По водопроводным, ржавым, крашеным в три слоя семью оттенками синего; по путеводным, влажным, серо-синим с золотом… Выдуваю малую октаву, считаю ресницы в одиноких ржавых каплях, загадываю желания, шепчу в розовые перламутровые ракушки… Загибаю четыре, разворачиваю утренние, раскрываются вчерашние – надо бы сменить в графине, пусть поживут. Таблетка не долетает до дна, разбрызгивая мне в лицо целебный бисер. Мы спасемся от этой заразы, мы никогда не склоним головы, не ляжем под нож и белую скатерть. Утюг на «двойке». Я глажу круглые зеленоватые почти свежие лепестки вчерашних бутонов. Они должны стоять, пока я верю, что чем дольше они стоят, тем больше он меня любит. Пока не захочется сменить белые на отчаянно красные.
Венички, щеточки, тряпочки, марлечки, красная толстая губка снимает с моего лица утреннюю синюшность и темные круги под монохромом. Несу себя на древке надежд в чужую жизнь. Упакую в блестящую цветастую бумагу многолетние безделушки из старых городов, разбросанных между моими фантазиями и евросуточными. Его парижские акварельные губы в сто раз сочнее угольных амстердамских. Только серо-синие с золотом - непременно влажные, как водопроводные, ржавые, крашенные в три слоя семью оттенками синего…
Его триколор как символ моей свободы. Теряю хвост, мелкие граненые драгоценности режут скользкое стекло моих новых ног. Спастись, удержавшись? Спастись, отпустив? Ну же, я почти касаюсь тебя пальцами, сделай шаг навстречу, выдерни меня из этого кошмара! Мне страшно, мне надо проснуться!
Свободна. Хвост, брызги, пена. Розовая, как ракушки, в которые я шепчу его имя. Его парижское имя. Акварельные губы растягиваются в джокерской улыбке одноногого шута. Он снимает колпак, срывает с него колокольчики и по одному засовывает мне в рот. Платит серебром за молчание. Золотом – за удовольствие лизнуть след. Мой хвост оставляет на звездоподобной тротуарной плитке влажную дорожку. Он сворачивает язык в стодолларовую трубочку. Прячет под ресницами триколор. Разбрасывает руки вдоль экватора. Трещинами ладошек вверх.
Я сижу над ним, опустив хвост вдоль молоденького каштана. Я должна спеть, выдуть малую октаву из ржавых, провести смычком по стриженым, пробежать пальцами по черным… Он откроет свои трехцветные глаза. Ему нет места на моем каштане. Он проснется в Париже. Я - в Амстердаме.