Забуделкин раскачивался на занавеске и смотрел в окно.
– Лето закончилось, – отрапортовал он. – Совсем-совсем. А знаешь, почему? Потому что август – уже не лето.
– Мне тоже так иногда кажется. Но это неправильно. Лето – оно до тех пор, пока в него веришь. С чудесами так же…
– А зимой как здоровско вспоминать про лето, когда пьешь чай с вареньем! – воодушевился Забуделкин. – Слу-ушай… а у тебя нет какой-нибудь летней сказки? На зиму. Ты бы ее иногда рассказывала, когда совсем холодно и снег.
– Чтобы легче верилось? – рассмеялась я. – Ты что, боишься разувериться в лете?
– Да нет, – смутился Забуделкин и плюхнулся рядом на диван. – Просто.
– Да, есть сказка как раз на такой случай. И называется она…
СОЛНЕЧНЫЕ ДНИ
– Бдзын-нь! – сказала банка, разлетаясь по полу осколками. Мохнатый посмотрел в окно. За окном с неба, подпираемого стволами деревьев, весело таращилось солнце. Мохнатый вздохнул и облизал липкие пальцы, думая о том, что мама, конечно же, не обрадуется отсутствию банки, тем более что еще полчаса назад в ней было варенье. Мохнатый снова вздохнул. Одуванчиковое... Надо было что-то делать. Например, заметать следы. Хотя бы с помощью веника. И когда последние следы преступления были устранены, Мохнатый решил, что врать не будет. Это очень просто: не отвечаешь на вопросы, и все тут. Мама, конечно, рассердится, только непонятно, зачем. И так ведь ясно, куда могло пропасть варенье и что могло случиться с банкой. Зачем это ей всегда нужно, чтобы он сам во всем признался? Ну, взрослые...
А вообще, Мохнатого, ясное дело, вовсе не Мохнатым звали, а Андрюхой. Так его Бышка прозвала, он и говорить тогда почти не умел. Тогда не умел, а теперь не хотел. Взрослые много говорят – Бышка другое дело, она не из них – вот, например, мама. Только молчащего Мохнатого переговорить не может. И начинает плакать, повторяет: «В кого же ты уродился, такой хмуреныш, а? Ну, скажи мне?..» Мохнатый засопел и заморгал глазами. Он не любил об этом думать. Ему, конечно, было жалко маму, он очень старался... старался стараться ее не особенно огорчать. Не всегда получалось. Вот и сегодня. С этим вареньем.
А Бышке хорошо, она бы на его месте, уже давно забыв обо всем, гонялась, хохоча, за облаками. Мохнатый снова посмотрел в окно, на небо. Нет. Не видать что-то. Сзади зашуршало. Бышка, подумал Мохнатый и обернулся. Она стояла, конечно же, улыбаясь, отчего веснушки прыгали по ее щекам как живые.
– Ты чего, Мохнатый, забыл? Полдень же скоро, идем для бабушки малину собирать.
Хорошо тебе, чуть-чуть рассердился про себя Мохнатый. В любую минуту – порх! и нету. А мне что делать? Опять босиком по колючкам топать? Бышка услышала и расхохоталась на его сердитость. – Глупый ты! Не буду я исчезать. Пошли за малиной, завтра бабушка август ткать начинает, а там, сам знаешь, малина нужна.
Мохнатый хмыкнул. Конечно, он знал. И то, что без сегодняшней малины августа не будет, и то, что Бышка, забыв, все равно исчезнет, оставит его в самой гуще малинника на потеху всему лесу, и то, что возвращаться придется одному – босиком по колючкам. Он согласно кивнул и, пытаясь выкинуть из головы мысли о злосчастной банке, шагнул за порог. Бышка давно уж была там, заливалась смехом, болтая с близрастущей сосенкой. Мохнатый разговаривать с деревьями пока не умел, хотя Бышка обещала его научить. Но, видно, еще не скоро это будет.
Пока они шли к бабушкиному малиннику (он на самом деле был ничьим, вернее, общим, но именно здесь каждый год собирали ту особенную малину, без которой нельзя ткать август), Бышка, услышав-таки мучительные раздумья Мохнатого по поводу банки с вареньем, объясняла ему, что и как нужно делать. Ну да, недоверчиво усмехнулся Мохнатый, это только по-твоему все легко. А мама?.. Тогда, небось, тебя рядом со мной не окажется. Конечно!
Бышка перестала смеяться, остановилась и, взглянув на него искоса, исчезла. Обиделась? Он удивился. Бышка не умела обижаться. Ни обижаться, ни плакать, ни умирать. А чего она тогда? Мохнатый вздохнул и, нахмурившись, побрел дальше. В ?Тапоротниках кто-то чихнул и шумно забарахтался. Еж,что ли?
– Да не еж это, Мохнатый! - расхохоталась Бышка и шлепнула его по носу. – Это ж Хозяина сынок, не признал? От ежей шума куда меньше! А варенье, друг мой ситный, дома у тебя стоит. Одуванчиковое, бабушка варила. Вернешься – попробуешь. Ага? – Мохнатый заулыбался, ему сразу стало легко-легко, словно бы он сам сейчас мог взлететь в небо и весело гонять с облаками в пятнашки. И все было так здорово! Он завопил лесу что-то радостное, лес в ответ понимающе зашумел листвой. В папоротниках снова чихнули, и, раздвинув высокие листья, наружу показалась удивленная медвежья мордаха. Мохнатый не выдержал, сам рассмеялся. Надо же! Хозяйского сына с ежом спутал!
А потом был малинник, тот самый, особый, и тяжесть корзинки в исцарапанной руке. И Бышка вовсе не собиралась никуда исчезать, рассказывала ему о том, какие тайны хранит лес, о том, как можно паутину вместо струн на всяческие балалайки натягивать, тогда звук получается не обычный, а на музыку леса похожий. (Надо, подумалось Мохнатому, на старую папину гитару такие натянуть). Как распознать, в какой день ягода созрела, ведь каждому ясно, что пирог с начинкой из ягод, созревших в один день, намного вкуснее обычного получается. Как приручить солнечных зайцев... Много чего еще она рассказывала по пути домой, а на небе уже загорались звезды. Вот сейчас приду, думал, глядя на них, Мохнатый, приду, дверь открою, а мама улыбнется и скажет: «А я думала, ты и не вернешься. Все в лесу пропадаешь, Андрюха? И что тебя туда так тянет?» Потом обнимет, по голове потреплет... Тут Мохнатый смутился, вспомнив, что Бышка идет рядом. Но ее уже не было, да и корзинки в его руке тоже. А до дома оставалось шагов сто. А впереди было еще много-много солнечных дней, сотканных бабушкой, столько, сколько у Бышки веснушек, даже больше.