Чувствую, знаете ли, что гибну. Засыхаю на корню как творческая единица. И чтобы не скатиться в плагиат, а вернее, чтобы уловить хоть какую-нибудь идею, надо время от времени знакомиться с первоисточниками. И хотя мне в тот раз в книжном абсолютно ничего не надо было, но подсознание втолкнуло в гостеприимно распахнутые автоматические двери «Буквы», а ноги сами внесли на первый этаж.
Растерянно стоя в холле, я наконец придумала себе оправдание – надо купить «Пейзаж нарисованный чаем» Павича, в свое время я взяла эту книгу у подруги, потом ее одолжила одна знакомая и дала почитать другой и т.д., наверное к сегодняшнему дню этот бедный томик совершает третий виток по Киеву.
Усыпив таким образом бдительность рационального сознания, упорно не желающего тратить деньги на отходы деревообрабатывающе промышленности, я даже и не заглянула в отдел литературы на иностранных языках (хотя краем глаза увидела симпатичный оксфордский словарик) и проследовала наверх, в художественную часть.
На втором этаже взгляд сразу же уперся в вывеску «современная и классическая украинская литература». С искренним удивлением, что она еще существует (я о современной), подошла к стойке, но имена авторов мне абсолютно ничего не сказали, но разве могло быть по-другому? Хотя лирика Франка - «моя пташка» - и заставила зазвучать в голове какие-то невнятные звуки, но все же полноценного толчка не дала.
В отделе биографий я едва не поддалась искушению полистать тощую брошюрку «100 самых знаменитых писателей», очень уж хотелось узнать, что поместилось в нее кроме дат рождения и смерти.
Мимо специализированной и учебной литературы я пронеслась вихрем, похмыкивая, и уткнулась прямо в цветастые обложки женских романов. Ой, ну и позы на них изображены, чтобы так откинуться, нужны годы тренировок.
И вот как раз тогда, когда я уже стала забывать, что же хотела от этого магазина, я расслышала краем уха: «Гессе…Борхес…». Круто развернувшись, увидела крайне юную парочку, которая, даже не поднимая глаз на легальную полуобнаженку, заворачивала за угол. Устремившись за ними, я наконец таки попала в отдел художественной литературы.
Вы думаете, что молодежь не читает? А вы загляните в книжный магазин и увидите их – молодых, любознательных, цитирующих Маркеса и Кундеру. Стоять спокойно рядом с ними невозможно, обуревает жажда знаний…или понта, называйте как хотите.
«Пейзажа» на полке не оказалось, я застыла не то чтобы особо разочарованно, но несколько потерянно. Глаза скользили, не фокусируясь, по бесконечным полкам.
Одна фамилия всплыла как будто из сна – Косински. Так приятно было ощущать гладкую бумагу обложки, вновь возникла надежда – а вдруг эта та самая книга, что мне нужна? И вдруг на этой серой обложечке я прочла: «одна из самых жестоких книг 20 века». С содроганием я поставила ее на место.
Томик Владимира Соловьева показался очень привлекательным, но, при ближайшем рассмотрении, оказалось, что в ширину он больше, чем в высоту, а я чувствовала себя не совсем готовой переваривать такое количество печатного слова.
Нам бы чего миниатюрного. И словно ответом на эти мысли выплыла зелененькая книжица Владимира Голявкина. Знакомый по антологии короткого рассказа, этот автор вызвал внутри теплое чувство маленького уютного островка среди холодных глыб классики.
С глуповатой улыбкой, уткнувшись в любимые миниатюры, взгляд выхватил еще одну знакомую фамилию – Битов. Раскрыв книгу, я прочла: «нам нужно что-то оптимистичного направления, и мы подумали, что Вы то, что нам нужно», что-то оптимистичное и НАМ нужно.
Зажав под мышкой две книги и почти соблазнившись на «Донну Флер» с ее двумя мужьями, я пошла дальше, когда имя золотым тиснением на черной коже вогнало меня в краску – Хулио Картасар. Я до сих пор не могу ответить до конца утвердительно на тот вопрос: Так Вы уже прочитали Картасара? (да-да, и не надо так на меня смотреть, как будто я призналась, будто ем живых младенцев).
Низко опустив голову, я просеменила мимо. И чуть не столкнулась с той самой парочкой, разыскивающей Гессе, девушка шумно восхищалась Сартром, а паренек очень неуверенно пытался сказать, что он его не понял. Храбрец! Я, в отличие от него, не могу признаться, что не понимаю восторга соседки от книг Кундеры.
Вдруг чей-то громкий голос, заставил нас троих вздрогнуть: «Я ей купила книжку японца того…да!..и еще одну, ну ты не знаешь, но автор Нобелевский лауреат! Ой, она все равно не будет его читать. Зато книга красивая..ага…через полчаса…еду».
Этот подслушанный телефонный разговор заставил очнуться от чернильно-бумажной лихорадки. Для человека, который ничего не хотел покупать, две книги – это слишком много. Первым на полку отправился Битов, Голявкина вернуть было не так просто – казалось, что сотрудники, шнырявшие рядом, смотрят на меня с презрением.
Пытаясь пробраться к выходу, я попала в какой-то лабиринт. Мимо «Диких волков» и «Кровавых ночей», «Агентов национальной безопасности» и «Смертей проституток» разных Дмитриевых и Абдулаевых я почти бежала, зажмурившись.
И вдруг ворвалась в зал фантастики. Ай-яй-яй, какая ностальгия, в сердце боль, на глазах слеза, но, как заявила неугомонная парочка с томиками Гессе – это уже прошлое. Тоскливо бросив последний взгляд на Сташеффа, я уже без сожалений направилась к кассе.
Именно к кассе, потому что одну книгу я не смогла вернуть на полку - «Настоящие сказки» Людмилы Петрушевской. Потому что, дорогие мои, кому Гессе, кому Мураками, а мне – сказки. Кого радует фекалийный постмодернизм, а меня хочется чего-то доброго в виду грядущего авитаминоза. И веселят меня «Вредные советы» Остера, а не изыски Сорокина.
P.S. Возле кассы я едва не прихватила открытку «с днем рождения, сестренка!», но вовремя вспомнила, что у меня нет сестры.