Имеет право

   
В кабинете хирурга толпились врачи.
- Открой рот… Открой, я сказал!
Заглянув через плечо заведующей, Антон Викторович увидел на кушетке пациентку, которую так напористо "осматривал" хирург.
Крупная голова существа из Освенцима. Лицо и шея в синих пятнах. Натянутая на скулы и впалые щёки кожа в многочисленных ссадинах и царапинах местами надорвана.  Никого не видящие и словно неживые от неподвижности, большие глаза оголодавшего до полной безнадёги ребёнка. Ниже головы, как под тельцем высохшего зимой паучка, поверх старенького халата безвольно спутались тощие, из костей-трубочек, сине-пятнистые руки-ноги.
Нищенка? Но халат, хоть и старый – чист. Избита?  Сильно, однако…

У изголовья сидела густо накрашенная, претенциозно одетая  женщина лет сорока.  Снизу вверх озиралась на толпившихся вокруг врачей глазами детдомовской директрисы, спасающей от нежданно приехавшей комиссии последнюю каплю своего царственного - в пределах подвластного учреждения - реноме. Одной рукой опасливо гладила лежавшую на кушетке избитую девочку.
То ли хотела дистанцироваться от ребёнка, но рука против воли тянулась к детской головке, то ли на самом деле жалела ребёнка, но пыталась казаться безразлично-отстранённой?

- Подозрение на перелом нижней челюсти, - повёл черту под этапом обследования хирург и вновь затребовал, словно перед ним лежал не безвольный пациент, а непослушный ребёнок: – Открой рот, я сказал! Ничего я тебе не сделаю!
"Дался тебе этот рот!" – подумал Антон Викторович.

Девочка не шевелилась.
Детские руки лежали неудобно, как придётся. Дистрофичные мосластые коленки и голени, сплошь изукрашенные синяками,  развернулись в противоположную от хирурга сторону. Лежать так – лицо вправо, а коленки влево, скрутив винтом поясницу, – наверное, очень неудобно. Застылые глаза смотрят сквозь окружающих в пространство над потолком. Глаза не реагируют на окрики хирурга даже горечью слез. А слёзы у детей появляются и от боли, и от обиды, и от чего угодно… Полнейшая апатия. Дышит едва заметно…
Неужели так сильно избита?

- Открой рот!
Оттянув губу, хирург цепляет старым прокуренным ногтем зубы нижней челюсти, насильно раскрывает рот ребёнка.
Медсестра, за письменным столом оформлявшая документы и мельком  наблюдавшая за осмотром, морщится: доктор ласковостью к детям на работе не отличается.

- Отец избил, - в полголоса сообщает Антону Викторовичу заведующая. – Надо освидетельствовать и коллегиально решить, куда отправлять, в больницу или в приют. 

Удерживая ногтем одной руки челюсть, пальцем другой руки хирург зачем-то лезет девочке в рот, с многозначительным видом тычет изнутри в щёки, пихает туда-сюда безвольный  язык.
Антон Викторович чувствует во рту противный вкус корявого, вонючего от дешёвого курева, пальца. Всё его естество начинает противиться бессмысленному насилию, замаскированному под медицинское обследование…
Не отпуская детской челюсти, хирург вытаскивает палец изо рта, мнёт его  в кулаке, обтирая слюни. Сердито заглядывает в глотку.
Освещение в кабинете так себе, во рту – ещё  хуже. Очки с дужками, связанными засаленной резинкой (от изношенных трусов, всегда думает Антон Викторович, глядя на стариковское приспособление), хирург забыл у себя на лысине. Окружающие наверняка сомневаются, видел  ли хирург вообще что-нибудь там, куда заглядывал… Но первый спросивший признался бы  коллегам, что он глупее других, поэтому члены консилиума глубокомысленно молчат.  А что хирург не видит… Может он на ощупь всё понимает…  На то он и хирург!

"Какого чёрта ковыряется! – раздражённо думает Антон Викторович. – Что высматривает у избитой во рту? Кариес? Ангину? На глазах у начальства производит предписанный инструкцией полный осмотр "по схеме"?"

Синяки на  лице и шее ребёнка уже с желтизной, "расцветающие" - значит, не первого дня. Есть и свежие. Из-под левой брови на глаз нависает налитая кровью опухоль. Больно колышется при каждом движении. Опухоль закрывает глазное яблоко почти наполовину, создаёт впечатление косоглазия. Или у ребёнка на самом деле косоглазие? Косоглазие, кстати, бывает при переломах костей черепа с ушибами головного мозга и внутричерепными кровоизлияниями. К тому же это поразительное – ступорозное - отсутствие реакций на окружающее. В глазах жестоко избитого ребёнка ни боли, ни страха. Глаза бесчувственные. Безэмоциональные до безмыслия. Стеклянно пустые.

 А может девочка  понимает, что здесь её не будут бить, что здесь не надо защищаться от ударов, поэтому  отрешилась от мира  ватным бесчувствием?


Верхняя губа опухла, в жёстких струпах. Не то, что есть - говорить, наверное, больно. Изнутри, на слизистой, вероятно, огромные кровоподтёки.
Антон Викторович вспомнил, как ещё в школьные времена, вечером в чужом микрорайоне его подловили старшие подростки и безжалостно избили. На него пахнуло неуспокоенной обидой и забытым страхом из юности. Он ощутил тяжёлую, как вареник, налитую синевой, полубесчувственную сначала верхнюю губу,  под которую дня три после избиения, пока не спал отёк, с трудом запихивал ложку с пищей. А когда отёк спал, на губах насохли жёсткие струпы, и  во время еды он заставлял  себя раздвигать челюсти,  и струпы на губах лопались, и было ощущение, что губы полосовали лезвием бритвы. Ощутил свежий, яркий вкус крови во рту, солоновато… железный… А в последующие дни – тошнотный от разлагающейся в размозжённых тканях крови…
 
На подбородке девочки зияет рана сантиметра полтора длиной, с развалившимися в стороны, подсохшими краями. Рубец останется на всю жизнь.

Ещё раз зачем-то подёргав нижнюю челюсть, хирург оставил в покое  рот пациентки.
"Что ж ты её так дёргаешь, коли подозреваешь перелом!  – застонал про себя Антон Викторович. – Больно человеку, наверное! Да и синяки под обоими глазами – "симптом очков" – бывают не только банальными синяками, но и признаком перелома основания черепа! В этом случае такая беспардонность вообще опасна для жизни! Аккуратнее же надо!"

- Зашивать нельзя, вчерашняя, - безапелляционно прокомментировал  рану хирург.
"Какая разница, вчерашняя или позавчерашняя! Да хоть третьесуточная! – всё больше раздражался Антон Викторович, наблюдая, с какой показной деловитостью перед начальством подчёркивает свою компетентность в "чужой" травматологии и делает мудрые выводы хирург. – Другое дело, надо ли сейчас дополнительно травмировать психику ребёнка, зашивая рану?"

- А рана откуда? – спросила заведующая женщину, сидящую у изголовья  кушетки.
- Он её об стенку швырял, - вздохнула женщина. Над канцелярским лицом мелькнула тень жалости. – У неё на затылке кровоизлияние большое… Прямо колышется под кожей… Посмотрите там, - подсказала хирургу.
- Да, обширная подкожная гематома затылочной области, - словно секретарю продиктовал хирург, бесцеремонно - так проверяют зрелость арбузов на базаре - ощупывая затылок девочки и проверяя пальцами, вминаются ли повреждённые кости внутрь черепа. – Возможно, перелом свода… Надо снимок делать.
- Об стенку он её швырял…

Пальцы хирурга с усилием жали на затылок девочки, будто демонстрируя  окружающим, как проломленные косточки легко вдавливаются в черепную коробку. Привычную в медицине ко всему, видавшую виды медсестру передёрнуло от такого обследования. Ей показалось, что слышен хруст костей проломленного затылка. Медсестра умоляюще взглянула на Антона Викторовича.

- Разогни руки… Разогни руки! – приказывал хирург, пытаясь распрямить детские руки. Разогнутые руки, как резиновые, каждый раз возвращались назад, защищая ладонями грудь, локтями живот. Да и тощие коленки постоянно подтягивались кверху, закрывая самое незащищённое место.
"А может, не защищают, может спастическое сокращение мышц вследствие внутричерепной травмы?" - размышлял  Антон Викторович.

Лицо ребёнка оставалось абсолютно безэмоциональным. Широко распахнутые, остекленелые  глаза никого не видели.
Удерживая одной рукой пружинившие руки ребёнка, другой рукой хирург пытался распахнуть на груди халатик. Плечи и грудная клетка тоже в сплошных кровоподтёках.
Это с какой же методичностью и как долго надо избивать ребёнка, чтобы так ровно покрыть его синяками от макушки до пяток?!

- Степаныч, - обратился Антон Викторович к хирургу, трогая коллегу за плечо. – Ты в пенсионный фонд собирался ехать… Езжай, я закончу осмотр и опишу всё. Езжай, езжай, а то там закроют…
Антон Викторович потянул хирурга за локоть, принуждая подняться.

- Тридцать с лишним лет работаю в детской хирургии, а такое… А такое лет пять только стали привозить, - сердился хирург на девочку, вставая с кушетки.
Детские локти и колени автоматически подтянулись, закрыли грудь и живот.

Антон Викторович сел на край кушетки, осторожно тронул пациентку. Ребёнок никак не отреагировал на прикосновение. Антон погладил детскую щеку, сгорбился, подобно пациентке закрылся локтями и коленями. Прислушался к дыханию, стал дышать в ритме с ребёнком. Психологи называют это, кажется, кинестетическим присоединением. Подобное "шаманство" иногда помогало наладить контакт с детишками.

- Кахексия, - констатировала подошедшая невропатолог, едва взглянув на ребёнка. – Истощение. Что же, они не кормили её что-ли?

Женщина у изголовья тяжело вздохнула.
- А вы ей кто? – спросила заведующая женщину.
- Тётя… - неохотно ответила женщина.
- Девочке… тётя? – уточнила заведующая, будто женщина могла приходиться тётей кому-то из присутствующих в поликлиническом кабинете медработников.
- Да, - словно бы горько усмехнулась женщина.
- Что же он её так…
- Он, когда трезвый, хороший, - оправдалась женщина.
- Все они, когда очухаются… - буркнула одна  из медичек.

- А вы тётя… по какой линии, по материнской? – пытала заведующая.
- Нет… По отцовской…
- Его сестра, значит… - додавливала женщину заведующая.
- Его… Да он раньше не пил! Её надо куда-нибудь теперь… Нельзя её к нему… Мы с милицией забрали её, обманом… Он не отдавал…
- А мать?
- Алкоголичка. Лишена родительских прав.
- А к вам её? – скорее утвердила как само собой разумеющееся, чем спросила заведующая.
Женщина не ответила.

Все вокруг укоризненно молчали.
- А бабушка есть?
- Тоже алкоголичка.
- Со стороны отца?
Женщина не поняла.
- Ну, бабушка - мать отца?
- Нет, со стороны матери. У него родителей нет.
"У него… У тебя с ним! – подумал Антон Викторович. – Как ты не хочешь быть ему сестрой!"

- А залысины отчего? Врождённые? – спросила невропатолог, разглядывая макушку ребёнка.
- Это они прижигали, чтобы язвы были, - стыдясь саму себя, пояснила тётя.
- Прижигали?! – в один голос ужаснулись невропатолог и заведующая.
Антону услышал у себя на затылке шипение раскалённого железа. Он  ощутил, как о его макушку тушат жар окурков. Мышцы лица дёрнулись от придуманной жестокой боли, рот хотел завопить чужим ужасом…
- Они милостыню просили у церкви. А там, если ребёнок юродивый, больше дают. Вот и прижигали…

Антон Викторович прикрыл глаза и сгорбился ещё сильнее, пряча от коллег лицо. В носу противно защекотало. Ему стало тошно смотреть на окружающих. Он ощутил ладонью, как зубной болью заныли бугры подкожных кровоизлияний на теле избитого ребёнка.

- Чего сидишь? – спросил вышедший из бытовки уже без халата хирург. – Посмотри, что у неё на спине, да отправляй в больницу. Больше, вроде, переломов нет. Синяки если…
- Иди, Степаныч, иди. Пенсионный фонд закроют – не успеешь. А я не тороплюсь…
"Что это? Рационализм профессионала или бесчувствие от привычки? – горько думал Антон Викторович. – Но если обливать свою душу кровью с каждым таким пациентом – надолго тебя не хватит! Значит, с целью самосохранения надо работать без эмоций?"
- Чего зря сидеть? Меня бы заодно на скорой подбросили.
- Пока скорую вызовем, пока приедет… Опоздаешь в пенсионный фонд. Езжай уж на маршрутке! А я не тороплюсь.
"И всё равно тошно…"
Степаныч, недовольно ворча себе под нос про жизнь, которая осчастливила нас в последние годы демократией, вышел.

Антон Викторович почувствовал, как острое детское плечико слегка прижало его ладонь к разбитой  щеке. Реагирует! Значит не в ступоре! Теперь у него защемило и в  груди. Приятной жалостью защемило.

Антон Викторович потёр лоб, сдавил пальцами свои виски, отгоняя вредные для работы  эмоции, нажал для прояснения мыслей на  глаза. Погладил другой ладонью по детской щеке, успокаивая скорее себя, чем ребёнка.

Глаз ребёнка краешком зацепил лицо Антона Викторовича и скользнул в никуда.
"Подсматривает!" – обрадовался Антон Викторович.

Антон Викторович осторожно потянул руку вниз. Плечо прижалось настойчивее, не желая отпускать добрую ладонь. Антон улыбнулся. Да нормально она реагирует!
Жить стало легче.

- Животик покажи мне, - попросил он едва слышно. – Я тихонько потрогаю, не больно.
Локти и коленки расслабились, снимая защиту. Точно, это не спастическое  сокращение мышц при черепно-мозговой травме, это она от насилия защищается.

Не распрямляя теперь уже послушных детских локтей и коленок, Антон Викторович расстегнул халатик, осмотрел грудь и живот ребёнка. Сплошные синяки! Синего цвета на теле больше, чем телесного! Болит, наверное… А что у неё сейчас не болит?!
Неудобно вывернув свою руку, осторожно проверил, нет ли повреждений в брюшной полости.

- Не больно? – спросил тихим  шёпотом.
Девочка боковым зрением скользнула по лицу доктора и уплыла в неизвестность.
- На бочок повернись, я спинку посмотрю…
Никакой реакции.

Не убирая ладони от щеки ребёнка, другой рукой Антон Викторович осторожно повернул девочку на бок. Холодная ладошка уцепилась за спасительную докторскую руку. Антон Викторович успокаивающе погладил ребёнка по головке, заодно аккуратно пощупал гематому на затылке. Опять стало тошно и захотелось простонать в голос: сквозь колышущееся под кожей кровоизлияние размером в детскую ладонь чётко прощупывалась ямка. Вдавленный перелом затылочной кости!  Возможно – ушиб головного мозга, а от этого и заторможенность поведения.

Коллеги помогли задрать халатик кверху. Ноги, ягодицы, спина, шея – всё в сплошных синяках!
- Господи! За что же он её так?! – у видавшей виды заведующей-пенсионерки дрогнул закалённый в административных разборках голос.

- Она обкакалась… Ей шесть лет уже, а она обкакалась… Отец пил с друзьями, потом  поскандалили сильно… Ругань жуткая была, соседи рассказывали…
- Оттого и обкакалась, - заметила невропатолог. – От таких скандалов и взрослый… И что ведь самое ужасное… Ему за это издевательство ничего не будет! Родительских прав лишат… в лучшем случае…

- Три дня бил… Мы её с милиционером у него… Хитростью…
- Они – хитростью! – возмутилась заведующая. - Да после такого… таких отцов из окон надо выбрасывать! А они с милиционером – хитростью! Как же! У него отцовские права на девочку! Его родительские права на ребёнка закон защищает! Дитё только никто от таких родителей не защищает! Я всю жизнь в детской поликлинике проработала, - со вздохом сникла заведующая, - а подобное… Лет пять началось… Раньше таких ужасов не было… Что с ней теперь, после такого, станет?

Антон Викторович заметил в слуховом проходе девочки засохшую капельку крови. Пригляделся, ругая себя за невнимательность и оправдывая невнимательность эмоциональным состоянием. Кровяная дорожка вела вглубь уха. А вот это совсем плохо… Ко всему прочему у неё ещё и  перелом основания черепа…