Ведьма

…В последнее время на меня все чаще нападала хандра. Я раздражалась из-за пустяков, ничего не ела, много спала и уже не снимала фамильный перстень с руки. Симптомы были нехорошие – я это прекрасно знала, но поделать с собой ничего не могла. Особенно плохо мне бывало по утрам. Утром в меня вползала черная убийственная тоска, от которой не было спасения – я металась по дому, била посуду, рыгала кровавыми хлопьями и в сумасшедшем бреду выкрикивала запретные аббревиатуры… Это было, вне сомнений, начало конца, хотя я упрямо боролась, цепляясь изломанными когтями за острые края существования.
В последнее время мне не нравились сны, я не хотела о них вспоминать, но забыть их не могла. Обрывки этих дурацких картин проносились в один миг в голове и тут же вся  навязчивая атмосфера сна вливалась в сознание и душу, омрачая настроение. Сны были о разном. Чаще я переживала существующие вьяви отношения с людьми, но как всегда это бывает там – исковерканно-искаженно. Зазеркалье.
Женщины. Почему-то являлись женщины. Они были безлики, силуэтно обрисованы  они мало говорили, они целовали меня, ласкали и я отвечала на их ласки. Там они мне нравились, наяву – вызывали отвращение. Это раздвоение было мучительно.
Однажды в редкий момент просветления я шла по улице и встретила старую знакомую. За несколько прошедших лет, что я ее не видела, она изменилась – я не могла понять как – но изменилась. У нее были огромные глаза – круглые с длинными ресницами, маленький рот, тонкие руки. Когда-то она была полнее, теперь – похудела. Она говорила резко, быстро, легко перескакивала с предмета на предмет, моментально меняя тему разговора, я едва поспевала за ее ходом мыслей. Я заглядывала в ее синие глаза – они отражали бегущий мимо поток людей, машин, кусочки неба, меня, я слушала ее долго, пытаясь найти то, что может быть еще позволит захотеть позвонить ей. Не нашла. Дома я выбросила обрывок туалетной бумажки с номером ее телефона в мусор. Во сне, куда она явилась, как и следовало ожидать, я, не раздумывая ее уничтожила – раздавила, как навозного жука, легко и с наслаждением…
В те дни я чувствовала себя сумрачно, неуверенно и мутно. Порой мне хотелось быть одной, порой нет. Тогда я шла куда-нибудь, где могли быть люди, с которыми приятно  было поговорить.  Я шла по вечерам в гости с этой неуверенностью в себе, с этой чудовищной тоской, сидела там,  ощущая несвоевременность своего посещения.  Чтобы не молчать, я рассказывала им выдуманные на ходу истории своих любовей и разочарований. Они слушали меня внимательно и всегда пытались помочь советом. Они знали, что нельзя помочь в этих несуществующих ситуациях, но все равно пытались, потому что были добры ко мне, потому что даже где-то любили меня и жалели. Напрасно, напрасно. Слова их были напрасны и чувства их были напрасны. Потому что, как говорил РП, приходящее имеет корни глубокие и невозможно найти успокоения горящему во тьме.

На следующий день после знакомства с А., я вновь встретила ту огромноглазую знакомую. Она тараторила много и долго. Я узнала подробности ее жизни. Ее бросил муж. Она тяжело переживала, но сейчас утешилась с другим. Я кивала, заглядывая в ее глаза и рассматривая свое отражение – оно менялось, то отдаляясь, то приближаясь – округлое, выпуклое, он было серьезно-комично, я ему улыбнулась. Как оказалось невпопад: знакомая отшатнулась от меня с недоумением и быстро попрощавшись, побежала прочь. Бывает. По крайней мере, больше не будет потока уличных откровений. Но надо быть осторожней.
Дома я вновь выбросила обрывок бумаги с ее телефоном и стала писать новый рассказ –   женский журнал заказал мне душещипательную историю любви и разочарования. Деньги были мне нужны, и я не стала отказываться. Хотя я их глубоко презирала. И когда же им надоест быть глупыми курицами, - думала я, -  жалкими нищенками на этой ярмарке жизни. О, с удовольствием  брошу им кусок розовой говядины на растерзание – они будут урчать от удовольствия поедая мои бредни, обливаться слезами от жалости к своим уродливым прототипкам. Смешно. 
Я писала, думая об А. Кто он? Почему я думаю о нем? А. меня интригует, я чувствую равного на расстоянии – с ним будет непросто. Он сам сожрет кого угодно. Он пишет странные, не лишенные ума романы. Где-то далеко внутри шевельнулся гадкий игривый зверек: а не вступить ли нам в игру? Надо обдумать…
Рассказ обретал очертания, я писала до рассвета и встретила с улыбкой первые золотые лучи. Я почувствовала себя необыкновенно крылатой. Я летела очень высоко над землей, не было мне преград и ничего не мешало ясному ходу мыслей – я была свободна. И я  не спала…

Дом, в который мы пришли показался мне огромным и бестолковым. Все было очень современно, очень дорого и очень некрасиво. Я не почувствовала драйва – архитектор мыслил спустя рукава, строитель бездумно воплощал чужой замысел и у дизайнера отсутствовал талант перевоплощения. Этот дом надо было сделать по-другому. Теперь же он –  нервный и нагой -  стоял открытый всем ветрам и недобрым мыслям и вызывал только сожаления. Хозяева, конечно, не замечали расстройства дома – они вдохновенно водили нас по комнатам. Всюду – цветы и картины, всюду – желание блеска. Мне было противно и очень хотелось разбить большую византийскую вазу с причудливым узором.  Я встречала такую в 13** году – уже тогда у меня чесались руки. Но сейчас я решила оставить ее до лучших времен. Я внимательно разглядывала ее письмена – тупые россказни самодовольного мастерового. А. молчал.
Потом мы пили чай долго и нудно. В голубофарфоровых чашечках плавали черные чаинки, печенья рассыпались в руках, конфеты мне не нравились. Я смотрела в окно: подстриженные деревца не отвечали напору ветерка – ветки были коротки и толсты, первые желтые листочки падали на землю. А. увлекся: рассказывал глупые анекдоты - смешил чувственную хозяйку. Я видела как плотоядно она открывала рот в смехе, как облизывала блестящие пурпурные губы. Она смотрела на А. не отрываясь. «Вам еще чаю, попробуйте пирога». Она слегка касалась его руки, легла большой грудью на стол, она сучила ногами под столом, будто невзначай задевая А. коленом. Мне стало смешно. Я посмотрела на А.- он казалось ничего не замечал. Казалось. Не может  быть он таким идиотом. Мне не нравились ее духи и запах ее пота. Хватит. Я будто бы случайно уронила чашку на стол – она не разбилась, но чай пролился на ручной работы скатерть. О, сказала возбужденная хозяйка, о, я сейчас и побежала  в недра дома за сухими тряпицами. Оргазм ее отдалился на неопределенное время. Мы засобирались.
Ночью я долго бродила около дома, обдумывая назревающий план. Потом мне снились чьи-то большие губы, толстые ноги и А: он сидит около меня и молчит бесконечно бесконечно долго. Я начинаю раскачиваться от нетерпения, я качаюсь из стороны в сторону, причитая про себя, ну говори же, говори. А. молчит, укрытый тенью. Я, наконец, начинаю падать куда-то вбок. От отчаяния. И - просыпаюсь. Мне не страшно. Я долго смотрю в потолок, расчерченный полосками света. Мне уже не  скучно и тоска слегка отпустила…

Днем я говорила с одним коллекционером марок. Мне нужны были редкие марки по истории Франции для одного знакомого историка. Мы договорились, что сменяемся и расстались. Коллекционер мне понравился. У него были умные глаза и тихие речи. Он жил в просторном доме с большим двором и волооким псом у двери. Разноцветные осенние клумбы радовали глаз, я часто подышала ароматом скромненьких цветов.
Я никогда не понимала, как это можно  собирать нечто и тем более посвящать этому жизнь. Мне казалось это занятие сколь утомительным столь и бессмысленным.  Я ничего не умела хранить. Я хранила только немногие впечатления.
С коллекционером было интересно. Он был актер, он безумно любил кино. Он рассказал кучу маленьких смешных историй и угостил меня вишневым вареньем. Надо приглядываться к людям, говорил он, надо смотреть на то, что тебя окружает – больше этого мига не будет, ничего никогда не повториться. Я согласилась: прописные истины порой звучат очень своевременно. У него были умные и жутко добрые глаза. Расставаясь, я почему-то подумала, что мы еще встретимся…

А. позвонил сам. Мы пошли ужинать.
Как странно. Все-таки, я думаю, он влечет меня в свою игру. Я вижу недобрый свет в его глазах – это охотничий азарт и больше ничего. Все эти прозрачные намеки. Я вижу его насквозь и уже точу когти в предвкушении сладостной борьбы. Я расправлю, наконец, крылья или закончу дни в тундре.
А. - высок. У него синие глаза и красивая улыбка. Он всегда полуулыбается. Будто вечно думает о чем-то приятном. К чему бы это?  Или он приобрел эту улыбку специально для меня. Когда он позвонил  и предложил выпить чашку кофе в одном уютном кафе, я поняла  - час настал. Я глубоко вздохнула, надела черное платье и шагнула на зыбкую туманную дорожку.
Итак, я прощупаю правила и границы. Если понадобиться я сделаю выстрел. Я ведь не хочу попасть впросак и вылететь из игры, как полная дура…
О, эти нежные воздушные пирожные из мягкого творога и полупрозрачного йогурта – они были хороши.  Мне было тепло и вкусно, а потому очень хотелось впасть в полудремотное состояние и вкушать медленные речи  А. Я, конечно, не позволила себе этой роскоши, я протянула длинные щупальца к его голове и вцепилась в серые шелковые  кудри. Я тряхнула хорошенько эту улыбчивую голову и начертала острыми ногтями «смерть» прямо на макушке. Кровь брызнула и залила фиалковые глаза. Он ничего не замечал. Он пел мне скучный хорал о скандинавских сагах, надеясь усыпить и нанести смертоносный укол. Берегись, сказала я вслух, собирая щупальца в кулаки, отпивая терпкий кофе, кусая огромный кусок чудного пирожного (кстати, оно не отравлено?!). Он на миг запнулся, потом сделал вид. Что Ничего Не Случилось и продолжил сказ.
- Я напишу роман, - говорил он
- О чем? - спросила я, как можно невиннее, хотя мне было ужас, как интересно.
- О… женщине, - сказал он.
- О, это ты напрасно, - смеялась я – мужчины ничего не знают о женщинах.
-  Мужчины знают все,  - говорил он, тоже смеясь, - Мадам Бовари.
-  Ну и что? Кто такая мадам Бовари – полная дура. Сентиментальная курица. А кто знает, как она повела себя, пиши ее женщина.
А. скуксился от этих глупостей и стал рассматривать небесные горизонты.  Я выставила заслон, притворившись глупой, но милой девушкой.   
- Божественные пирожные, - говорила я, -  ты знаешь что-нибудь о Р. (огромноглазая). Стрела мягко вошла в тело, разрывая теплые ткани, и боль моментально достигла апогея.
- Нет, - сказал он, впервые слышу.
- А-ааа, - сказала я.
- А кто это,  - спросил он, морщась от дискомфорта в месте прострела.
-  Одна знакомая. Говорят она покончила собой.
На него было больно смотреть: не может быть! хотел крикнуть он, но сдержался и только удивленно приподнял бровь:
- Скажите… И почему?
- Несчастная любовь к бывшему мужу, говорят, - сказала я, мешая ложкой холодный кофе.
 - Бедняжка.
  - Да, бедняжка.
  -  Да. Бывает.
  -  Еще кофе?
  -   Угу.
Когда он пошел прочь, слегка прихрамывая и оставляя за собой пенный  кровавый шлейф – мне стало его жаль. На миг. Или больше. Это было начало: один – ноль в мою пользу.
И все-таки мне это понравилось. После долгого времени нудного существования мне представилась хорошая возможность встряхнуться. Пусть даже и в последний раз. 
 Я – фаталистка, как и все экзальтированные дуры. Можно меня за это осудить, но лучше не надо.
На самом деле Р. была жива и чувствовала себя хорошо. Она приперлась на день рождения нашей общей знакомой, завела меня в тихий уголок и стала свистящим шепотом рассказывать историю своего существования. Через много столетий я встречу точно такую же женщину, и она будет говорить мне нечто подобное, делая многозначительные паузы и кидая загадочные взгляды. На меня напала свинцовая вселенская скука – видимо гении подвержены этому недугу – я стала откровенно зевать от безумной тоски. «И тут я иду по улице от (следует долгое описание кривой передвижения ее из пункта А в пункт Б и т. д. И т. п.), говорила она, - и вдруг на углу Гоголя –Пушкина натыкаюсь на него». Ее огромные  глаза делаются еще огромнее и на миг замирает частое дыхание. «Представь себе! Представь! - почти орет она, брызжа слюной, - он шарахается от меня, как от чумной и бежит прочь! Ну, я просто обалдела. Он совсем рехнулся от своего писательства. Я чуть не разрыдалась прямо на улице. Да что я ему сделал в конце концов? Что? Я так долго терпела все его измены, я варила ему кофе по ночам, я стирала его носки!!!!!!!» Далее в том же духе…
Технично подключив несносную тарахтелку к чужим свободным ушам, я ушла домой.

А. не появлялся неделю, а мой азарт надо было чем-то подогревать. Причем постоянно, иначе я теряю интерес. А. следовало торопиться – он не знал, с кем связался. Но я торопить события не могла – это было не в моих правилах. Когда он наконец  появился через неделю, я была уже на взводе. Придумал что-нибудь, кричала я и рвала ему волосы на голове. Смотри – прошло семь столетий. А ты только начинаешь раскачиваться. Говори. Говори, говори. Он выдержал паузу и, глядя мне в глаза прошептал: я должен признаться тебе.
 - Не надо - сказала я вслух. Говори! приказала я ему.
  - Я, сказал он, - я кажется влюблен.
  - Да, - сказала я, - оригинально - поздравляю. Он потрепал ногтем кисточку настольной лампы и попросил кофе.
- Знаешь, - сказал он, - я люблю тебя. Как ни странно.
 - И что, - сказала я.
-  Это глупо, - сказал он.
 - Да, сказала я, - абсолютно. Забудем.
Я налила ему черный крепкий кофе по-турецки, отсыпав изрядную дозу  старинного яда из своего фамильного перстня – не убьет, но неприятности доставит.
 - Ты уже начал писать роман?- спросила я.
 - Да, - сказал он.
-  Она уже готова умереть?- спросила я.
 - Нет, кажется, - сказал он.
 - Она уже влюблена?- спросила я.
 -  Да,- сказал он.
- Значит, готова, – резюмировала я и пошла в журнал отдавать рассказ. А. остался в моем доме и напрасно старался найти хоть что-то в моих вещах. Я ничего не хранила – абсолютно. Брать с собой в вечность воспоминания – разве не глупо? А. устал и заснул, свернувшись на тахте. Я нашла его вечером спящего, растолкала и велела убираться прочь. Он ушел, даже не взглянув на меня. Я осталась в недоумении – если это любовь, то почему все так банально…

Ночью я пошла в клуб – мне не спалось. Знакомый бармен налил мне саке и протянул тонкую сигаретку. Я втянула горячий терпкий дым и отпила глоток. Совсем юный мальчик в синей шелковой блузе пристально смотрел на меня, я позвала его едва заметным движением губ. Он моментально откликнулся и сел рядом. Мы не говорила, мы передавали друг другу тонкую сигаретку. Он лизнул мою руку и мы ушли  в заднюю комнату. Бармен закрыл дверь на ключ и ушел. Это был безумно долгий секс. Нас разделяли чудовищные расстояния, кровать раскачивалась, как огромный корабль. Иногда мне казалось, что мы раздвоились или растроились. Потом я заснула и проснулась только на следующее утро. Мальчика не было и не было моего фамильного перстня. Ооу!!!!!

На сегодня у меня была назначена встреча. У меня предстоял серьезный разговор с этим  Г.
Г. – низкорослое вонючее существо. От него всегда несет протухшей селедкой, его мучают газы, и особенно собственная невостребованность. Его жуткое тело не привлекает даже проституток, а оттого он страдает. С этим чудовищем мне предстояло говорить. Мы встретились в сумерках в парке далеко за городом. Здесь росли кривые карагачи и носились жуткие вороны величиной с хороших орлов. Когда он появился – почти на четверть часа, опоздав к назначенному времени, – я была уже готова исполнить приговор. Бешенство мое достигло апогея: в глазах бегали разноцветные огни и в углах рта  пузырилась белая пена.  У меня слегка дрожали руки, но я была спокойна и даже почти умиротворена. Я знала, что страшна бываю в такие моменты и сидела отвернувшись. Он подошел, издавая помойное зловоние, и дотронулся до моего плеч а. Я резко дернулась: Ну! Он хихикнул, чуть отошел к кустам и произнес короткую речь.
Г. имел компромат. Ха – ха -ха! Г. хотел меня или большого скандала с публичным разоблачением. Я слушала его уже в полной темноте, я улыбалась и облизывала пересыхающие губы. Подумать только, он хотел мое тело. Мое  вечно молодое прекраснейшее тело, рожденное во Вселенной сто тысяч лет назад. Он хотел дотронуться до моего белоснежного тела, обсыпанного звездной пылью Млечного пути, благоухающего розовым маслом и кровью неродившихся ягнят. Он хотел…
 Он посмел хотеть мое тело!!!!!!! 
В зарослях дикого орешника копошились огромные вороны, они прыгали вокруг того, что осталось от Г. Я отдышалась и пошла прочь, не оглядываясь, отряхивая плащ от его курчавых волос. Пятна крови остались лишь на туфлях, но было темно и я не стала о том беспокоится. Я уже думала о другом. Я знала, что завтра мне позвонят и в который раз пригрозят росомахой и мерзлой тундрой. Плевать. Я сладко потянулась. На душе было легко. Костры и тени – кровь моих безумных предков часто пульсировала в висках…

Как-то незаметно пролетели  дни, и наступила теплая и слякотная зима. У меня кончились последние деньги, и я срочно искала работу. А. не появлялся уже месяца два. Он пропал после одного вечера.
Я зашла к нему случайно. Не случилась какая-то встреча и я пошла в никуда, срывая злобу на гниющих листьях, пиная их в лужи и расталкивая прохожих. На углу одной из улиц, где я решила купить  один журнал на последние гроши, ко мне подошла какая-то рвань и спросила, хочу ли я приобрести меха по дешевке. Из сумки была извлечена потрепанная, но еще довольно сносная лиса. Мне стало жутко смешно: я – лиса. Хотя, почему бы и нет. Я вполне лиса. Я не могла быть овцой или, или росомахой, к примеру. Это было не мое. А лисой, лисой, пожалуй, могла. Я сунула последние гроши продавцу и он испарился, повесив мне на плечо вонючую немытую лису. И тут, оглядевшись, я поняла, что стою совсем близко от его дома. Соблазн был велик. Но и риск тоже. Я рискнула. Как всегда, впрочем.
У меня никогда не получается сделать это четко и продуманно, как, например,  делала моя бывшая амур ***. Она умела вывести формулу за две секунды до свершения и тут же воплощала замысел в жизнь. Я ее за это уважала, хотя она часто доводила меня до белого каления. Последняя встреча не сблизила нас – мы расстались надутые друг на друга. Это было давно. Теперь у его двери я вспомнила о ней и еще раз позавидовала ее таланту. Я не одарена в этом смысле…  Я вечно импровизирую.
На какой-то короткий миг я задумалась – а тот ли он? Не ошибаюсь ли я? Я вздрогнула… Нет – точно он, я чую звериным нутром, меня не проведешь.
Он сидел в своей растерзанной неудачной квартире и смотрел «Пианистку». Квартира вопила и корчилась в осмысленной злобе – напрасно  – ее никто не слышал. А. было все равно. Я всегда поражаюсь этой способности людей не замечать своих жилищ. Может быть тебе состариться? – спросила я ее – и тогда тебе сделают ремонт. Квартира скептически ухмыльнулась и продолжила упиваться горем.
Знаешь, сказала я, я думаю, настал час сказать о себе. А. улыбался. Он налил мне коньяку, бросил на пол большие подушки, приглашая прилечь. Повсюду были натыканы благовонные дымные палочки. Я их не терплю. Меня тошнит от их душных запахов. Я открыла окно и улеглась на пол. Я не проверяла отточенность жестов и не строила специальные рожи. Я была сама собой в некотором смысле. А. это нравилось - я знаю. Я говорила резко и уклончиво. Я была расстроена своим одиночеством. А. меня не перебивал. Я вошла в роль и выложила ему почти подлинную историю своей жизни. Со мной такое случается, особенно если я чувствую, что 78=99. Или: как говорил РП – последнее и самое главное, что у нас есть – наша собственная голая натура – ее нельзя постичь и в нее нельзя поверить, но о ней можно много чего насочинять. Когда я закончила, у меня горели глаза и учащенно билось сердце, я была растроганна рассказом и очень напряжена. Когда я закончила, А. начал.
Однажды, рассказывал он, я был в Мексике. Я искал там одного человека… В Мексике всегда  – зыбко и нелегально. Я  никогда не верю в реальность своего существования там. И, знаешь, не напрасно, как оказалось.
Проводники довели меня до одного селения в горах и сгинули. Исчезли. Это был странный и забавный случай – я просыпаюсь утром – их нет. Они не взяли денег и не оставили мне лошадей. Я был в шоке. Я не знал языка и совсем растерялся. Местные смотрели на меня угрюмо и отказывались,что-либо понимать. Я видимо все проспал. Через несколько дней, когда я уже скис и просто тупо сидел у одной из хижин, надеясь на чудо, я… понял одну вещь. Я напряглась. Я сидел у крайней хижины, потому что вывести меня  могли лишь случайные проводники. Которые появлялись здесь время от времени. Никакого регуляра не было в их передвижениях. Поэтому я мог запросто прозевать. Поэтому я сидел без сна уже третьи сутки и поливал себя водой, чтобы не заснуть. Я тогда думал: если вдруг мне суждено сгинуть, то почему именно в этой мексиканской дыре, почему не в песчаных дебрях Алжира или сибирских лесах. Мне было смешно от этой мысли и тогда я впервые подумал об одной вещи.
А. пристально посмотрел на меня и замолчал. Я ждала. Я уже вошла в эту историю и мне было даже где-то жаль голодного и мокрого А., сидящего без сна у хижины. Настолько жаль, что я вытерла две слезинки у правого глаза…я ждала, но – он молчал. В сумерках бледно мерцал ночник и в его глазах бегали тусклые огоньки. Я видела, как утекает предательское время, я пыталась его растянуть лихорадочно втискивая алые буквы в промежутки междусекундья, но А. молчал и я промахивалась постоянно от волнения. Наконец,  когда он произнес
 Кстати, у тебя нет родственников в Мексике.
Нет.
 А.
я поняла, что момент упущен и чуть не зарыдала от досады. Я вновь сидела у разбитого корыта, как А. в той  тупой мексиканской истории.
Чтобы не молчать, я начала гнать всякую муть. Знаешь, сказала я, мстя. А Р. жива.
 Кто?
 Р. Я тебе рассказывала.
 Аа.
Она ожила в морге – представь. Орала как ненормальная. Теперь ходит к психиатру. 
А. криво усмехнулся, а я медленно разодрала ему лицо когтями. Я была зла и неудовлетворенна. Все – надоело. Я ушла, волоча мерзкую лису….
Как это всегда бывает, я затосковала. У меня ко всему прочему снова кончились деньги. Я звонила в журнал и просила аванс, но мне вежливо отказали. Я бы могла его убить, если бы знала, что мне станет легче. Но я ничего не знала, к великому сожалению. Не знала.
Вечером я сходила в клуб – разведать про  юнца, укравшего перстень. Он сгинул. Бармен печально качал головой – передозировка. Он тиснул мне маленькую бумажку с адресом, и я ушла, провожаемая его грустным взглядом. Он мне не нравился. Определенно.
Я шла по кривым улицам старого города довольно долго. Я бывала здесь редко и теперь с отвращением оглядывала обстановку окраин - кривые дома, грязных людей, бездомных собак. В этот вечер я была сентиментальна – мне было их жаль. Что за жизнь они выбрали. Или она выбрала их… В одном из переулков я наткнулась на описанный барменом домик. Это было странное строение – длинный барак – серый с побитыми кое-где окнами. Я толкнула серую дверь и смело вошла внутрь. Резкий запах давно неубираемой комнаты настиг меня и поразил в самое сердце. Грязь – терпеть не могу, спертый воздух – ненавижу. Мне нужно было торопиться. Дом пытался меня вытолкнуть, но я пообещала стереть его с лица земли – он поверил и затих. Я зажгла фонарь, который притащила с собой и начала разбрасывать вещи. Где эта тварь могла хранить его, где. Он не успел его продать, не успел, я чувствую. Он сдох сразу же, как пришел, я дала ему убийственную дозу. Около подобия шкафа я нашла маленький тайник под полом: металлическую коробочку с мелочью и моим перстнем. Наконец-то. На улице я быстро-быстро задышала, избавляясь от липких запахов чужака. Наконец-то. Я торжественно напялила перстень на палец, вновь ощущая его энергию, еле заметными колючками впивавшуюся в тело. Кровь моих безумных предков побежала быстрее по жилам, ударила в голову  - как хороший коньяк. Я услышала бешеный топот коней и нечеловеческие крики сжигаемых на кострах прапрапрабабок, я увидела черные тени дедов-сатанинцев, увидела кровь их жертв на бесчисленных алтарях. О, мне стало так мучительно хорошо от этих видений, что я чуть не взвыла  на луну прямо у серого дома.
Тебе плохо, вдруг спросили меня.
Я вздрогнула. - А. Ты почему здесь. Ты шел за мной, как ты посмел. Кто ты такой. Я захлебывалась от возмущения и срывалась на крик.
А. как всегда полуулыбался. Я здесь случайно, сказал он. Я был здесь  и вдруг увидел тебя.
Врешь, сказал я. Врешь. Что тебе нужно.
Ты, сказал он.
Зачем.
Просто так.
Просто так. Просто так. Ты - идиот.
Пойдем отсюда, сказал он.
Нет, сказала я. Я пришла сюда одна и я уйду отсюда одна.
Как хочешь, сказал он.
Вот именно, сказала я.
Но…, сказал он.
Плевать, сказала я.
Так мы расстались. Он повернулся и быстро ушел в ночь, а я шла, оглядываясь и скалясь, – если бы вдруг он настиг меня, я бы вцепилась в горло мертвой хваткой – у меня даже чесались зубы от предвкушения момента.
О, как я была зла. Кровь моих безумных предков часто пульсировала во всем теле, нагоняя еще большую злость. Я расцарапала себе все руки, пока пришла домой. Как можно было вляпаться так легко, как можно было позволить ему идти за собой. Будто вчера родилась, будто вчера, о, о, о…..
Нет, надо что-то делать! Но что!
В панике я выводила одну формулу за другой, я строила множество планов и тут же отбрасывала их прекрасно осознавая их безуспешность. А. был смертен и в этом было его преимущество. А. был человек и в этом было его превосходство.
И кроме того, он был мне небезразличен. Он был достойным противником и хорошим любовником. Он был умен и знал то, что я хотела бы знать тоже и чего он мне пока не говорил. Это были обстоятельства места действия, с которыми приходилось считаться. Так ничего не решив, я заснула на несколько дней.

Я проснулась оттого, что паук щекотно бегал по моей руке. Я стряхнула волосатое чудовище и поняла, что страшно голодна. В тот же миг зазвонил телефон, и голос старого коллекционера позвал меня выпить чашку чая в его доме. Я согласилась и пошла, забыв причесаться и накраситься. Наверное, я была ужасна, потому что старик, подслеповато щурясь, поначалу меня не узнал. Потом, когда я произнесла несколько ключевых фраз, касающихся его коллекции – он открыл пошире дверь и впустил меня внутрь…
Волоокий пес, растянувшись на солнце, покивал мне развалюхой-головой, а осенние цветочки отдали мне свои притихшие ароматы. Дом нахохлился, пытаясь определить безуспешно – друг я или враг. Я была осторожна, как никогда. Я выдала наружу пару дружественных ароматов и прикинулась невинной овечкой. Сошло – меня приняли и не уронили на голову дверной косяк….
Коллекционер поначалу нес всякую чепуху, а я в это время поглощала заботливые бутерброды и пила чай в громадных количествах. Потом в какой-то момент я прислушалась к стариковским бредням.
…Я хотел бы отдать ее вам, - говорил он. - Потому что вы возможно, тот человек, которому она может пригодиться. Я, знаете ли, долго не решался ее кому-нибудь отдать, но господин А. (я вздрогнула и поперхнулась чаем) настоятельно советовал вас. Он утверждает, что вы именно тот человек, которому она может понравиться…
Кто она, - спросила я.
Как кто? Рукопись, вот что. Старичок недовольно повел плечами и продолжал дальше нести свой бред.
Давайте, - перебила я его.
Но вы обещаете…
Обещаю.
Тогда сейчас.
Он вышел в соседнюю комнату и тотчас вернулся с дискетой. Она здесь, я сделал копию.
Я молча допила чай и ушла, поблагодарив за доверие и так и не поняв истинного смысла сказанного. Какая впрочем, разница. Самое неприятное – опять этот А. Вездесущий А. Ну, погоди же, умник.

Моя бывшая амур*** позвонила мне посреди моей бессонной ночи и стала рассказывать последние новости своей жизни – она не помнила обид и даже мечтала утешить меня. В конце концов, когда я уже собиралась ее прервать и пойти спать, она вдруг сказал быстро. Я навела справки. И что? Не все чисто с ним, но в основном он – нормальный. А что нечисто? Ну-у-у, то ли пятнадцатый век, то ли шестнадцатый – не помню точно – 22=37. Мало, сказала я. Почти ничего. Конечно, сказала она. И это плохо, сказала я. Конечно, сказала она. Будь осторожна, сказала она. Стараюсь, сказала я. Стараюсь. Той ночью я прочла рукопись. Этот маленький минорный рассказ навел меня на странные мысли. Я знала, кто его написал.


А. пришел ко мне утром.
Мы стояли настороженные и угрюмые друг против друга. Я была свирепа и оттого растеряна. А. не улыбался и оттого казался старше, чем обычно.
Ну и что, сказала я.
Ты читала? – спросил он.
Да. И что?
Ничего. Ты должна выполнить данное обещание.
Я не давала никаких обещаний.
Давала. Иначе у тебя не было бы рукописи.
Я вспомнила про старика и его назойливый бред. Но что обещала я не помнила. Я не могла этого сказать А.
Я выполняю свои обещания. Сказала я, улыбаясь. Я уже решилась. Мне нужна была только одна маленькая передышка.
Давай поговорим,  - я
О чем – он.
О нас. – Я
Да, у нас странные отношения. Но я…, ты же знаешь.
Ты меня любишь
Да, - он смотрит в пол.
А ты, - он смотрит мне в глаза, где горят костры, сжигающие моих прабабок.
Я. Я молчу, наблюдая, как он смотрит в мои глаза в костры и слушает невольно их нечеловеческие крики. Нет, – хотела сказать, но молчу. Я прочитала несколько магических формул и увидела, как блики моего огня запрыгали  в глубине его глаз.
Им больно, вдруг говорит он.
Нет, говорю я. Они мертвы. Это их кровь.
Тебе больно, говорит он.
Да, бывает, это их кровь и моя боль.
Тебе кто-нибудь нужен.
Я молчу, наблюдая, как он смотрит на черные тени сатанистов, пьющих кровь своих жертв в моих глазах и повторяю формулу.
Тебе кто-нибудь нужен. Его голос все тише, его губы все ближе – он целует меня, и его любовь согревает мое ледяное тело.
Да, я улыбаюсь оттого, что знаю, как мне будет сейчас больно. Но я больше не могу. Наверное, я устала. Не одна тысяча лет прошла в ожидании этой минуты.
Я не могу… любить сейчас, - я… не могу сейчас.
Да, - говорит он. А когда?
Я смеюсь уже открыто и истерически. Когда?! Когда?! После того, как погаснут костры и исчезнут черные тени, после того, как я перестану быть собой! Ты не можешь этого понять! Ты не можешь!
Он молчит долго-долго. Могу, говорит. Я чувствую твою боль и вижу твои слезы. Я, вероятно, знал тебя другой. Тогда, когда 23 равнялось 37… Мы были молоды.
Ты ошибся на одну единицу, но это неважно. Я села на пол и обняла его колени. Его любовь согрела меня и оттого я стала сентиментальной.
Умоляю, сказала я, уходи. Я не хочу быть росомахой и не хочу убивать тебя. Я сейчас сниму перстень, закрою глаза и ты уходи.
Он молчал недолго, но время, похоже, остановилось… Я не повторяла формул – я просто ждала. Это был его собственный выбор.
Знаешь, тогда в Мексике, сказал он медленно, я вдруг понял одну вещь – Вечность -  внутри нас, она тянется как паутинка сквозь тело, ее нужно найти в себе, нащупать и тогда не надо будет страшиться ничего – дороги, смерти, любви, ведьм и самого себя. Есть три буквы, которые дают ключ к понятию вечности. Ты их знаешь?
Нет, но это неважно. Как говорил РП – за буквами скрываются звуки – их много, но не настолько, чтобы не запомнить все.
… Я понял это в один миг и пошел тогда через горы один – я вышел на дорогу и остался жив… Я бы и сейчас ушел от тебя, но не хочу -я устал. Я хочу быть с тобой, злая бесчувственная ведьма  Я не боюсь тебя, потому что я тебя люблю, я растоплю твое сердце, я – пламень, ты – лед.
Я погублю тебя…
А разве ты знаешь, что это такое и как сладостно бывает погибать?…
Я совсем потеряла голову. Я то рыдала, то истерически хохотала. Наконец, дрожа и все еще сомневаясь, я сняла перстень и щелкнула камнем. А. принес бокалы с красным вином и поставил их передо мной.
Ты знаешь, сказал он, это нужно отпраздновать. Все-таки мы встретились, я шел к тебе через горы и годы. Я не сомневался, что найду тебя. Я наблюдал за тобой давно и видел тебя насквозь.
Да, сказала я, ты славный парень, ты  меня достоин, когда-нибудь мы встретимся на узенькой дорожке и всыпала поровну остатки яда в бокалы…
Знаешь, сказала я. На самом деле я не помню, что обещала старику.
Ты обещала написать книгу. И поместить в нее этот рассказ…
Неужели, какая глупость, сказала я и отпила большой глоток пахучего вина.

Осень 2001- весна 2002