Песнь тринадцатая

Александра Лиходед
ПЕСНЬ ТРИНАДЦАТАЯ
             Как Егорыча лечили.
Только рассвело, а в дом к Егорычу постучали. Стучали настойчиво и долго. Егорыч попытался быстро встать, но слабость во всем теле и тянущие боли в груди не давали ему исполнить задуманное. Он выкрикнул, как можно громче:
        -Заходите, открыто.
   Дверь открылась и на пороге заулыбался всем своим лошадиным ртом деревенский врач Мирон Моисеевич, затараторив неостановимым своим дескантом:
        - Здравствуйте, здравствуйте, дорогой Иван Егорович. Меня прямо с постели поднял ваш сосед Одинцов. Прелюбопытнейший, знаете-ли, человек этот ваш Одинцов, - Мирон Моисеевич, не прерывая своей речи, деловито прошагал в комнату; распаковал свои инструменты; продолжая говорить, прошел на кухню и там намыливал руки тщательно, как хирург, - Разбудил он меня часов в пять утра и все намеревался, чтобы я всенепременнейше к вам отправился в такую раннюю пору. Такой интеллигентный человек, но такой настойчивый. Кто бы мог подумать? Если, говорит, не пойдете добром – поведу под конвоем. Вот какой необузданный нрав у человека, я знаю. Но в сущности он совсем ребенок. Он, знаете-ли,  даже плакал. Явно плакал. У него веки опухшие и нос красный. А ведь он не пьет, мамочка моя. Вы ведь знаете это наверняка. Вы соседи. Это, знаете-ли, на деревне ближе чем родственники…
        Хваткие руки врача уже ощупывали грудь старика, меняли повязку на  руке, оттягивали веки и вообще вели себя совершенно самостоятельно от всего его тела. Он, казалось бы, и не смотрел на Егорыча, но глаза его то и дело сужались и мелкие морщинки осыпали бледные щеки. Моисеевича все в деревне любили и считали его настоящим медицинским гением. А как он рвал зубы!.. А как  принимал роды и лечил простатиты!.. Моисеевич спас не одну из жизней односельчан, поднимая горемык из тяжелого перепоя путем своих чудодейственных смешанных капельниц и лимонных клизм. Знаний его хватило бы на нескольких врачей. И даже тот страшный недостаток, который  он имел  – нескончаемый поток высказанных вслух мыслей- всегда сходил ему с рук и не вызывал тяжелых последствий. Хотя мысли Моисеевича  иногда были не каждому понятны.
        - …Я конечно в курсе некоторых ваших политических и
личных недоразумений, но ведь скажите пожалуйста… Вы сегодня что нибудь уже ели?… Не кто иной, а именной Николай Антипович прибежал запыхавшись ко мне под окно. Дышите… Не дышите… Вот уж поистине неисповедимы наши пути.
        - Не ваши, а Господни, - поправил его Егорыч, вздохнув осторожно под холодным прикосновением фонендоскопа.
        - Что?.. Ах, да. Так вот, мамочка моя, я все о том, что не знаешь, где потеряешь.
        - Где найдешь, где потеряешь, - опять поправил  Егорыч.
        - Ну да, да, конечно же… Ладони мне покажите, ага, а теперь ногти, угу… где найдешь - там и потеряешь, - радостно отозвался доктор с заткнутыми ушами, из которых свешивались черные резиновые трубки прямиком к оголенной жалости Егорычевой груди.
       - Вы знаете, что он мне дал денег?
       - Денег?- Сузил глаза Егорыч, чувствуя, что в голове закипает неприятная температура.
       - Да, мамочка моя, денег,- радостно подтвердил Моисеевич,- Вы сегодня в туалет ходили? Хорошо. Надо мочу собрать на анализ… Я бы, конечно денег не взял, но Николай Антипович сказал, что это для больницы. И я взял тогда. У нас, знаете ли, крышу менять надо, и водопровод совсем сгнил. А власти на мои письма и заявления не реагируют. Николай Антипович открыл своими деньгами наш новый фонд, мамочка, я знаю... Теперь у нас с потолка не будет капать, уважаемый Иван Егорович, в разинутые рты моих клиентов. А все благодаря вашему инфаркту. У вас, милейший, микроинфаркт. И не надо смотреть на меня такими глазами. Я не виноват в этом, честное слово. А вот лечить вас буду со всем присущим мне старанием. Позвольте заглянуть вам в рот. Вот так. Язык высуньте. Еще…  Ну что вы в самом деле? Высуньте мне язык, будто я вам советская власть. Вот так. Прекрасно. Очень хорошо. Так, где вы, говорите, порезали свой палец?
       - А я и не говорю… порезал да и все, пустяки, одним словом.
       - Нет, милейший, не пустяки. Палец ваш уже вне опасности, но поскольку рана нанесена не стерильным режущим предметом – необходимо сыворотку противостолбнячную вам вколоть.
       В руках бравого лекаря уже был набранный и готовый к действию ненавистный предмет с острой иголкой на наконечнике. Егорыч нехорошо покосился на словоохотливого Мирона и, злобно сверкнув глазами в сторону колькиного дома, перевернулся на живот.
       - Вы знаете, Иван Егорович, у вас замечательный мышечный рельеф. Вы, пожалуй, еще лет 20 проживете, я знаю.
       - Ты, доктор, поспешай-ка, не разглагольствуй мимо дела-то. И про рельеф мой никому ничего не сказывай. Да и вообще про этот самый инфаркт лучше помалкивай, - Егорыч почувствовал, что переборщил с суровостью и как можно мягче добавил, - у меня, вишь ты, дочка моя объявилася… Забадай ее комар… Я уж и не чаял, а она мне триста писем в один день бухнула.
       - Сколько писем? 
       Мирон Моисеевич потянулся ко лбу Егорыча длинными пальцами. Но тот отдернул голову и продолжил:
       - Да не в бреду я, не в бреду, слава тебе Господи. Триста писем мне дочка прислала. Во как! За все три года, что не виделись. По сто писала в год. Это значит,- Егорыч порылся рукой под подушкой, достал скомканную бумажку, разгладил и с трудом сфокусировавшись, прочел нацарапанное его же рукой, - по восемь почти писем получается в месяц. Это кажные, значит три-четыре дня она мне писала. Понимаешь, Мирон? Не забывала, значит, она меня, во, как.
       - Так, вы, значит, вместо того, чтобы отдыхать, всю ночь письма читали, мамочка моя, в вашем-то состоянии? - пророкотал Мирон Моисеевич страшным голосом.
       - А то! - охнул гордо старик, -  На погост меня не собирай, я еще внука своего выращу…  Ох, ты, стервец, клизма несчастная, да что ж без предупреждения-то? Чтоб тебя на том свете так черти кололи… Ох-хо-хох, да прямо во весь твой рельеф зловредный, чтоб кололи бычьим шприцом… Ай-я-яй, да ты чего ж это делаешь-то? Говорил-то - один столбняк, а сам и в рельеф и под лопатку саданул, ох, враг, форменный ты враг человечества. А все этот лопоухий прохвост, ему б столько уколов, о-о-о…
       - Этот прохвост,- спокойно собирая свой соквояжик, вставил Мирон Моисеевич,- оказался единственным человеком, который, силою обстоятельств, оказался рядом с вами в тяжелую минуту. Вот вы и подумайте, почему ваш Бог такие обстоятельства вам подстроил.
       - А чего тут думать…  Не мириться же мне теперь с ним, в самом деле… Ой, да тебе пора, Мирон, иди, дорогой человек, а не то у меня второй инфаркт от тебя случится.
       - Вот именно! - подытожил пышущий энергией доктор, -  И не  делайте себе беременную голову, миритесь, милейший.  Ваш  Кристос тому и учит.
       - Не Кристос, а Христос... да ты меня, Мирон, не нервничай. Ваш, наш… Чего ты?… Ты ведь только прикидываешься, что неверующий, а сам, поди, потихоньку в синагогу бегаешь.
       - Никуда я не бегаю и вообще считаю, что все молельные дома – пережиток. Хочешь верить – верь себе на здоровье и нет никакой надобности куда-то бегать. Вам прописан постельный режим. Уколы два раза в день..
        - О-о-о…
        - … в течении, как минимум, дней десяти. А дальше будем решать. По вечерам капельницы. Буду приходить вечером и утром. А в течении дня медсетра наша Клавдия будет за вами присматривать. Никаких блужданий по деревне. Никаких участий в похоронах Федора Шульца. Ему место на горе выделили и сегодня после двух часов понесут...
        Егорыч после этих слов как-то весь обмяк и растекся. Глаза налились влагой и в носу защекотало от соленого. Он прикрыл глаза и глубоко вздохнул. Грудь заныла в ответ, как-будто только этого и ждала. Егорыч посмотрел на стену и тихо прошептал:
      - Будет как летчик теперь… обозревать нашу деревню видом сверху. Он- Федька, теперь там, где места не разделяют… Тебе такое, а тебе другое… Ему теперь все-равно, мил человек, какое у него место. Ему там не надо трактор ремонтировать и с бригадиром ругаться… Он теперича в вечном состоянии относительной невесомости всего своего допрежнего существа…
      Мирон Моисеевич похлопал Егорыча по плечу и продолжил уже более сдержанно и тихо:
      - В отношении хозяйства, я имею в виду гм-гм… Ильича вашего, тоже не беспокойтесь. Он сидит во дворе и Вагайцев Роман Кузьмич пытается кормить его варенной колбасой. Он же, Роман Кузьмич, и по другим вашим домашним делам вам поможет. Он сам вызвался, когда узнал, что у вас припадок.
       - Слово-то какое безалаберное ты нашел…  Это значит, что я припадочный теперь?
       - Вы теперь человек, которому нужно особенное внимание и уход. Пройдет немного времени, и все станет как прежде, но для этого вы должны быть тихим и послушным. Договорились?
       - Угу,  - буркнул Егорыч и перевернулся, наконец, на спину, охнув при этом раз пять.
       - И так, милейший, оставайтесь под присмотром вашего добрейшего соседа, а я побегу. Каждые два часа к вам будет Клавдия заглядывать.
       - Беги, беги. - Как-то недобро ответил Егорыч и уставился в потолок.
       - И чтоб вы были у меня здоровы, - подумав немного Мирон Моисеевич добавил:
       - И чтоб я у вас был здоров.
     Он исчез,  как фокусник, в дверном проеме.
Егорыч, уже в пустоту, тихо отозвался:
       - Будь, будь…
       Весь эпизод с Мироном происходил на фоне странного шума, доносившегося со двора. Там что-то происходило. Какие-то незнакомые звуки, хлопки, шипение. Что бы это могло быть? Неужто Ромка рыжий такие звуки испускает? Мелькнуло в голове, что может он Ильича силком пытается накормить. В конце концов, когда на дворе все стихло, Егорыч забеспокоился еще больше и решил, было, что Ромка переусердствовал и бедный Ильич бьется в агонии, подавившись большим куском колбасы. И так эта картина явственно проявилась в мозгах Егорыча, что он приподнялся на локтях, отдышался, и сел. Затем спустил ноги и тихонько попытался встать. Та же слабость, которая липкой рукой хватала его всю ночь, навалилась вновь с удвоенной силою. Егорыч пошатался у дивана, но затем настойчиво пошлепал к крыльцу.
То, что он увидел, превзошло все его ожидания. Ромка сидел посреди двора в своем обычном излюбленном положении -  задом на асфальте, а Ильич сидел у него на колене. НИКОГДА! Никогда ворон не позволял такой фамильярности, никогда он не садился на колено Егорыча. Ромка кормил его прямо из рук! Это тоже было неслыханной дерзостью- вкладывать Ильичу прямо в черную пасть розовые куски излюбленного лакомства.
       - А чтоб вас черти взяли, а…- завопил из последних сил Егорыч,- ты посмотри на него, а… Этот черный предатель, мало того, что испортил мне вчера все дело, так и еще за кусок колбасы продался с потрохами. Ну, не сволочь-ли? И ты тоже хорош, еще друг называется. Соблазнил птицу своей поганой колбасой и рад до смерти. Чего ты зубы скалишь? Чего я такого смешного для вас, паразиты, говорю? Предатели одни вокруг подколодные. Положиться не на кого.
        Ильич, возбужденный видом любимого хозяина, мотал головой вверх-вниз и приседал на растопытренных лапах. Ромка хохотал, что было сил:
        - …ну слава Богу. Егорыч, я уж боялся в дом идти. Думаю, лежит наш Егорыч с острым носом и еле дышит. А ты…ыгы-гы… как новенький вона. Если Егорыч бранится – значит будет урожай… га-га-га… А ворон твой еду у меня не брал, покуда врач не вышел. Я уж тут и крыльями хлопал, и улюлюкал, и по двору скакал, чтоб его развеселить. А как Мирон в дверях показался, то Ильич чего-то понял и сам ко мне подлетел и кусок из рук взял. Гы-гы, он, Егорыч, твое воскресенье празднует.
       - А и ну вас вовсе, забодай вас комары. Тьфу на вас совсем.
      Егорыч развернулся и побрел в дом. На глаза набежали слезы. Почему? Было радостно на душе. Настя помнит. Ильич-паразит радуется. Надо ж… как человек. Отчего же Настя не пишет, когда приедет? Когда ждать-то? Уж сентябрь. Оно видать к зиме-то уж наверняка… Так думал седой и худющий старик, волоча ноги и тяжело дыша. В голове стучали молотками рассерженные кузнецы и ныло где-то в костистых недрах груди. Да стой-же ты, сердце, погоди, не надрывайся. Дай еще чуток. Еще хотя бы годик. Внука на руках подержать…  А там уж и к безносой на свиданье.
На дворе каркал Ильич и в тон ему гоготал, как сивый мерин, рыжий Ромка. Хорошо. Жить-то хорошо как! Каркай, Ильич. Смейся, Ромка. Жить!..