В камине есть необъяснимое, магическое, заставляющее щурить глаза, глядя как чистенькая дощечка превращается в черный уголь, переливающийся масляным жаром под треск дров, под их вздрагивание, под их еле слышные стоны, напоминающие старцев во сне, где огненная краска заливает их сгоревшие волокна и мечется из стороны в сторону, но сама по себе она не живая, она как волна в движении, прилив, потом отлив, прилив крови к лицу празднующего чьи тосты, пожелания отрывают меня от камина с хрустом ломающихся лучин, напоминая о том, что праздники в кругу друзей, родственников или знакомых - это испытание для человека, убеждённого в догмах, придуманных им же, и совершенно не терпимым к чужим суждениям, который рассматривает каждое сказанное слово сидящего рядом как инородное тело, занозу, впившуюся ему под кожу, или очень мелкую, но постоянно напоминающую о себе, или засевшую слишком глубоко, так, что очень трудно вытащить, а достав её, этот человек бежит к камину кормить пламя, языки которого жадно вырывают из рук деревянные слова, и чавкая, благодарно лижут кормящие их пальцы, а всё сказанное восторженно, с подкупающей искренностью, с неистовой яростью правоты, прямолинейно и завуалировано, вылетит в трубу камина, считая фонарные столбы с тускло мерцающими лампочками, где ледяной ветер теребит их округлые формы, улыбается им огненным дыханием открытых канализационных люков, мёрзлого асфальта подёрнутого льдом и продолжающим морозно мерцать, отражая в глазах редких прохожих свою неприступность, проходящих через старые, безлюдные дворы, вглядываясь в пустые окна заброшенных детских садов и школ, и холодная земля скользит у них под ногами, заставляя вспоминать залитую солнцем песочницу и скрипучие звуки кузнечиков, рождая непонятное желание еще чуточку остаться здесь, обдавая еще не успевшим прогоркнуть, сладким запахом перегара, совсем таким, что пьянил меня, когда она открывала свой рот, и её дыхание клубилось паром от моей непосредственной близости, покрывая её тонкие черты лица голубоватой изморозью, и незаметно застывая, капельки влаги превращались в тонкие узоры, которые стягивали бархатную кожу, пытаясь придать ей ту же температуру, что и у меня, но всё порвалось и красная краска играла у неё на щеках, словно злая пародия на чахоточную, и уже казалось, что в комнате где пылает камин, отходят обои, пустота пожирает желтые занавески, сохраняя тепло, так как пустота ещё не добралась до оконных стекол, и поэтому можно было торчать в кресле целую вечность, качаясь на качелях своей боли, которая уже стала тупой и сушила глотку, делая раскачивания качелей менее сильными, приглушая скрип ржавых петель, в то время как на улице начинал идти красный снег, который шел вне зависимости от времени года, заставляя всех выбегать из дома голышом и замирать, раскинув руки, подставляя язвы красному снегу, и набивался он в растрескавшиеся края струпьев и начинал расти, не растаивая из - за холода душ наших, а расширялся по периметру, раздавливая мягкую плоть, а боль раскачивала качели сильнее, и все, голышом стоящие, и видящие срам друг - друга, совершали подобие поступательных движений, оставаясь неподвижными, только катящиеся слёзы растапливали снежинки, окрашиваясь в кровавый цвет, похожие на детские слёзы и плачь немощных старцев, душимых собственным ужасом, и беззвучно, вспоминая, как мама кормила их весенним винегретом, называла рыбкой яхонтовой, и солнышко билось об окна, в кровяные слёзы расшибая себе грудь, а сейчас рыбки яхонтовые на берегу надежд и подаяний, всё ротик открывают и сказать ничего не могут, душимые собственным ужасом.