ТРИ ГОРЯЩИЕ ГРУШИ
Уже после обеда в блиндаж прибежал вестовой от майора Крупикова и приказал ехать в лес. Там застряло два грузовика со снарядами, а наступление со дня на день обещалось. Срочно нужно выручать. Лесом грузовики послали, чтобы уберечь от вражеской авиации, думали, что уже подсохли дороги, но не учли лесные особенности. Там и летом лужи есть не просыхающие, про весну и говорить нечего. Только командиры себя умнее всех считают, не спросили, сразу приказали. А могли бы и спросить совета у Егорыча, местного уроженца, который знает здешние края, как свои четыре пальца.
Мизинцы на обоих руках потерял он в неизвестных сражениях, о которых умалчивал, как его не расспрашивали. Хоть в остальном разговорчивый был мужик, про те же грузовики сразу предрёк, что застрянут. Но пред командирские очи идти побоялся, знал по опыту жизни своей тяжкой, что перед начальством вид нужно иметь готовный и придурковатый, всякий намёк на ум скрывая. А то обидятся и такое устроят, что мало не покажется. В блиндаже про застревание сказал и успокоился.
На следующий день прибежал вестовой и приказал ехать. Приказал Ване Косому, парню смышлёному, но очень шальному, за что и сиживал часто на губе. Вася для куражу попререкался, но стал собираться, хоть и обидно было, что его, боевого танкиста, посылают грузовики из грязи вытаскивать. Унижают. Как подорвался Косой на мине, так и перестали его уважать. Хотя он то и не виноват. Бой был, разгорячился, попёр полем, хоть и предупреждали о минах. Метров через сто взлетел. Потом все говорили, что дуракам везёт. Только перевернуло машину и брюхо вспороло, а экипаж чудом жив остался, сам Ванька-механик парой синяков отделался. Такое редко бывает, со всего полка народ сбегался смотреть.
Жить Косой остался и даже под суд не отдали, но уважение к нему потеряли. В новой машине отказали, подлатали старую и езди. Только в старой то жизни уже нет. Ездит медленно, брони внизу почти нет, банка консервная, а не танк. Поэтому в наступления его не брали, больше для обороны использовали да как тягач. Все шутили, что из славных танкистских войск перешёл Ваня в презираемую артиллерию. Пусть и самоходную, это дело только усугубляет. Ванька виду не подавал, что обижается, но зубами скрежетал сильно, а по ночам снилось, как ездит он на новом танке и громит фашиста. Лучше других. Он ведь и был лучший механик в полку да горяч излишне. Горячесть эта была не просто так, а от папаши происходила покойного, который из-за неё по тюрьмам скитался и там же загнулся. Сдержаться не мог, сразу выплёскивался, такому жить трудно. Вот и мучался наследственно Ваня. Вместо наступлений, боёв и наград получал чуть ли не земляные работы. Беда одна. Завёл машину, которую теперь не любил за калечность, уж собрался ехать, когда дядя Егор тоже в путь попросился.
-Я же местный, все дороги знаю.
-И так не заблужусь!
-Посмотреть мне на родные края охота.
Дед был хороший, старательно работал смазчиком, шуток не шутил, водки не пил, в любимчиках не числился.
-Залази!
Двинули в путь, километров отъехали, как на дороге лейтенантик обнаружился. Пехота. Руками замахал, остановиться просил. Ваня останавливаться не захотел, несколько обозлён был на весь офицерский состав, потому газку прибавил. Но вместо увеличения скорости, танк вдруг закрутился на месте, как придурковатый. Еле смог его Ваня укротить. Двигатель утишил и сразу полез из машины, смотреть, что с лейтенантом сталось. Разные нехорошие мысли в голову лезли. Убийство офицера, это ж верная тюрьма и надолго. Беда. Но оббежал танк, бездыханного и растерзанного тела не обнаружил. Испугался, что видения преследуют. По видениям у него дед был. Долго чудил, а потом сказал, что стал птицей, взобрался на высокий приречный утёс и сиганул вниз. Одни говорили, что улетел, другие, что камнем в воду, но тела не нашли. Всё село искало, до белой пены реку баграми истыкали, любили деда за незлобивый нрав и приятный голос, но не нашли. Вспомнил деда Ваня и тяжело вздохнул.
-Ну ты парень и фрукт!
Дёрнулся, обернулся Косой, стоит перед ним тот лейтенантик, целый и невредимый, только в грязи весь.
-Чуть ведь не задавил! Как я ухитрился в канаву сигануть и сам не знаю!
-Я ж не специально, гусеницы старые, траки разбитые, слетели и закрутило танк. Уж извини.
-Ладно, всякое бывает. Жив остался и ладно. Вы куда едите то?
-В лес, там два грузовика застряло, будем вытаскивать.
-В какой лес то?
-Не знаю даже. Егорыч, в какой лес направляемся? Егорыч! Чего это не отзывается?
Полез в машину и обнаружил там бессознательного смазчика. Вытянул, водой из ближней лужи окропил, старался на разбитый лоб не плескать, чтоб заражения не случилось. Скоро матернулся Егорыч и открыл глаза.
-Жив?
-Ну и водило же ты, ……..Не дают тебе машины новой и правильно делают!
-Я то причём! Гусеницы раздолбанные, спадают сами по себе.
Егорыч был не скандальный, быстро утих и стал лоб заматывать.
-Так поедите вы или нет?
-Поедем, сейчас сделаю всё и поедем.
-Куда едите?
-В Черный лес, там грузовики наши застряли.
-Марьевка не в ту сторону?
-В ту, только не доезжая туда вёрст десять.
-Мужики, подвезёте?
-А чего там тебе делать?
-Невеста там у меня должна жить. В начале войны уехала туда к тётке и больше ни слуху, ни духу. Еду разузнать, что к чему.
-Как же тебя из части отпустили?
-На хорошем я счету и командира из-под огня вытащил. Дали мне три дня на все дела, а потом наступление будет.
-Через три дня?
-Через три дня возвращаться мне в часть, а наступление неизвестно когда будет.
-Скоро.
-Скоро. Так подвезёте?
-Подвезём, не на себе же.
Втроем кое-как гусеницу одели и загудели. Рассчитывали через реку понтонным мостом переехать, но его немец разбомбил незадолго, ещё угли дымились от сапёрного лагеря. Пришлось крюк делать большой и бродом перебираться. Застряли, но помогли танкисты из другого полка. Вытащили.
-Ваня, как же будем грузовики тащить, если сами грузнем?
-Как получиться, так и будем.
-Беда, беда.
Когда к лесу подъехали, уже темнеть стало. В лесу и совсем темно.
-Это и есть Чёрный лес?
-Нет, это Злодеевский, Черный дальше будет.
-Почему Злодеевский? Разбойники раньше жили?
-Нет, тут село недалеко, Злодеевка называется, по нему и лес.
-А село почему так?
-Всегда там жульё разное жило ещё и колдунов достаточно. Ничем их взять не могли, пока не прислали полк кавалерии, окружили село и вывезли в Сибирь людей, а дома порушили, чтоб вычистить всё злодейство.
-Вы местный, что знаете так хорошо?
-Местный, долго тут жил, незадолго перед войной на Сахалин подался, теперь вот вернулся.
-Егорыч, развилка впереди, куда сворачивать?
-Левее бери.
-Совсем левее или на среднюю?
-Две дороги должно быть.
-Три.
-Притормози.
Егорыч вылез, долго осматривался.
-Чудеса да и только, чепуха времени прошло, а уже дорога лишняя появилась. Было две, а стало три. Ладно, езжай по самой левой, кажись она правильная.
Хлопнул люком.
-Вот чудеса! Успели третью дорогу протоптать!
-Долго ещё ехать?
-Часок где-то. А потом тебе идти придётся.
-Волки тут есть?
-Волков нет, хуже есть.
-Медведи?
-Ещё хуже, нечистая сила.
-Егорыч, не разводи тут контры. Боец Красной Армии, а про такое лепишь!
-Что знаю, то и леплю.
-Откуда знаешь?
-Воевал я здесь?
-С бабами что ли?
-Дурак ты, Ванька! Я тут с белыми воевал.
-Как с белыми?
-А так. И на первой мировой воевал, немца правда не видел, зато австрияков предостаточно. Потом посыпалось всё, наш полк домой поехал. По дороге остановили нас комиссары, просветили насчёт всемирного равенства и счастья, рассказали, что нельзя по домам расходиться пока не добита гидра империализма. Мы все согласились, очень уж счастья хотелось. Построили нас и отправили контру бить. Сначала трудно было, отступать приходилось и многие шептаться начали, что против власти не попрёшь. Но потом полегчало и стали побеждать, гнать врага за самые пределы родной земли и далее. Чтоб вражеское семя в тылу не взросло, стали леса чистить. Здесь банда атамана Ковди вышивала. Ловили комсомольцев, учителей, муки им устраивали, девок портили и прочие безобразия. Дали мы им хорошо, загнали и лес и стали добивать.
-Вот невезуха!
-Чего, Вань?
-Фара потухла.
-Может грязью залепило?
-Гляну сейчас.
Прилез матерящийся и злой.
-Кранты. Сгорела лампа, теперь утра ждать.
-Почему?
-Потому что куда ж я в темноте поеду!
-Вот так дела.
-Это ж опять от начальства нагоняй будет! Скажут, что ничего не умею, поручили грузовики вытащить и то не смог!
-Невезение.
-Жизни мне нет от этого невезения!
-Это уж так. То чёрная полоска, то белая.
-У меня с самого детства чёрная. Папаша в тюрьму сел, когда я ещё в материном брюхе обретался. Так и не видел я его.
-За что сел?
-За ярость.
-Это как?
-Партийцу морду набил, дали политическую статью, что мол вредитель, против советской власти. А как же против, если очень даже за! Справедливости хотел, чтоб не как раньше, если начальник, так всех баб качает. Облюбовал он мать, бабоньку тихую и лицом белую. Стали жить, хорошо жить, когда появился на лесоповале морячок. Прибыл с гармошкой, тремя ранениями за советскую власть и партбилетом. Сразу его начальствовать поставили, он то и ничего, но отъелся, выздоровел и стал к бабам внимание проявлять и под юбки лазить. Мужики его утихомирить пытались, но он наган достал и пообещал всякую контрреволюцию в корне изничтожать. Хотя какая контрреволюция, если к чужим бабам лазил? Двоих застрелил, остальные присмирели. Он и вовсе разошёлся, По фамилии Калинкин был. Заприметил мать и давай её обхаживать. Конфеты да водку подносил, платочки дарил, но мать ни в какую. Тогда просто накрутил косу на кулак, отвёл домой к себе, где и поселил. Отец тогда в тайгу ушёл, вернулся, увидел такое и злой стал. Побежал сразу к Калинкину и стал того бить. Мельче был, но напористей. Отдубасил изрядно, а мамку увёл. Потом приехали, повязали, хотели расстрелять тут же за порчу партийных кадров, но судили и увезли. Через время Калинкин издох от папашиного битья и расстройства, потому что исключили из партии за плохие дела. Осталась мать сама и тянула меня в голодном одиночестве. Ел мало, спал в холоде, оттого и вышел ростом невелик да конопат. Такое мне везение от самого начала. Думал хоть на войне в люди выбьюсь, танк научился водить хорошо, готовил грудь к медалям, а оно и тут. Сперва поле то минное дурацкое, потом и ещё много чего. Тьфу, зла не хватает.
Косой мотор заглушил и стал моститься спать. Лейтенант засобирался идти.
-Не надо, сынок, не надо. Плохие это места, чтоб ночью по ним шляться самому.
-У меня пистолет есть.
-Не в том дело. Пережди лучше до утра, там подъедешь и пойдёшь.
Чтоб в тишине не сидеть и как-то механика от мрачных мыслей отвлечь, лейтенант стал расспрашивать Егорыча про леса. Дескать, что ж тут страшного.
-Что не знаю, но есть. Ладно бы кто-то болтал, а то сам видел. Хотя шло всё не к тому. Хорошо всё шло, размолотили мы банду Ковди, остатки в леса ушли и там мы их доставали. Удивлялись только, что прячутся бандиты только в Чёрном лесу, а в Злодеевский ни ногой. Местные говорили, что в Злодеевском нечистая сила живёт, мы только посмеивались. У нас комиссаром был товарищ Зейдлис, который попов до полсотни стребил и изъявлял желание нечистую силу тоже стреблять не в меньших количествах. Говорил, что между попом и чёртом разница только во внешности, а убивать их можно одинаково. Мужик смелый был и глядя на него, никакая чертовщина была не страшна. Поэтому когда получили приказ в Злодеевский лес идти, то не испугались. Притом туда бандиты первыми подались, следом идти легче. Это по страху, а так тяжело. Лето жаркое было, а там болота, парило, комары, кусты и деревья стеной, ещё змей много. Хорошо хоть в сапогах, так давили их беспощадно. С полдня прошли, когда стрельбу услышали. Туда и пошли. Проводников не было, потому как местные боялись туда соваться. Я хоть комиссару верил, но крестик в нагрудный карман положил и молитву прочёл. Идём значит цепью, как вдруг впереди снова стрельба, только уже близко. Передали, что на бандитов наткнулись. А место для боя самое неудобное, в обе стороны болото, не развернёшься. И залегать в грязь под ногами не самое приятное дело. Комиссар приказал отойти на островок, который недавно прошли. Отступили, изготовились к бою. Передние рассказали, что видели бандитов, но странно как-то. Те не стреляли, а кричали и бежали.
-Мы в них стреляем, а они бегут и орут.
-Ещё и седые все.
Комиссар сказал, что у страха глаза велики и верить не стоит таким глупостям. Подождали с час, нет никого, снова вперёд пошли. Скоро нашли трупы. Несомненные бандиты, только без оружия, седые, глаза у всех выпученные и морды расцарапанные. Много чего видели, но такого. Стал нас страх пробирать. Ещё и крики по сторонам.
-И охота тебе, Егорыч, сказки рассказывать.
-Не сказки, а истинную правду. Не хочешь, не слушай. А товарищу лейтенанту интересно. Правда ведь?
-Интересно, хоть и не верю.
-Я и сам долго не верил. Даже тогда не верил. На трупы гляжу, не может такого быть, а лежат. Что ж это должно с человеком произойти, чтобы поседел и глаза так выкатил. Подумать страшно. Чтобы не страшно, бросили их в болото и дальше пошли, отправили только троих за подмогой. Комиссар приказывал пушки везти, против пушек хоть чёрт, хоть дьявол не устоит. И я среди троих был. Все молодые, чтоб скорей добежали. А отряд дальше в лес двинулся. Мы не успели и запыхаться, как стрельба началась. Густая стрельба, по всему выходило, что бой целый шёл. Нам и туда бы хотелось, но приказ был подмогу звать. Ещё быстрей побежали.
Только к следующему утру и прибыла артиллерия. Мы показывали куда идти, сами всё прислушивались. Тишина, не слышно выстрелов. И вестей никаких от наших. Тоскно на душе становилось. Успокаивались, что в отряде до сотни человек было, а бандитов не больше двух десятков. Как не крути, а не могли они наших всех уничтожить. Это увлёкся комиссар преследованием, вот и нет вестей. Скоро пушки завязли, пришлось гати делать. Медленно стали продвигаться, когда охрана стрельбу открыла. Мы туда, глядим, а там наши. Бегут и орут. Не по-обычному орут, а будто свинья недорезанная. Охрана по ним стреляет. Еле убедили пустить. Свои ведь. Они бегут. Мы их давай останавливать, а они вырываются и бегут. Нас совсем не узнают. Сколько вместе прошли, а не узнают. Седые, глаза выпучены, лица расцарапаны, бегут. Пришлось их валить, вязать и рты затыкать, чтоб не кричали. Посчитали, оказалось тринадцать человек. А где ж остальные? Стали расспрашивать, но ничего не добились. Только кляп вынешь, орать начинают. И водой отливали и выпить давали и по щекам били, всё без толку. И что делать? Народ перепугался, дрожат, злые. Командир приказал отходить. За подкреплением. Взяли седых на плечи и отступили. Привезли из города врачей. Те сказали, что двинулись бойцы, а почему неизвестно. Таблетки давали, но не помогло. А я ещё приметил, что глаза пустые стали.
-Это как?
-У живого человека глаза живые, есть в них искорка, а у тех ребят будто монетки глаза. Страшно и подумать. Можно в те глаза палец было всунуть и ничего не почувствовать, только вымажешься в золу. Выгорели глаза. От таких дел ослаб я несказанно, а потому не смог вовремя предвидеть кулацкой пули и чуть не ослабел совсем, но выжил. Поправлялся в одном кулацком семействе, папаша которого в лесах погиб и сыновья тоже, осталась только дочь и мать. Приглядывали за мной, выказывая советской власти почтение. Потом я стал дочке почтение выказывать и дошло дело до женитьбы. Так я тут остался, долго здесь жил, но в лес ни ногой. Не знаю, что оно было, но лучше и не встречаться с таким.
-Мне Таня писала что-то такое про здешние леса, но я подумал на шутку.
-Какая там шутка, видел бы ты тех ребят. Они ведь в атаки на пулемёты ходили, не боялись, а то поседели, глаза выгорели, слова человеческие забыли.
-Куда они потом делись?
-Отвезли их по дурдомам, больше ничего и не слышал.
-А лес так и оставили?
-Оставили. Прилетали аэропланы, ничего подозрительного не нашли, советской власти не мешало, их и забросили.
-А теперь тут как?
-Вроде спокойно, но ночью лучше не ходить, мало ли чего.
-Горазд ты, Егорыч, на чепуху. Я вот в Сибири живал, там тайга идти не перейти, но ничего такого нет. А тут лесу чуток и страхи всякие напридумал.
-Лес лесу рознь. Как и человек. Бывает, что здоровый, а чепуховый. Злодеевский лес можно за два дня объехать, а чтоб сквозь пройти и трёх, говорят, мало. Так вот. Ты, Ванька, не задирайся сильно, я тоже молодой был и всё по колено казалось, а я самый умный. Но как увидел я тех, так и поосёкся. Так оно да не так, чтоб смелым быть и в стороны плевать. Страшно.
-Глупости. Чтоб нечистая сила не одолевала, нужно чеснок в кармане носить и чуть что в морду тыкать. Мой дядя рассказывал, как с танцев раз шёл, это ещё при царе было. Известное дело на грудь принял, хорошо. А тут чёрт прыг из кустов и давай вокруг метаться и денег требовать. Дядя хотел его изловить на хвосте раскрутить да забросить за Луну, но вёрткий чёрт попался, так кружил, что закружил, упал дядя и в глазах потемнело. Чёрт на него запрыгнул и стал по карманам шарить, сунул руку во внутренний, там чеснок случайно был. Чёрт на чеснок и наткнулся, зашипел, убежал. Дядя с силами собрался и пошёл домой. С тех пор всегда чеснок носили всем советовал.
-У тебя есть?
-Нет. Зачем танкисту чеснок, у нас броня. Броня крепка и танки наши быстры!
Ваня заметно развеселился, вспомнил как сам на танцы бродил, как присмотрел там одну девицу, с таким мягким телом, что мять и мять. Уже и начал да война помешала. Скорее бы вернуться. И хорошо, что не дали новой машины. Целей будет, к Машке придёт и заживут.
-Есть хотите? У меня консервы имеются.
-Хорошо бы, а то и не обедали даже.
Открыли банки, Ваня затеял костерок на полу, чтоб чаю согреть. Лейтенант сначала испугался, но его успокоили, что бывало и кашу варили так.
-Есть ещё конфеты, но уж извините, невесте везу.
-Конфеты нам и не нужны, пусть барышня побалуется.
-Красивая она у тебя?
-Красивая.
-Карточка есть?
-Есть.
Темновато было глядеть, но и так видно, что городская штучка, вся из себя.
-Как же она в такую глушь забралась?
-У неё лёгкие слабые, поехала на лето к тёте подлечиться. Там и застала её война. Сколько лет ни слуху, ни духу.
-А почему не уехала от немца?
-Не знаю, может больная была или ещё что, не знаю.
Закипела вода, разлили по кружкам и чаевали до пота.
-Смотрю вот на огонь и вспомнил про тех ребят. Все кричали непонятное, а один дрожал и на ладони себе смотрел. Шептал что-то. Я долго прислушивался, пока разобрал про горящие груши.
-Это как?
-Местные мне потом объяснили, что есть в Злодеевском лесу груши дикие, три вроде бы штуки. Стоят они в самой чаще и ночами загораются, привлекая к себе. Кто к ним близко подойдёт, тому гибель будет несомненная, потому что рванётся пламя, глаза выжжет, морду расцарапает, волосы выбелит и лишит человека разума. Сначала бандиты те груши увидели, потом и наши набрели.
-Почему груши, вроде хорошее дерево?
-Не знаю, но так.
-А страшно.
-Это здесь страшно, под бронёй и в полном вооружении, а как в лесу и с одной винтовкой.
-Не сахар.
-Егорыч, а эти груши не могли в соседние сёла выбраться?
-Нет, они только в лесу обитают.
-А то страшно мне за Танюшку, вдруг в лес пошла за грибами.
-Не пойдёт, тётка бы предупредила. Моя жена сразу сказала, чтоб в лес ни ногой, я и не сопротивлялся, после выжженных глаз смирный стал. Всё думалось, что других могли послать, а не меня. Тогда бы и слёг в злодейских болотах, так жизни и не увидев.
-А где твоя жена сейчас?
-На том свете. Давно уже. Ещё тут жили, полезла она керосин набирать и что там случилось неизвестно, но загорелась она и дом с ней. Дотла сгорели, я вечером приехал на пепелище и обгорелый труп. Туго мне стало, завербовался на Сахалин, чтоб печаль отвлечь.
-А дети?
-Не было у меня детей.
-Что ж так?
-Не знаю, механика работает, а толку нет. Думаю, что это после леса такое сталось. До того двух ребятишек заделал разным бабам, а после как отрезало. Вроде как выгорело семя.
-Страшные дела.
-Страшные.
-Так напугал, что мне вот по малой нужде охота, а боязно вылазить.
-Крест возьми.
-Да шучу я. У меня нож за поясом, с ним я и медведя не испугаюсь.
-Возьми, Ваня, возьми, мало ли чего!
-Хоть и старый ты Егорыч, а дурак. Бойцу Красной Армии бояться не пристало.
Ваня вылез и сцепил зубы. Оно и вправду страшно было, темно, ветки тревожно колышутся, треск идёт, будто кто бродит. С машины не спрыгивал, на корме стал и облегчался. Тут молния загремела, с перепугу чуть не упал. И дождь припустился. Заправился на ходу когда свечение заметил. Влез в люк с перекошенным лицом. Сел на снарядный ящик и стал пальцы мять. Егорыч с лейтенантом обсуждали, когда война кончится. Ваню в дрожь бросило.
-Что там, дождь?
На кончики сапог своих смотрел и цокотал зубами.
-Ваня, что с тобой? Лейтенант, глянь!
Стали тормошить, в чувство приводить, но только дрожал. Влили в рот спирта, по щекам дали, тогда и очухался.
-Что такое Ванька, что случилось?
Могли бы и сами слазить посмотреть, но боялись. Егорыч закрыл люк, потом и ствол затвором прихлопнул.
-Говори, не молчи!
-Груши.
-Что груши?
-Горящие, три штуки, рядом совсем.
-Не может такого быть! Я эту дорогу знаю, сколько раз ходил и горящих груш здесь не было!
-Сам посмотри.
-Что смотреть, если не может здесь груш быть!
-Не горячись, Егорыч. Ты днём здесь ходил или ночью?
-Какой же дурак тут ночью пойдёт, днём конечно.
-То-то же. Днём оно всё по-другому.
-Страшно.
-А только что орал, будто смелый! Зелень, жизни не знает, а лезет.
-Егорыч, что делать будем?
-Утра надо ждать и мотать тогда отсюда.
-В танке они нас не достанут?
-Бог его знает.
-Может попробовать дёрнуть сейчас отсюда? Ваня, сможешь?
-Смогу, только кто-то впереди с факелом должен бежать. Согласные?
-Не надо бежать, у нас броня. Пушка не всегда берёт, куда уж там нечистой силе. Ещё бы обрисовать снаружи танк крестами.
-Нечем. И так продержимся.
Умолкли, слушали как снаружи дождь лютует и громы пугают. Костерок затух, в темноте молча сидеть страшно, сели поближе и разговор завели. Сначала про пальцы Егорыча.
-Где потерял?
-Тоскливое дело.
-Рассказывай, не молча же сидеть.
-Это на Сахалине меня обработали. За бабу. Кореяночку одну я там надыбал, приятная бабонька, душевная. Запуганная была, семейство её померло, осталась сама, таскали её кто хотел, обижали. Я сперва из жалости её приютил, вроде как дочку. По детям то скучал сильно. Стали мужички недовольство матерно выражать и к морде лезть для доказывания моей неправоты. Дрались, чиканули меня по животу. Не то чтобы кишки вывалили, но крови потерял изрядно. Бабонька меня выходила, днями сидела рядом. Привык я к ней, разглядел и сделалась она мне жена. Так вроде и зажили, сруб купили, она там хозяйничала, чисто, уютно всё организовала, любо глянуть. Я старался зарабатывать побольше, хорошо было.
От хорошо человек расцветает, мне уже поздно было, а Симке моей в самый раз. Молодая ведь. Такой красавицей сделалась, что и не продохнуть. Кожа гладкая, лоб высокий, глазища большие, ресницы длиннющие, алмаз девка. Я нарадоваться не мог, но стали сны плохие сниться. Оно и понятно, места глухие, много на алмаз охотников найдётся. Просил её, чтоб зря на улицу не ходила. Она и соглашалась, но ведь баба. Чует, что недолгая у неё красота, хочется похвастаться. Вышла она раз за водой, хоть и не к спеху было, но вышла. С соседками переговорила, с водой возвращалась, когда заметил её уркоган один. На Сахалине их много и они там за хозяев, даже милиции не боятся. Увидел и пошёл следом. Быть беде, но я случайно раньше домой пришёл и отбил. Уркоган пообещал с дружками вернуться, зубы собрал и убежал. Я эту банду хорошо знаю, крысы крысами, если добычу чуют, то не отступятся. Схватил Симку и в лес потащил. Знал там одну пещерку скрытую, где можно было переждать беду. Спрятал там бабоньку и домой бегом вернулся. Сел с топором ждать.
Но урки хитрые, догадались, что буду ждать и повременили. А утро, когда сморило меня, пришли. Дверь выломали, успел я только одному по голове чиркнуть, как спеленали меня и стали бить. Выспрашивали, где баба. Только материл их. Оно то и убить могли, а без меня Симке пропадать, но очень уж обидно было отдавать им девку. Скоты ведь, замучат. Терпел. Они увидели, что боем меня не пронять, стали грозиться пальцы резать. Это самое страшное, потому что без пальцев в тайге не жить. Ни тебе из ружья пальнуть, ни топор взять. Вроде живой, но недолго. Стал я кричать и вырываться, но верёвки крепкие, урки смеются и про бабу выспрашивают. Плюнул я им в морду, стал зубы языком по рту гонять. Отрубили мне мизинец на левой. Выл. Потом на правой. Спрашивают где.
Без пальцев не жить мне, отдавать не могу. Чтоб не думать, орал. Когда прибегает один малец и говорит, что знает где она. Случайно видел, как я ход в пещеру заделывал. Банда туда и сорвалась, а мне обидно стало. И пальцы потерял и жену. Плакал, пока соседи не пришли, развязали. Я бутылку для храбрости высадил и побежал к пещере. Там уж никого не было. Долго рыскал, пока нашёл их. Даже в дом не смог зайти, ввалили мне и выбросили сдыхать. Но я на жизнь крепкий, выдюжил, утром меня в больницу отвезли, чудом машина в город шла. Уже в больнице сказали мне, что повесилась Симка. Не выдержали значит издевательств. Когда по-людски жить привыкнешь, трудно очень в скотину обращаться. Она и не смогла. Успел я на её могилке побывать, плакал, через два дня забрали меня на фронт. В строй я уже не годился, а смазчиком пожалуйста, вот и служу.
-Я бы не смог жить, если б Танюшки моей не стало.
-Почём знаешь, что не смог бы?
-Знаю. Я ведь люблю её, как же без неё жить?
-Сколько ты её не видел?
-Четыре года уже.
-Четыре года без неё и живёшь.
-Почему ж без неё, она живая, скоро увижу её.
-А так бы умер?
-Умер бы.
-В петлю полез?
-Нет, сердце само остановиться, не жить мне без неё.
-В том и загвоздка, что само сердце не останавливается. Я и первую жену любил, но Симку особенно. Когда узнал, что повесилась, то жить мне расхотелось. Плюнул я на жизнь и растёр. Столько она меня била, что всякое желание отбила. Порешил придти на могилу Симкину и там помереть. Еле дождался выписки и отправился. Прибыл, лёг на холмик, плакать стал и ждать пока из меня жизнь выйдет. Но холодно стало и камни в рёбра давили. Чихать стал. Терпел, до самого вечера ждал, но без толку. Жить не хочется, а живу. Чудно! Чтоб хотел и не жил, такое сплошь и рядом, а тут не хочу, но живу. Думал повеситься, но верёвки не было, а ремень гниловатый. Ещё ночь до утра пролежал около могилы, так и не умер. Стал дальше жить. Без всякой оно мне приятности, но сообразил я что про жизнь не спрашивают. Живёшь и живи. Это как служба, хочешь не хочешь, но должен. Может тебе и дышать тошно, а приказ есть приказ, выполняешь. Выходит у меня двойная служба. И жизнь и война.
Закурили. Лейтенант ужасался, представляя как бы мучался, умри Таня. Косой думал, что есть и похлеще его неудачники. Думал, что его судьба била, оказалось лишь чуть по щекам хлопала. Не радостней, но легче. Наслушавшись про смерть, приятно было Машку вспомнить, тело её мягкое и послушное. Совсем по-другому думать стал. Среди ночи, когда смертью пахнуло, дождь барабанит по броне, очень хочется прижать её к себе и от всего этого отгородиться. Только далеко Машка. Очень далеко. Сбоку по башне шлёпнуло. Вроде ладошкой кто-то.
-Чего это?
-Может показалось?
-Или ветер.
Ещё раз шлёпнуло. Стали оружие щупать.
-Ребятки, как бы нам тут не перестрелять друг друга. Осторожнее.
-Егорыч, что делать?
-Ко мне по ближе держитесь, у меня крестик в нагрудном кармане, на него одна надежда.
-Может из пушки пальнуть? Есть пара снарядов.
-Не надо, может так отсидимся.
-Почему не надо?
-Потому что без толку. И наши тогда стреляли, а всё равно полегли. Лучше сидеть тихо и утра ждать, утром нечистая сила отступает.
Снова по броне застучало.
-Может это градины?
Вой. Далёкий, но аж кровь похолодела. Втроём задрожали.
-Не может быть, чтоб броню нечистая сила одолела. Броню!
-Не одолеет, если и броню берёт, что ж это тогда будет.
Прислушивались. Дождь не ослабевал, гром удалился, зато ветер задул, деревья скрипели. А над всем этим постепенно вырастал неизвестный шум.
-Это чего?
-Идут вроде.
-Кто?
-Они.
-Кто они?
-Нечистые силы.
-Молитвы, молитвы надо читать! Молитвы знаете?
-Нет.
-Нет.
-Ой беда! Кажись кранты нам.
-Чепуха, белые молитвы знали, но пощады им не случилось!
-Верно лейтенант говорит!
-И хорошо. Хоть не обидно.
Приближалось. Ванька вскочил и бросился к люку, в правой руке граната, откупоривал, Егорыч назад потянул.
-Не открывай, залезет!
-Я эту гаду гранатой!
-Не надо!
-Ты что защитник им!
-Нельзя открывать, им малой щели достаточно, чтоб залезть и начать злодействовать. Ванька, не надо.
Косой сел. В порыве может и не испугался люк открыть, сейчас ушёл порыв и страшно.
-Значит так, мужики. Я как старший по званию беру на себя командование и слежу за дисциплиной, а то без всякой чертовщины перестреляем друг друга. Нужно прекратить паниковать. Обдумать всё и принять здравое решение. Ты, Егорыч, больше не рассказываешь про здешние ужасы, ты, Ваня, самовольно действовать не пытаешься. Всё понятно? Не слышу?
-Так точно.
-Прямо хором, это хорошо. Итак, что мы имеем? Если по здравому размышлению, то ничего.
-Это почему?
-А потому. Ты видел горящие деревья, но ведь это молния могла ударить и дерево зажечь.
-Сразу три груши и синим пламенем?
-Всякое бывает.
-А почему пламя мягкое?
-Это как?
-А так что не как обычное дёргается, а вроде волны, плавно так переходит и страшно от него, глаза печёт.
-Это ты Егорыча наслушался, обычное пламя.
-А что тогда по башне стучало?
-Может птица или зверёк какой, мало ли в лесу обитателей.
-Сынок, сам ведь знаешь, что врёшь и врёшь, зачем?
-Я тебе не сынок!
-Товарищ лейтенант, ведь не зверьки стучали!
-Зверьки! Я сказал, что зверьки, значит зверьки!
Около танка завыло и такой лёпот начался, что уши заболели. Будто тысячи мягких детских ладошек по башне барабанили. Косой скакнул на свое место, завёл машину и стал крутиться, но лёпот только усилился, а вой перешёл на смех. Громы, дождь усилился, свист пошёл.
-Ванька, стой! Стой, дурак!
Танк вертелся, лейтенант упал, больно ударился, рядом стонал от боли Егорыч, он попал рукой в ещё горячую золу и больно ожёгся. Наконец лейтенант исхитрился и схватил Косого за шею, оттаскивал. Ваня истошно орал и обещал нечистую силу истребить. Пришлось делать захват, выламывать руку, бить по щекам, так только утихомирили. Танк замер, порычал немного и сам по себе затих, что было встречено дружным и противным смехом. Ваня снова дёрнулся, но был прижат.
-Сидеть! Дурак! Ты что же делаешь! Неизвестный противник тебя провоцирует, а ты поддаёшься! Действовать только по приказу! Понял?
-Страшно.
-Дурак, потому и страшно! Я коммунист, училище с отличием закончил, мне совсем не страшно.
-Врёшь.
Сказано было ясно и потусторонне. Лейтенант ещё надеялся, потому ухнул горлом и схватился за голову, чтоб дрожь сдержать.
-Это кто сказал?
-Я.
-Кто ты?
Егорыч прошептал, что это снаружи голос.
-Чёрт, чёрт!
Упал на пол и зарыдал. Ванька крался к рычагам и сверкал шальными глазами.
-Кто ты?
-Я нечистая сила.
-Тебя нет.
Ударили по башни ладони, завыли неизвестные животные, громы, стоны, крики и смех.
-Так меня нет?
Лейтенант вынул из кобуры пистолет. Если может говорить, значит сможет и замолчать.
-Посмотри на своё оружие.
Голос грохотал. Лейтенант увидел, как из дула вылезли светящиеся пули и удалились в направлении ствола. Все пули. Истошно закричал Косой, увидев как рычаги превратились в змей и стали кусать. Егорыч плакал, лейтенант затоптал змей ногами и только тогда понял, что оставил танк без управления. Ничего, утра бы дождаться. Ванька хрипел и шептал, что не хочет умирать.
-И не надо, ты парень крепкий, выживешь.
-Не выживет, вы все умрёте.
-А ты заткнись!
-Я вас убью.
-Мы за бронёй, её снаряд не пробьёт, куда уж тебе, чудищу лесному!
Удар и по башне пошла трещина.
-Убью!
Лейтенант схватил гранату и почувствовал её подозрительную мягкость. Запах гнилого помидора, он и есть. Выхватил у Косого из-за пояса нож, мигом упавший мёртвым цветком. Трещина росла, Ваня затих, Егорыч стал петь про реку с высокими берегами. Лейтенант сжал зубы и решил броситься на врага в рукопашную. Пощупал карман, где лежал партбилет и Танина фотография, набрался сил, закрыл глаза и стал ждать. Вдруг всё затихло и стало нестерпимо холодно. Почувствовал, что пора, прыгнул, выставив вперёд руки. Необычайная лёгкость, себя не чувствовал, летел. Видел обвислый мешок своего тела, белую макушку головы и пустые глаза. Вокруг светло и холодно. Куда он летел и зачем? Впереди появилась растущая дыра. Он дёрнулся, но зря. Стало темно и пропал.
Когда рассвело, Егорыч перестал петь, поправил свои поседевшие волосы, вытащил трупы из танка. Удивлённо посмотрел на разорванную башню. Чудеса да и только. Точно ножом бумагу. Достал лопату и выкопал могилу, уложил туда тела, засыпал, связал проволокой крест, установил и сел отдохнуть. Солнышко пригревало, весна, хорошо. Вот оно как вышло. Из всех троих ему меньше всего жить нужно было. Позади одни печали, впереди тоска. Но выжил. Всегда оно так, не что надо, а как есть. Ему не привыкать, нагрузился оружием и пошёл тенистой дорогой в часть. Будет правду говорить, его за дурака примут и отправят в тыл. Там где-нибудь пристроится и дотянет дни свои печальные. Отбудет. Время от времени оглядывался, не крадётся ли нечистая сила сзади, но вокруг был обычный лес, зайцы бегали, а чудищ нет. Днём всё по-другому.