Пер. с ретороманского
В давние времена в России жил некто, по праву достойный видного места среди знаменитых и, безусловно, самых коварных исторических лиц, хотя лица у него как раз и не было, и быть не могло. Будем считать, что не было у него и имени, в отличие от известных хитрецов и лицемеров прошлого, таких, как Макиавелли, Талейран и Дизраэли, ибо искусство, которым Он овладел в совершенстве, выражалось в достижении полной обезличенности и, соответственно, безымянности.
В ту пору быт российских селян разительно отличался от нынешнего, нам, современным европейцам, тоже, впрочем, малопонятного. Доподлинно известно, что в эпоху нашего героя хозяйство в России было натуральным, а не чисто-реально-конкретным, как в наши дни. Надо ли говорить, что «общественного питания» тогда не существовало даже как понятия? Все, от хлеба до пива, пеклось и варилось на семейных кухнях, что были в каждой избе.
Именно в таком месте, менее всего пригодном для рождения новой жизни, появился на свет наш герой.
Сам Он не помнил мига, отделявшего аморфное, беспросветно серое и невообразимо единообразное тесто небытия от таинственного и непредсказуемого пробуждения к жизни. Он просто издал громкий писк, заявляя о себе. Этот писк тут же потонул в испуганном крике пожилой мадам, выронившей от неожиданности ухват – и Он получил свой первый важный урок: «Нельзя говорить то, чего от тебя не ждут и не желают слышать, тем более громко!»
На возглас хозяйки в кухню вбежал пожилой мсье и, оправившись от первого изумления, тут же накинулся на жену с обидными попреками:
- Что ЭТО такое, я тебя спрашиваю? Откуда ЭТО? И от кого…
- Не говори глупостей! – одернула его жена, уже пересилившая неизбежный шок. – Хотела б я сама знать, что это такое! И откуда оно! Оно просто появилось…
- Отнеси его к речке – и утопи! – угрюмо приказал муж.
- Да как же его утопить? – растерялась жена.
- Ты кого жалеешь? – муж снова поднял голос. – Ты посмотри на него: ни формы, ни лица, ничего, что делало бы его похожим на нормального человеческого ребенка. Лучше нам так и остаться бездетными – чем с этаким!
- Я его не жалею, - спокойно возразила жена. – Я просто не знаю, как его можно утопить: оно же не тонет!
- С чего ты взяла, дура? – муж свирепо дернул себя за бороду. – Кто из нас рыбак? Еще как тонет!
«А я вот не рыбак… - подумал Он, лежа на старой, изрезанной доске. - Я даже не знаю, тону я – или нет! Злые они…» И он счел за лучшее воспользоваться диспутом супругов и открытым окном.
Он долго скитался по свету. Он перемещался по дороге, и Его восприимчивое тело впитывало мельчайшие пылинки, что укрепляло рыхлую плоть и позволяло Ему придать себе видимость формы и стабильности. Он пробирался по сосновому бору и обрастал пахучей волглой хвоей – так, что при желании мог мгновенно затаиться, прикинувшись неприметной кочкой. Он скатывался по горному склону и дружески постукивал нажитыми камешками о гранит, заставляя и горы признать Его «своим».
Набравшись опыта, Он и с живыми существами научился держать себя именно в той единственно верной манере, какая была наиболее приятна им, легко «проминаясь» под их этические и эстетические представления. Он даже обзавелся лицом, вернее, маской, своего рода зеркалом, искривлявшимся в угоду собеседнику...
Однажды ему повстречался шевалье Лелюгри, печально знаменитый своей фанатичной нетерпимостью и почти звериной жестокостью. Шевалье, властным жестом остановив нашего героя на дороге, сразу же обозначил свои намерения:
- Вот что, дорогуша! Мне решительно наплевать, кто ты, просто у меня есть принцип: кого встречу в четный день – покойник!
– У меня, сударь, тоже есть принцип!
Шевалье удивился, пригляделся – и узрел этот принцип, принцип самосохранения, столь же сильный и строгий, как и принципы самого шевалье. Этот путник уже сумел спастись от сварливой крестьянки. Он избежал и гнева ее сурового мужа… Как же можно нарушить Его принцип? Как можно верить в собственные догматы, презрев в другом кредо такой кристальности?
- К тому ж, сегодня понедельник… - добавил наш герой.
- Ах да… - растерянно пробормотал шевалье Лелюгри. Он остался на обочине в совершенном смущении и раскаянии. Он так и не спросил себя, какие дни считает четными: дни недели или числа месяца. Вообще-то, прежде он убивал всех и каждого, а замечание про урочные дни было всего лишь присказкой. Теперь же он судорожно рыдал – впервые в жизни.
В другой раз судьба занесла нашего героя во владения барона Лурса, феодала деспотичного и авторитарного.
- Вздернуть этого мерзавца на межевом столбе! – рявкнул барон Лурс, окинув доставленного нарушителя границ быстрым и спесивым взглядом. – Пусть эти канальи видят, каково топтать мои поля без спросу! Я сам себе «топтыгин»! – барон раскатисто и утробно рассмеялся, довольный шуткой.
Наш герой, против ожидания, присоединился к его смеху и фыркнул:
- МЕНЯ – повесить?
Барон всмотрелся в нарушителя – и понял! Он понял, что самая мысль о повешении этого парня – просто анекдот! Он расхохотался и похлопал нашего героя своей могучей лапищей по услужливо выдвинутому из податливого тела плечу.
Барон Лурс отпустил Его с миром и щедрыми подарками.
Легкость, с какой Он покорял сердца и души всех встречных без исключения, со временем стала даже угнетать Его: жизнь сделалась слишком предсказуема и оттого скучна. Поэтому, повстречав мэтра Ренара, адвоката и хитрющего лиса, наш герой вовсе не счел нужным менять обличие в угоду собеседнику. Уж слишком невзрачен и зауряден показался ему мэтр Ренар: тощий, рыжий, маленький. «Никакой он не «метр»! – подумалось Ему. – Ярда – и того не будет, даже с хвостом!» На вкрадчивое и льстивое приветствие мэтра Ренара Он лишь огрызнулся:
- Отвали, убогий!
- Да ты гонишь, Колобок! – сладко пропел мэтр Ренар и тут же злоупотребил растерянностью нашего героя: никогда прежде тот не слышал собственного имени.
Закончив трапезу, мэтр Ренар усмехнулся с мрачным удовлетворением: впервые он скушал нечто, не похожее на мясо…