Гроза, майор Павел Романович Гроза выскочил из-под душа, крепко растерся мохнатым полотенцем. Полотенце было особенное, жесткое, как терка. После него кожа горела, тело делалось свежим и молодым.
Это утреннее ощущение, давно став привычным, каждый раз было приятно новым. С тех пор как Гроза занялся высотной тренировкой и придерживался специального режима в распорядке своего дня, он по-новому чувствовал себя, особенно полно ощущал свое тело.
Первое время было трудновато выдерживать строгое
расписание. Но потом оказалось, что всякую работу, отдых, сон, питание -- все можно точно уложить в часы и минуты. Для начала нужно было вставать с таким расчетом, чтобы, с одной стороны, успеть все сделать, с другой -- к полетам не утомиться.
Много пришлось поработать над организацией питания. Плотный утренний завтрак давал себя знать в полете болью в желудке. Гроза пробовал вовсе не есть -- еще хуже: на большой высоте голод усиливался до рези. Наконец Гроза нашел верную порцию. Желудок стал вести себя отлично, и сам Гроза был в полете спокоен. Часа в четыре организм снова напоминал о еде. К пяти Гроза садился за стол.
Вино Гроза изгнал. Оно было не только лишним, но прямо вредным. Летчик проверил это на себе: как-то с вечера выпил бутылку вина. Наутро пошел в барокамеру. На "высоте" ему стало не по себе. Нет, нет, -- долой вино.
Огромную пользу, как вскоре выяснилось, приносила регулярная половая жизнь. В этом плане Грозе не на что было жаловаться. Крепкий организм летчика-аса, профессионала высшего класса, требовал по законам природы ежедневного облегчения сексуальной функции, поэтому майор оставил последний час перед сном на занятие любовными утехами.
Он строжайше выдерживал режим. И вот удивительно: то, что теоретически казалось очень трудным, вести размеренную, нормальную жизнь, на деле выходило не только просто, но даже приятно.
Гроза начал высотную работу еще до того, как на вооружение поступили нынешние машины. Приходилось драться за каждый лишний метр высоты. Теоретическим потолком истребителей были тогда двенадцать тысяч метров, а на деле никто больше одиннадцати с половиной не выжимал.
Но Гроза был уверен, что можно взять больше. Чтобы добиться своего, он хотел было сделать кое-какие переделки в своем самолете, но начальство восстало: машина строевая и проделывать над нею опыты не полагается. Дали вместо нее Грозе сверхштатный истребитель, числившийся в части тренировочным. С этой машиной Грозе позволили проделывать что угодно. Мало помалу он ободрал машину так, что, если бы в нее кто-нибудь заглянул, не узнал бы. Начал с большого, а дошел до деталей и двадцать -- тридцать граммов. Оказалось, что без большей части предметов, которые снимал Гроза, можно отлично обходиться.
Казалось бы, педали, -- как без них летать? А Гроза - и те вытащил. Ручку управления наполовину отпилил. Как будто даже удобнее стала. Гроза не раз удивлялся, проделывая эти опыты: почему раньше никто такими мелочами не занялся?
Гроза размешивал ложечкой остатки осевшего какао, когда в прихожей послышалось царапанье. Подошел к двери и открыл ее.
Взгромоздившись на игрушечный стулик, раскрасневшаяся девочка, пыталась дотянуться до звонка. Девочка была пухленькая, как розовая булочка.
Гроза подхватил ее на руки:
-- Галочка! Что ты здесь делаешь?
-- Во сколько часов ты поедешь на полет?
-- Через полчаса.
-- Ну вот, я так и знала. А мама спит и спит.
-- Сегодня выходной.
-- Папа давно уехал. Он сказал, что ты нас повезешь к аэродрому.
-- Ну, тогда пойдем к маме, будить.
Галочка, забыв свой стулик на площадке, побежала к соседней двери. Там жил полковник Старун - командир разведывательной части. Галочка - его дочь. В лице Галочки педантичный и не слишком общительный Гроза имел страстную поклонницу. Девочка не хуже взрослых знала все, что касалось его успехов. Она почти каждый день, прежде чем лечь спать, являлась к нему с матерью своей Катериной Ивановной узнать, как прошел день.
В лице самой Катерины Ивановны летчик-испытатель имел еще более страстную поклонницу, хотя их отношения были скрыты от посторонних глаз, включая даже вездесущую Галочку.
Приоткрыв дверь в спальню, девочка бесшумно скользнула внутрь, увлекая за собой замешкавшегося было Грозу. Ее белое платьице мелькнуло скользящей тенью в трех угловых зеркалах трюмо. Шторы были задернуты, и утреннее солнце просачивалось в просторную спальню сквозь узкие щели между плотными, бархатными полотнами гардин.
На кровати лежала, свернувшись калачиком, жена Старуна. Накопившийся во время сна жар заставил ее сбросить наполовину легкую простыню, облегавшую чувственными складками ее полную неги фигуру. Шелковая ночная рубашка светло-салатового цвета была окаймлена спереди легкой кружевной пеной, позволяя различить сквозь прорези полную белую грудь с большими розовыми сосками. В воздухе витал легкий цветочный аромат и ни с чем не сравнимый запах зрелой женской плоти.
У летчика перехватило дыхание, он закашлялся в кулак чтобы скрыть смущение.
Галочка закричала:
-- Мама! Мамочка, вставай!
Подбежав к постели, она стала дергать за покрывало. Катерина Ивановна тихо застонала и попыталась перевернуться на другой бок, спиной к дочери.
-- Катерина Ивановна! Пора вставать!, - густым басом произнес Гроза.
Спящая женщина вздрогнула и с трудом приоткрыла глаза. Различив высокую и мощную фигуру майора в дверях, она лучезарно улыбнулась и потянулась, как кошка, выпростав обнаженные руки из под сбившейся простыни.
-- Что, поздно уже? - спросила она, потирая глаза кулаками и сгоняя остатки сна со своего круглого, румяного лица.
-- Девять… начало десятого, - сказал Гроза, мельком глянув на блестящие командирские часы, предмет огромного внимания и зависти со стороны Галочки.
Катерина спустила ноги вниз, нащупывая тапочки на коврике перед кроватью. В глубокой прорези рубашки тяжело покачивались полные груди. Она подняла глаза и перехватила взгляд майора, облокотившегося о косяк двери.
-- Галочка! - она тут же обратилась к дочери.
-- Ну-ка, сбегай по быстрому в магазин, купи свежего хлеба и молока, а то дядю Пашу и накормить-то нечем. Где мой кошелек?
-- Не надо! - протрубил низким голосом летчик, доставая из кармана смятые деньги.
-- Держи! - он вручил Галочке розовую десятку.
-- А мороженное можно купить?
-- Можно. Только ешь помедленнее, у тебя больные гланды!
-- Ну я побежала! Через несколько секунд стук ее босоножек утих в глубине подъезда.
Некоторое время они стояли молча, разглядывая друг друга. Он - огромный мужчина в безупречно сидящей по фигуре гимнастерке, обтянутый блестящими и скрипящими кожаными ремнями, в начищенных до зеркального блеска сапогах.
Она - небольшого роста молодая женщина двадцати восьми лет, с пушистыми, вьющимися волосами, убранными в толстую косу, с маленькими, как у ребенка, ступнями, утонувшими в тапочках с меховыми шарами.
-- У нас минут двадцать, не больше, - наконец промолвила Катерина Ивановна. Лукавая улыбка изгибала уголки ее пухлых губ.
Ничего не говоря, Гроза шагнул вперед и обхватил ее небольшую фигуру руками. Она встала на цыпочки и вся вытянулась вверх, предлагая ему свое лицо с закрытыми глазами. Майору пришлось согнуться, чтобы соединить свои губы с ее чувственно приоткрытым ртом.
Продолжая придерживать жену Старуна левой рукой, Гроза пропустил другую руку вперед, нащупывая сквозь тонкий шелк ночной рубашки низ ее живота. На ней не было трусов, и грубые пальцы майора заскользили по выпуклому холму расщепленного посередине лобка.
-- Это для мужа, - не открывая глаз, тихо сказала Катерина, отстраняя жадно рыскавшую в ее паху руку мужчины.
Она перевела его руку назад, положив ее на упругую выпуклость ягодиц:
-- Это - для всех остальных, Павел Романович.
Гроза прерывисто вздохнул. Его не столько волновала ее настойчивость, чтобы он использовал ее задний проход, сколько тот факт, что она сознательно не делала различий между ним и остальными своими любовниками из комсостава летного полка.
Екатерина высвободилась из его объятий и повернулась к нему спиной, немного наклонившись вперед и упираясь руками в столик трюмо.
Текучая ткань красиво облегала ее круглую задницу.
-- Только сначала поцелуй меня там, чтобы не было больно, - проворковала жена командира разведывательной части, стреляя глазками поверх плеча.
Заскрипев новенькой блескучей кожей сапог, Гроза опустился на колени. Одним движением он задрал светло-зеленый шелковый подол, обнажив две пухлые белоснежные булки ее пышного женского зада. Пропустив одну руку между ее туго сомкнутых бедер, он принялся медленно ласкать увлажняющийся холмик ее естества, пытаясь нащупать столбик клитора между скользких, наливающихся кровью складок.
Как жаль, что она не позволяет ему удовлетворять страсть естественным образом! Каким бы чистым и эластичным не было ее "очко", Павел Романович остро ощущал свою ущербность, вынужденно отдавая дань содомскому греху. Словно отвечая на его мысли, Катерина Ивановна нетерпеливо покачала большими ягодицами перед его лицом. Чтобы еще раз напомнить ему о пределах дозволенного, она обхватила ладонями обе половинки пышного зада и раздвинула их в стороны, открывая потаенное ущелье с мягкой, усеянной лучиками коричневой ямкой прямо в центре.
Светлые завитки волос, так густо растущие на выпуклых больших губах влагалища, постепенно редея в промежности, доходят до отверстия заднего прохода в виде отдельных тонких волосков.
Гроза увидел, как круглое мускульное кольцо постепенно выпятилось наружу, расправляя радиальные морщинки и позволяя увидеть красную внутренность крохотного кратера. Подобно павлину, расправляющему свой радужный хвост в качестве прелюдии к половым играм, Катерина Ивановна расправляет перед ним свой анальный сфинктер, дополнительно возбуждая мужскую похоть своим извращенным искусством.
Павел Романович плюнул на ритмично вздувавшийся и опадавший кратер и тут же прильнул к нему языком. Он сразу почувствовал накопившийся за ночь аромат, где к запаху застоянного пота примешивалась легкая каловая горчинка и густой, пряный запах ее влагалищных соков.
-- Паша, не надо долго…, - голос Екатерины срывался в возбужденном шепоте.
-- Не тяни, сейчас Галочка вернется.
Гроза встал и расстегнул брюки. Несколько секунд он водил членом между набрякших больших губ, смазывая сухую головку ее обильными выделениями.
-- В жопу, в мою ****скую грязную жопу! - Катерина Ивановна шлепнула себя ладонью по заду.
-- Не говори так, Катюша, - Гроза нахмурился.
-- Давай же, я не могу…
Майор наставил головку на мокрый от слюней анус. Она напряглась всем телом и крепко ухватилась за раму трюмо. Тихо зазвенели флаконы с духами и косметикой на столике.
Чтобы сделать проникновение его непропорционально огромного члена как можно более безболезненным, жена Старуна изо всех сил попыталась расслабить мышцы в заднем проходе, словно выталкивая кал из прямой кишки.
Он прижал темно-красную головку к центру сокращавшегося сфинктера, когда вдруг с неожиданной вульгарной громкостью вышли газы, возбуждая его пенис дополнительной вибрацией.
-- Извини, Павел Романович, не сдержалась, - напряженно засмеялась Катерина.
-- Ничего, бывает, - Гроза преодолел толчком первый мускульный барьер и оказался поглощенным на всю головку в тесном и жарком плену ее ягодиц.
-- Не больно? - спросил он, задержав на секунду движение. Ее сфинктер беззубо жевал шею его толстого пениса, непосредственно под короной возбужденной и надутой кровью головки.
-- Нет… пока…, - с трудом выдавила Екатерина Ивановна, по прежнему сильно напрягаясь и стискивая зубы.
Одним гладким, но мощным движением, летчик-испытатель погрузил все тридцать сантиметров напряженной до немыслимой твердости мужской плоти в ее податливый задний проход.
Екатерина Ивановна осторожно выдохнула и повернула к нему потное лицо.
-- Десять минут осталось, Паша.
-- Я знаю, - сказал Гроза, начиная неумолимый поршневой ход в ее гладкой кишке.
Они совокуплялись молча и сосредоточенно.
Майор упрямо смотрел вниз, где скользил между круглых холмов белых ягодиц толстый ствол его члена, увлекая за собой в обратном движении предельно растянутое коричневое кольцо, и вталкивая его до полного исчезновения при ходе вперед.
Жена командира разведывательной части безотрывно разглядывала в зеркале трюмо стоявшего позади нее красавца военного, гордость советской авиации, сильными движениями посылавшего взад-вперед свой большой пенис, выворачивавший все ее внутренности наизнанку.
Минут через пять он обильно кончил, орошая раздраженные стенки ее кишки густыми белыми струями. Гроза выдернул все еще твердый член из ее мокрых внутренностей, и Катерина Ивановна опять звучно пустила ветры, разбрызгивая капельки спермы.
-- Что-то я сегодня распукалась, - смущенно засмеялась она.
-- Ничего, бывает, - автоматически ответил Павел Романович.
Он прошел через коридор и заперся в ванной, откуда послышался шум воды.
Катерина прижала пальцы между ягодиц, пытаясь остановить вытекавшую сперму. Ее продолжали мучить газы. Она достала из шкафчика под трюмо бинт, зубами оторвала лоскут, сложила его в несколько раз и прижала к сочившемуся заднему проходу.
-- Я вас с Галочкой жду на улице, - сказал Гроза, выйдя из ванной и пропуская мимо себя спешившую жену Старуна.
Несмотря на ранний час, город был праздничен.
Грозе то и дело приходилось останавливаться на перекрестках чтобы пропустить колонны, движущиеся к аэродрому.
Прошли осоавиахимовцы, ворошиловские стрелки. Нескончаемой полосой бело-красных маевок потянулись спортсмены. За ними девушки в голубых комбинезонах парашютисток. На плечах парашютистки пронесли загорелую товарку с лозунгом в руке: "Прыгайте, девушки!"
Уже на самой окраине, перед выездом из города, Гроза обогнал колонну пионеров-моделистов.
Маленькие модели самолетов складывались в слова: "Летать выше всех! Дальше всех! Скорее всех! "
Зеркальный асфальт шоссе отбрасывал блики тысяч велосипедов и автомобилей. С песнями, с музыкой город тянулся к аэродрому.
Лето было в разгаре. По сини августовского неба бежали редкие разорванные облачка. Мягкое солнце ласкало мураву аэродрома.
Многотысячная толпа, затаив дыхание, следила за полетами. Праздник удался. Над толпою висел несмолкаемый плеск рукоплесканий, как будто летчики, которым они предназначались, могли что-нибудь слышать сквозь рев своих моторов.
Приветствия стали неистовыми, когда репродукторы возвестили, что стартует для высотного полета летчик майор Гроза.
В первом ряду, у белоснежной цепочки милиционеров, сидя на крыше автомобиля била в покрасневшие ладошки Галочка.
-- Хлопайте, хлопайте же! -- сердито кричала она соседям, опускавшим руки от усталости.
Только когда белый самолет Грозы исчез из глаз, она угомонилась.
Скоро послышались разочарованные вопросы:
-- И это все?
-- А что же дальше? Где же высота?
-- Значит, мы не увидим его на "потолке"?
А Гроза не замечал времени. Его внимание было приковано к приборам. Все шло отлично. Никаких новых ощущений он не ждал, все было испытано, переиспытано.
Земля давно уже превратилась в карту с потускневшими красками, подернутыми голубоватой дымкой. Редкие облачка блестели далеко внизу. Появлялось обычное ощущение кривизны земной поверхности. Представление о земле, как плоскости, исчезало каждый раз, когда Гроза переходил за предел двенадцати-тринадцати тысяч метров.
На высоте около четырнадцати тысяч, когда подъем сделался уже медленным, Гроза почувствовал тупую, ноющую боль. Казалось, левую ногу втиснули в очень узкий сапог с непомерно длинным голенищем. Надевая меховой чулок, Гроза слишком сильно затянул ремешок.
Он по собственному опыту знал, что всякая перетяжка, не заметная на земле, с высотою дает себя чувствовать очень сильно. Бывало, когда в высотный полет он ходил с очками, чуть-чуть тугая резинка на большой высоте сжимала голову железным обручем.
Гроза хотел нагнуться, чтобы подвинуть ремень под скафандром, но для, этого нужно было сделать значительное усилие: ткань скафандра, наполнившегося кислородом, прилипла к тесному сиденью и сделалась железно-твердой. Напрягаясь, Гроза почувствовал головокружение. Решил оставить попытку, но тут же дала о себе знать нога. Нужно было выбирать между нестерпимой болью и головокружением, которое при малейшей неосторожности могло перейти в обморок. Это означало бы срыв полета. Приходилось помириться с болью. Но с каждой секундой она усиливалась. Грозе казалось, что нога раздулась до размеров бревна, -- вот-вот лопнет кожа.
Стрелке альтиметра оставалось пройти еще сто метров до "английского потолка", когда Гроза почувствовал, что его силы в борьбе с болью истощаются. Нога горела. Пламя растекалось по бедру, поднимаясь все выше. Стрелка альтиметра поднималась отвратительно медленно. Она едва-едва переползла 16. 200 и нехотя двигалась дальше, через белые черточки делений. Казалось, она отсчитывает не десятки метров высоты, а огненной чертой отмечает все дальше и дальше проникающую боль.
Если бы крик не требовал затраты энергии, Гроза искал бы в нем облегчения. Но и кричать было опасно, -- силы нужны для управления самолетом. Машина, видимо, подходила к потолку. Все менее уверенным становился полет. Малейшее движение рулем, самое осторожное, едва заметное, заставляло самолет проваливаться. Обе ступени нагнетателя едва поддерживали работу мотора на терпимом уровне.
Гроза почти обрадовался, когда наконец почувствовал хорошо знакомые симптомы потолка. Дальше машина не полезет. Стрелка альтиметра, вибрируя, замерла на показании 16. 300. Гроза с облегчением перевел самолет в планирование...
Земля с нетерпением ждала его посадки.
Приземлившись, Гроза не смог вылезти из машины. Нога онемела, на нее нельзя было ступить.
Подхваченный под руки друзьями, он, помимо собственной воли, оказался на вышке перед микрофоном.
Кто-то крикнул в микрофон через голову Грозы:
-- По предварительным данным, товарищ Гроза установил новый мировой рекорд высоты-16. 300 метров. Да здравствуют сталинские соколы!
Зрители радостно кричали "ура".
Но все мгновенно стихло, когда Гроза заговорил.
-- Товарищи!.. Сегодняшний полет -- еще один урок нам, летчикам-высотникам. Я уже и счет потерял своим полетам, но, видимо, подлинная мудрость заложена в пословице: "Век живи, век учись". Кажется, не осталось уже ничего, чего бы я не знал о высотной работе, а вот еще немножко -- и сегодняшней полет был бы сорван, из-за такого пустяка, как слишком туго затянутый ремешок. Правы те, кто говорит, что в нашем деле нет мелочей. Задача конструкторов -- помочь нам выполнить завет нашего дорогого вождя и друга товарища Сталина: "Летать выше всех". В исполнении этого завета - залог победы советских истребителей над всеми, кто посмел бы посягнуть на нашу родину. У Хасана, да и в других местах, мы заставили врагов поверить в превосходство нашей техники и нашего летного искусства. Но если у них окажется короткая память и они снова сунутся к нам, мы докажем им, что прав был товарищ Ворошилов, говоря: "Вы испробовали еще только цветики, а ягодки-то впереди". -- Мы с вами, товарищи, живем у самой границы, но это не пугает нас. Мы знаем: в тот же миг, когда фашисты посмеют нас тронуть, Красная армия перейдет границы вражеской страны. Наша война будет самой справедливой из всех войн, какие знает человечество. Большевики -- не пацифисты. Мы -- активные оборонцы. Наша оборона -- наступление. Красная армия ни единого часа не останется на рубежах, она не станет топтаться на месте, а стальной лавиной ринется на территорию поджигателей войны. С того момента, как враг попытается нарушить наши границы, для нас перестанут существовать границы его страны. И первыми среди первых будут советские летчики! Слава создателю советской авиации - великому Сталину!..
Буря оваций потрясла воздух.
В первом ряду, опираясь на руку мужа - командира разведывательной части - стояла Катерина Ивановна. Ветер трепал ее легкое светлое платье. Перехватив взгляд Павла Романовича, она радостно улыбнулась и немного сжала мышцы заднего прохода, все еще ощущая жжение после их утренней встречи.
Гроза подхватил Галочку, вертевшуюся у его ног, и стал спускаться с трибуны, но, прежде чем он достиг земли, внезапная тишина нависла над аэродромом.
Гулко, ясно, так что было слышно дыхание диктора, репродукторы разносили над толпой: "... Всем, всем, всем! Сегодня, 18 августа, в семнадцать часов крупные соединения германской авиации перелетели советскую границу. Противник был встречен частями наших воздушных сил. После упорного боя самолеты противника повернули обратно, преследуемые нами... "
Народ затих.
Стал ясно слышен деловитый стук лебедок, сдававших два привязных аэростата с подвешенным к ним огромным транспарантом: "Мы стоим за мир и отстаиваем дело мира. Но мы не боимся угроз и готовы ответить ударом на удар поджигателей войны".
Катерина Ивановна тихонько выпустила газы.
Рев беснующегося океана был бы ничем в сравнении с могучим криком, поднявшимся над толпой. Негодование народа, призыв к борьбе, уверенность в своей силе были в этом крике.
Но даже этот шум был покрыт ревом мотора.
Над толпою несся истребитель.
Он выделывал замысловатые фигуры, развороты.
За ним тянулась струя дымного следа.
Самолет развернулся, взмыл выше.
Рождаясь там, где он промчался, возникло гигантское, слово: СТАЛИН.
Слово ширилось, росло.
Оно пронеслось над затихшей толпой, величественно проплыло над городом и ушло в страну.