Был холодный осенний день. Я в чёрной кожаной куртке и твёрдых сапогах со шнуровкой продавал с земли книги на книжном рынке. Когда ноги замерзали, я начинал ходить вперёд-назад, от книг и обратно, и шевелил в ботинках пальцами. Рядом был нормальный книжный рынок, там стояли ряды прилавков, а на прилавках ряды книг, а мы выкладывали свои книги на кусках полиэтилена вдоль дороги. По дороге ездили машины, за забором иногда страшно шумели проходящие товарняки, и ветер кружил железнодорожно-рыночный мусор и посыпал книги песком.
Когда вереница покупателей редела, мы прогуливались в пределах видимости, смотрели, что кто продаёт интересное, разговаривали друг с другом. Там общение очень просто как-то складывается, я даже сразу не мог так. Подходишь к любому и говоришь, что в голову придёт. Он легко отвечает. И хоть до вечера разговаривай.
Один ко мне подошёл и давай разговаривать. Солнце уже садилось, покупатели совсем иссякли. Я разговаривал и с удовольствием разглядывал своего собеседника. Очень колоритная фигура. Моя жена вообще строга к незнакомым посетителям, которых я привожу поздно вечером пьяный, но на другой день сказала только, что когда увидела Серёгу в дверях, подумала "Ну и рожа!". И больше ничего не сказала!
А рожа у Серёги действительно ещё та. Большая красная рожа. А ещё потрёпаная болоньевая куртка на беззубой молнии, рваный чемодан на верёвочках и огромная сетка-авоська. Вся одежда будто с мусорки (с нашей мусорки, я хочу это подчеркнуть, потому что, например, на немецкой мусорке можно найти почти новый зонтик или вышедший из моды музыкальный центр, мне друзья рассказывали). Но зато чемодан у Серёги и авоська пихом напиханы такими книгами, каких я нигде не встречал, хотя имею некоторый жизненный опыт. Сейчас уже не вспомню ни одного названия, а придумывать не хочу, но что-то такое страшно пограничное вроде "Психоделические корни структурализма в математике" а то и похлеще. Но на это я позже обратил внимание, кажется, в метро. А перед этим мы ещё поговорили с приятностью довольно долго и даже выяснили, что почти одновременно заканчивали в своё время педагогический институт. Правда, общих знакомых, кроме ректора, найти не смогли.
Я смотрел на Серёгу, и с каждой минутой всё больше проникался к нему симпатией. Он сразу мне понравился, я ещё подумал "Ну и рожа!". И я уже точно не помню, но, по-моему, он тоже не сразу поверил, что когда-то я учился в институте.
И как только выяснилось, что у нас так много общего и что покупателей больше не будет, у него возникла идея выпить водки с пирожком. Идея эта не столько даже возникла, она, судя по всему, Серёгу никогда и не покидала, но тут он её высказал. А я за разговорами прилично замёрз, и ноги, и уши, и руки уже плохо слушались. Я предупредил его, что вообще-то тороплюсь домой, но за знакомство и для согрева выпью. И сразу домой! Тем более, что в нашем с женой домашнем бюджете и статьи такой, как водка с пирожком, нету.
А я страшно хотел есть. Ещё бы, - целый день на холодном ветру простоять, не покупать себе ни чая, ни кофе из экономии, и мечтать только о том, чтобы добраться до дома, до тепла и до горячего супа. Но несколько книг я сегодня продал, и удачно, так что моральное оправдание водки с пирожком состряпалось споро. Тем более, что - и сразу домой!
Уже почти стемнело, в киоск, где наливали, стояла небольшая очередь из завсегдатаев рынка и железнодорожных личностей. Очередь продвигалась быстро. Мы с двумя пирожками и двумя белыми пластиковыми стаканчиками пристроились к стойке и поцепили наши сумки на какой-то болт под столом, а чемодан Серёга поставил себе под ноги.
Тихо чокнулись пластиком, выпили. Я за две секунды съел свой пирожок (неудачный, кстати, пирожок оказался, совсем без любви сделанный). А Серёга свой не съел, а просто посмотрел на него и развернул аккуратно на бумажке, чтобы тот лежал более симметрично. И тут Серёга как-то незаметно взял бразды правления в свои красные ручищи. Я ещё двухэтажно удивился мимоходом: с такой уголовной рожей быть таким в сущности добродушным, но становиться таким прирождённым диктатором, если дело касается водки! Я даже, уже потом, когда после метро Серёга предложил взять у бабки бутылку с собой, поднял маленькое восстание и наотрез отказался продолжать эту немотивированную пьянку. В результате чего мы взяли бутылку с собой и пьянку продолжили.
А тут ещё выяснилось, что мы живём с ним на одной улице (в другом конце города) и переехали в этот район почти одновременно два года назад. Мы купили четырёхкомнатную квартиру на пятерых, а Серёга поменял после смерти отца родительскую двухкомнатную на однокомнатную гостинку. За такое совпадение, считал Серёга, не выпить ещё по сто грамм просто нельзя. "Тебе взять ещё пирожок?" Я помнил вкус предыдущего пирожка, но сказал "Возьми". Очень хотелось есть. Да и водке надо было что-то противопоставить, потому что пьянел я стремительно.
Дальше в моих воспоминаниях появляется некоторая фрагментарность. Кое-какие тёмные места. Больше мы, кажется, там не пили. Помню, как трогательно Серёга отдал мне и свой пирожок, заметив, что я часто смотрю на него. Я вяло возразил, что ему тоже надо закусить, но он сказал, что перед этим съел котлету и вообще есть не очень любит. Я сказал ему, что это очень вредно, пить без еды, но пирожок взял. Мы всё больше друг другу нравились.
А, Серёгу ещё не хотели в метро пускать, потому что он свой чемодан вёз на самодельной тачечке. Тогда я взял его чемодан, а тачечку он понёс в руке, и мы протиснулись со своими книгами мимо вахтёрши, стараясь особо на неё не дышать и вообще идти ровно, чтобы соответствовать облику нашего метро хоть поведенчески, раз уж Серёгина одежда и чемодан внешне подгуляли. А вахтёрша ничего, видимо наши книги её успокоили.
В вагоне мы стали скромно в уголок, потому что почти все сидячие места были заняты. Я стал разглядывать Серёгины книги и просто опупел. Подбор ну очень необычный, хотя и вполне целенаправленный. Серёга сказал, что это остатки отцовской библиотеки. Я лихорадочно вытаскивал из авоськи одну книгу за другой, ахал, пытался просмотреть содержимое, но слова прыгали перед глазами, и я ничего, кроме названия, прочитать не мог. Мы, вероятно, говорили громче положенного, потому что я стал ловить на себе брезгливые взгляды каких-то тёток. Это меня жутко рассмешило, а Серёга обиделся. Ему показалось, что я смеюсь над ним. Это меня рассмешило ещё больше. Я сквозь хохот доказал Серёге, что смеюсь над тётками, и уже вроде почти успокоился, но тут Серёгин чемодан вдруг распахнулся, наверное, верёвочка развязалась, и ноги тёток и пассажиров окатила волна выскользнувших из чемодана книг. Приближалась наша остановка, в смысле, мы к ней приближались, а тут эти книги. Мы ползали по проходу, запихивали книги обратно и хохотали как ненормальные. Нет, Серёга, кажется, не хохотал. У него вообще по преимуществу выражение лица было постоянно трогательно недоверчивое, что никак не вязалось с величиной этого самого лица, цветом его и разбойничьим шрамом у глаза.
Потом я пригласил Серёгу к себе в гости, чтобы накормить его отличным грибным супом собственного приготовления и познакомить с женой. Он долго не решался, говорил, что уже поздно, да и будет ли рада ему моя жена. Я убедил его, что такой приятной жены нет больше ни у кого, мы взяли у бабки бутылку водки с собой и пошли ко мне.
Самого супа я отчётливо не помню. Так, мелькает в голове какая-то большая тарелка, но я не уверен, что это оттуда. Помню Серёгину огромную фигуру в нашем дверном проёме. И вроде я даже познакомил-таки Серёгу с Инкой, но вот будил я её, или она ещё не спала? Помню, как пошёл провожать Серёгу, и по пути мы передавали из рук в руки начатую бутылку.
Серёгина квартира ужаснула меня разрухой и бесприютностью. Я даже протрезвел немного, хотя это могут быть и не связанные одно с другим явления. Прихожей не помню, может, и не было никакой прихожей. Единственная комнатка, в которой из мебели кроме пружинной кровати были только обои, на полметра от грязного пола усыпана слоем книг, в котором проделаны специальные окошки для ног, чтобы добираться до кровати, не наступая на книги. Зато на кухне, покрытой слоем годами разбрызгиваемого плитой жира с налипшей на него пылью мебели было столько, что Серёге пришлось тут же произвести кое-какую перестановку, чтобы мы вдвоём там поместились. Кажется, Серёга поставил один стол на другой, между ними пристроил пару табуреток, и мы сели в кресла, чтобы отхлебнуть по глоточку. Кресла такие, как в театре, строенные, только совсем уже рваные и засаленные. Толпы тараканов не знали, куда от всех этих перестановок бежать и только лениво поворачивали вслед за нами усатые головы.
У меня, видно, совсем отвисла челюсть, потому что Серёга, помнится, говорил каким-то извиняющимся тоном. Что, мол, завтра к нему зайдёт его невеста, и он как раз планировал до её прихода навести в квартире порядок. У меня при упоминании невесты возник какой-то непонятный ажиотаж. Я вдруг захотел разом сделать Серёгу с невестой счастливыми и для этого мне показалось необходимым разругать царящие кругом хаос и грязь. Я ругал беспорядок, ругал квартиру, ругал Серёгу, говорил, что желаю ему только добра, но приводить в такое место женщину считаю нецелесообразным. Может, я сказал чего-то и лишнего, потому что Серёга вдруг обиделся и спросил, что я буду делать, если он меня ударит за такие слова. Я сказал, что не боюсь его ударов, потому что люблю его, и люблю его невесту, и не позволю приводить её сюда, пока он не сходя с места тут же не уберёт её, квартиру, не помоет посуду, громоздящуюся крепостью на подоконнике, и не постирает тряпки, которые он, вероятно, считает постельным бельём.
Серёга опять отпил водки и опять задал свой вопрос. Я тоже отпил водки и заплакал. Я понял тогда весь трагизм жизни. Трагизм был очень простой, компактный, и мне удалось понять его весь сразу. Я хотел выпить ещё водки, чтобы защититься от этого ужасного понимания, но Серёга забрал у меня бутылку, где ещё оставалось примерно треть, и сказал, что это надо оставить на завтра Верке. Я перестал плакать и зарыдал. Серёга утешал меня, но что при этом говорил, не помню. Помню только, что я весь в слезах вырвался на лестничную клетку и, вероятно, убежал.
Через несколько дней я стал спрашивать у всех домашних, куда делась моя большая синяя чашка. Инка посмотрела на меня подозрительно и спросила "Ты что, ничего не помнишь?" Я сказал, что помню прекрасно всё, но про чашку ничего не знаю. "А как вы с Серёжей приходили, тоже помнишь?" - "В общих чертах". "Как на кухне сидели?" - "Ну". "Вот тогда ты её и смахнул на пол. И ещё пару тарелок. Больших, от маминого сервиза". Я промолчал. Но мне это очень не понравилось. Неприятно, когда в твоём тылу оказываются такие белые пятна.