I.
По словам учёных, наука никогда не стоит на месте. Она постоянно движется туда-сюда, временами исчезая из виду, на бегу запивая сушёную корюшку пивом и лихо перескакивая через препятствия. Иногда она плывёт помесью брасса с кролем к заветному промежуточному финишу, а в другой раз, глядишь, ковыляет по-пластунски в разведку боем, в котором надлежит одержать победу над очередной загадкой бытия и быстро нарезать её на несколько научных законов, истин и постулатов.
Пока публика пережёвывает эти истины, переваривает постулаты и усваивает законы, наука снова куда-то убегает.
Даже если наука вдруг останавливается, чтобы постоять на месте, она всё равно не может устоять на месте. Она начинает боксировать и бороться с лженаукой, масштабно соблазняет девушек, пьёт не осквернённый водой спирт, бегает по инстанциям (хотя это и бег на месте, но всё-таки бег), что-нибудь ворует сама у себя (в смежной отрасли или в соседнем институте), а иногда, если дело происходит на автобусной остановке зимой, поочередно притопывает ногами по асфальту и хлопает себя по бокам необутыми ладошками, чтобы не околеть.
Словом, как бы вы ни заставляли науку стоять на месте, это у вас не получится. Центр тяжести у неё находится очень высоко, прямо под лысиной, поэтому она просто не удержит равновесие, упадёт и будет лежать.
А лежащую на одном месте науку никак не назовёшь стоящей на одном месте. Такое утверждение будет противоречить логике всех наук, в том числе и логической науки.
Думается, я уже уверил вас, что стОящая наука не может быть стоЯщей. В то же время, как показало наше с вами небольшое исследование, наука вполне может быть лежащей на месте. Остаётся только придумать для неё точный научный термин. У кого есть предложения? Гражданин из четвёртого ряда, громче, пожалуйста. Как-как?.. «Лежачая наука»? Что ж, мне нравится. Будем голосовать?
II.
Ярким представителем лежачей науки был (и остаётся) Вадим Тихонович Клушин. Вовремя отрастив могучую лысину, Вадим Тихонович стал учёным очень рано. Он благоразумно выбрал тихую и спокойную специализацию, позволяющую срывать кислые и спелые плоды науки, не вставая с дивана. Клушин был философом-сенсуалистом и всесторонне познавал объективную реальность через свои ощущения, которые, надо заметить, зачастую были чересчур субъективны и уводили его в тенистые дебри идеализма.
Клушин высоко ценил приятные ощущения, которые давал ему творческий диван, а вот все неприятные ощущения, столь густо населяющие реальное бытие, старался свести к минимуму. Он был большой жизнелюб, наш Клушин, и на первое место в своей науке ставил человеческий (homo) фактор. Со временем он пришел к выводу, что его наука должна носить название «гомосенсуализм», и объявил себя первым гомосенсуалистом на планете.
Читатели и без меня знают, что такое сенсуализм, ну, а гомосенсуализм – это то же самое, только круче. Если хорошо копнуть, можно легко убедиться, что на нашей планете гомосенсуалистов хоть пруд пруди. Но гомосенсуалист гомосенсуалисту рознь, и Вадим Тихонович Клушин, несомненно, первый среди них.
Он почти всё время проводил на диване – и дремотные дни, и бессонные ночи. Движителем его науки была мама, приносившая ему поесть и тем дарившая ему хорошие вкусовые ощущения, без которых немыслим прогресс в науке вообще и в сенсуализме в особенности. Иногда Вадим Тихонович вставал с дивана, чтобы пройти в ванную комнату и двигать лежачую науку вперед, лёжа в тёплой воде. Потом выскакивал из ванны с воплем «Эврика!» и, быстро смахнув полотенцем влагу с лысины и туловища, ложился на диван для планомерного выстраивания только что спонтанно родившейся гомосенсуальной идеи.
Несколько теорий Клушина весьма заинтересовали школьного товарища его мамы, в силу житейских обстоятельств оказавшегося психиатром по имени проф. Моченков. Моченков по мере сил вник в выводы Клушина и сделал свои выводы. Ему удалось убедить великого сенсуалиста в том, что «так будет лучше», и лежачий учёный получил свою койку в трёхместной палате № 9. В палате имелись все условия для занятий лежачей наукой, а в качестве дополнительного объекта для исследований и умозаключений Вадиму Тихоновичу были предоставлены два субъекта.
Оба тоже почти не поднимались со своих кроватей, вели сугубо лежачий образ жизни, и рассеянный наблюдатель вполне мог принять их за типичных учёных-сенсуалистов. Так оно, в общем-то, и было, если бы не одна малость – соседи Клушина абсолютно не подозревали, что они являются учёными.
III.
Один из них был уверен, что он – цыплёнок-гриль. Его микроволновка никогда не выключалась, что заставляло цыплёнка постоянно сбрасывать с себя одеяло и открывать посторонним взорам худые окорочка и стиральную доску грудной клетки. Перед тем как поместить цыплёнка в психиатрическую микроволновку, его явно не баловали пшеном и пищевыми добавками и к тому же забыли ощипать. Цыплёнок иногда говорил что-то на своём птичьем языке, и первое время, когда он произносил это свое «Пи-пи, пи-пи», Клушин даже вскакивал со своего рабочего места, чтобы подать ему горшок.
Такая готовность учёного к подвигу и подвижничеству зримо подтверждает гуманизм науки, которую он представляет.
Вадим Тихонович допускал, что цыплёнок с соседней койки – по большому счёту всё-таки человек, и поэтому привносил в сенсуальные отношения с грилем должную толику человеческого фактора.
Второй сосед Клушина явно мнил себя каким-то растением. Он спокойно лежал под одеялом и сосредоточенно дышал углекислым газом, выделяя кислород с реально обоняемой примесью сероводорода. Его ствол был покрыт корой грязного оттенка, а хлорофилловый цвет лица наглядно свидетельствовал о нормальном процессе фотосинтеза.
Мир ощущений таинственного человека-ствола был непонятен даже заядлому сенсуалисту Клушину, но зато сколько здесь было пищи для размышлений! Клушин много, честно и напряжённо бился над этой загадкой бытия, одну за другой браковал возникающие теории и иногда не на шутку злился: дерево, как и цыплёнок, совершенно игнорировало наводящие вопросы учёного. Однако, поостыв, гомосенсуалист был даже доволен молчанием подопытной аудитории – это создавало идеальные условия для стерильного анализа.
Именно в этот период в голове Клушина начал закладываться фундамент поистине революционного эволюционного учения – главного детища его могучего мыслительного аппарата. Не нужно много ума, чтобы сразу понять гениальность его теории. Но это сегодня, когда клушинизм преподают во всех университетах всех четырёх полушарий. А тогда дежурный врач Уточкин, даже не поставив в известность своего психиатрического командира – проф. Моченкова, просто назначил Клушину (а заодно и цыплёнку с человеком-растением) двойной паёк барбитуратов.
IV.
Это был один из тех редчайших в медицине случаев, когда лекарство действительно помогло пациентам.
Человек-дерево, достигнув полной неподвижности, пустил, наконец, корни, а на его стволе и ветвях появились первые листья, зелёные, как старинные доллары. Другой метаморфозой стало резкое удлинение его носа до фазы Буратино. Точно такой же феномен, только поменьше размером, теперь постоянно вздыбливал участок его одеяла чуть ниже живота.
Сенсуалист Клушин взял за привычку работать в тени густой кроны человека-дерева. Он расстилал своё тонкое одеяло с клеймом «ВВПНД» (Всемирный водский психоневрологический диспансер) прямо на полу и устраивался поудобней, зажав подушку под мышкой и усложнив халат складками на манер тоги. Под шелест листьев хорошо думалось, и новая эволюционная теория революционизировалась не по дням, а по временам года.
Правда, однажды Клушина очень больно ударило по голове упавшее сверху яблоко. Но великий мыслитель и из этого извлёк пользу: вместе с яблоком на него свалилось озарение, обернувшееся парочкой красивых и затейливых сенсуальных уравнений. И лишь занеся эти изящные формулы на поля своей науки, Вадим Тихонович задумался о происхождении яблока.
Человеку-дереву уже на протяжении нескольких годичных колец никто не носил передач, следовательно, яблоко явилось результатом его собственных плодоносных усилий. Однако если учесть, что человек-дерево был похож скорей на человека-сосну, то уместней было бы созревание в недрах его естества не яблока, не груши и не тыквы, а ананаса. «Ей-богу, неисповедимы пути гомосенсуального бытия и сознания», – думал Вадим Тихонович, рассеянно скармливая часть плода человеку-грилю, который чирикал благодарно, сверкая раскалёнными глазами обжариваемого гуманоида.
Гриль тоже здорово поддался воздействию фармакологической пищевой добавки. Формы его тела исподволь приобрели пропорции бройлера. Он явно щеголял своими развитыми, словно социализм, окорочками, которые напрочь избавились от былого синюшного оттенка. Эта фиолетовая синева раньше сильно мешала Клушину сочинять главную сенсуалистскую теорию, выделяясь кляксами среди там и сям разбросанных гениальных идей. Теперь же человек-цыплёнок источал бодрость и оптимизм и подавал определённые надежды. Теоретик гомосенсуализма видел в гриле здоровое зерно, из которого в перспективе мог вылупиться его первый апостол.
V.
Тем временем лежачая наука не лежала на месте. Гомосенсуализм последовательно и неуклонно широким шагом полз вперёд, открывая новые горизонты и прилегающие к ним перспективы. Из второстепенного ответвления натурфилософической метафизики он понемногу становился самостоятельной наукой, да что там наукой – великим и всепобеждающим учением.
Я уже упоминал, что сегодня ни одну хоть мало-мальски известную академию нельзя представить без института или, на худой конец, кафедры клушинизма. Все помнят и то, как в 2046 году король Швеции настоял на том, чтобы второй раз подряд вручить В.Т. Клушину Нобелевскую премию по всем номинациям. В 2047 году ситуация повторилась, и Вадим Тихонович вновь чохом сгрёб весь набор нобелевок, включая норвежскую. И так продолжалось целых десять лет, пока Клушину не надоело отпрашиваться у проф. Моченкова на церемонию награждения. Именно тогда мне и удалось отхватить свою давно заслуженную Нобелевскую премию в области Прозы.ru.
Несмотря на столь высокую оценку моих мыслительных способностей (несколько, впрочем, заниженную), я отношусь к тому ничтожному меньшинству землян, которые в силу разбросанности своего таланта так и не удосужились усвоить азы (не говоря уже о буках и тем более ижицах) клушинизма. Я, конечно, пролистал в своё время пару научно-популярных брошюр с изложением единственно верного учения, но и тут ни черта не понял. Основы гомосенсуализма, как и прежде, остаются для меня загадкой за семью опечатками.
Помню только, что жизнь во Вселенной, по Клушину, есть частное проявление гомосенсуализма. Тем не менее, жизнь существует везде – каждая планетарная система в изобилии снабжена этим барахлом. А поскольку отдельной планетарной системой, по учению Клушина, является каждый атом, то жизней вокруг нас больше, чем секунд в чьей-либо отдельной жизни.
Когда Вадим Тихонович решил пронумеровать обитаемые миры (это было как раз в канун жестокого решения дежурного врача об увеличении медикаментозной нагрузки на психику учёного и двух его лабораторных крыс – гриля и дерева), он сбился на первом триллионе, так и не успев дать номера бесчисленным вселенным под одним только ногтем – на мизинце левой руки. Помнится, он остановился на 1883-й планетарной системе из гигантской жировой молекулы (мама как раз приносила ему мясной бульон), известной теперь как галактика № Щ-73497211-JGL-755629-ЫЖZ-512. Расположенная микроном левее внушительная чёрная дыра так и осталась без порядкового номера. А ведь её, быть может, населяют живые существа, гораздо более одарённые, чем некоторые мои читатели. (Неудачная шутка. Приношу извинения тем, кто принял её на веру и на свой счёт).
У теории гомосенсуализма различных течений, ответвлений и закоулков не меньше, чем планет на кончике моего пера. Хорошо, что мне вовсе не обязательно их знать. Всё равно вы знаете их лучше меня. И если мне понадобится консультация или подсказка, я обращусь к вам. Но можете не беспокоиться – не обращусь. Ведь я пишу не учебник и даже не пособие для «чайников», а простой и бесхитростный очерк для серии «ЖЗЛ». Так что вернёмся в ставшую для нас уже родной палату № 9, в водоворот логики, здравомыслия и величия гомосенсуальной метафизики.
VI.
Первым с учением Клушина, как нам уже известно, познакомился главврач ВВПНД проф. Моченков. Но, поместив титана гомосенсуализма в трёхместную палату, проф. на некоторое время забыл о нём. Вадим Тихонович рос и развивался вместе со своей теорией под присмотром глуховатого приват-доцента Уточкина, который и сегодня хуже всех остальных землян знает, что такое клушинизм*. По части гомосенсуализма Уточкин совершенный профан, хотя соображает в нём всё же лучше, чем в психиатрии.
* Честно говоря, есть на Земле ещё один тип, который тут не уступит Уточкину. Этот тип работает майором почти на всех военных кафедрах, обозначенных на карте полушарий.
Если бы такое положение вещей продолжалось и дальше, человечество могло бы так ничего и не узнать о Клушине и клушинизме, и Вадим Тихонович никогда не стал бы многократным чемпионом мира среди нобелевских лауреатов. Но история науки не знает сослагательного наклонения. И однажды по просьбе своей одноклассницы Ляли Клушиной, мамы нашего героя, проф. Моченков вспомнил-таки о существовании титана гомосенсуализма и проследовал в девятую палату. Он был поражён случившимися там переменами.
Особенно впечатлили его метаморфозы, происшедшие с человеком-растением – этот дуб пустил такие могучие корни, что они грозили пройти через бетонное перекрытие, отделяющее девятую палату от находящейся этажом ниже женской душевой, и начать лапать голых душевнобольных девушек. Высоко в ветвях человека-секвойи с довольным чириканьем летал человек-гриль, давая простор для полёта творческой мысли. А сам мыслитель лежал, как и положено, под деревом и размышлял. Сила его мысли поразила проф. Моченкова до глубины души, хотя он мало что понял.
Точней, он понял своего пациента слишком буквально, не вникая в глубинную сущность и красоту теории. Но и этого было достаточно для торжества сразу нескольких наук.
Психиатрия пополнилась описанием замечательного феномена взаимного влияния маниакальных состояний разных больных, когда эти мании не просто складываются, а перемножаются и возводят друг друга в невероятную степень. Психиатры всех стран вырывали друг у друга из рук головной психиатрический журнал «Головной мозг» и взахлёб читали статью Моченкова.
Под своим углом зрения читали журнал ботаники и зоологи. Мичуринские достижения в области дифференцированного развития разумных деревьев и рекордных цыплят-гигабройлеров давали им основания гордиться биологическим разнообразием планеты и требовать от своих правительств новых субсидий для новых исследований.
Но главное – журнал «Головной мозг» со статьей главврача ВВПНД на славянском, американском, парагвайско-венесуэльском и бразильском языках попался на глаза нескольким прогрессивным учёным – светилам натурфилософической метафизики. Рыбак рыбака видит издалека – и с этого момента началось победное шествие клушинского гомосенсуализма по третьей от Солнца планете.
VII.
В Водск зачастили делегации гомосенсуалистов самых разных направлений. Но в силу бюрократических особенностей этого славного города ни одна из депутаций не смогла встретиться с титаном. Большинство делегатов не выдерживали недельного банкета, всякий раз устраивавшегося в их честь местным магистратом. Мэр Водска так тепло и радушно встречал зарубежных и отечественных гостей, что невозможно было встать из-за стола. Сам мэр пил много, но пьянел мало. Под занавес банкета он расписывался в командировочных удостоверениях гостей и распоряжался, чтобы окосевших учёных без приключений доставили в аэропорт.
Но и те учёные мужи, которым удавалось досрочно вырваться из могучих объятий мэра, тоже не добирались до Клушина. Их перехватывал проф. Моченков, заслуженно или незаслуженно (об этом историки науки будут спорить до середины XXIII века) ставший страшно знаменитым. Объятья у Моченкова были послабей, чем у мэра, но напиток – крепче. А поскольку пациентов ВВПНД кормили очень плохо, остатки их рациона, перепадавшие персоналу лечебницы, были великолепными. Гостям подавали… я не буду перечислять, скажу только, что так и не вызревшие на человеке-дереве ананасы водились тут в коммунистическом изобилии. Лишь цыплята-гриль были под строжайшим запретом.
В честь Вадима Тихоновича Клушина произносилось великое множество тостов*, которые, правда, не доносились до девятой палаты. Ну, а поскольку Клушин не слышал этих здравиц, ему было всё равно. Он удобно лежал под человеком-хмелем и продолжал думать свою трезвую думу… А вот гости хмелели и забывали о цели своего приезда.
* Сегодня они изданы ЮНЕСКО в виде изящного одиннадцатитомника в сафьяновом переплёте с иллюстрациями Лурье.
Общение с Моченковым настолько захватывало зарубежных делегатов, что некоторые из них высказывали пожелание навсегда поселиться под одной крышей с этим прекрасным человеком. Пять-шесть таких пожеланий исполнились: Моченков проставил в паспортах гостей свою визу, и они живут теперь дружной интернациональной семьей в двадцать третьей палате, быстро осваивая нехитрый славянский лексикон, имеющий хождение в среде санитаров водской психушки.
VIII.
Лишь в 2044 году к Клушину пробился первый посетитель с учёной степенью – посланник нобелевского комитета Серен Лундстрем. Он с удовлетворением отметил чистоту воздуха в палате: человек-дерево теперь работал лучше любого кондиционера. К тому же дерево предложило Лундстрему отборные грецкие орехи, заботливо выращенные на собственном естестве. Слонявшийся под деревом гриль-гигабройлер охотно принялся колоть орехи для гостя из Швеции, заодно делясь с ним последними сплетнями на своём птичьем наречии.
Клушин заметил нобелевского чиновника не сразу: с высот лежачей науки он опускался к её подножью с тремя пересадками на разных уровнях сознания. Когда Лундстрем, наконец, отразился на сетчатке его глаз, время свидания подходило к концу. Однако Клушин лёгкой гомосенсуальной волной остановил время, и они наговорились вдоволь. К чести Вадима Тихоновича надо отметить, что он не упрямился и сразу дал согласие на получение премии. «Но только в том случае, если разрешит главврач».
…Нобелевские речи Вадима Тихоновича стали подлинным триумфом фундаментального и прикладного гомосенсуализма. С каждым годом в теории Клушина прибавлялись всё новые и новые загогулинки. Казалось бы, уже нечего было шлифовать в этом стройнейшем из когда-либо сотворённых человеческим гением учений, а Клушин всё шлифовал и шлифовал. Его учение объясняло все стороны нашей жизни, жизни обитателей всех миров и даже тех жизней, которые по какой-то случайности ещё оставались неоткрытыми или вообще не существовали.
Высокие гости нобелевских торжеств под влиянием речей нашего лауреата становились год от года всё просвещённей. Уже на шестом вручении Клушину всех нобелевских наград в зале не было гостей без высоких учёных степеней. Остепенились даже кинозвёзды – самые неспособные из них были кандидатами гомосенсуальных наук, а самые талантливые – академиками. Надо ли говорить, что к тому времени и все премии «Оскар» вручались исключительно Клушину – «за большой вклад в дело развития…»
IX.
Нянечка Клавдия Петровна, привычно недолюбливая весь белый свет, вошла в палату № 9. Отставила в сторону не знававшую хороших времен швабру, громко бухнула на пол ведро с водой. Вода была несвежей, в этой жидкой грязи плавали все микробы, каких Клавдии Петровне удалось выловить в палатах №№ 1, 2, 3, 5, 7 и 8. На взгляд нянечки, жизнь вокруг была совсем сумасшедшей. Вот и сегодня день выдался трудным – последний раз Клавдия Петровна получала зарплату ещё в ХХ веке.
Впрочем, объедки со стола умалишённых и сдача с их пенсий вполне позволяли Клавдии Петровне (как и всему персоналу) не размениваться на такие мелочи.
Девятую палату Клавдия Петровна всегда считала лёгкой. Здешние лёгкие больные, на удивление лежачие, вели себя спокойно, не курили и не сорили, не приставали к нянечкам (тут Клавдия Петровна непроизвольно качнула крутым бедром, которое только что удостоилось похотливого щипка от руки президента Бельцина из восьмой палаты), не выплёвывали лекарства и, главное, не утомляли обслуживающий персонал своими биографиями – как настоящими, так и ещё более настоящими.
Кроме того, в отличие от правдолюбцев из соседних палат, они никогда не уточняли, на какие шиши живёт Клавдия Петровна, чья получка скрылась за гранью веков, – и даже не пытались увязать её парчовый халат и золотые кольца со своим концлагерным пайком.
И всё равно обитатели девятой раздражали Клавдию Петровну. Так раздражает работа, которую мы могли бы не делать, но – приходится. То обстоятельство, что лежачие не курили и не сорили, только подливало масла в огонь. «Сволочи», – привычно подумала Клавдия Петровна и, наконец, посмотрела на больных.
В комнате была только одна сволочь – та, которая была лысым. Вместо двух других нянечка увидела большое дерево, упиравшееся могучими ветвями прямо в потолок, и пасущегося на поляне уродливого индюка-акселерата. Ветви дерева были увешаны спелыми мандаринами, которые на рынке оторвали бы с руками. Индюк лениво поедал их прямо с кожурой. А лысый лежал на полу, прищурив глаза, и не обращал на творившееся безобразие никакого внимания. Форменная сволочь.
Клавдия Петровна не стала вызывать санитаров, а со шваброй наперевес смело двинулась на абордаж. От злости её белые глаза даже позеленели.
Она подбежала к лысому, замахнулась шваброй и…
Мне страшно. Сейчас она ударит – и всё сломается. Что-то сломается в голове Вадима Тихоновича. Сломается стройная теория клушинского гомосенсуализма. Прервётся связь времён, и сломается весь ход истории. Вся первая часть моего рассказа станет нелепой выдумкой, и над ним нависнет угроза delete. Сломается карьера флагмана психиатрии проф. Моченкова, а мэр Водска сопьётся в одиночестве. Вмиг исчезнет жизнь в мириадах миров. Сломается и полетит ко всем чертям график вручения нобелевских премий (а у меня, как вы помните, тут свой интерес). В конце концов, может сломаться и сама швабра… Мне страшно, как и вам. Что делать?! Как быть?! Спасти дело может только чудо...
И чудо произошло. Полоумное дерево, которое молчало на протяжении всего рассказа, вдруг разверзло огромное дупло в области рта и громоподобно взревело, спасая лежачую науку:
- Не бей лежачего!!!
Здание Всемирного водского психоневрологического диспансера содрогнулось. Клавдия Петровна тихо пискнула и… (Последняя страница рукописи пристала к бедру Клавдии Петровны и вынесена на носилках в неизвестном направлении).