на смену забвению приходит воспоминание-штамп: к старости перелистывают коллекцию заскорузлых картинок, вспоминают воспоминания, а не истинные эпизоды. До тех еще добраться надо, как спасателю в развалинах к живым телам. Просто напряженно думать мало - сознание здесь ни при чем. На пути от кладовых к сознанию еще уродится сюрреалистическая сплесень деталей. H.Stein через сорок с лишним лет посмотрел фильм "Трое вернулись домой" (производство 1950), который оказал на него сильное влияние в детстве (в возрасте 4 лет). Повторный просмотр удивил его многочисленными неточностями памяти, доставшейся от детства: безногий герой стал с ногами, в финальной сцене были совсем другие люди, и все вроде бы похоже, но все по-другому. То, что сочиняет память, нельзя назвать даже плагиатом. H.Magoun (пишу по-английски, потому что Stein может быть и Стейном и Стином, а Magoun - Мегуном и Магоуном), еще перед открытием сетчатой формации мозга, во время нейрохирургических операций, разумеется, с наркозом отключавшим сознание у больных, дотрагивался до каких-то точек мозга, воскрешая у пациентов то, что они намертво забыли, например, начиная говорить на языке, которым не владеют, а когда-то в детстве - учили. Вот бы до чего добраться! Ведь в раннюю детскую пору у меня еще была жива одна бабушка в сельской местности, и я смутно помню как у нее жил, слушая по утрам потуги петухов разбудить деревню, но мои предки до педагогического натаскивания памяти скорее всего не додумались. Куда им! Может быть, они и расспрашивали меня, но тогда без толку, мне это не помогло. Действительно, ведь память - составная часть интеллекта, а у меня ему взяться неоткуда просто генетически. Мои родители - та самая посредственность, которая после Октября, как наводнение затопило страну, вымыв цвет нации. Страшная история! Жили-были обустроенные люди в серебряном веке, и - вдруг откуда ни возьмись, как из-под земли, поперли нежити, скифы, орды оголтелых людей, жадных до чужого добра, некультурных, во время октябрьских беспорядков в Зимнем Дворце в саксонские вазы нагадивших. Ишь ты, расслышали: так жить нельзя! Как только русский язык вызнали, окаянные? Достаточно было дать им нахальную партию в 50 тысяч членов, снабдить ее кайзеровскими деньгами, впрыснуть в нее жидов из гетто, и торжествующий хам, искорежив все на своем пути, выкорчевал коренных жителей, изломав все вдребезги, понастроив черт знает что, со временем добравшись аж до рейхстага, где опять неделикатно между колоннами куч наклал. Ладно хоть, попрятавшись, немногочисленная элита сохранилась. А то кто бы теперь направил все по правильному руслу? Не образованщина же! Хвала богу, минуло! Осталось только этих новых бывших похоронить. Жаль, конечно, 70 лет. Жаль, собственно, и это племя, если уж допустимо его принять за народ, вина которого в том, что он матерился, но терпел, и даже верил поводырям, покуда влачилась осмысленность жизни. Но что поделаешь? Потерянное поколение. Сейчас лишь мешаются под ногами.
 
       Потерянное поколение, обреченные - эта иеремиада обо мне, совке, о нас, жихарях страны -родины СЛОНа, а быть может родины СЛОНов, как правильнее - Солженицыну лучше знать. "Лишний человек - это звучит гордо," - пошутил Бахчанян, но строгие прокуроры-охотники дружно кают нас, выплескивая вместе с пеной у рта ту истину, что главное и решающее сопротивление режиму оказала кондовая инертность пластичного человеческого естества. В своей ненависти к "совку", в словосочетании "Советская Россия" диссиденты вторую часть не хотели замечать. Если это не единое понятие, то хотя бы два касательных слова. И приходит на ум воспоминание, как мы в пацанах плот топили. Взберемся на него оравой, места не хватает, и бревна на самый миг погружались в пучину, но тут братва, не удерживаясь, один за другим бултых в воду, а плот, выныривая, плыл дальше. Вот мне и подумалось, что не птица-тройка наша Россия, а вот такая, натыкающаяся в заторах то на татарское иго, то на окостеневшее крепостное право, - полузатопленная платформа, которую многие тужились раскочегарить, сгоняя люд на великие стройки, что Петр Романов, что Сосо Джугашвили - много застрельщиков до сих пор, а она - материковая - плывет под слоем преобразований туда, куда и все плывут, подчиняясь родному течению, и не переубедишь ее изменить скорость, где век - не срок. В другом автор птицы-тройки прав: “Какие искривленные, глухие, узкие, непроходимые, заносящие далеко в сторону дороги избирало человечество, стремясь достигнуть вечной истины… И сколько раз, уже было наведенные нисходившим с небес смыслом, и тут умели отшатнуться и сбиться в сторону, умели среди бела дня попасть вновь в непроходимые захолустья, умели напустить вновь слепой туман друг другу в очи и, влачась за болотными огнями, умели-таки добраться до пропасти, чтобы потом с ужасом спросить друг друга, где выход, где дорога?… смеется текущее поколение и самонадеянно, гордо начинает ряд новых заблуждений, над которыми также потом посмеются потомки”. Прочитать бы прокурорам-доброхотам это место в «Мертвых душах», давно поди не перечитывали. История не ошибается, только сослепу шишки набивает на лбу. Советуют историю созерцать. Сейчас все ощупывают огромную опухоль: грандиозный опыт по насильственному переустройству общества. Помимо хоровой критики уху слышно и молчание. Думают безмолвно. Но я не первый нарушаю ремарку. Уже говорено, что и Христа каменьями закидывали, а наш народ как в первые советские дни во время демонстрации, на плакате над колонной от 2-ой Госуд. Литографии, бывш. Русская Цветопись, провозгласил: "Царствию рабочих и крестьян не будет конца", так и поднял себя на дыбу судьбы, взошел на советскую Голгофу, взяв грехи человеческие на себя, в аскезе прокладывая новый путь к светлому миру, дабы другие не повторяли зигзаг. Да и вослед миллионам убиенных, заодно всех оставшихся в живых, раз они за колючей проволокой не побывали ("...чтобы не попадать туда, надо было себя определенным образом вести", - прослеживает проследователь Владимир Микушевич), чохом списать в убыток истории как несостоявшийся материал - разве по-христиански? Остается извиниться за то, что нас не арестовывали, и возгласить: "Верую!", воздав осанну мудрости господней и его путям неисповедимым. Это нам, совкам, читавшим Моисеевы заповеди в Моральном Кодексе строителей коммунизма, не трудно и даже привычно после формулы нашего апостола Молотова: "ВСЕ дороги ведут к Коммунизму!"
 
 Да-а... Тут придется сделать еще одно, не выгодное теперь, опасное для репутации, признание: я - неверующий. Атеист. Не воинствующий, но все-таки убежденный атеист. В принципе, Бог - это положительный Идеал. Вера в Бога - это стремление к Идеалу. В таком раскладе, это хорошо для любого человека, независимо от того, есть Бог или его нет. Я знаю, что бога нет, но мне его не хватает. Хотел бы верить, да не могу. Или как отстранился Артур Кларк: "Я не верю в бога, но очень им интересуюсь." Бог - эхо сознания, отраженное от черноты непроницаемой мертвой природы, и для меня Бог - просто тайна мироздания, а объявившийся богочеловек Христос, непорочный пророк Магомет, ясновидящий будда Гаутама - прототипы положительных героев классической литературы, вызвавшей у народов большее доверие, чем сказка о трех китах, на которых держался Древний Мир. Причем, секу, в Священном-то Писании, отщелкнув хлопушкой дубль, история сумела вдохнуть новую жизнь в сюжет, уже ранее мимоходом вчерне опробованный ею: жил-был язычник, но тоже идеалист как Христос, тоже проповедовал, не написав ни строчки, тоже осужден слепой толпой, отказался от побега, подготовленного учениками на своей "тайной вечере", и тоже сознательно принял смерть, выпив кубок с ядом из цикуты, афишируя превосходство сознательной души над естественной оболочкой. И «евангелие» от Ксенофонта есть. Снующих ангелов-вестников заменил в реальной истории дельфийский оракул, которого он не забывал посещать, и где на стенах храма вычитал среди изречений семи мудрецов, написанных золотыми буквами, идею спартанца Хилона "Познай самого себя", которую, кого ни послушаю, все приписывают самому Сократу. Но насколько всё в первый раз подкупающе по-земному! Ни тебе трудного пожизненного экзамена на любовь к ближнему, которую "и мудрец напрасно ждет от своих друзей, отец - от детей, супруга - от мужа, брат - от брата", коего и апокрифический Христос не выдерживал, обратив в камень мальчика - пострел нечаянно толкнул его, причинив боль. Мать-акушерка прыснула бы, услышав, что ее сын зачат непорочно, и сварливая Ксантиппа, родившая Сократу трех сыновей, колотила его не за то, что он импотент, коль его хватало и на предпочтительных учеников, которых он, по сплетням, любил в прямом смысле, - в отличие от канонического Христа, девственника, стыдившегося наготы, не имевшего жены, не оставившего детей, не вступившего в интимную связь ни с кем, ни с Магдолиной, ни хотя бы с апостолами,типун мне на язык. Не жажда сатанинского злорадства заставляет писать об этом, а щемящая мысль, что протагонист всецело не выполнил поставленной перед ним задачи стать человеком, не ощутил в полной мере всех мук, терзающих одухотворенную человеческую плоть, от которых его последователю Оригену пришлось избавляться, кастрировав самого себя, чтобы они не мешали ему свести концы с концами в раннехристианском богословии. И юмор человека остался недоступен Христосу, который никогда не улыбался, ни разу не посмеялся, если не признавать "Евангелие от Иуды". А раз Спаситель, мысливший, волновавшийся, страдавший от непонимания его, устававший, мучившийся от голода, холода и боли, - все-таки не познал жизнь полностью, то и не искупил всех наших грехов, ибо главный наш грех - это животность, наша звериная сущность, которую людям еще обуздывать и обуздывать тысячелетиями, выдавливая её из себя по каплям, когда и совсем изгнать нельзя, чтобы не перестать быть человеком. Сократовский идеализм принять полегче. Вообще философский идеализм - материализм наизнанку, потому что сознание, изучающее природу, само природа. Идеализм - пытливое сознание, забывшее о теле, в котором живет, с головой в плену слов. А, во-вторых, не Сократ начал. Родоначальником всяческого идеализма был гоминид вымолвивший слово, своим мыком лишив Бога первой привилегии. Может быть, даже тот гавагай тоже означал "свет". И сотворилось первое чудо - появилось сознание. И это было хорошо. И породило слово вторую сигнальную систему у человека. И это было весьма хорошо. И возник новый искусственный мир из слов. И начали слова размножаться. И чем отвлеченнее они становились, тем больше в них проступало смутного идеализма. А расплывчатым словом и я сейчас с удовольствием пользуюсь, изрекая кривду, как ни старайся сказать правду. А вот то, что я корплю, пишу, горожу из слов что-то зачем-то будто о себе, - вот это по сути атеистично. Зачем писать? Для верующего нет надобности. Бог и так все видит. Пиши делом свою жизнь, а он рассудит.
 
       Правда, все-таки и я, скажем так, православный атеист: любы мне маковки храмов, наши церковные службы, духовное пение, календарь по святцам. Крещен к тому же. Батюшкой-отцом Андреем (в миру - Никольским) в соборе Михаила-Архангела в селе Кладбищи у Сергача. Атеист, а в церковь захожу, свечки ставлю, крещусь. Смерть - важное и торжемтвенное событие в моей жизни, и я хочу, чтобы меня похоронили по православному обряду с отпеванием. Да я должен быть православным христианином, потому что немало втемяшилось оттого, что всю жизнь безвылазно прожил на воспетой Святой Руси. Дальше теперь-Ближнего Зарубежья не был, в оное время не пустили за кордон - не признали за своего. А у меня поныне имперские взгляды, что никакого ближнего зарубежья нет, все это моя страна, и что там, на окраинах, покуролесят с десяток лет, а все равно большинством решат жить вместе с нами. Отделившись от нас, кого же они одурачивать-то будут? Спору нет: чем закончится катавасия - мне знать слабО. Просто сейчас в голове все перемешано, как в энциклопедии: и коммунистическая утопия, и православные корни, и державное самомнение, и либеральные представления, и научное язычество - чего только нет! Совок в разрезе - каша из правд. Кажется поэтому, будто он не устойчив, его легко спутать. Фиг! Его сорок правд делают совка неуязвимым. Он по обстоятельствам любую из них достанет и обопрется на нее, не сдвинешь. Да кто его опрокинет, если не может быть победителя в долговечном противостоянии: Материя - Дух, Свобода - Равенство, Личность - Коллектив, Самостоятельность - Иерархия, Права - Обязанности, Центр - Периферия, Отцы и дети, Дискретное и Непрерывное, и еще и еще до примитивного: Много, но трудно - Мало, но легко? Всё это единство и борьба противоположностей, движущая сила развития по схеме Гегеля: тезис - антитезис - синтез, как учили нас, совков. Вот закон "отрицания отрицания" мы хуже усвоили - не понравился он нашему Учителю. Обмозговывая этот закон, стараясь его понять, не улавливая его смысла, Иосиф в глубокой задумчивости походил-походил по кабинету, зажав в руке потухшую трубку, и, вновь раскуривая её, отчаянно решил: "Обойдемся без него!" А уж в набившем оскомину споре: что лучше - социализм или капитализм, не цепляется совок за ушлое слово, ибо давно и без подсказки понял, что по части справедливости и тут и там сплошная наебаловка, только при капитализме товаров и услуг завидно больше для платежоспособного спроса. Под любым названием современное общество - не конечная остановка, объявленная вдруг кондуктором Фукуямой. Что: постиндустриальные государства остановились в своем развитии, так и останутся такими, какие они сегодня? То-то и оно, что модернизация неизбежна, и им придется двигать в неизведанное далеко, куда мы сунулись вне очереди со своим казарменным социализмом. И не будь мы историческими дураками, мы бы, прозрев, и пошли на сближение с теми, кто сумел не перегнуть палку, на конвергенцию по Сахарову. Так нет, вместо этого ринулись назад, откуда когда-то начали, опять устроив дележ добра, и мешаются рядовые совки только тем, что хотят участвовать в дележе. Но, даже войдя в поворот не через те ворота, самый безнадежный совок, с кручиной вспоминая о канувшем советском прошлом, когда он любил Родину такой, какой она была, понимает, что придется жить по-новому. Он уже раз шесть, если я не сбился со счета, голосовал против того, что было, - после чего ему и голосовать надоело. Получается, что с менталитетом у совка не так уж и плохо, и лишь его поблекшее ожидание чуда да сотворение новых шатких идолов противоречат его же долготерпению и практическому разуму. И опять живет моя страна дураков, стойко перенося лишения, вызывая симпатию своей способностью посмеиваться над собой и своими вождями, самыми активными дураками. И смастерит пьяный Иванушка-дурачок из России-матушки на своей евроазиатской земле, в стране мечтателей и героев, нечто ни на что не похожее. Уж что получится. Я, например, в помощь ему, со смелостью дурака могу предложить материального бога сконструировать. Что-то должно быть заместо коммунизма - религии материалистов. А тут, глядишь, и слово "бог" можно оставить для имяславия. В конце концов, не все ли равно чтО признать? Либо фантастического бога: как Автора Вселенной, как Высшее Духовное Начало, как строгую но уберегающую родительскую Защиту, последний Заслон от неразрешимых проблем, как действенный Идеал или абсолютную Истину, даже, возмутившись наподобие Иова, как слепого Поводыря, неудачника, не справившегося с затеей, а то так, еще уступая, как - анонимное начало, трансцендентность, которую не дано постигнуть разумом, как сверхчувственный потусторонний, безликий, но одушевленный, как солярис, метафизический мир, первопотенциал, таинственный Икс. Формально такой бог есть просто ограничитель, чтобы дальше не думать. В детском саду спросили у малышей: "Что такое Бог?" Насупились инфанты в замешательстве. Но одна девочка вызвалась: "Я знаю... я знаю!" - "Ну?"- "Это... это... это... воздух!" Да, многолик бог, но будь он кем угодно, он обязательно нездешний, заранее живой и такой, с кем можно общаться, втираясь в доверие. Но если нет общения, тогда придется признать второе ЛИБО. Признать бездушный Абсолют, вездесущую голую Материю, наделенную Энергией, как некое нерукотворное физическое бытие, без начала и конца во времени, где парсеки мелькают как секунды, с нескончаемым количеством умопомрачительного множества Миров, помимо нашей Вселенной, рядом и одна в другой, где наша Земля по малости и на сперматозоид не тянет, хотя и она велика по сравнению с Мирами в электроне, тоже "где пять материков, искусство, знанья, войны, троны И память сорока веков", со своими малюсенькими дураками. И то и другое - мистика. Нелепости, которые в голове не укладываются. Одинаково непостижимо. От перенапряжения постигнуть - ум меркнет. Остается просто выбирать. Это первая свобода человека. Признал, что есть Ничто, что есть нематерия, что есть отсутствие всего, небытие (английское слово nonentity подходит) - все равно где, где угодно, хоть в пустоте за пределами нашей Вселенной, хоть как зазор пустоты между кварками, может быть в виде глюонов, да хоть за спиной как neant у юного Толстого, начитавшегося Шеллинга, - всё! ты уже косвенно признал творческое начало, которое когда-то из ничего слепило что-то, потому что отсутствие - древнее. Но признал, что нет Пустоты, нет абсолютного нуля, нет достижимого предела, что и квант и глюон неисчерпаемы и вселенным несть числа, и что все лишь вечно видоизменяется - тогда ты материалист. Забегая вперед в четвертую главу Записок "Бег по биссектрисе", сообщу, что закон Маслина будет гласить: "Количество материи и присущей ей энергии - бесконечно". И все другие формулировки о сохранении материи и энергии накладывают логическое ограничение на их Количество, и этим признают существование Творца. Бог - физическая проблема, которую решают при помощи нравственных терзаний, куда интуиция повернет воображение - аверс или реверс, или по-нашенски на орел или решку. По статистическим законам больших чисел верующих и атеистов должно быть примерно поровну. Я попал в компанию материалистов. Только вот беда, и мой куцый разум не желает подчиниться материи. Тогда уж и совку позволительно заглянуть в загробную жизнь. Если надо, сменим еще раз стиль изложения. Ничего, многостильность тоже признак мениппеи. Начнем...
 
       Грешно всуе поминать имя Творца всего сущего, однако сам вечный Сый поощряет искать Бога, вложив в наши неприкаянные души неисполнимые желания и незавершимые стремления. В результате Всевышнего Создателя самого много раз конструировали, надо отметить, в основном - религиозные ревизоры, и не всех их анафеме предавали, да и нашего графа отлучили от церкви не только за утверждение, что бог - это добро, а больше за то, что своими обличениями надоел. Конечно, кто-то и претерпел за рьяное богоискательство и ретивое богостроительство. Вряд ли люди забудут, как именем отца небесного лепестками на площади Цветов костер сжёг Джордано Бруно, по мнению которого любой человек - частица бога, что сильно отличалось от христианской веры в триединство. Газета «Авизи ди Рома» писала 17 февраля 1600 года: «Отвратительный доминиканский монах из Нолы ... в четверг утром на Кампо дель Фиори был сожжен заживо. Он был невероятно упрямым еретиком... Он даже сказал, что с удовольствием умрет как мученик и что его душа в пламени поднимется в рай. Теперь он, надо полагать, знает, говорил ли он правду». А какой только ереси ни нагородили, подменяя бога, неисчислимые секты! Да в год - по пантеисту с собственной теорией. На бедном боге нетронутого места не осталось. Так что именно о научном боге не вот первый раз речь завожу. Даже с авторитетных философских высот слышался намек Мартина Хайдеггера: "Бог не станет живым оттого, что мы будем по-прежнему пытаться взять верх над Действительным, ... (здесь у Маслина примечание: далее NB) ... не поразмыслив над тем, не созрел ли человек для того бытийствования, вовнутрь которого он ввергается изнутри самого бытия, не созрел ли он настолько, чтобы выстоять в такой своей судьбе на основе своей сущности и без всякой мнимой подмоги чисто внешних мер". И die erste Kolonne гвардейских мыслей остановилась. Маршал то ли размысливает над незнакомой диспозицией, то ли не решается штурмовать, не все колонны примаршировали на исходные позиции. Наши доморощенные философы смелее обращались с мирозданием. Федоров крутил его, как хотел, как Марина дочку. Гуманитарий Соловьев пришел к идее будущего богочеловечества. А о физическом боге впрямую рассуждали Циолковский с Чижевским, да и они не пионеры, пусть и не разбирали каракули Сухово-Кобылина под названием "Философия Всемира". Я теперь только досказываю, русский космизм для себя до логического конца довожу.
 
       Итак, нет во мне страха божия, но скулит экзистенциалистский страх смерти. А и нет вроде бы большого смысла продлевать себе жизнь, потому что она все равно конечна. Не бросать же курить, чтобы лишний год прожить в старческой немощи. И не сполна утешает продолжение в детях, потому что и им умирать. И дети детей умрут. Неуютно чувствовать себя сменной сомой бессмертной зародышевой плазмы, но и та не вечна, потому что всё человечество бренно, так как и солнце потухнет, и космос (красота по-гречески) спасет лишь на время, потому что и ближние и дальние звезды иссякнут, ибо неизбежно в финале начнет наш Мир скукоживаться в "простейший атом" аббата Леметра, сжиматься в одну сверхплотную точку, а может быть уже начал, ведь мы просто не знаем, что былось там, на кромешном краю искривленного пространства последние 12-13 миллиардов лет, которые там минули пока рассказывающий луч оттуда только еще долетел до нас сегодня по нашему времени. А сжавшись до критической величины, новое космическое яйцо вновь взорвется, и все, что было там до этого, провалится в тартарары, и начнется всё с нового нуля, где никакого человечества и в помине не будет. Кошмар! И это - не вариант, а безальтернативная обреченность. Если мне не верите, сошлюсь на математические выкладки Стивена Хокинга, которые мне, негру из джунглей, как кабалистика, но как не верить нам человастику, состоящему, можно сказать, из одного мозга без тела, как пришелец из будущего. Всё уже корифеями подсчитано. Возраст нашей Вселенной составляет приблизительно 14 миллиардов лет. Поступи живой жизни, такой победной в наши дни, отмерен роковой Срок, из которого 3-4 миллиарда годков уже ёк. 3ато будущего у нас больше, чем прошлого, и если мы со своим кибернетическим разумом и со своей не по уму волей к власти не сгубим раньше времени свою собственную планету вместе с собою - еще примерно 6 миллиардов лет впереди. Человек за "сорок веков" вон что натворил! Так неужели он не успеет за время шествия шести миллиардов лет - век за веком продолжая ткать знания, пестуя евреев-шизофреников, под гул единой энергосистемы дежурного ареопага из дюжины гениальных умов мощностью в уйму килоаристотелей, идея настигнет как шах! - выдумать инобытие и способ, как уберечься в той точке, в которую втиснется Вселенная, если предположить, что она изолирована, а не переливается через червоточину черной дыры в другую анти-Вселенную, что впрочем лишь поменяет физические условия задачи: как проскочить через то квазиотверстие? Канат не протащить через игольное ушко, и человеку, хоть тресни, никакой Кант не поможет сохранить или идентично телепортировать телесную плоть с ее половыми причиндалами. Однако и полный беспорядок возможен только теоретически: в природе фатально сказываются глубинные взаимозависимости, и любое суперплотное вещество в сверххолодном покое сложит специфическую структуру, и любая стихия будет в своем высокотемпературном хаосе нести какие-то направленные когерентные струи - в них и умудрится лучезарный Экстрем, последний сверхчеловек, вклинить-таки через фракталы и аттракторы зашифрованную Мысль, вобравшую максимум отборной информации о накопленном человеческом опыте с программой её развертывания в Новом Будущем. И космический носитель информации о человечестве, материальный бог-код, вот он, уже внедрился темной энергией в темное вещество Вселенной как в субстанцию Спинозы. Э-ге-ге, стоп! А если этот апогей разума возможен в будущем, кто сказал, что этого не было в Прошлом? За аксиому - что наш Большой Взрыв не есть первый взрыв. Тогда и у нашего Бога есть пуповина. Рискну сказать, что и Бог произошел от обезьяны (да не обидятся на меня верующие - ведь речь идет не об их Боге, а о научном боге). Действительно, миллионы лет назад появились на планете простейшие существа, состоящие по сути только из оболочки с ротовым отверстием, кишечным каналом и выходом для неусвоенного. Ну, и кто бы мог предположить, что из этого возникнут многоклеточные организмы с сознанием, способным вмешиваться в природу и, в том числе, в течение жизни? Так и сейчас, нашему разуму просто недоступно вообразить, как сознание, сменив оболчку, уцелеет в противостоянии Космосу с его гибнущими и нарождающимися мирами. Так что можно сказать: Бог - венец эволюции. Недоумение остается: когда же был первый импульс или его никогда не было? Но все равно всё становится на свои места. А мы являемся удачной попыткой позапрошлого Разума эхом удержаться в этом "Ничто, Нигде, Никогда в постоянном развитии". Понятно теперь, что такому Промыслу в новом становлении, не пропустив случайность, уследить бы за тем, чтобы на задворках сидерального поля у провинциальной звездочки какая-нибудь колыбельная планета удержала на себе воду, чтобы в ней позже заварился бульон, а потом народились твари, у которых со временем разовьется созвучное сознание, которое начнет новую экспансию, и уж никак Провидению в ручном режиме управления издалека не угодить всем нам живущим на этой грешной земле, без мзды множа безбожников, коим мало, что Бог – лишь подсказка. Ну а отсюда скороговоркой (это присказка - сказка впереди) один шаг - через мостик от Рахманинова, душа которого резонировала богу музыкой, и который признался, что религия больше чувство, чем вера, - до афоризма Артура Кестлера "Бога нет, но надо жить так, будто он есть". И это единственная честная возможность вернуть долг религии, моральный капитал которой мы пока беззастенчиво транжирим. Бог - это нравственный ориентир, выработанный поколениями людей для выравнивания слабых и сильных, для примирения живых со смертью. Сказать, что такого бога нет, потому что он вообще не существует, это все равно что сказать, что нет совести, потому что ее нельзя пощупать. И то можно вложить персты в найденный анатомический субстрат для совести в височной области левого полушария мозга фомы неверного. И если быть совсем точным: и бог - тоже объективная реальность как часть накопившейся ноосферы, как сгусток общего сознания, пульсирующий на планете. Но свята сама жизнь, потому что по богу-коду: Добро - это сохранение жизни, а Зло - погибель жизни рано или поздно из-за нашей низости и гордыни. Для материалистов и для идеалистов - бог един, и он есть всё, а не часть. Только у одних он одухотворен, а у других растворен, потому что мораль – это размытый бог. Получается, что атеизм и теизм отнюдь не антагонистические вражеские отношения, а пылкие доводы поссорившихся в начале пути паломников, которым еще тока предстоит в дальнейших трудах и муках постигнуть, что сонму одиноких маленьких "я" всех времен и народов уготовано не жалко мелькнуть перед исчезновением, а предназначено, с болью преодолев личный страх небытия, отразив вечность в мгновении, прозреть тождество Мира внутри и Мира во вне, превозмочь несовершенство человеческого существа и вырваться за пределы своего эго, признав самое далекое не моё за самое близкое моё, чтобы превратить “мы” в “Я”, чтобы причаститься сердцем к большому соборному "Я", уцелеть которому в бессмысленном равнодушном объективном ни для кого мире и есть спасение: попрание смерти и вечное существование, хотя бы в виде запрограммированной тоски. Аминь! Тютчевское "Всё во мне и я во всём", - если душа трудилась, чтобы принять это, - какого еще смысла жизни надо? Это уже сверхсмысл. Может быть, это и имел в виду Гёте, сказав, что всё должно возвратиться в единое. При очередном сжатии Вселенной у человечества нет иного выхода для спасения, кроме как превратиться в Бога. И только так, аннигилируя, можно вытерпеть иступленный вопль Ницше: "Если есть бог, то как же этот бог не я?!" Теперь бог и я, по моему образу и подобию, супостат с моими припадками мизантропии и дурного настроения, с моим поползновением присвоить ничье творение. И если бога до сих пор не было, то он будет: обретя смысл жизни, сделаем, у кого лучше получится.
 
       Ну, а если Бог уже есть, и Он с пуповиной, то задача другая – породниться с ним, продолжить его, обновив. Тут есть над чем поработать! Заглядывая в загробный мир, совок видит, что и эта обитель может иметь научное обоснование. Наша Вселенная лишь один из маленьких островов, составляющих Сверхвселенную. Какой бы великой не казалась нашему сознанию наша Вселенная, она всего-навсего объем Хаббла с диаметром 8·10 в степени 26 метров, содержащий всего-навсего 10 в степени 118 частиц в пересчете на протоны. В шахматах число всех возможных позиций и то больше - 10 в степени 120. И за космическим горизонтом находится бесконечное количество таких объемов. В бесконечном пространстве и в бесконечном времени без начала и без конца, каким бы огромным не было число 10 в степени 118, как бы частицы ни перемешивались, какие бы квантовые состояния они ни приобретали, рано или поздно, исчерпав все возможные варианты, они начнут повторять комбинации. А это означает, что должен где-то и когда-то существовать объем Хаббла, идентичный нашему. А это означает, что мы уже были и делали то же самое, что мы делаем сейчас здесь. Это же означает, что мы и сейчас где-то есть еще и, возможно, проживаем другой вариант жизни. Это означает и то, что мы будем еще, и будем делать то же самое. Одно плохо, в научном загробном мире в отличии от религиозного загробного мира мы ничего не помним о себе прежних и ничего не знаем о себе других. В таком случае, может быть, Бог и есть наша память. И чем больше мы верим в Бога, тем доступнее нам эта память. А?
 
       Ну а если с другого конца о своей вере, то истинно говорю: не бывает напрасной человеческой жизни. Смысл жизни одного человека - в собственной жизни этого человека. Это не заклинание. Это ответ, который получили те, кто искал и нашел. Еще молодой Карамзин услышал от цюрихского проповедника Лафатера: "Бытие есть цель бытия. Чувство и радость бытия есть цель всего, что мы искать можем". Вне такого смысла жизни можно пытаться найти только сверхсмысл, да и то сообща. И так же набалованный человек в личной жизни ищет второе счастье дополнительно, забыв, что одно он уже получил - случайное счастье появиться в этом лучшем из миров. Сколько их, мнимых людей, прошло за гималаи лет над родным лоном мимо реального рая - несчастных неразогнувшихся эмбрионов, тенью от дыма, клубясь спинами, вопя как мимы! Завершая жизнь, произнеси спасибо, избранный помазанник, за дармовое специально для тебя штучное чудо - вдохнутый, увиденный, услышанный, осязаемо внятный и вкусный мир, необъятный как пышная материнская грудь с соском солнца. Сложи ему оду и на одре даже тогда, когда он оказался горьким, как горчица, и проклятым, как каторга, - suum cuique: каждому свое. Зато это был ты! Именно ты, а не кто-то другой. Твоё я – уникальный дар, преждевременный отказ от которого равносилен самой смерти. Мир, конечно, погибнет через 6 миллиардов лет, но именно ты-то успел пожить! Даже накладывая на себя руки, все равно благодари покорно, потому что эгоизм горя не уступает эгоизму счастья. Лишь сознание, живущее само по себе, может вообразить, что человеку на земле должно быть только хорошо. И разве тебе было только плохо? И разве ж может быть уж совсем плохо на земле, где "Камасутра" написана аж 2600 лет назад? Coito ergo sum. Вспомни хоть один свой кайф! И неужели ты ни разу не мечтал? Мечты - жизнь со скоростью мысли! Неужели ты ни разу не пел? Неужели и ты тоже ни разу не смеялся? Мало того, в юдоли скорби воскреси, как и ты хоть раз шел по вольному полю со, высоко над тобою трепещущим, как флажок, жаворонком о четырех крылах, заливающимся за десятерых, или как с лукошком углублялся в сумрачный лес, ополаскивая лицо у ласкового прозрачного ручья, вслушиваясь в шепелявый шум деревьев. Если тебе повезло - имел и ты свой заповедный уголок на Земле, приют, где тебя как щенок поджидало идиллическое настроение. Да и накувыркавшись в кутерьме, ты мог запрокинуть голову и наперекор захолустью узреть в бездонном небе голубую горошину, саму такую горемычную в своем одиночестве под черным оком космоса, утлый колобок, вкалывающий без компаса и без Колумба через мошкару галактик, глиняный горшок с горячей магмой, в коричневых морщинах гор с рокотом подземных кочегарок, от которых его тошнит землетрясениями. Шалый Теллус терпит шальной экипаж, копошащийся на его горбу, ибо без мыслящего тростника мир был бы еще более бессмысленным. Земля как может одаривает тебя. Всё, что названо на Земле, и сами слова вместе с тобою - принадлежат ей. Разве мало того, что она успевает тебе дать даже в ущерб себе? Все твои мечты исполнились - тебе осталось только опознать их в осуществленном. А если ты плачешь от горя, знай, и это очищающая радость страдания, катарсис, углубляющий твои познания, усовершенствующий тебя, и ловлю: различая горе, значит, ты уже познал, что есть негоре. Еще бы умереть на взлете, сказав: " И это хорошо". Конечно, я тоже трусливо испугаюсь перед смертью и впаду в отчаяние, буду барахтаться как Иван Ильич в своем бессилии спастись, раздавленный в ничтожество большим ужасом, улизнуть от жути которого можно лишь в смерть побыстрее, но я тороплюсь прежде поспеть послать свое спасибо. За всё, за смачное всё, вобравшее то, что я видел, и даже то, что только мог бы увидеть. "Да здравствует весь мир!" - воскликнул посредственный Николай Ростов. Ну и что, что и я дурак? Но я не слепой и не глухой, у меня целы руки-ноги, у меня были со мной родители и есть дети, у меня были закадычные товарищи, у меня была длинная любовь вдоволь, я работал с увлечением, мне нравилось жить там, где я родился, мне бывало тошно, скорбно, но и вдохновенно хорошо, я был подлым и благородным, я губил людей и спасал их, и через мое сердце посередке проходит зыбкая граница добра и зла. Я был частью мира, где перемешаны, перетасованы судьбы и языки, дружба и тяжба, кислород и никотин, водка и вода, калинка и реквием, петиты и аншлаги, горнее и дольнее, где доброе дело за мной как карточный долг. Ну и что, что у меня потолок, и мой заурядный мозг экранирован доспехами черепа? Было бы маленько, лишь бы дотумкать, что мало. Ум, учил Сухомлинский, воспитывается умом. Добавлю, своим умом. Не так ли толковать и Гераклита: "Психее присущ самовозрастающий логос"? Сколько надо ума для затравки, они не сказали, но зря напивался наш поэт Люкин из-за гложущей мысли, что умнее себя не будешь. Напиваться надо было по другой причине: не в нашей воле быть умнее других, а быть умнее себя прежнего можно. После окончания пьесы, образумившийся Митрофанушка стал директором Публичной библиотеки и возглавил Академию художеств. И в мой отсталый ум все-таки внили проникновенные образы. Какой был бы мрак, если бы я был самым умным человеком на земле! Я не придумал бы за Пабло Неруду сагу о великих простых вещах и, мчась за рулем, жил бы как ацтек без колеса. Я бы, от скуки не полистав рассказ Рольфа Эдберга о капле воды, окунаясь в свою Волгу, не увидел тут же покачивающиеся моря, пятнадцатиметровые валы и бриз, подметающий брызги с гладкого водного пола, и ливни, аспидные грозы, затрещины грома, тучи, как спелые сливы, и сухой грибной дождичек, блестящий как стрекоза, а после омовения - великолепные бесстыже-красивые цветы и свежую сочную зелень лесных далей, а в дебрях - совершенных нервных зверей, диких и пахучих, царственных и пугливых. А счастливая собака на охоте? А первобытный костер, танец оранжевых языков над сучочками, покрытыми пеплом, как инеем, завораживающий огонь, пьяного пламени пляска вприсядку, пожирающая оргия пожара, и вечный огонь камина, бесконечный рассказчик, сосед кабинетов с библиотеками, где за корешками книг клад слов, среди шелухи которых затаились колдовские сокровища: толчки индукций, молнии озарений, радуги ассоциаций. А за окном белый мех пышного снега, солнце как клякса, блеск лыжни. А вернувшись - аппетитная еда, вино по жилам. И надоевшую зиму оживит весна, вновь засинеет расточительной голубизной небесная купель, и лемех вспашет землю, потом придет лето с белыми ночами, как в летошнем году, как на следующий год - одинаковые и разные как синонимы, больше всего отличимые по лесенке детей. А чтобы появились дети, совокупятся розовый зев черного цветка и мужская свеча, восставшая из огарка, и из людей, вымогая последние силы, вытянут мёдную проволоку, обездвиживая полых двух полов. И опять ладони, которые черпали воду, цедили зерно, макались в нефть, просили милостыню, на этот раз подкинут голыша, который скоро превратится в сикающего и какающего ангела, а потом во вставшего на ноги человечка, маленького как модель. А сотворение мира продолжается, и он опять трещит проклюнутой изнутри яичной скорлупой, и распечатываются новые ДНК, и даже в множащихся могилах не прекращается способ существования белковых тел, где микроорганизмы добывают из трупов элементы, которые по цепочке дойдут до внучатого человека: тат твам аси, заимствуя священную формулу брахманов. И блоха не плоха, и каждая беспозвоночная букашка - друг человека, иначе сидеть бы ему по уши в своих экскрементах, которых, жилясь и натужась, рожает ровно по миллиону тонн каждые три дня. Еще Овидий сетовал, что иные люди щедро оставляют после себя на земле только горы говна. В Японии столицу в Эддо перенесли, потому что в Киото скопилось слишком много выгребных ям. Эх, если бы одни фекалии! Все труднее совершать круговорот среди дымной индустрии, в сером воздухе, воняющем серой, все тревожнее стучат тамтамы в глуши, отравленной пестицидами, смотрит молчаливый сфинкс на лунное безлюдье расползающихся песков, сменяют рукотворные кремли - тухлые рукотворные моря, на дне ночи разлитыми лужами черной туши - разлатые туши криминальных городов, качаются вместо сосен небоскребы, содрогается от атомных взрывов земной волчок, шум и грохот наращивают децибелы, так что у плеч гор, назойливый как муха, беззвучен самолет для оглохшей Земли. Да просто хлещет дешевая кровь, которую уж и Парижу не восстановить за одну ночь, ярость выискивает врагов, у виновного кровь - вода, разносит заразу бешеная ненависть, будто кто тащит в сторону, как анаша, а очередные национальные фюреры формируют фаланги для решающего реванша, и очередные кормчие с прожектором вместо глаз и с пятью указательными пальцами на правой руке начертывают прожекты новой вавилонской башни. Все больше людей решает, что легче не любить, чем любить, легче в себе вытравить доброту, чем жестокость, ненасытно впрягаясь в гонку на сколько кого хватит, запутавшись в неудержимой череде нескончаемых событий, мимоходом вбирая их в битое зеркало биллионов глаз. Как золото в глотку льется время, в одну сторону. Методично поджидает быть что-то еще за углом медленного часа. Не считает человек дни, как скряга, а провожает их оптом прочь, не запоминая в отдельности в прочной уверенности, что Завтра сулит вместо испорченного - новый день, непочатый. И в нетях не только то, что исчезло, как кладбище на месте стадиона с гипсовыми скульптурами или парка с танцплощадкой, но и живой соприкасающийся мир, анестезированный чувством розни и мизерностью чужих перипетий. Мудрено укротить прыткий человеческий норов притчей, что не только жизнь, но и частный день дается лишь один раз, как маленькая жизнь. Что остановить время можно, впустив в себя детское изумление, которое, позвенев колокольчиком, проводит тебя дальше в путь. Что матерински успокоить в состоянии одна память, даже сняв розовые очки. Хочу помнить всё! Чего не было, может и не быть, но всё, что было, с нами посегодня и пребудет вечно. В Экклезиасте записано даже: "Поколения уходят, поколения приходят. Восходит солнце, заходит солнце, но что было, то и будет, и что вершилось, то и вершится. И ничего нового нет под солнцем". А, кажется, Фолкнер сказал: "Нет никакого БЫЛО". Deus conservat omnia. Прошлое, настоящее, будущее – одинаково реальны. У ваххабитов прошлое это и есть настоящее, как ковер под ними во время молитвы. Не время проходит, а мы проходим через время. Проходим со своей памятью. Если я не прав, то жизнь действительно нелепая шутка, а история жизни - история Глупости. Но это уже не моя глупость. Моя появилась только 60 лет назад.
 
       В кайнозойскую эру шел 7442-ий год от сотворения мира по ранневизантийской хронологии, или одна тысяча девятьсот тридцать четвертый год по христианскому летосчислению. Пятнадцатого апреля вместо антракта разыгрывался воскресный акт человеческой комедии. Газеты сообщали, что случилось вчера. Свежие новости слушали по радио. Эфир находился на первой стадии освоения. В Москве выходит книга Минца "500-квт радиостанция". Появились приемники, тогда победно нареченные всеволновыми за свою способность ловить удаленные станции и на коротких волнах. У нас насаждалось проводное вещание. Динамические громкоговорители с твердобумажными рупорами, то бишь динамики, повиснут и на уличных столбах, помимо репродукторов в каждом доме. Немцы пошли другим путем - через домашние приемнички Volksempfanger с отфильтрованными дозволенными волнами. Этот опыт мы тоже переймем. В Германии наш опыт перенять не успели, хотя Гитлер и сделал втык министру пропаганды за отсутствие в стране проводного радио. Для жгучих новостей существовал телефон, но даже в США в 1934 году на всю страну приходилась единственная телефонная компания. Зародилось дальновидение. Первым нашим телезрителям мучаться с приемником Б-2 с диском Нипкова, по очереди заглядывая одним глазом в окуляр, за которым миниатюрная движущаяся картинка могла вдруг перевернуться набок или вверх тормашками, и тогда, согласно инструкции, выход был только в том, чтобы перекувырнуть телевизор, осадив изображение. Артисты в передающей студии красили губы в темно-зеленый цвет, чтобы при воплощении не остаться совсем без губ. Наш муромский земляк по Нижегородскому краю, переместившийся из Петербурга в Питтсбург и превратившись из Зворыкина в Zworykin, уже сделал знаменитый иконоскоп. Передающая трубка сказочная, как волшебное блюдце с яблоком, обернулась такой былью, что производство телепередатчиков сдерживалось лишь их нерентабельностью из-за ограничений Федеральной комиссии США по радиосвязи, запретившей показ рекламных телеобъявлений, считая, что телевидение должно служить исключительно научным целям. Такому решению мог бы позавидовать наш Верховный Совет, да его еще не было даже в первом созыве. Предвосхищая его восход, сенат США рассматривал законопроект Хью Лонга от Луизианы, согласно которому никто не должен был иметь право на получение годового дохода более миллиона долларов. Не одни мы, а весь мир болел социализмом! Плохой капитализм, вогнавший общество в затяжной разрушительный кризис, трещал по швам. Новый курс Рузвельта с оглядкой на советские пятилетки наметил государственное регулирование экономики. Признанный интеллектуал ХХ века Эрнст Юнгер, создавая образ Рабочего как символа коллективной судьбы человечества, посещал лекции «Общества по изучению советского планового хозяйства» в нашем посольстве в Германии. Ездивший в СССР учиться планированию, известный экономист Кейнс радел о регулируемом капитализме в Великобритании, где испуганная королева спрашивала одного лейбористского лидера, что они думают делать с династией, возглавив правительство из социалистов, четвертый пункт партийного устава которых, отредактированный еще в 1918 году, утверждал принцип общественной собственности на средства производства и обязывал их к политике национализаций. В 1934 году Ким Филби из идейных соображений начал работать на разведку СССР. Во Франции аферы Стависского, начинавшего с продажи "деревянных холодильников" в Африку и закончившего выпуском необеспеченных облигаций на сотни миллионов франков с подкупом газет, мэров, шефов полиции, министров, - показали все прелести буржуазного государства. Реакцией на судебный процесс по делу Стависского в 1934 году стало возникновение Народного фронта во Франции, едва не пришедшего к власти. Социалистическое антиклерикальное воспитание предусматривалось Конституцией Мексики, где к тому же в некоторых штатах, как например Таваско, разрушили все соборы и перестреляли всех священников. Наступали "красные тридцатые" годы. И словом «социализм» тогда людей не пугали, а приманивали. У Геббельса записано в дневнике: "Гитлер восхищен. Социализация означает превосходство народной идеи над индивидуальной. Это войдет в программу". Нацисты осенили себя красным партийным знаменем. В Германии приближающийся день 1 мая объявлен Государственным праздником: по приказу Министерства внутренних дел ни одно здание не должно было остаться неукрашенным. Рабочим, которые примут участие в демонстрации, будет выплачена зарплата за этот день. (Между прочим, двухдневные ноябрьские праздники в честь Октябрьской и Мюнхенской революций тоже пересеклись). Наши первомайские лозунги прямо провозглашали: "Да здравствует мировая социалистическая революция!", но этот клич звал пролетариев всех стран строго под знамена Коммунистического Интернационала. Главный стяг был покуда трехчленным: "Да здравствует великое непобедимое знамя Маркса-Энгельса-Ленина!" Лозунги не забыли трудящихся крестьян - ударникам колхозных полей и передовым единоличникам посылался привет, их призывали объединятся вместе с рабочими в боевую организацию Осовиахим, ибо, предупреждали в призыве под номером восемь, империалисты готовят новую бойню с нападением на СССР.
 
       Что правда, то правда. На земном шаре на самом деле пахло большой схваткой. Тогда социалист (если на то пошло) Махатма Ганди, приведя в движение целый субконтинент, преподавал живой урок: как добиваться целей путем уступок, превратив толстовскую проповедь непротивления злу насилием и возражения ей Павла Гайдебурова о желательности личного противления злу ненасилием - в массовое ненасильственное сопротивление злу. Только пренебрегая идеями индийского гения ХХ века, неисправимый мир использовал мирную передышку для подготовки войны, каждый подыскав противника. Франция, опасаясь соседа, закончила создание системы пограничных фортификационных сооружений протяженностью двести километров. Линию назвали в честь генерала Мажино, отвечавшего за строительство укреплений. Их можно было взорвать разве что атомной бомбой, но ее еще не было. Однако радиоактивность изучали во всю. Эрнест Резерфорд сделал тритий моим ровесником, а как раз в эти дни в Риме по коридорам университетской старой физической лаборатории на виа Панисперна, за обманчивой безмятежной тишиной парка с его пальмами и бамбуковыми рощами, молодо бегали к самодельному счетчику Гейгера, так что со столов, как бабочки, слетали бумажки, - бегали, торопясь измерить исчезающемалую наведенную радиоактивность, -"мальчуганы Карбино", ведомые главным бамбино со сверкающим молочным зубом Энрико Ферми, весело носившимся как лаборант в развевающимся рваном грязном халате, на одной сохранившейся пуговице. В пасхальные дни Оскар дАгостино приехал в Рим на каникулы из лаборатории Марии Кюри, где он стажировался по радиохимии. Обратным билетом в Париж он на этот раз не воспользовался. Ферми привлек его к своим опытам: когда бомбили уран нейтронами, образовались какие-то новые радиоактивные вещества. Как и Ферми, пока дошел до урана, облучал все подряд элементы в порядке возрастания атомного номера, так что в лавке химреактивов препараты рубидия и цезия им дали бесплатно, потому что их никто не спрашивал 15 лет со дня приобретения магазином, так и дАгостино, двигаясь от элемента к элементу в обратном направлении, пунктуально и корректно доказывал, что новые радиоактивные вещества на сих не похожи. Он добрался до свинца, до бария было еще далековато. Желание быстрее застолбить открытие подтолкнуло их объявить, что получены трансурановые элементы. Так именно в эти апрельские 1934 года денечки мир прошел мимо первого экспериментального разрушения урана. Пелена застила глаза не только Ферми - и Эйнштейн Резерфорд Кюри Бор Планк пока понимали сложный атом по-гречески: неделимый. "Какая-то" Ида Нодак пискнула, что Ферми, возможно, расколол атом урана на две половинки, однако все вежливо промолчали, а Отто Ган, которому позже достанется Нобелевская премия за расщепление урана, тогда передал ей совет не вякать на эту тему, чтобы не стать посмешищем среди ученых. Вот и пойми после этого, кто умный, а кто дурак! Впрочем, пелена действительно существовала в виде тонкого фильтра из алюминиевой фольги толщиною в три мила, который стушевал результаты опытов. Когда пара ученых, повторяя опыты Ферми (а их дублировали почти во всех физических лабораториях), забыли применить фильтр, выпустив всплеск лучистой энергии на регистрирующий прибор, то они заменили осциллограф, который «коротил», и, вернувшись к опыту, тут уж не забыли о фильтре. Скорее всего это легенда: кто-то без фамилий, когда-то без даты, где-то в Швейцарии. Но как бы повернулась История в эти дни, если бы в итоге джина в бутылке нашли на несколько лет раньше, и неизвестно кто первым выпустил бы его на волю. По поводу опытов Ферми и в таком виде - пресса Муссолини подняла трезвон о культурных завоеваниях фашизма, об огромном вкладе итальянских ученых в физику, который еще раз доказывает, что Италия при фашистском строе снова выступает в своей давнишней роли учителя человечества и представляет ведущую силу во всех областях... Коль в такой цивилизованной стране можно было захлебываться от преувеличений, так ли уж нелепо, что на другом конце Европы советские газеты 15 апреля 1934 года превращали гибель парохода в триумф нового строя максимгорьковскими аккордами радости через тернии: "Только в Союзе социалистических советов возможны такие блестящие победы революционно-организованной энергии людей над стихиями природы. Только у нас, где начата и неутомимо ведется борьба за освобождение трудового человека...". Пришлось выручать бедствующий экипаж судна, специально построенного на датской верфи для доказательства возможности прохождения без ледокола от Мурманска до Владивостока по Северному морскому пути за одну навигацию, и раздавленного льдами в конце первого же рейса. Но с "Челюскина" спасли почти всех. Погибли трое. Об одном из них до сих пор напоминает спрятавшийся в нашем неокапиталистическом городе недалеко от острога на площади Свободы - крохотный, зажатый новостройками, ветхий переулок имени завхоза Б. Г. Могилевича, чей дом долго стоял цел там до недавнего времени. Летчикам, спасшим челюскинцев, плюс к ордену Ленина, первым были присвоены звания Героев Советского Союза, - награда, придуманная в эти же дни (орденом Ленина и Золотой Звездой Героя награждали двумя отдельными указами). Они и были героями: на маломощных самолетах в непогоду, часто вслепую, пролететь тысячи километров, найти в белой мгле дрейфующую льдину, сесть на нее, потом взлететь с неимоверным грузом и без потерь добраться до материка. Если не врут, людей привязывали даже к крыльям самолетов, если их не удавалось втиснуть в маленькие кабинки. Летчиков полюбили. В летчиков влюблялись. В школе на уроках русского языка при изучении букв и звуков учеников просили написать в алфавитном порядке (с учетом второй буквы у фамилии) список летчиков-героев: кто больше напишет. Юлий Райзман снимал фильм "Летчики". В летчики шли гужом: " Даешь Качу!" (так называли Первую Военную краснознаменную школу пилотов им. Мясникова). Летчик появился на синих ассигнациях, достоинством 5 рублей. Именно такой, со сложенным запасным парашютом на груди, свалился мне на голову с неба, подтягивая облако за стропы, на Мызинском аэродроме, куда меня, маленького мальчика, привез отец на воздушный праздник.
 
       Вот космонавтов тогда не было. Но в деревне Клужино уже голосил в колыбели месячный Гагарин. Ходил по земле штата Огайо, заглядываясь на самолеты, мальчик Нейл Армстронг, который через два года в шестилетнем возрасте будет получать платные уроки пилотажа за 9 долларов в час, сам зарабатывая деньги перевозкой, за 40 центов в час, ящиков с медикаментами в аптеку: в сумме 22 часа работы и, сглатывая слюну, ни одного мороженого, чтобы час посидеть за штурвалом! Удивительно ли, что именно этот человек, чудом и волей миновав гибель в подбитом самолете под корейским небом, первым из людей ступит на загадочную Луну, оставив там следы в Море Спокойствия? Только Парки знают (а, может, лишь одна из них - Лахесис), не погибли ли, небена мать, в том корейском небе неведомые другой первый космонавт и другой первый лунатик, о которых мы не распинаемся поведать. Например, листаем биологов: Догель, Павловский, Скрябин... Да, великие, да, заложили основы, но неужели только пристрастный земляк чувствует зияние перед троицей? Для Александра Ульянова Лахесис вытянула нить "блестящий зоолог", а Атропос оборвала ее, едва он написал золотоносную студенческую работу "Об органах сегментарных и половых пресноводных Annulata".
 
       Или все-таки выжили те, кому только и предназначалось? Как выжил на колымском прииске Мальдяк после удара лопатой по уникальному черепу тот, чьи ракеты будут возносить в космос, и кто в эти додни 1934 года уже замахнулся на стратосферу. В Москве, где в ночь на 15 апреля 1934 года рабочие «Мосразбортреста» начали крушить тяжелыми кувалдами белокаменный декор Сухаревой башни, исчезнувшей через месяц, в Москве, которая смеялась, - Григорий Мормоненко монтировал кинокомедию "Веселые ребята", в той Москве, которую в это время впитывал Булгаков, заканчивая к сентябрю писать "Мастера и Маргариту", в той булыжной Москве, которой уже нет, в Москве еще с Воробьевыми горами и без метро, с трамваем по Красной площади, визг и скрип которого разносились по всей стране по радио вместе с полночным боем часов Спасской башни, с Охотным рядом, перегороженным строительным забором, за которым воздвигалось огромное правительственное здание, но в Москве с тихими заводями даже в Центре, как Спиридоньевская улица, где отрок Андрюша Сахаров готовился экстерном за шестой класс, радуясь каждой редкой машине за окном, чтобы отвлечься, но и в Москве ошарашивающей провинциалов несмолкаемым бибиканием авто, среди которых все чаще мелькали маруси, Москве переполненной толпами пешеходов в перелицованных пальто и топорщащихся пиджаках Москвошвея, в Москве, где в 1934 году только еще созданы ВАК и первые диссертационные советы, а до этого "профессором" был тот, кто просто преподавал в вузе, в Москве — большой деревне с первым в мире ракетным институтом, точнее Реактивным научно-исследовательским институтом (кстати, организованным при содействии Осовиахима), а сметливый и хваткий 27-летний Королев уже зам директора этого института и дивизионный инженер с двумя в петлице ромбами, а не шпалами: молодой генерал минувших лет с фантастическими замыслами, к сожалению, временно сорванными доносами маячившего за его спиной выпускника Военно-воздушной академии, с революционным энтузиазмом рвущегося в первые ряды настырного Костикова (не путать с автором эпиграфа - речь об Андрее Григорьевиче, как написали в некрологе на его скоропостижную кончину - "выдающимся советском ученом-конструкторе, Герое Социалистического Труда, лауреате Сталинской премии первой степени, генерал-майоре инженерно-авиационной службы, члене-корреспонденте Академии Наук СССР", в честь каких заслуг — скрытная закавыченная "Правда" от 8 декабря 1950 года не разглашает, но полнее об «авторе» катюш рассказывалось в фондах музея славы Киевского высшего военно-инженерного Краснознаменного училища связи имени Калинина, где он долго служил примером для подражания молодым офицерам). Тьфу, всю прозу ритмическую испортил протокольными подробностями! Вычеркнуть бы, да как не сказать, что в чертогах секретности множатся чары лжеума, там же за вычурными регалиями голого короля - муки гордыни, эго Яго, обиды ябеды. Какие ценности исповедовал, вырабатывая свою стратегию, изнервничавшийся, скончавшийся на 52-ом году жизни, и правда, один из "основоположников славной плеяды советских ученых" - соавторов всех своих сотрудников, даже если этих сотрудников члены-корреспонденты донесениями не убирали с дороги в застенки, а только умаляли в мальчиков, вызывая на ковер в свои массивные кабинеты? Для объективности буде сказать, описывая жизнь в планетарном масштабе, и здесь нет оригинального советского изобретения, и на Западе маститые ученые считают умы сотрудников своею собственностью, к тому же как раз в это время по партийному признаку рентгеновские лучи переименовываются в ленардовские. Чур! Не сбился ли я, разбираясь с умными, приплетая к истории ума — историю нравственности? Однако и чисто по уму в замене на Костикова опять задержка минимум на два года. И неуместная надежда: а так ли мы встретили бы 1941, будь у нас ракетное оружие вместо 107-миллиметровых пушек времен гражданской войны? До сих пор горько, будто еще сейчас можно что-то изменить! Да только тянется здесь такой длинный перечень, что впору всю историю перекраивать, и самое идеальное, если бы в сослагательной истории не было ни войн, ни революций. Увы, тогда и нас не было бы, потому что на моем месте сидел бы совсем другой человек, который сейчас писал бы: ах, как медленно без революций!
 
       Вернемся-ка к той жизни в апреле 1934 года со своими ребусами и без катаклизмов. Вот, в Лондоне, в Бактериологическом институте (Паддингтон, больница Сент-Мэри), в маленькой лаборатории, притулившейся у лестницы, пред столом стоит с сигаретой, прилипшей к нижней губе, голубоглазый человек, с носом перебитым как у боксера. Без положенного рабочего халата, зато в костюме с бабочкой, будто он собрался в театр или на раут, он пристально рассматривает стеклянные плошки, где на питательной среде цветные колонии бактерий сложили причудливые изображения, похожие - одно на "балерину, делающую па", другое - на "мать с ребенком". Подумав, он вдруг принимается рисовать на фильтровальной бумаге английский флаг, чтобы потом, пропитав её агаром и засеев бактериальными культурами подходящего колера, получить невиданный вид искусства - живопись окрашенными микробами, шедевр которого с Юнион Джек будет красоваться у него в рамке на стене. С шотландской невозмутимостью, с улыбкой Джоконды молча восприняв обидные слова друга-соперника о том, что он идиот, Александер Флеминг - тогда одинешенький в мире твердо уверен в том, что им пять лет назад сделано открытие, которое спасет миллионы жизней, и которое он не в силах протолкнуть, даже отказавшись от патента. И истории потребуется еще пять лет закручиваться по спирали, как волюте, чтобы поставить пенициллин в центр внимания молодых ученых, доказавших, что Флеминг был прав, правда, считавших самого вдохновителя уже покойным, пока тот не явился перед ними во плоти, живой и здоровый. Нобелевскую премию они разделили на троих, но всемирная слава первооткрывателя осталась за Флемингом. Английская королева возвела его в дворянское достоинство. Знают его и у нас, только вот новорусские энциклопедические словари никак не разберутся с его именем, может быть, после того, как в 1957 Зинаида Ермольева, автор нашего отечественного чистейшего пенициллина, назвала мемориальную статью "Александр Флеминг".
 
       А тогда, в апреле 1934, люди мрут от гнойных осложнений и дохнут, задыхаясь от банальных пневмоний, не щадивших ни английских королей ни парижских клошаров. Только что заболел изобретатель синтетического каучука Сергей Лебедев. У него не распознали сыпной тиф. Сейчас врачи наобум назначили бы антибиотик, и тем возможно спасли бы его. Но тогда академику Лебедеву осталось жить полмесяца. Особенно страдали самые молодые и самые старые. Треть людей на Земле умирала до 20 лет, в основном за счет детской смертности. Может быть, на неё рассчитывал Ирод, не разыскивая маленьких Горбачева и Ельцина, хотя стражники прошли близко: в апреле 1934 года на Казмашстрое был арестован сын кулака Николай Игнатьевич Ельцин. Ликвидировав кулаков как класс, победители в начале 1934 года собрались на съезд, после которого, блюдя букву революционного закона, не остывшие от гражданской войны костиковы с навыком, возведя курок и приставив дуло, делать дырки в голове, - занялись разборкой с перераспределением власти. Выдерживая экзамен на шибболет, все-таки на раскатистую букву отличался Сергей КостРиков, сирота из Уржума, прославившийся как Киров. Делать сколок с 1934 года и не упомянуть о его убийстве - можно лишь зажмурившись. Никаких новых фактов мною не раздобыто, жевать жвачку стыдно - нет у меня ответа на вопрос, как было организовано переломное покушение, вогнавшее страну в истерику. Остается гадать вместе со всеми в диапазоне: от бузотера, случайно ставшего историческим киллером, Лени Николаева, не нашедшего правды в Смольном, где к тому же его жена стала пропадать по вечерам допоздна, - и до ликвидации весьма продвинувшегося соперника конкурентами, сообразившими, что самое время без заказа избавиться от Кирыча подвернувшимися чужими руками. Под любую версию можно просеять уцелевшие факты, тем более что основных документов не найти, а исполнители пропали. В этом отношении прошлое здорово напоминает будущее своей многовариантностью поведения неизвестных рядовых участников истории. Так и в данном случае намеки теперь следует искать уже в жизни неприметных людей, в пепле подспудной истории никому не ведомых судеб, у косвенных свидетелей, которые не уничтожены, а затеряны в толще осевшего времени, только бы они оставили достоверные строки, не постеснявшись написать о себе, о родственнике, о сослуживце, о соседе или попутчике, о шапочном знакомом. Так, например, оставлена запись об аресте весною 1934 года Бориса Столпакова с Ленфильма, со тремя товарищами, которым инкриминировали подготовку убийства Кирова, о чем они скорее всего и не помышляли. Их немедля после ареста тут же увезли в Москву, будто в Питере некому было раскрутить дело, - и быстренько расстреляли, когда еще Киров был жив-здоров, вернувшись из командировки на уборочную в Сибири и Казахстане. Что за репетиция? Уж больно похоже на внедрение мнения, что выстрелы, которые прозвучат 1 декабря, готовились де давно. А все равно не раньше того дня, когда верноподданный Киров пришел к Кобе доложить, что товарищи предложили ему возглавить партию. Скорее немного позднее, если прибавить времени по наитию на возможную мимолетную панику. Такую же, какая была у Гитлера, покатавшегося по полу, кусая новую вегетарианскую пищу - напольный ковер, в припадке истерии от известия, что партайгеноссе Грегор Штрассер полез вперед него, тоже сообщив ему, что занял пост вице-канцлера в правительстве, куда Гитлера не ввели. Смертный приговор Штрассеру был приведен в исполнение в ночь длинных ножей 30 июня того же 1934 года. Еще одна аналогия века-волкодава, ущербного урода без поколений, уготованных на заклание.
 
       Естественной смертью успевали умереть ставшие ненужными геронты, которые, устав, сами покидали сцену - засыпали вечным сном со спокойными лицами, закрывали глаза те, кто жил еще при свечах, путешествовал в дилижансах, мылся в кадушках, считал на счетах, помнил парусный флот и гусиные перья для письма, бывшие крепостные и рабы, коммунары и народники, дотянувшие до 30-ых годов не своего века, вроде 90-летней бабушки русских революций Екатерины Константиновны Брешко-Брешковской, утомившейся призывать к террору, или 98-летней Ханны Бэрджесс, наконец расставшейся навсегда с прядью волос своего деда поэта лорда Байрона. Но время побежало быстрее. В швейцарском санатории чахла от новой, лучевой, болезни Мария Кюри, тогда как оба ее солаурета по Нобелевской премии за открытие озарившей ХХ век радиоактивности - розно уже погибли под колесами, нет, отнюдь не автомобилей, а еще лошадиных повозок. "Какая нелепость!" - записал в дневник Пьер Кюри накануне своей гибели о том, что приставшая к нему на парижской улице цыганка предсказала ему гибель от экипажа. Ша, хватит о мертвых - сколько еще живых бурлит на вращающихся подмостках Theatrum Mundi! Население-то планеты увеличивалось. И всем находилось место не только на погостах, но и поверх земли, где даже нищие натирали своим задом на облюбованном пятачке приватизированную географическую ямку на земном шаре. Множились и ширились города, тесными становились улицы и пляжи. Толпились в залах на званых вечерах. В пестрой многоликой массовке сейчас легко разглядеть, что "кольца, гетры, шейные платки, клапаны, галстуки, булавки, часики, кашне, безделушки, пенсне, монокли, очки, цепочки" - это не аксессуары повесы, а сам Стравинский, один из считанных гениев века, у которого даже ботинки скрипели в такт музыке, когда он, дирижируя, вскидывал руками. Однако через 60 лет внимание с неподвластным любопытством пуще разыскивает тех, кто там пишет в стол, обивает пороги патентных бюро или доказывает, что мазня - живопись, додекафония - музыка, а гены - не выдумка, и ехидно освещает лучиком их умных разносных критиков, со временем спрятавшихся в тень, скромно улизнув от оваций в виде звонких увесистых оплеух будущего. В 1934 году Алан Тьюринг окончил Кингз-колледж Кембриджского университета. Позднее судебное преследование за откровенный гомосексуализм прервали научную карьеру да и саму жизнь автора виртуальной “машины Тьюринга”, без которой не было бы у нас сейчас ни персональных компьютеров ни Интернет. Может быть и здесь вышла задержка?
 
       Всего и не разузнаешь. Все-таки помнят меньше, чем было. В истории та жизнь останется не такой, какой она мельтешила, а такой, какой ее забальзамирует сказанное о ней. От 1934 года, например, кочует по занимательным страницам журналов самая крупная до сих пор жемчужина весом 6,35 кг и размером 24см на 12см, а филиппинца, выловившего её, как не было, кроме как во фразе "апрель - сезон ловли жемчуга туземцами". Сколько их безымянных, но живых и конкретных остались в истории как безликий кашель в записи на пластинку хоральной прелюдии Соль минор Баха в исполнении Браудо в Московской консерватории. Пишите-ка, друзья, всё сами и побольше! Если мир бессмысленнен без человека, то и жизнь одного человека бессмысленна без другого человека, знающего о тебе. Шапку-невидимку снять с себя можешь ты сам. Твой мозг может творить - ведь все свои сны ты сочиняешь сам! Пиши как угодно коряво, пусть никудышно, - если есть что за душой, не может быть чтобы не нашелся архивариус, который раскопает, дочитает и передаст следующему. Дошла же до нас одна книжица Ницше (1У часть «Так говорил Заратустра»), отпечатанная в количестве 40 экземпляров, из которых 7 он распространил среди друзей, а 33 остались в стопке среди бумажных залежей. А у первой книги Дос Пассоса и тираж был приличный, только вот раскупили всего 60 экземпляров. В конце концов, самое успокоительное для человека - высказаться и хорошо бы быть упомянутым. В молекулярной смеси гомункулов, если уметь навести фокус, интересен каждый на земле, сколько бы их там ни было. Не все достойны похвалы, но все достойны памяти. Недаром ирландский бар "Рози О'Грэди'c" увековечил в своем названии красивую жертву общественного темперамента. Говорят, в модерновой Северной Каролине по берегу Трента из Нью-Берна в поселок Поллоксвилл есть дорога, которая непонятно называется Мадам-Мор-Лейн. Оказывается, в честь содержательницы когда-то знаменитого борделя в забытые времена. Что было, то было. В нашем городе есть улица имени Надежды Сусловой, названная в честь нашей землячки, первой женщины-врача в России, но зарабатывавшей себе на образование в Швейцарии проституцией. А вот на аукционе продана полувековая сорочка, пропитанная кровью весною 1934 года - именно тогда полиция обложила последний раз Бонни и Клайда, на рубашку которого и раскошелился на 85 тысяч долларов один владелец казино из Лас-Вегаса. Чтобы они там ни делали, лишь бы составляли саму жизнь, не пропуская дней, как спящая тогда 12-ый год и еще не проснувшаяся Аугуста Ланггарт. Овны, поди, отмечали дни рождения. Анна Ахматова 15 апреля в день 50-летия Николая Гумилева мысленно позовет супруга на ужин. Чарли Чаплин считал, что он родился 16 апреля. Недавно разыскали в архивах, что он ошибался, укоротив свою паспортную жизнь на один день. Но он не ошибался в том, что ему надлежит родиться еще один раз — заканчивалось немое кино. В тот день в объявлениях "Горьковской коммуны" подчеркивалось: в ЗВУКОВОМ кинотеатре "Палас" с 22 апреля "Первая любовь".
 
       Да, люди способны рождаться неоднократно. Пикассо уже несколько раз обновлял искусство, а впереди будет еще "Разрушение Герники", в которой сбудутся как предчувствия детские воспоминания о землетрясении в МАлаге, обернувшиеся испанской гражданской войной, зачин которой уже в 1934 году заложили шахтеры Астурии. Новые роды могли и не разрешиться. Эйнштейн так и не создал единую теорию поля, чувствуя и понимая ее нутром великого физика, в котором без Милевы Марич малость не хватило математика. Известный как киноактер, непостриженный как бог Саваоф, с хитрым лицом человека, сумевшего всех обмануть, но готового уступить, убегавший частенько через ту сомнительную дыру на небосклоне, в которую на средневековой гравюре любознательный только голову просунул сквозь небесные сферы, а он чтобы в ботинках на босу ногу погулять в Эмпиреях, где не нужны ни Начало, ни Конец, и где Времени вообще нет, вдали от людей, которых вполне устраивало время на их ручных часах, - а все-таки и он простой смертный, со своей прямой кишкой. Бедный Альбертик, которому так хотелось услышать, что он еще и виртуозный скрипач, и никто не догадался авторитетно польстить ему на сей счет. Но что поделаешь? Упоение при исполнении музыки и искусство музыкального исполнения - не одно и то же, а в музыке разбиралось гораздо больше людей, чем в теории относительности. Он проживал уже в США. Тогда еще не избылось у нас другое название - САСШ, Североамериканские Соединенные Штаты. Туда в 1934 году возвращались Эрнест Хемингуэй и Марлен Дитрих, знакомство которых на борту океанского лайнера "Ille de France" обернулось эпистолярным романом. На корабле многодневный путь (5-7 суток) лежал через водную гладь далеко в Новый свет - авиарейсов через Атлантику еще не было. Люди потянулись из тревожной Европы в Америку. Наплыв туда не иссякал. И ехали туда не одни эйнштейны, а и простолюдины, не по последней причине и потому, что США, может быть, единственная страна на земном шаре, где с уважением относятся к глупости. Впрочем, и из Америки ехали в Европу. Если не по делам, то поглазеть или гульнуть. Чтобы было чего новенького посмотреть в Шотландии, туда как раз в эти дни неутомимый шутник кинорежиссер Люк Уезерелл переправлял тяжелый чемодан с макетом чудовища, киль которого был сделан из свинца для придания устойчивости. По просьбе инициатора, эту морскую змею и "увидел" 19 апреля 1934 года полковник-медик Роберт Уилсон. Четыре фотографические пластинки с изображением мифического животного, обитающего в озере Лох-Несс, породили сенсацию, пережившую ее создателей. Что же касается "гульнуть", то пожить в "Европе между двух войн" можно было пока еще весело. В подвалах ждало выдержанное вино. Женщины были красивы, если не замечать всяких женщин. Они уже опробовали духи Шанель N 5, короткую стрижку, короткую юбку, мужские брюки. В 1934 году женщины впервые натянули на свои ноги нейлоновые чулки. Сексуальной революции еще не было, но 14-летняя аргентинская девочка уже напела мелодию со словами «Обними меня крепче», став безымянным автором знаменитой «Бесамо мучо», а в Римини толстый подросток по фамилии Феллини, надрываясь, тащил вертикально в руках в угол магазина на мешки, едва приподняв, кассиршу, огромную бабу в мохеровом свитере, и именно в 1934 в Париже издали скандальный "Тропик рака" Генри Миллера. А уж делать детей и вовсе всегда и везде умели. Особенно хорошо получалось в 200-миллионнопенисном Китае. И если у бракосочетавшихся в 1934 году Сальваторе Дали и Галы Дьяконовой детей не получилось, зато 1934-ому принадлежит непобитый рекорд — рождение 5 однояйцовых близнецов в Канаде. В Японии день рождения - день зачатия, и замыкая звено в цепочке от умерших в этот день - до тех, кто родится в середине января 1935 года, как Элвис Пресли, одинокий близнец (брата-двойняшку он при родах задушил своей пуповиной), Овны не только отмечали свои дни рождения, но и, дождавшись звездного часа, появлялись на свет.
 
       На 56-ом градусе 20 минуте северной широты и ровно 44-ом градусе восточной долготы, в городе Горьком, бывшем и будущем Нижнем Новгороде, на Варварке, переименованной в честь еще одной живой революционной бабушки Веры Фигнер, в роддоме, переделанном из женской богадельни, с купола которой долго проглядывали ангелы-хранители, с палатами где еще печки растапливали поленьями - в тот день Антипасхи, в Фомино воскресенье, около часа по Гринвичу у меня начались крупные неприятности: из теплой ванны, удобной утробы, немного тесной, но мягкой и уютной, меня выгнала неведомая сила, чавкнула на выходе, промчала мимо утесов материнских чресл, шлепнула на твердую столешницу, ослепила ярким светом, схватила холодными руками, испугала гулливерами в белых халатах, ходившими по потолку вниз головой, разверзла обалденный мир, оглушив моим же криком новорожденного перед ужасом жизни...
       Глупее я не был: tabula rasa!
 
 
 1994, Н-Новгород

 (смотреть продолжение).